Дочери Земли

      Я присела на крылечке и прижала к груди коленки, чуть надорвалась протёртая на них временем ткань старых джинс. Всё никак не укладывалось в голове то, что я успела узнать за прошлый день. Неужели правда, что, как мои руки обладают даром лечить любую хворь и немощь, сестра-близница имеет силу нести болезнь и неминуемую погибель? Зачем же мы такие, кто из нас здесь лишняя?       Да что это я, в самом деле! Не может быть тут иного ответа – смерть всегда лишняя, и все, кто её несут, должны нести возмездие за посеянное зло. Преступление перед каждой душой – вот, что чинит моя сестра. Она нарушает закон жизни, неся болезнь, и закон человеческий, называясь мной, притворяющейся чудотворицей. Чума чудом быть не может!       — Басаган!       Я подняла голову – меня звал один из степняков, кого я видела вчера вечером в сторожке. В сторожке…       — Что с Сабой? — я вскочила, а он отшатнулся от меня.       — Зовёт тебя, басаган, так, да. Иди к ней.       Хоть мне не терпелось увидеть Сабу и удостовериться, что она в порядке, я не спешила. Мне следовало впредь быть с ней осторожной. Теперь, когда я знала, что с близницей у нас разные матери, мне нужно было понять, какую же мать имела ввиду сестра старшая. Может быть, я действительно самозванка для неё – предчувствия редко подводят меня. Но Эспэ-инун – пока единственная, кто может дать мне ответы. Даже если они предназначены совсем не для меня.       Саба снова стояла у окна, как и в прошлое утро, будто и не было тех страшных событий. Но перемену я заметила скоро – что-то было в её взгляде.       — Не вижу тебя, дүү басаган*. Подойди ближе.       Она подняла моё лицо за подбородок, чтобы на него попало больше света. Она долго в меня всматривалась, подслеповато щурясь.       — Ты меняешься. Это плохо.       — Разве не всему свойственно меняться? — я сдерживала голос как могла, чтобы он был похож на сухой, монотонный голос сестры. Обеих моих сестёр, если задуматься. Саба молчала в раздумьях. — А ты чувствуешь в себе перемену? Может быть, после вчерашнего?       Она поднесла руку к своему виску.       — Зачем ты спрашиваешь? Ты коснулась меня, дүү*. Но я осталась прежней. Нужно ли мне спрашивать, почему ты решила продлить моё существование? Нет, это не моё знание, воля матери неоспорима. Закон не оспорим.       Саба опустилась на табурет и полностью закрылась от меня. Как же может так расстраивать то, что страшная болезнь, от которой, по слухам, не существует исцеления, чудом не проникла в тебя? Почему спасение приносит ей такие страдания? Я опустилась на корточки и мягко отняла руки от лица.       — Может быть, я поступила неправильно? Хэтэй, расскажи мне про Закон, чтобы я могла быть той, кем должна.       Саба нахмурилась и поняла, что допустила ошибку.       — Орудие не знает, во имя чего создано? Хочет слышать это от преступницы? Тогда кто ты, если спрашиваешь – о таком, такую – как я?       Если я не буду говорить её языком – быть беде! Я нахмурилась Сабе вслед.       — Земля породила меня два…       Нет, Ласка видела близницу раньше!       – …Три дня назад. И я знаю о себе не многим больше, чем имя. Почему мать не дала мне знаний о моей миссии, но вложила в меня звуки, на которые я могу отзываться для людей – я не знаю. Может, у тебя было иначе – и вот, кто ты сейчас. Помоги мне, хэтэй, чтобы Земля была нами довольна.       Я говорила от сердца. Вышло чересчур резко, и голос был у меня очень странным – но это подействовало. Саба смиренно кивнула.       — Я буду говорить кратко и просто, чтобы ты могла понять. Бодхо и сестра её Суок растили Бооса Туроха, великого быка, который должен был стать миром, каким ты видишь его сейчас. Для этого они раскрыли его по линиям, и из тела его сотворили всё. Линии есть во всём. Линии – и есть Закон.       — Это похоже на сказку, — ахнула я. — Неужели всё это случилось на самом деле?       — Не важно, понимаешь ли ты буквально или как метафору. Главное – чтобы существование было правильным, непрерывным, цикличным, как кровь в жилах, Закон должен соблюдаться. У всего есть назначение. У всего есть предел. У всего есть граница. Перед Законом равны всё живое и неживое.       Саба обернулась к окну, задумчиво ли, скорбно ли – не разобрать.       — Тебе нужно знать лишь то, что Город отказывается жить по Закону. Люди в нём преступают Закон. Не все, но они неделимы друг от друга – Город и люди, человек от человека. Отними жизнь, напои смертью… Оставь ни с чем. Следуй предчувствию, что наделила тебя Суок – и не ошибёшься.       Вот она и сказала! Мне стало скорбно, и мне с трудом далось это скрыть.       — Я хочу узнать людей, о которых ты говоришь. Кто самый больший преступник? На кого равняются остальные?       — Позволь совет, сестра, — Саба провела шершавым пальцем по моей щеке. — Начни с тех, кто раскаивается. Они впустят тебя охотнее всех. Не ходи бездумно от квартала к кварталу.       Она назвала мне девять имён, и среди них была она сама. Девять человек, которые достойны наказания Земли. Бедняга. Если бы она узнала, что вчера я лишила её того, чего она так ждала, это разбило бы ей сердце.       Я встала.       — Спасибо, Саба. Я распоряжусь твоим знанием с умом.       Мне нужно было обдумать услышанное наедине.

***

      Кладовщица Гриф – паучиха местных складов, давно раскинувшая сети и добывающая обманом свой улов, пригревшая на груди людей с червоточиной. Под тенью надвигающегося мора она выпустила своих паучат в город, и некогда мирные кварталы по её вине теперь запятнаны кровью. Настоящая язва, которую мечтает выжечь комендант Сабуров. Человека без совести и сердца. Так мне нащебетали в городе – посыльные, заводские, дети с ошейниками, Ноткинские двудушницы. Если и можно прикоснуться ко злу – так это через неё.       От всех рассказов мне стало страшно, и ноги шли к тёмным складам через силу. На складах живут только крысы, и именно крысиный, не смотря на прозвище, облик приобрела эта тёмная душа в моём воображении. Представлялось, будто сидит она, сгорбившись, обнимает награбленное добро, прижимает к себе ближе драгоценности, снятые с чужих рук, бегает близко посаженными глазками-бусинами по углам своего убежища и дрожит от каждого лучика света. Что она сделает со мной, самаритянкой, вторгнувшейся в её владения, мне и думать не хотелось.       — Смелая ты девка, раз забрела на мою вотчину, частная, как-никак, территория, — Гриф поигрывала медяком, развалившись на ящиках и подстеленном тряпье. — А раз пришла, колись, на кой предмет.       — Я пришла посмотреть на тебя, — пропищала я сдавленным голосом под неотрывными взглядами бандитских шестёрок, схваченная за плечи. — Ну, вроде как познакомиться.       Гриф хмыкнула, и то же я услышала за спиной.       — Здесь знакомятся не со мной, а с товаром, что я продаю, и с ценой, которую я могу дать за товар твой, если он есть. — она зыркнула на меня сквозь растопыренные пальцы и тут же сжала их в кулак. — Темнишь ты.       — Так, значит, правда, что ты занимаешься краденым? Нарушаешь закон?       Монета подлетела высоко в воздух и секундой позже скрылась в кулаке. Гриф изображала равнодушие.       — Все нарушают закон. Не тебе, сопля, меня судить.       — Может, и мне! — я вскинула подбородок. — Я – Клара, и меня все знают, как чудотворицу.       Кладовщица сщерила веки, сдвинула к самому носу брови, спустила с ящиков обе ноги и опёрлась об колени, будто сейчас прыгнет на меня.       — А я тебя знаю, как воровку и самозванку. Видишь, у каждой своя правда. Ты наслушалась человечков на улицах, что мне без чужих страданий житья нет, а я слышала, что ты касанием убиваешь. Человек – он как монета, две стороны в себе имеет.       Она кинула медяк прямо мне в руки. Он был старый, потёртый, рыже-зелёный. И тёплый. Нависшие надо мной бандиты разбрелись по складу каждый по своим делам, как по команде. В лучике света, выбившегося сквозь узкое высокое окошко, осталась только я.       — И вовсе я не убиваю, — всхлипнула я, — и Самозванкой я случайно стала.       — С ворами у тебя пока больше общего, чем со святыми.       Хищное лицо Гриф дрогнуло, и мне приоткрылось то, у которого были ясные глаза, щёки в веснушках, обветренный рот со складками по краям от натянутых улыбок. Но совсем ненадолго: будто проснувшись, Гриф снова стала шельмой-контрабандисткой со складов. Она скривилась в ухмылке, захрустела всеми суставами пальцев и по-делецки спросила:       — Так что, сеструха, брать-отдавать будешь?       — Да что ты заладила! Никакая я не воровка! — по углам Грифовские прихвостни засмеялись, приговаривая «Как и все мы». — Смейтесь сколько угодно, а себя со мной не сравнивайте. У нас с тобой, Гриф, нет ничего общего! Я… я – орудие Закона!       Ухмылка стала оскалом, мне плюнули под ноги, нацелились со всех сторон острые взгляды, по кивку способные стать лезвиями. Гриф вскочила, схватила меня за грудки, встряхнула меня и брезгливо отбросила.       — Да ты сама себе не веришь. Топай с глаз моих! Кроме громкого дышла у тебя ничего нет.       — А у тебя, Гриф, нет совести. Вот! – я всучила ей в руки иголку из своего кармана. — Пусть хоть что-то тебя уколет.       И я выбежала из ангара прочь, оскорблённая и раздосадованная. Я хотела лишь встретиться лицом к лицу с одной из тех, кого Саба считает достойными умереть, поглядеть на неё и убедиться, что это неправда. Ведь мало ли на свете плохих людей, своими ошибками они смерти не заслуживают. Но так стыдно, так обидно мне стало от ядовитых слов Гриф, что проклясть её хотелось прям там, вместе со вей её шайкой. Оттого и сбежала со складов так быстро, как могла, под шапкой схватилась пальцами за волосы, крепко зажмурилась. Не должна я так думать, и злиться, и желать наказать! Я же хорошая! Не хотела быть ничьим орудием. Это неправильно.       Охота стало взять – и помочь кому-то, сию же минуту. Но вокруг мирно играли дети, спешили взрослые, женщины пересчитывали деньги на ходу. Всем было не до меня. Анна! Вчера выглядела испуганной, дёрганной, а я так и не вернулась к ней. Денег у меня всё ещё не было, но доброе слово и участие дороже серебра. Я побежала к ней, сорвала цветок, другой по пути, не нашла третьего – но мы разделили бы на двоих, как подруги. Извиниться, конечно, надо было бы, и я была готова к её обиде – не долгой, ведь я понравилась Анне, я чувствовала.       Вход на крыльцо Верб был мне перегорожен.       — Запрещено, — фигура в жуткой птичьей маске закрывала собой пусть. — В доме болезнь. Неизвестная.       Два цветка выпали из моей руки на землю. Она, это снова была она! Проследила, выгадала, воспользовалась моим лицом, чтобы самозванкой войти в дом и принести смерть! Отнять Аннину жизнь.       — Ещё как известная! Это Песчаная язва! Опять она!       — Тихо, ты! — клювомордый пригнулся ко мне. — Секретно! Распоряжение Бакалавры!       — Наплевать! Скажи, где она… я… — как же осточертело! — Я выходила отсюда? Куда я пошла?       — К Стержню, — ответили мне, — но смотри, не попади в Кожевенный.       Про него она говорила вчера! Там сегодня её зараза! Туда мне и нужно было бежать. Кашель и крики стали слышны ещё издали, а чем ближе, тем больше над домами я видела кружащие чёрные хлопья. Люди с красными повязками пытались меня остановить – я просочилась между ними и оказалась там.       Стало темнее, душнее, будто мне надели на голову мешок. Я прикрыла лицо шарфом, плотнее прижала его рукой. Стоны упавших без сил людей, детский надрывный плач из заколоченных окон, крики агонии разрывали уши и сердце. Я обязательно что-нибудь с этим сделаю. Я обязательно всех спасу. Как только найду сестру.       Она танцевала под пожелтевшим деревом, у крыльца, устланном цветами и воском погасших свеч. Конечно же, чёрные испарения не несли ей никакого вреда. При моём приближении сестра остановилась.       — Я чувствовала, что ты идёшь, — она огляделась вокруг. — Тебе нравится? Вот, что должно было случиться вчера, если бы ты не прогнала меня. Дважды.       — То же самое ты сделала с Анной? Что не смогла с Сабой, да?       Сестра кивнула, так спокойно, что сделало меня яростнее.       — Что она тебе сделала? За что ты с ней так!       — Тебе так важны причины? — сестра посмотрела на свои ладони. — Хорошо. Червонная Анна забирала чужих детей и подкидывала вместо них уродов. Много лет. Она пряталась за чужими лицами. Но Закон настиг её.       — Что, как и этот квартал? — я взмахнула руками. — Все здесь воровали детей? До единого?       — Нет. Это и не важно.       Руки вдоль тела, прямая спина, высоко поднятая голова, стеклянный, ничего не отражающий взгляд. Ни сомнения, ни жалости.       — Таков Закон.       — Это несправедливость! Никогда с этим не смирюсь! — я закатала рукава, сорвала с лица шарф и вдохнула воздух всей грудью. Неприятно и тяжело – но терпимо. Это меня не убьёт. — Смотри в оба!       Как на свет, ко мне сбредались закутанные с головы до ног в грязное тряпьё несчастные, тянули руки, не то не имея возможности передвигаться иначе, не то молящие о помощи.       Я – чудотворица Клара. И моё прикосновение меняет людей. И я обратная сторона своей сестры.       Я подбежала к первой фигуре, женской по силуэту. Ей жгло горло и кожу, и она видела перед собой только красную пелену. Я наложила ладони на её скрытое бинтами лицо – будто коснулась углей. Когда стало уже нестерпимо, я была готова сдаться. Но тут женщина вдохнула без хрипа.       — Скорее! Уходи отсюда!       — Что ты творишь? — впервые сестра мне крикнула.       — Свой Закон! — я повернулась ко второй больной. Ей плавило кости, она едва держалась на ногах. Я обняла её, обе руки положив на спину. — Он звучит: «Ни одно существо не заслуживает наказания».       Больше я не обращала на неё внимания, и не заметила, как она исчезла. Когда вокруг меня кончились больные, я пошла в открытые дома. К несчастью, многие комнаты были заперты, мои отмычки быстро сломались, а люди внутри были слишком слабы или потеряли разум, чтобы суметь открыть мне. Я выносила к носящим красные повязки людям свёртки с детьми. Тащила волоком ослабевших к чистому воздуху. Сама ходила едва не на ощупь от сгустившейся темноты. Мои руки стали тяжелее камня. Крики и стоны по ощущениям не стали тише ни на сколечко, но один из мужчин в марлевой маске до самых глаз выволок меня к огню.       — Пустите меня обратно! Там ещё остались живые люди!       Он присел передо мной на корточки.       — Да ты ж сама едва живая. Не понятно, как ты вообще продержалась так долго.       — Разве вы не знаете кто я? — я слабо улыбнулась и почувствовала, как тонкая сухая корочка стягивает мне кожу под носом. — Болезнь не коснётся меня. Мне ничего не страшно.