***
— Прости, детка, мне не до тебя, — Анна разговаривала со мной через щель открытой на цепочке двери, была очень бледная и обеспокоенная. — Нет-нет-нет, даже не проси, я ничего не прячу, ничего не раздаю. И вообще, я ни в чём не виновата! — Да не нужно мне от тебя ничего! — как бы стыдно ни было, я не могла быть к Анне терпеливой – мне ведь тоже нужна помощь! — Просто… Мне кое-кто кое-что сказала, а я не знаю, верить или нет. А ты же во лжи разбираешься, так ведь? Анна встрепенулась, заморгала и как могла просунула узкое личико над цепочкой. — Непроверенный слух? — И так можно сказать. — Ну так бы сразу сказала! — она потянулась было к замку, но снова насторожилась, оглядела внимательно мои ботинки. — По каким кварталам ты сегодня бегала, м? Ножки в чём? Услышав мой ответ, Анна облегчённо выдохнула, но всё ещё не пустила. Она протянула мне расшитый бисером кошелёчек, набитый монетами, и приказала сбегать в кабак «Разбитое сердце». — Возьми бутылочку дымного твирина, будь умничкой. Мы с тобой выпьем, и ты мне всё-всё расскажешь, ладно? Вот и замечательно. С этими словами она захлопнула перед моим носом дверь, и я едва сдержалась, чтобы не пнуть её с досады. Мне всё ещё очень сильно хотелось плакать, и казалось, что вне стен сторожки двойница может напасть на меня в любой момент из-за любого угла. Поэтому до кабака я добралась почти бегом. Мне закружило голову от бесконечно длинных лестниц, дурманящей музыки, алкогольных и дымных запахов. Я пробралась через столики и неаккуратно расставленные стулья к стойке, прощебетала Аннин заказ и протянула вперёд кошелёк. — Этого хватит? — Тебе хоть двенадцать есть? Ко мне вышла женщина в модном костюме, расстёгнутым до самой груди воротом, вальяжно облокотилась о стойку и свысока посмотрела на меня так, что я съёжилась. — А что, в этих местах во столько лет совершеннолетие празднуют? Женщина расхохоталась, запрокинув назад голову. — Тоже не местная, да? Знала бы ты, сколько раз на неделе карапузы со складов пытаются купить у меня что-нибудь, их возрасту не полагающееся. За стойкой и носа не увидишь, а уже просят стакан ржавого и в важные переговоры друг с другом играют, — она махнула рукой в один из углов зала, — полюбуйся! За столиком сидел серьёзный бледный мальчик и рыжая девочка с костылём, опрокидывающие стакан с цветной жидкостью. Я быстро отсчитала деньги бармену, взяла холодную тёмную бутылку и осторожно приблизилась к разговаривающим. Они сидели голова к голове и говорили негромко, а тягучая музыка и вовсе заглушала их, но, завидя меня, они резко прервались. — Что тебе нужно? — одновременно спросили они и недоумённо переглянулись. — Меня зовут Клара. А вы кто такие? О чём разговариваете? Мальчик назвался Ханом, а девочка представилась Ноткиной, но дальше говорить отказались. — У нас тут происходит серьёзный разговор, и ты нам мешаешь, — Хан скрестил руки и обратился к Ноткиной: — Прикажи своей двудушнице оставить нас в покое. — Я впервые её вижу. Ты из какого квартала? — Из Сырых застроек, — так, кажется, называется район, где стоит наша сторожка. Девочка сразу оживилась. — Может, ты знаешь? Ты не слышала в своих дворах странный шёпот? — Ну, было такое, — я вспомнила, как прогоняла двойницу, — когда выходила из дома. Ноткина ударила ладонью об ладонь: — Вот оно! Так и подумала, — она указала взглядом на купленную мною бутылку, — ты это правильно. Твирин повышает иммунитет, пригодится. — Погоди! — остановил её Хан. — Мы договаривались идти вдвоём. Я её не знаю, и не желаю, чтобы она вмешивалась в наши дела. — Я вовсе и не хотела вмешиваться! Я вообще хотела Вас о другом квартале спросить, о Кожевенном! Ноткина понурилась и крутанула на столе стакан. — Ты от него лучше подальше держись. Там молчащие дома повылазили, поздно уже. Молчащие дома покрылись красной плесенью, а значит, поделать уже ничего нельзя – чума к утру захватит весь квартал. Значит, двойница сказала правду. И она действительно принесла в город чуму. А я-то надеялась предотвратить её зло! — Для этого мы и пойдём в шепчущий дом. Нужно прогнать Песчанку оттуда, чтобы Застройки не заболели. — Но, чтобы самим не заболеть, нам понадобится чудо. На паре глотков твирина нам целую ночь не продержаться, — буркнул Хан. — Продай мне свой твирин, Клара. Стаматина нам в целой бутыли отказала. Я крепче сжала бутылку с твирином. Прости меня, Анна. Я обязательно верну тебе деньги. — Лучше возьмите меня с собой. Со мной чудеса случаются гораздо чаще. Ноткина сщурила расцарапанное лицо. — А не та ли ты чудотворица, которую удочерили себе Сабуровы? — В отличие от неё, я настоящая. Так что, когда идём? Дети обменялись долгими взглядами, словно держа совет обменом мыслей. В конце концов, мне дали добро. На заходе солнца мы пойдём прогонять чуму. Мою сестру.***
Саба всё ещё спала, дыша ровно и глубоко. Я укрыла её одеялом, приказала двум степнякам, что пришли заночевать к нам, вести себя потише и, если к утру Саба не проснётся, со всех ног бежать к Бурах. Я нашла спички и несколько свечных огарков, как и просили меня Хан с Ноткиной, выпила немного молока. На этом мои сборы закончились. Шепчущий дом оказался совсем рядом с ночлежкой, и ребята меня уже ждали. — План такой, — Ноткина ковырялась отмычкой в замке, — заходим, достаём спички и зажигаем столько света, сколько сможем. Чума сюда только примеряется, и ходить по дому будет вместе с нами. Не исключено, что свечи будут гаснуть сами собой, где она пройдёт, а нам это совсем не нужно. — Откуда ты всё это знаешь? — Её сестра занималась этим во время первой вспышки, — ответил за Ноткину Хан. — Помолчал бы, — насупилась Ноткина, — не тебя спрашивали. Я никогда не боялась темноты, и никакими чудищами в ней меня было не испугать. Но темнота в этом доме была совсем иная, какая-то мёртвая. Не только я это почувствовала – оба лица, подсвеченных спичками, озирались очень испуганно. Мы зажгли свет в коридоре, а дальше решили разделиться: Хан остался доделывать работу на первом этаже, я помогла Ноткиной забраться на второй, где мы и разошлись. — Помни, — сказала она мне, — если услышишь дыхание – улепётывай к свету. Половицы скрипели под ногами, заставляли кривиться несмазанные дверные петли, Ноткина стучала неподалёку ножкой костыля, но, кажется, больше ничего слышно не было. Неизвестно, что заставило всех жильцов разом покинуть дом, но они делали это в спешке: оставив не помытой посуду в раковинах, разбросанными игрушки, раскрытыми книги, не допитым кофе на подоконниках. Будто и не ушли они по своей или чужой воле, а просто исчезли в один миг. Свечи у меня почти кончились, пару я оставила про запас, понадеявшись, что тех, что я зажгла, будет достаточно. Выходя из последней комнаты, я будто услышала чьи-то шаги совсем рядом. Но это, наверное, был закончивший свою работу Хан. Мы собрались в одной из небольших комнат, где был диванчик и два потёртых кресла. Со светом стало не так страшно, но всё же тревожно: маленькие язычки то и дело колыхались от неосязаемого ветра, и наши тени метались по стенам, словно хотели оторваться от нас и сбежать. Я выглянула в окно, и ночь не позволила увидеть мне ничего, кроме моего отражения на стекле. — Давайте, что ли, займёмся чем-нибудь, — сказала Ноткина, — сказки там порассказываем, споём. — Хочешь спеть, чтобы чума испугалась твоего кошачьего рёва? — усмехнулся Хан и тут же посерьёзнел. — А вообще, лучше сидеть тихо и напрячь слух, чтобы не пропустить беду. Ноткина согласилась, но очень неохотно. Заёрзала на месте, запахнулась в огромный свой пиджак, втянула голову в плечи. Она боялась больше нас с Ханом, держалась ближе всех к зажжённой свечке. Мне стало её очень жаль. — Может быть, если разговаривать тихо, то ничего дурного не случится? Давайте немного пообщаемся. Вы, я вижу, не очень ладите друг с дружкой. Какая кошка между вами пробежала? — Эй, — сразу приободрившаяся Ноткина пригрозила мне пальцем, — не надо тут на Артиста бочку катить. У них была крепкая дружба когда-то, да разладилась. Ноткина атаманит группой сирот, у каждой из которых есть по второй – звериной – душе. Эти дети очень близки к земле, и животные для них – прямо как быки для Уклада – это гораздо больше, чем просто питомцы. Каждая такая ребёнка со зверем на одном поводке – свежий стежок, связывающий Город и Землю. Это не Ноткина мне сказала – это уж я поняла из её рассказа, то и дело прерывающимся, когда она решала прислушаться к тишине. Хан слушал её, скривив лицо, за которым прятал уважение. У него королевство совсем иного масштаба, и парит оно в облаках – в прямом смысле. Я ещё не слышала про Многогранник, Стеклянную Башню, до этого, и с интересом выспрашивала, как же живут в ней сотни детей. — И живём замечательно. Наши грёзы, мечты и фантазии там никогда не кончаются. Они длятся вечно, и мы можем дать друг другу пережить то же, что испытываем мы. Это настоящее чудо. — Хвастун. Я должна непременно узнать об этом чуде больше. Нас одолела внезапная дрожь. Что-то в доме произошло. — Я пойду, проверю, — Хан встряхнул свой спичечный коробок и вышел из комнаты. Несколько долгих минут мы сидели, не отрывая глаз от кусочка коридора, доступного нашему взгляду. Я скусывала кожу с обветренной нижней губы. Ноткина едва-едва слышно замычала какую-то протяжную мелодию. Мы с облегчением вздохнули, когда Хан вернулся. Я предложила выпить немного твирина. — Что же ты раньше про него не вспомнила? Ладно, открывай. Хан от своего глотка сморщился, Ноткина по-кошачьи высунула язык и дёрнула головой. Я нюхнула горлышко, когда пришла моя очередь, сразу узнала вошедшие в состав травы – бурая твирь и чёрная, три к одному. Ими пахло у юрты одонга, к которому мы ходили утром. Я сделала большой согревающий глоток, вязкий, будто смола. Глаза у ребят округлились. — Ничего себе. — Так даже Гриф не умеет. Я кашлянула, очень неубедительно. — Ну ты даёшь, признавайся, ты ведь… — Тихо! — Хан поднял руку. Мы услышали звук, похожий на ветер. Скрипнула дверь где-то в коридоре. — Я пойду! — это был мой шанс убедиться, правда ли чумой является моя сестра, как капля от капли не отличимая от меня. — Помни про дыхание! — Ноткина протянула мне свечу. Я прокралась в коридор, стараясь не ступать на те доски, которые отозвались на мои шаги при первом обходе. Дверь в самую дальнюю комнату была прикрыта, хотя мы все оставляли полностью распахнутыми. Света из комнаты не шло, только тьма. Я услышала свистящий выдох и вдох. Ну уж нет, она меня не напугает! Я достала спичку, чиркнула о бок коробка раз, второй, поднесла пламя к чёрному фитилю, и резко открыла дверь. Только часть комнаты затронул мой свет, углы же остались в густом мраке. В одном из них отражёнными бликами пламени сверкнули белки пары глаз, смотрящих на меня. — Ты! Я шагнула в комнату, осветив её полностью, и сразу почувствовала неладное. Сестра стояла в самом углу, да, но от неё, по смежным стенам и немного по потолку, протянулась тонкая чёрная сеточка. — Я же говорила, — едва слышно сказала сестра, — не стой у меня на пути. — А я говорила тебе оставить Сабу в покое. — И я послушалась, как ты видишь. Если я войду в этот квартал, она не обязательно заразится. Случай разрешит наш спор. Я зажгла погасшие в комнате свечи, не без удовольствия наблюдая, как сестра сильнее вжимается в угол. — Я не в кости с тобой играю! — Да как же тут не играть? Если мы равны не только лицами, но и дарованными нам матерью силами. Я вспомнила, что говорила мне Саба и слова червя. — У нас с тобой разные матери. Тебя породила Суок, а меня – Бодхо. Сестра чуть опустила голову и едва сдвинула брови. Какая же она безэмоциональная! Как кукла! — Кто тебе это сказала? — Одонг, собиратель твири по правую сторону Жилки. Хотя, любой червь подтвердит мои слова. — Я проверю. — Только не смей убивать его, как Лизу! И как ты пыталась убить Сабу! — я пригрозила ей свечой. — Я не трону детей Земли. Они неприкасаемы. А вот та девочка с хромой ногой – она боится меня. Она дрожит. Я могу согреть её лучше, чем этот внешний огонь. Изнутри. — Я сожгу тебя быстрее! Сестра подняла руки, края её рта легонько дёрнулись. — Это была шутка. Но ты это запомни. Я и в тебя могу войти, если будешь бояться. Моя рука дрогнула, на пол упало несколько белых восковых пятен. Я боялась моргать. — Иди к своим друзьям. Они тебя потеряли. Я уйду и теперь. В этот раз мне было приятно с тобой поговорить. — А вот мне нисколечко! Чёрная паутина постепенно уменьшилась, и совсем исчезла за спиной сестры. Я попятилась к выходу, на секунду отвлеклась, запнувшись о порог. Когда я опять подняла глаза, сестры уже нигде не было. Ни в этой, ни в соседних комнатах. — Ты где пропадала? — Хан схватил меня за грудки. — Я тебя целый час искал! Мы с Ноткиной звали, а ты не отзывалась. Тебя нигде не было! — Простите! Я не слышала Вас, правда! Я встретила чуму, она, должно быть, нас всех заморочила. Но сейчас всё хорошо! — Хорошо? Как же. Хан отпустил меня и шагнул в сторону. Ноткина сидела на краешке своего дивана, зажмурившись, обнимала костыль и качалась в такт песенке, которую чуть слышно напевала: — Как увидели грачи Это пламя с каланчи, Затрубили, Зазвонили: Тили-тили, Тили-тили, Тили-тили, тили-бом! Загорелся кошкин дом. — Эй, эй, — я опустилась перед ней на корточки, взяла её холодные руки, — самое страшное кончилось! Мы её прогнали. Ты только не слушай её, и не пускай. Девочка открыла глаза. — Я стараюсь. Она мне всю ночь шепчет, сестра твоя. Хорошо, что уже рассвет. Я повернулась к окну и с радостью увидела светлеющее небо. С первыми лучами мы выбрались из дома. Бедная Ноткина всё ещё не могла прийти в себя, и я убедила её пойти к Бурах, как только она почувствует хоть что-то нехорошее. Ох, и прибавила же я ей забот.