Золотой зяблик

      Уже стемнело, когда я шла назад. Из центра Вегаса я выбралась без проблем, кое-как добрела до пустынной дороги и только потом осознала, что я не знаю, куда идти. Вернее, представление о том, в какой стороне находится дом, я имела. Но также я предполагала, что пешком туда не дойти. Никак не дойти.       Я плелась вдоль совершенно пустой дороги, заново переживая произошедшее. Мы с отцом разошлись у ресторана, в котором отмечали Рождество. Вернее сказать, я просто ушла. Сбежала, когда он зашел внутрь посмотреть, есть ли свободный столик. Вышла из машины и побрела прочь, стараясь слиться с толпой, чтобы отец меня не увидел.       Когда мы вышли из банка, он уже вернул себе самообладание. Но я слишком хорошо помнила этот его взгляд, когда он склонился надо мной и тряс за плечи так сильно, словно хотел вытрясти из меня всю душу. И — его ледяное молчание, черноту в глазах, когда я онемевшими пальцами ставила свою подпись там, куда указывал мужчина в сером костюме. Отец все время держал меня за плечо. Словно боялся, что я убегу. И — боже… От него так и разило прошлым, в котором он напивался и приходил домой глубокой ночью. Когда он подолгу стоял и смотрел на меня, когда у меня все внутри замирало, когда мама спешила забрать меня из дома и увести к соседям или друзьям. Боже… Боже, боже, боже…       Я шла вперед, и мне было очень холодно. В Нью-Йорке не бывало такого контраста, как в Вегасе — здесь днем можно было зажариться от палящего солнца, а вечером замерзнуть прямо посреди пустыни. Кое-как я растирала ладонями плечи и, спотыкаясь, старалась идти быстрее. Меня и радовало, и одновременно с этим пугало то, что мимо меня так и не проехал отцовский «Лексус». С одной стороны — это хорошо. Увидеть отца сейчас, позволить ему найти себя — значило вновь вернуться в кошмар прошлого. Но мысли ели голову изнутри. Почему он не возвращается домой? Я не в ту сторону иду? Он остался в отеле? Или — что самое невероятное — ищет меня в Вегасе? Но почему он тогда не позвонит?..       От резкой мысли я остановилась на месте и даже хлопнула себя по лбу. У меня же есть телефон! Как я могла не вспомнить о нем раньше?..       Трясущимися руками я достала мобильник из кармана. Мои пальцы нащупали серьги, и меня снова пробрала дрожь. Мама, Нью-Йорк, пьяный отец — все нахлынуло сразу, в один миг, и я тряслась от захлестнувших меня эмоций. Я затолкала серьги как можно глубже в карман и включила телефон. Он был почти на нуле.       Вопрос о том, кому звонить, даже не возник. Я прижала телефон к уху и закрыла глаза, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и — нужно постараться — успокоиться. Если я не дозвонюсь, если мне не ответят… Наверно, я могла бы лечь прямо на дорогу и сложить руки в ожидании самого худшего — так мне было плохо и так хотелось выть на небо.       Но Борис ответил сразу же, словно что-то почувствовал.       Ответил, хотя я была уверена, что после нашего утреннего разговора он не будет отвечать на мои звонки как минимум до завтра.       — Тео?       Я попыталась что-то сказать, но лишь судорожно вздохнула. Я боялась, что буду заикаться, если начну говорить, и дышала через нос — шумно, часто.       — Грейнджер, что случилось?       — Я одна на дороге, и я хочу домой, — вырвалось у меня раньше, чем я смогла сформулировать свою проблему.       Борис секунду молчал, переваривая полученную информацию. Потом недоверчиво уточнил:       — Где ты?       — Я не знаю.       Я беспомощно обернулась назад, словно это могло помочь мне сориентироваться.       — Борис, забери меня, пожалуйста…       — Что случилось?       Голос — напряженный и вкрадчивый. Я привычно представила себе Бориса: наверняка он сейчас сидит на ступеньках своего дома или — на полу перед телеком. Может быть, до того, как я позвонила, он пил пиво или собирал по карманам мелочь, чтобы утром сходить в магазин и купить еды, а может, он все еще с Котку, хотя нет, если бы Котку была рядом, он не ответил бы мне так быстро и, совершенно точно, он не был бы таким трезвым… Что он с ней курит, вдруг задумалась я, на автомате шагая в темноту, и что за таблетки он давал мне?       А что за таблетки принимал отец?..       — Тео! Где ты?       Голос Бориса — мне показалось, что он стоит сзади меня, так отчетливо и резко прорвался он сквозь пелену в сознании — вернул меня к реальности.       — Откуда тебя забрать?       Я шмыгнула носом. У меня болели ноги. Кажется, я стерла пятки — кроссовки были давно мне малы, и я носила их только дома или если собиралась выйти куда-нибудь недалеко. Когда мы уезжали с отцом из дома, я уж точно не думала, что мне придется пройти в них не один километр.       — Грейнджер, блять!       — Мы с отцом ездили в Вегас, — мазнув языком по губам, начала объяснять я. — И я не знаю, куда идти…       — Ты одна?       — Да.       — А где твой отец?       — Я не знаю…       — Он бросил тебя в Вегасе?       — Да. То есть, нет. Я сама ушла.       — Так…       Тишина длилась всего секунду, но я жутко испугалась, что Борис сбросил вызов или батарея села, или какие-то неполадки с телефоном. Но Борис заговорил снова, и я рвано выдохнула.       — Он что-то с тобой сделал?       — Он… — на то, чтобы вникнуть в суть вопроса, мне пришлось бросить все свои умственные силы. — Нет, нет! Я просто ушла. Я испугалась и ушла… Мы ездили в банк… Борис, я тебе потом все расскажу…       — Ясно. Можешь сказать хотя бы примерно, где тебя искать?       — Дорога.       — Что?       — Я на дороге. По которой школьный автобус ездит… Ну, мне кажется.       В телефоне что-то зашуршало и загрохотало. Наверно, Борис зажал мобильник ухом, попутно ворочая что-то. Наконец он снова заговорил, и его слова стали самыми важными для меня на долгое время после:       — Жди меня, я что-нибудь придумаю. Я заберу тебя, Грейнджер, слышишь? Только никуда не уходи с дороги.       Как будто я могла куда-то уйти.       — Борис?       — А?       — Пожалуйста, постарайся побыстрее, — попросила я, и мой голос все-таки сломался. — У меня батарея садится.       Борис от души выматерился, но, как ни странно, это меня даже успокоило. Я была настолько измотана и так плохо соображала от усталости, что, по большому счету, мне уже было все равно.       — Я скоро буду, — быстро ответил Борис и отключился.       Я шла по дороге еще минут сорок — ноги ватные, в ушах шумит, но внутри пусто-пусто. Свет фар я заметила не сразу. Только увидела где-то вдали два маленьких огонька, но даже не подумала, что это может быть машина. А потом уже было поздно убегать — я просто шарахнулась куда-то в сторону, подвернула ногу на обочине и чуть не упала в кювет. Устояла лишь чудом.       Машина остановилась прямо возле меня, дверь с водительского места распахнулась, и на дорогу вышел высокий худой мужчина. Я даже не сразу поняла, что это Борис — у него никогда не было машины, да и в темноте его приметные кудри были не видны. Я настороженно следила за тем, как он обходит машину и идет ко мне, и даже не предприняла попытку убежать. О том, что может случиться на пустой дороге с такой девчонкой, как я, мне было хорошо известно. Но бежать я вряд ли бы смогла, поэтому мне оставалось только покорно ждать, что будет дальше.       — Грейнджер, bestoloch! Ты чем вообще думала, когда ночью на трассу вышла? Ты знаешь, что быва…       Я порывисто обняла Бориса — вернее сказать, повисла на нем, крепко прижав его к себе и сцепив руки за его шеей. Борис стоял так несколько секунд, потом отцепил меня от себя и кивнул на машину.       — Садись давай.       Я послушно забралась на переднее сидение и со стоном скинула с себя кроссовки.       — Машина Котку, — довольно сообщил мне Борис, падая на сидение рядом и любовно оглаживая руль. — Вернее, ее парня бывшего. У нее ключа не было и — смотри, а?       Он продемонстрировал мне два проводка, которые мне ни о чем не говорили. Я даже не следила особо за тем, что он говорит — мне было достаточно того, что он за мной приехал и забрал. Теперь, при ближайшем рассмотрении, я видела, что машиной то, на чем приехал Борис, назвать трудно. Покореженная и снаружи, и изнутри, она рычала, как дюжина чертей, и к тому же в ней ужасно воняло — так, словно кто-то сблевнул. Хотя, возможно, так оно и было.       — Поехали, а? — попросила я, на середине обрывая рассказ Бориса о том, как Котку нашла выход и придумала, как меня спасти.

***

      Мы заглохли посреди пустыни, не проехав и получаса. Заглохли намертво, судя по тому, что Борис ругался сразу на всех известных ему языках. Он вышел из машины, обошел ее вокруг и, подойдя ко мне, засунул голову в опущенное стекло.       — Все. Дальше пешком.       Я вылезла из машины и, взяв кроссовки в руки, босиком поковыляла вслед за Борисом в сторону дома. Местность уже была мне хорошо знакома — богатые аккуратные дома остались далеко позади, перед нами — пустошь, за которой начинается улица, до которой обычно никто не добирается, включая автобусы. Наша с Борисом улица. По этой дороге мы обычно шли, выходя из школьного автобуса, конечно, в те дни, когда мы вообще ходили в школу. К слову, такие дни в последнее время случались все реже и реже.       Борис шел молча. Он был так близко, что я иногда задевала его плечом, но меня это на удивление мало волновало — я была слишком опустошена, чтобы испытывать хоть какие-то эмоции.       Борис на ходу достал из кармана помятую пачку сигарет — я сразу узнала в ней те сигареты из блока, которые курил отец. Наверно, Борис спер их еще в прошлый раз, когда приходил ко мне домой. Когда это было?.. Месяц назад? Два?..       Неделя, вспомнила я, прошла всего неделя.       — И что случилось в Вегасе? — нарушил тишину Борис. — Что с твоим отцом?       — Да ничего, — пожала я плечами. — Он просто мудак.       Он всегда был мудаком и им и останется. Я шла, загребая ногами землю, и все гадала: как я могла поверить в то, что он может измениться? Стать нормальным отцом? Полюбить меня, наконец?..       Конечно, все, что он делал хорошего, он делал для того, чтобы убедить меня отдать ему деньги — те деньги, которые мама откладывала на мою учебу.       — Да, Грейнджер, не повезло нам с отцами, — сказал Борис, делая глубокую затяжку и выпуская дым. — Хочешь?..       Я прикурила от его сигареты. Едкий дым, глаза слезятся. У отца даже сигареты были гадкими.       Я больше не могла идти. Я села прямо на дорогу, вытянув разбитые в кровь ноги, а немного подумав, и вовсе легла на остывший асфальт. Борис посмотрел на меня, бросил бычок на обочину и лег рядом — голова к голове.       — Я иногда думаю, что было бы, если бы наши матери не умерли, — вдруг сказал он то, чего я совсем не ожидала от него услышать. Такие темы он никогда не заводил сам — иногда, бывало, мог обронить пару фраз, отвечая на мои слова. Да и то, случалось это, когда мы оба были вдрызг пьяные. Но сейчас…       — Моя, конечно, ангелом не была, — продолжал Борис глухо. — И пила как проклятая, еще похлеще отца. Но все-таки. Как думаешь, а?       — Думаю что?       — Мы бы с тобой тогда не встретились?       — Может быть.       Если бы моя мама была жива, мы бы точно не встретились.       Я попыталась представить, как я жила бы сейчас, если бы мама была жива. Если бы мы не пошли в тот музей, если бы ее тогда не вызвали в школу…       Я тщетно пыталась вызвать образ той жизни, которая была бы у меня, не случись того, что случилось, но ясная картинка складывалась с трудом. Я бы продолжала ходить в свою прежнюю школу, мы бы так же ужинали вечерами китайской едой на вынос, мама была бы рядом, а отец и Ксандра — нет. Все шло бы своим чередом и я жила бы в привычном Нью-Йорке, и, может быть, даже мечтала однажды побывать в Вегасе, но я бы никогда не узнала этот самый Вегас с другой его стороны. Теперь же я желала только одного: вынырнуть из этого грязного потока.       Я повернула голову к Борису. Решение пришло мгновенно, и я сама удивилась, каким простым оказался выход.       — Я вернусь в Нью-Йорк, — прошептала я, сразу ловя из темноты борисов взгляд. — Поехали со мной? Хоби нам поможет. Он обязательно поможет, и мне, и тебе…       — Грейнджер… — начал Борис, но я не дала ему сказать, прикрыв его рот указательным пальцем.       — Борис, ты не понимаешь! Здесь нельзя оставаться! Что нас ждет? Мы окажемся на улице рано или поздно… Черт! Да мы уже на улице! Борис, пожалуйста… Давай прямо сегодня? В самолет нас не пустят, но на автобусе…       — Грейнджер, постой, — Борис внезапно разволновался, приподнялся на локтях. — Ты не можешь уехать прямо сейчас.       — Почему?       — Просто… Понимаешь…       Борис замялся, подбирая какие-то слова, а потом заговорил — быстро, с жаром. Но я уже его не слушала. Я встала с асфальта (откуда только силы взялись?) и, протянув руку к Борису, поймала его ладонь, которую он машинально мне подал. Я потянула его на себя, он встал. Почти бегом бросился мне наперерез, когда я быстро пошла по дороге к видневшимся вдали домам. Нужно забрать картину. Главное — забрать картину. Она была завернута в наволочку и прилеплена к спинке кровати. Я смогу за пару минут отодрать ее и спрятать на дно сумки. И вещи собрать — дело пяти минут, у меня их не так много. А потом…       — Да стой ты! Ты не можешь сейчас уехать, пойми же!.. Ну… Ну хочешь, уедем вместе, но только утром? В крайнем случае — через два дня! Дай мне два дня, Грейнджер! Только два дня!       Он поймал меня за руку, дернул, и я остановилась так резко, что врезалась спиной в его грудь. Борис встал передо мной, все так же крепко держал меня за руку. Как будто боялся, что я убегу ловить такси прямо сейчас.       — Борис, я не могу! — прошептала я, глядя на него снизу вверх. — Если и бежать, то только сейчас! Другой возможности не будет!..       Как он не понимал, что уже утром я снова попаду в силки, как птица? Навсегда останусь в неволе, как тот маленький щегол с цепью на лапке. Неужели он не знал, что будет, когда отец вернется из Вегаса, узнав, что счет не прошел?.. Зная маму, я могла предположить, что она сделает все возможное, чтобы отец не получил этих денег — взять того же адвоката, ее знакомого в Нью-Йорке, он же не взялся из ниоткуда?.. Да, мама, в отличии от меня, знала моего отца намного лучше…       — Два дня! — Борис уже злился. — Что изменится за два дня, Грейнджер?       Я упорно шла вперед. Борис передумает. Он поедет со мной — я верила. По крайней мере, мне очень хотелось верить, что он меня не бросит.       Он дошёл за мной до самого моего дома, покорно ждал внизу, пока я наверху судорожно кидала в рюкзак вещи. Картину я бережно уложила на самое дно сумки, сунув ее для верности между двумя свитерами — единственными теплыми вещами, которые я взяла с собой в Вегас и которые будут нужны мне в Нью-Йорке. Там уже холодно. Я так много думала о том, что скоро уеду отсюда, что ни разу не задумалась о том, как отреагирует на мой побег отец. Он не заметит? Обрадуется? Будет в бешенстве?       Плевать.       Я разберусь с этим потом.       Щека, по которой меня ударил отец, до сих пор ощущалась по-другому. Я чувствовала, как натянулась в том месте кожа, и уже предвидела лиловый синяк. Когда Хоби его удивит, он решит, что я сбежала от отца из-за того, что он меня бил. Но я бежала не из-за этого. Я бежала из-за страха, куда более сильного, чем ужаса перед тяжелой отцовской рукой. Мне до сих пор не давал покоя его черный, затуманенный взгляд. Если одно предположение Бориса о том, что моему отцу нужны были мои деньги, оказалось правдивым, кто знает, вдруг он также угадает и со вторым?..       Когда я, вызвав такси, сбегала по лестнице вниз, я думала о том, что мне во чтобы то ни стало нужно успеть сбежать до того, как вернется Ксандра. Её почему-то не было дома — хотя я знала наверняка, что у нее не было в эту ночь смены в баре.       Борис стоял там же, где и десятью минутами раньше — насупленный, взъерошенный, злой. Он встретил меня мрачным взглядом.       — Это пиздец как глупо, — сообщил он мне, и я тяжело вздохнула. Горло сдавило спазмом, ноги замерзли — я только сейчас вспомнила, что до сих пор хожу босиком, и принялась искать свои ботинки.       Борис кружил вокруг меня, увещевая:       — Ты же даже не написала своему Хоби! Даже не позвонила! А вдруг он переехал? Или случилось что-нибудь еще? Тео, почему ты не можешь подождать до завтра?       — Отец, — порывисто объяснила я, зашнуровывая обувь. — Он не отпустит меня потом. Ни завтра, никогда.       Борис поджал губы.       — Ты можешь пересидеть у меня или у Котку, в конце концов! Ха! Да твой отец, может, вообще вернется через неделю! Если его до сих пор нет, пора задуматься об этом.       Я чувствовала, что у меня опускаются руки. Усталость накатила снова, виски сдавило болью.       — А Попчик?..       Господи.       Попчик!..       Я быстро выпрямилась и, поймав взгляд Бориса, судорожно вздохнула.       — Борис, пожалуйста, не надо! Я не могу больше здесь оставаться, понимаешь? Умоляю тебя, поедем со мной! Ты же обещал! Помнишь? И Попчика с собой возьмем…       Я уже видела, что он колебался. Я знала на собственном опыте: стоит только поднажать — и он согласится на все, что угодно.       Для верности я подошла ближе и взяла его за руку.       — Борис?       — Ну хорошо, — Борис тряхнул головой, отчего его длинные волосы упали спутанными прядями ему на лоб. — Давай тогда так. Ты уедешь сейчас, а я приеду у тебе через два дня. Идет?       Я в отчаянии заломила руки. Дались ему эти два дня!..       — Идет? — надавил Борис, и почти одновременно с этим с улицы раздался гудок. От неожиданности я подпрыгнула на месте. Мне показалось, что это отец, но это было всего-навсего такси.       Борис метнулся к барному столику, схватил салфетку и валявшуюся там же шариковую ручку и протянул мне:       — Напиши адрес. Я приеду. Ну же, Грейнджер! — воскликнул он, видя, что я колеблюсь. — Я приеду. Обещаю! Два дня!       Дрожащей рукой я написала ему адрес.       — Забери Попчика, хорошо? — попросила я. С Ксандрой и отцом его оставлять никак нельзя было — я хорошо помнила, каким худым и страшным увидела его впервые. — Привези с собой.       Борис кивнул:       — Хорошо.       Попчик, словно почувствовав, что говорят о нем, появился возле моих ног. Он где-то спал и вышел к нам только сейчас — как будто знал, что я уезжаю.       — Деньги у тебя есть хотя бы?       О деньгах я и не подумала. В карманах у меня оставалось несколько долларов — я надеялась, что хватит на билет, но уверена в этом не была.       — Вот что, — Борис забегал взглядом по гостиной, а потом вдруг подошел к телевизору и, запустив руку в нишу между экраном и стеной, достал оттуда конверт. — На.       Я удивленно моргнула.       — Что это?       — Не знаю. Заначка. Наверно, Ксандры.       И — отвечая на мой недоумевающий взгляд:       — Я случайно нашел, когда ты кинула в меня открывашку и забросила ее за телек. Что, не помнишь?       Я не помнила.       — Ну и хрен с ней. Бери деньги и иди. Такси ждет.       Я машинально сунула конверт в карман сумки. Плотный, шуршащий — я даже не знала, сколько в нем денег, но это было не так важно.       Мы с Борисом вышли из дома. Небо уже начинало светлеть.       — А может, все-таки уедем сейчас, вместе? — на всякий случай спросила я, хотя прекрасно понимала, что Борис со мной не поедет. Он молча смотрел на меня и кусал губы, а Попчик вертелся под ногами и то и дело пронзительно взвизгивал. Я глубоко вздохнула и на прощание крепко обняла Бориса, а потом, приподняв Попчика за передние лапки, чмокнула его в нос.       — Грейнджер, подожди! — окликнул меня Борис, когда я уже шла к машине.       Я обернулась и тут же оказалась в его руках. Борис шагнул ко мне порывисто, стремительно, обхватил мое лицо ладонями — так он не делал никогда — и поцеловал меня.       — Прости, — прошептал он, и это было последнее, что он мне тогда сказал.       Я обернулась, когда такси уже плавно отъезжало от дома. Борис стоял на дороге, и в прямоугольнике света, который падал из дверного проема, я видела только его силуэт. На какую-то секунду я отчаянно захотела открыть окно, высунуться и крикнуть Борису, и тогда — я была в этом уверена! — он сорвался бы с места и побежал за мной, на ходу запрыгнул бы в машину, и мы навсегда покинули бы эту проклятую пустыню… Но я этого не сделала. Я смотрела на него до тех пор, пока он не стал совсем крошечным, и лишь после этого села прямо. Я уезжала — возвращалась в Нью-Йорк — но ожидаемой радости не было. Вместо нее внутри меня была пустота.       Два дня, Грейнджер, вспомнила я его слова, я приеду к тебе через два дня, обещаю!       Ну что ж.       Два дня — это не так много, подумала я.       …только вот тогда я не знала, что пройдет ни много ни мало восемь лет, прежде чем я снова его увижу.