Ловля на мушку

      Руководитель ФБР был крайне недоволен, как продвигается расследование по делу Джонни. Остаётся только догадываться, в каких выражениях он отчитывал начальника местного отделения ФБР. Конечно, следующий в цепочке — Джек, получил по полной программе. В тот день он очень долго на нас орал, брызжа слюной, нервно расхаживая по кабинету и размахивая руками. К несчастью, тогда я был в Куантико, и меня прямо с лекции вызвали на планёрку. Я из первых уст узнал, насколько глубока задница, в которой оказался Джек. Изъясняясь, он использовал такие выражения, которые даже для меня были новыми, учитывая, что в свои детские годы я познал все оттенки ругани рабочих лодочной станции. Мне тоже досталась порция ободряющих слов.       — А ты, Грэм, — рявкнул он, резко остановившись. Он указывал на меня пальцем и гневно тряс рукой, то ли угрожая этим жестом, то ли привлекая внимание остальных к моей персоне. — Соберись! Найди уже, наконец, свои яйца! Или ты даже на это не способен без помощи Лектера?       Я опустил глаза, подметив, что Беверли нахмурилась от этих слов. Она положила ладонь на мою руку и чуть сжала в знак поддержки. По другую сторону от меня фигура Зеллера мелко сотрясалась от сдерживаемого смеха. Видимо, в нашем коллективе теперь будет в ходу шутка о яйцах Уилла Грэма.       — Если так, ты только скажи, — между тем продолжил Джек свою тираду, — не стесняйся, я всё устрою! И ещё, — он сделал паузу и приблизился, что побудило меня снова посмотреть на его перекошенное от гнева лицо. — Перестань жаловаться Алане. Если ещё раз она только заикнётся о тебе, то в этом здании она больше не появится!       Несмотря на несправедливость этих слов, несмотря на обиду и злость, что он посмел приплести сюда Ганнибала и Алану, у меня хватило благоразумия промолчать. К счастью, на этом обсуждение моей персоны закончилось, и Джек перешёл к следующему несчастному. В итоге досталось всем и каждому.       Разнос, устроенный Кроуфордом, возымел поразительный эффект. Он словно разворошил муравейник, и теперь маленькие, ничего не понимающие муравьишки начали в агонии носиться взад-вперёд, сталкиваясь друг с другом над обломками того, что раньше было слаженной системой, рабочей командой. Казалось, никто не понимает, что он делает, и главное — зачем, но, тем не менее, что-то происходило: отрабатывались новые версии, проверялись разные люди, даже если подозреваемыми их мог назвать лишь умственно отсталый. Несмотря на непродуктивность следственных действий, начальство успокоилось — работа делается, и ладно.       Беверли, внимательно изучив кошачий волос, сообщила, что он принадлежал обычной уличной кошке, которая, к тому же, могла быть бездомной. На шерстинке нашли частицы пыли и продукты активности кожных паразитов. Скорее всего, волос попал в тело жертвы случайно на самом месте преступления.       Джек вызывал меня к себе каждый божий день и задавал одни и те же вопросы, ответов на которые у меня не находилось. Я постоянно общался с экспертами в Куантико, а дома засыпал за рабочим столом над папкой с материалами дела. Я мог наизусть воспроизвести каждое слово из отчётов, что, к сожалению, ни на шаг не приближало нас к истине. Какая-то маленькая деталь не давала покоя. Казалось, она лежит на поверхности — протяни руку и возьми, но я никак не мог её вытянуть.       Мозг плавился от избытка информации, я не мог нормально есть, нормально спать. К концу недели я выглядел настолько плохо, что даже Джек смягчился и сказал, чтобы ближайшие два дня я не появлялся в Куантико. Глупо было отказываться от такой возможности отдохнуть.       В первый день, который по большей части я проспал благодаря снотворному, меня проведала Алана. Она появилась на пороге в сумерках, как прекрасное видение, после кошмаров с участием мёртвых женщин, которые тянули ко мне свои бледные руки, держа в ладонях глаза, словно предлагая принять этот дар.       Алана зажгла свет, покормила собак и выпустила их за дверь, затем начала суетиться на кухне. Слышалось позвякивание посуды, стук ножа о деревянную доску и шипение масла. Дверь холодильника тихо поскрипывала, этот звук напоминал жалобное завывание, которое растворялось в другом, наполненном жизнью, шуме: в мягких шагах, шуршании пышной юбки и клацанье браслетов на изящном запястье.       Я остановился в проходе, опёршись плечом о шершавую стену. Когда аппетитный запах тушёных овощей достиг спальни, я понял, насколько сильно проголодался, и поспешил выбраться из постели.       — Привет, — хриплым ото сна голосом произнёс я. — Что у нас на ужин?       Она с улыбкой обернулась. Взгляд был немного растерянным, как бывает, когда внезапно окликнешь человека, который усиленно о чём-то размышлял. В её руке была зажата деревянная лопатка, которой она что-то помешивала в сковороде вок до того, как обернуться.       — Привет. Не знаю, — она с некоторым сомнением покосилась на сковороду, словно готовил кто-то другой, а её оставили следить, чтобы не подгорело. — Тушёные овощи? Нет, паста с овощами.       Я заметил рядом на плите кастрюлю, из которой, словно пучок сухого сена, торчали спагетти. Алана поймала мой взгляд и поправила их рукой, чтобы они полностью утонули в кипящей воде.       — Помочь?       — Да, без помощи мне всё это не съесть.       — Ты всё шутишь. А мне неловко, что такой красавице приходится стоять за плитой.       Алана улыбнулась и фыркнула от смеха, когда окинула меня быстрым взглядом, прежде чем вернуться к помешиванию овощей.       — О! Да Уилл у нас ловелас! Знаешь, я тебя недооценивала.       Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке, сложно устоять перед её обаянием и очаровательным искренним смехом.       — Я просто ждал подходящего момента, чтобы не шокировать тебя.       — Вот как. То есть, мне следует быть осторожной, чтобы не пасть перед твоими чарами?       — Перестань, какие чары? — я рассмеялся, настолько абсурдным мне показалось это заявление. «Очаровательный Уилл Грэм» звучит приблизительно как «ловкий слон», или «летающий удав», или «травоядный волк». Нет, я и очарование точно находимся в противоположных точках нашей галактики.       Мы продолжили наш шутливый разговор и за ужином. Паста получилась не хуже, чем в ресторане итальянской кухни, что заставило задуматься, кто научил Алану этому рецепту.       Покончив с ужином, мы перебрались на диван. Незаметно для меня разговор снова коснулся темы работы.       — Тебе нужно поговорить с Ганнибалом. Он же сам предложил помощь, — предложила Алана, отпив глоток вина.       Мы сидели плечом к плечу, она подтянула колени к груди и устроила на них голову.       — Да, при случае мы обязательно всё обсудим, — уклончиво ответил я.       — Ты мог бы ему позвонить и договориться о встрече. Уверена, он не откажет. Постой, ты стесняешься ему звонить? Уилл, ну что ты как маленький!       — Нет, конечно! — возмутился я, всем своим видом выражая, насколько абсурдна её догадка, хотя мы оба знали, что она права. — Просто не было времени, Джек завалил меня работой.       — Хорошо, — она опустила лицо к бокалу, словно пряча за ним свою улыбку, только озорные глаза выдавали её с головой, — тогда ты мог бы позвонить ему прямо сейчас. Завтра ты совершенно свободен. Ведь так? Или ты всё же боишься? Не разочаровывай меня, Уилл.       — Мне кажется, поздновато для звонка, это невежливо.       — Не думаю, что Ганнибал отправляется спать в десять, как дети дошкольного возраста, — она лукаво приподняла бровь, а её сжатые губы подрагивали, сдерживая улыбку. Эта женщина всегда видит меня насквозь, её не обмануть оправданиями.       Выпитый бокал вина придал мне решительности, а подтрунивания Аланы вызвали желание доказать, что ей только кажется, будто бы я боюсь оказаться наедине с доктором Лектером. Сказать честно, — да, я побаивался после последнего сна, где он вытворял со мной какие-то странные вещи с эротическим подтекстом. Нет, я знал, что он не станет делать что-то подобное, я боялся не к месту об этом вспомнить, ведь тогда моё поведение станет по-настоящему странным.       — Ну, хорошо. Ладно! — я решительно взял с журнального столика телефон, нашёл нужный номер в списке контактов и нажал на вызов.       Гудок. Второй гудок. Третий. Четвёртый. Я нажал на отбой со странной смесью чувств. Не знаю, чего было больше — разочарования или же облегчения.       — Вот видишь, — сказал я с обидой. — Он не ответил, потому что это невежливо или же…       Телефон в моих руках вдруг ожил, я чуть было не выронил его от неожиданности. Алана довольно улыбалась тому, что в очередной раз вынудила меня сделать то, чего ей хотелось. А ей, как любой женщине, хотелось устроить личную жизнь друга, пусть даже и сам этот друг хочет обрести единомышленника, который сможет его понять, а вовсе не любовника.       — Да? — испуганно произнёс я, но после тычка от подруги, спохватился и заговорил более уверенным тоном: — Здравствуй, Ганнибал. Не слишком поздно для звонка?       «Уилл, рад тебя слышать», — по телефону его голос казался еще более урчащим, вибрирующим, задевающим в груди сокровенные струны, о существовании которых я раньше и не подозревал. — «Я как раз собирался позвонить тебе на днях. Слышал, Джек устроил в Куантико истинный ад».       — Он получил взбучку от руководства, а отыграться решил на нас. Он словно с цепи сорвался! Конечно, Джек не образец терпения, но я не представлял, что он может так орать.       От этих слов Алана хмурится, потому что я не успел ей об этом рассказать. Похоже, что после разговора с Ганнибалом меня ждёт допрос с пристрастием и тщательный анализ психического состояния.       «Трудно сдерживать себя, когда и на работе и дома всё складывается не лучшим образом. Джека можно понять, но это не оправдывает его грубость по отношению к подчинённым. Тебе тоже досталось, Уилл?»       — Да, он говорил неприятные вещи, но я позвонил тебе не для того чтобы жаловаться. Я хотел попросить о помощи, — тихо произнес я. Алана ободряюще кивнула, что вселило в меня больше уверенности. — Ты сказал, что поможешь мне разобраться с мотивами преступника. Если честно, я запутался. Понимаешь, я что-то упускаю. Это не даёт покоя.       «Это не телефонный разговор», — сказал Ганнибал и сделал небольшую паузу. Послышалось шуршание бумаги. Вскоре он продолжил: «К сожалению, завтра у меня загруженный день, а сегодня уже поздно для встреч».       — Пожалуйста, сообщи, когда у тебя будет время. Это очень важно…       «Ты мог бы приехать завтра к ужину. Тебя устроит в восемь часов после полудня?»       — Да, я смогу. Спасибо. Ты хочешь снова угостить меня ужином?       Алана показала мне «класс». Я закатил глаза. Вот же сводница!       «Если ты не против. Совместим полезное с приятным».       — Как насчёт рыбы? Я как раз собирался порыбачить, так что смогу выловить пару отличных рыбин к твоему столу. Интересно, как ты их приготовишь?       «Зависит от рыбы».       Странно чувствовать, что человек улыбается, при этом не видя его.       — Думаю, это будет большеротый окунь.       «Мне как-то раз приходилось готовить окуня. Уверен, тебе понравится».       — Тогда до встречи?       «До встречи, Уилл».       Разговор с Ганнибалом оставил приятное послевкусие, как глоток изысканного вина. Алана же всё испортила новой чередой вопросов о работе, потому что чем больше я рассказывал, тем ближе моё настроение приближалось к нулевой отметке. А Алана готова была разорвать Кроуфорда на мелкие кусочки, даже несколько раз порывалась позвонить ему, но, к счастью, мне удалось её разубедить.       Когда мы закончили разговор, было довольно поздно, а выпитая нами бутылка вина не позволила Алане сесть за руль. Я отдал подруге свою постель, а сам устроился у камина с собаками. В ту ночь я спал крепко и спокойно. Возможно, причиной хорошего сна стала близость собак, которые прижимались ко мне во сне тёплыми боками и умиротворяюще сопели, а может быть то, что я наконец-то смог поделиться переживаниями, которые терзали меня долгое время.

***

      Три отличных окуня медленно засыпали в автомобильном холодильнике. Несмотря на то, что в это утро мне улыбнулась удача в тех местах для ловли, которые раньше считались безрыбными, я всё же отправился к валуну и нависшим ветвям орешника. Казалось очень важным завершить ритуал рыбалки привычным местом.       Под ногами хрустели ветки, скрежетали друг о друга камни, а я в приподнятом настроении, закинув удочку на плечо, бодро двигался вперёд. Садок для крупной рыбы, прикреплённый к поясу высоких рыболовных штанов, с каждым шагом позвякивал сеткой и легонько бил по бедру и по голени жёсткими металлическими кольцами. Слева река несла свои воды к Чесапикскому заливу, и я следовал за ней, полный предвкушения встречи с Ганнибалом и светлых надежд. Вряд ли мы будем говорить лишь о деле, — наверняка, у меня получится приблизиться к нему, пусть даже самую малость.       Я настороженно замираю на месте, когда достигаю конечной точки своего пути. В первую секунду мне показалось, что я заблудился, настолько сильно здесь всё изменилось. Края памятного камня покрыты ветками, словно гигантская птица свила там своё гнездо. Поверх веток уложены свежие листья папоротника, будто бы ими только что устлали внутреннюю часть гнезда. Из-за высоких краёв с берега невозможно рассмотреть, что находится внутри, зато на другом берегу я отчетливо вижу красные яблоки, свисающие с ветвей орешника. Под тяжестью они наклонились сильнее и теперь рисуют линии на водной глади. А там, за ними, угадывается фигура женщины в знакомой позе, которая смотрит на меня пустыми глазницами.       Нет. Нет…       Я оседаю на землю, не в силах держаться на ногах. Удочка выпадает из ослабевших пальцев, садок жалобно звякает о камни.       Мне это кажется. Эта галлюцинация.       Остервенело тру глаза, — так сильно, что они начинают слезиться. Но видение не пропадет, всё остается на своих местах: и выпотрошенная женщина, и ветки с тяжёлыми чужеродными плодами, и гнездо, в лоно которого совсем не хочется заглянуть.       Это явно не очередная жертва Джонни, — прошло слишком мало времени, да и все эти украшения явно не в его стиле. Я не хочу думать, не хочу знать, кто это сделал. На самом деле, я почти уверен.       Обратный путь к машине кажется в несколько раз длиннее. Ноги налились тяжестью, и всё тело ослабело, словно все силы истратились на то, чтобы не поддаться панике. Почва на берегу реки стала сыпучей и зыбкой, казалось, я бреду по рыхлому снегу.       Вернувшись к машине, я сразу же звоню Джеку. Он сначала пытался отчитать меня за то, что я пренебрёг отдыхом, якобы и без меня полно дел, но когда мне удалось перебить его ворчливую речь и высказать цель звонка, он замолкает и впитывает каждое слово.       «Ты ничего не трогал на месте преступления?» — строго спрашивает он.       — Нет, Джек, я решил сразу же позвонить тебе. Я жду в машине.       «Мы скоро будем».       Несколько фургонов ФБР появляются спустя пару часов. Всё это время я просидел в машине, сначала воя от бессилия, потом обдумывая, что сказать Джеку. Последний час я просто старался себя успокоить, ведь я догадывался, что нечто подобное обязательно случится. Здесь нечему удивляться.       Выхожу из машины навстречу Джеку, краем глаза замечаю, что чуть поодаль от грузных чёрных фургонов паркуется знакомый серебристый «Бэнтли». Нет, ну зачем ты приехал?       — Показывай, Уилл, — сухо произносит Джек.       Мы направляемся обратно к моему любимому месту, хотя теперь вряд ли я буду считать его таковым. После такого едва ли захочется снова наведаться сюда.       Наша группа выглядит странно: Джек в строгом костюме, я в рыбацкой амуниции, группа экспертов ФБР в офисной одежде и полицейские в форме, а также двое водолазов в гидрокостюмах и с ластами, перекинутыми через плечо. Кто-то несёт объёмные баулы с надувными лодками, другие тащат металлические чемоданчики с различными приспособлениями, у третьих в руках фотоаппаратура.       Ганнибал не спешит примкнуть к нашему шествию, он следует чуть позади, поворачивая голову то в сторону реки, то в сторону леса, словно любуясь красотой местной природы. Кажется, он даже улыбается от наслаждения прогулкой. На нём светло-серый летний костюм и графитовая рубашка, шёлковый галстук, отливающий синевой, и такой же платок в нагрудном кармане. Пожалуй, он смотрится здесь ещё более неуместно, чем Джек в привычном костюме и в очках, словно один из «людей в чёрном».       — Как тебя угораздило так вляпаться, Уилл? — спрашивает Джек, не пытаясь сдержать раздражение.       — Я всегда здесь рыбачу, откуда я мог знать, что кто-то решит устроить из этого места сцену преступления? — зло отвечаю я. Да, в последнее время наши отношения совсем испортились. Всё наше сотрудничество держится только на моём обещании.       — Ты понимаешь, на кого первым падёт подозрение?       — Ты бы посоветовал мне сделать вид, что я ничего не видел? Тогда бы точно никто не стал меня подозревать, учитывая, что я часто здесь бываю.       — Нет, ты всё сделал правильно. Но это добавит столько головной боли…       — Джек, я не убивал эту женщину, — твёрдо говорю я, глядя на его каменное лицо.       — Я знаю, но найдутся те, кто подумает по-другому.       Когда мы подходим к месту преступления, агенты, обогнавшие нас в пути, уже наполнили лодки воздухом и теперь прикрепляют их к канату, натянутому между берегами реки старанием ребят в гидрокостюмах. Очень удобно использовать канат для перемещения по воде, — можно изучить место преступления с относительно стабильной точки, когда не нужно постоянно удерживать своё положение с помощью вёсел. Конечно, можно надеть гидрокостюмы или рыбацкую амуницию, но это было бы не так удобно.       Я, по-прежнему облачённый в рыбацкий костюм, вхожу в воду и медленно приближаюсь к валуну. Эксперты, двигая лодку при помощи каната, следуют за мной. В следующей лодке находится Джек Кроуфорд и Ганнибал, который выглядит невозмутимо, впрочем, как всегда.       Рядом с валуном покоятся в воде несколько камней поменьше, приходится использовать их как ступеньки, чтобы заглянуть за край гнезда и, наконец, увидеть ещё одну жуткую картину, сотворённую рукой виртуоза в этом деле. Закрываю глаза и стараюсь дышать медленно, чтобы успокоиться, прежде чём решиться взглянуть.       Беверли трогает меня за локоть и, когда я оборачиваюсь к ней, протягивает мне пару перчаток, чтобы я не оставил следов на месте преступления. Я благодарю её кислой улыбкой, прежде чем заглянуть за край гнезда.       Передо мной два мёртвых мужчины, рассмотреть лица которых отсюда невозможно, они скрыты. Из их животов и дальше, до самой шеи, возвышаются на упругих стеблях нежные бело-розовые цветы, настолько свежие, что, кажется, они выросли из тел и несколько минут назад распустились навстречу солнцу. На лепестках дрожат капли росы.       Оба тела расположены на спине и касаются друг друга бёдрами. Один из мужчин более крупный с массивными ногами, густо поросшими чёрными волосами и просто огромными ступнями. Второй в сравнении с ним выглядит как подросток, тонкокостный и болезненно худой. Рядом друг с другом они создают чёткий контраст, но вместе с тем ощущаются как единое целое, словно семья. Нет, больше, чем семья.       — Альфа и омега, — шёпотом произношу я.       — Джек, доктор Лектор, — предупреждает Беверли, — здесь мёртвый омега.       Джек делает знак, чтобы один из сотрудников остановил их лодку, и, закрыв лицо ладонями, опускает голову. Ганнибал совсем не меняется в лице, словно ему и дела нет до какого-то безызвестного омеги. Он принимает из рук агента небольшой тюбик с кремом, который сразу же передает другому альфе. Джек выдавливает жирную массу на кончики пальцев и втирает в губы и в ноздри с внутренней стороны, затем протягивает тюбик Ганнибалу, но тот просто возвращает его агенту.       — Издержки работы хирургом, — говорит Ганнибал, поймав на себе растерянный взгляд другого альфы.       — Всё равно не представляю, как можно это выдержать, — говорит Джек.       Я ловко взбираюсь на край валуна, упираясь ногами в его шершавые, ступенчатые бока, и замираю в нерешительности.       — Джек, можно?       — Только надень сперва перчатки, — говорит он, на что я демонстрирую ему свои руки, которые уже затянуты в синий латекс. — Ну, хорошо, только осторожнее.       Забираюсь выше, передо мной мягкое ложе из перистых листьев папоротника, на котором словно отдыхают в объятиях друг друга два человека. Эта сцена напоминает сюжет с картины Боттичелли «Рождение Венеры», где Зефир в объятиях Флоры создает ветер с летящими цветами. Белые цветы, похожие на меленькие кувшины своей формой, собраны в грозди и разлетаются изо рта Зефира, взгляд которого устремлён на берег. Флора устроил голову на его плече, глядя на альфу, а не на Венеру, как на картине мастера. Венки́ из круглых тёмно-зелёных листьев и румяных ранеток украшают головы мужчин, которые отчаянно обнимаются, словно стремятся срастись телами. Края вспоротых животов вывернуты наружу и прихвачены в нескольких местах аккуратными стежками, рёбра удалены, чтобы предоставить больше места для композиции. Нутро жертв, на манер цветочного кашпо, наполнено Водяными лилиями*, а цветы Арбутуса** устилают всё вокруг, словно укутывая омегу.       Эксперты начинают работать на берегу, где выставлена женщина. Беверли делает фотографии тела, Прайс осматривает почву вокруг на предмет следов обуви и других улик, а Зеллер фотографирует украшенное яблоками дерево, успевая отпускать шутки. Беверли что-то гневно выговаривает ему и грозит кулаком. Тот пожимает плечами и смеётся. Джимми что-то говорит, и между ними завязывается спор.       Над головой вовсю жарит беспощадное полуденное солнце, слабый ветер поднимает влажный удушливый пар с воды. Над головой с протяжным плачем проносится птица, слышится жужжание пчёл, копошащихся в цветах, украшающих гнездо.       Воздух пронизан приторно-сладким фруктово-цветочным запахом, удушающим своей интенсивностью, как если бы кто-то разбил в этом месте пузырёк духов. Крупная рука альфы, лежащая под шеей омеги, сжимает кроваво-красное яблоко, в точности такое, какими наполнена женщина на берегу.       От тела альфы исходит слабый, едва различимый на фоне омежьего запаха аромат еловой смолы и чёрного перца. Лицо этого мужчины — само воплощение лиц тех людей, что профессионально занимаются боксом: сломанный в нескольких местах нос, шрамы на губе и бровях от рассечений, толстая слоновья кожа, привыкшая принимать на себя удары чужих кулаков. Но образ омеги с манящим ароматом весенних цветов и спелых фруктов привлекает куда больше внимания. Вглядываюсь в его лицо, он совсем бледный, даже губы утратили цвет. Мягкие кудри его каштановых волос выбились из-под венка и колышутся на ветру, губы чуть приоткрыты, словно он хочет сказать ласковое слово своему альфе, а помутневшие голубые глаза смотрят на него безжизненно и тускло.       Сладкий омежий запах поднимает в душе ощущение грусти и безнадёжности, я аккуратно касаюсь завитка его волос. Хочется утешить этого юношу, выразить скорбь по напрасно загубленной жизни.       Зачем он убил омегу, это прекрасное, наивное существо? На глаза наворачиваются слёзы. Я оборачиваюсь и встречаюсь с алыми глазами Ганнибала, словно хочу найти в них ответ, но тут же пропадаю. Меня затягивает клубящийся в них мрак.       Когда тьма рассеивается и возвращается способность видеть, я смотрю на мир чужими глазами, словно через кроваво-красную призму, раскрашивающую всё вокруг сотнями оттенков алого. Вокруг о камень бьются бордовые волны, бросая в воздух ажурную розовую пену с чёрными сгустками внутри. Над головой зависло винно-красное, почти чёрное солнце, горячие лучи которого расцвечивают небо и облака в киноварь, кармин и ржавчину. Чёрные силуэты деревьев пульсируют, подобно венам и артериям — то расширяются, то сужаются — колышутся в густом мареве. Сердце этого мира прямо под ногами, можно чувствовать, как оно движется, и это совсем не так, как бьётся человеческое сердце: оно размеренно пульсирует, наполняя всё вокруг кровью, лишь мертвецы передо мной бледны, как и прежде.       Сквозь пелену, на месте мёртвого омеги вижу своё бескровное, бесцветное тело, которое давно покинула жизнь, и застывшее лицо, а рядом неподвижное тело Ганнибала. Он всё ещё жив, его совершенно чёрные глаза смотрят хищно, будто он собирается вцепиться в меня зубами и попробовать, какова на вкус моя плоть. Но у него не получается исполнить своё последнее желание, его глаза постепенно выгорают, тускнеют и теперь слепо смотрят вдаль. Поворачиваю голову, следуя его взгляду, и вижу третью участницу этого кошмара. Она лишена волос и глаз, но в её облике проскальзывает что-то знакомое, родное.       — Алана? — шепчу едва слышно.       Мой голос переходит в жалобный скулёж, щеки обжигают слёзы, которые разъедают кожу, словно кислота. Влага на лице — единственное, что я чувствую, тело леденеет. Хочется отвернуться, уйти как можно дальше с этого места, но не выходит пошевелиться, как и невозможно отвести взгляд от холодного обезображенного тела подруги. Волны вокруг усиливаются, с рёвом обрушиваясь на камень, словно грозясь сдвинуть его с места, опрокинуть в бурные воды, чтобы схоронить на глубине подальше от любопытных глаз.       Как он мог сотворить такое? Как он посмел убить Алану, мою любимую девочку? Хрупкую, прекрасную, солнечную девочку. Если он посмел совершить такое, то я не хочу его знать, не хочу его видеть и говорить с ним.       Я снова проваливаюсь в темноту, а прихожу в себя, лёжа на перине из папоротников рядом с мёртвым омегой.       — Уилл? — Ганнибал склоняется к моему лицу, обнимая щёки ладонями. Мне хочется вцепиться в его глаза ногтями, ударить, укусить, вырвать кусок плоти, но я слишком слаб для этого. — Уилл, тебе показалось, это не Алана. С Аланой всё в порядке. Воображение снова тебя подводит. Посмотри сам.       Медленно поворачиваю голову. Тело трясет от страха увидеть продолжение очередного кошмара. Теперь, когда мир снова обрёл привычные краски, ясно видно, что едва ли это моя подруга: у этой девушки круглое лицо с бледными бровями, вздернутый нос и крупные губы. Всё её тело выглядит тяжёлым, нескладным, выдавая пристрастие своей владелицы к плаванию или спортивной гимнастике.       — Я был уверен, что это она! Я видел её там! — упрямо произношу я, повысив голос. Теперь все точно решат, что у меня проблемы с головой.       — Уилл, я тебе уже говорил, как опасно смешивать свой разум с разумом убийцы. Ты переживаешь за свою подругу, ты должен научиться отличать реальность от галлюцинаций. Если хочешь, мы можем позвонить и убедиться, что с Аланой всё в порядке.       — Нет, я верю тебе, — я протягиваю к нему слабые руки, потому что не в состоянии подняться сам.       Он без колебаний принимает меня в свои объятия, приподнимает моё тело так, что теперь мои колени перекинуты через его бедро, а бок льнет к его торсу. Устраиваю голову на изгибе плеча, так что мой нос утыкается в его шею. Запах Ганнибала действует успокаивающе в купе с чутко обнимающими руками, медленно, немного растерянно и даже неловко, поглаживающими спину и голову, словно он не совсем понимает, как так вышло, что мы снова обнимаемся. От Ганнибала исходит аромат озона и хвои с едва различимым кислым привкусом металла, словно свежая кровь на языке.       Он слегка поворачивает голову, словно стремясь укрыть меня от других людей. Его подбородок легко касается виска. Но этого слишком мало, мне так хочется дотронуться до его щеки или зарыться пальцами в его волосы, или обнять его как тогда, но я боюсь даже шевельнуться, чтобы не нарушить этот момент. Руки неловко замерли на его груди, я совсем не знаю, куда их деть, поэтому приходится оставить их там. Под ладонями мощными толчками бьётся его сердце, чёрствое сердце убийцы.       Кажется, что в тех местах, где мы касаемся друг друга, наши тела сшивают тонкие нити, прозрачные, невидимые, едва ощутимые. Интересно, я один это чувствую? Наше единение бесцеремонным образом нарушают. Джек тоже взобрался на валун и с некоторой неловкостью косится на нас, словно он предпочёл бы видеть, как я бьюсь в припадке, нежели наши с Ганнибалом объятия.       — Можешь что-то сказать, Уилл? — спрашивает Джек, стараясь игнорировать тело омеги перед ним, но его взгляд то и дело соскальзывает в этом направлении. Я вижу, как он пытается бороться с чувствами, но в итоге его глаза наполняются влагой. Он неловким движением стирает скупые слёзы. — Чёртов ублюдок. Как он мог убить омегу?       После слов Джека на меня буквально обрушивается вся реальность происходящего. Ганнибал безжалостно убил трёх человек и выставил их тела в единственном месте, где я чувствовал себя расслабленно и спокойно. Он убил омегу, что противоестественно альфьей натуре, и теперь сидит здесь совершенно спокойный, словно ему и дела нет до этого убийства, в то время как Джек выглядит так, будто бы готов разрыдаться от одного вида мёртвого омеги. Да, альфы не в силах противиться притяжению омег, поэтому часто преследуют их, принуждают к близости, подавляют волю и ограничивают свободу, но я не слышал, чтобы альфы убивали омег. Просто непостижимо, как он смог?       — Я в порядке. Можешь меня отпустить? — тихо произношу я, обращаясь к Ганнибалу.       — Да, конечно, — спокойно отвечает он и убирает руки, но мне так тяжело оторваться от него. Кажется, если мы разъединимся, то часть меня останется с ним.       Чтобы подняться, мне приходится опереться руками о его плечи. Поднимаясь, как бы случайно скольжу щекой по его щеке к виску, пряди его волос щекочут кожу — мягкие, как я предполагал. Когда я отстраняюсь, Ганнибал внимательно смотрит в глаза, словно пытается там что-то найти, разглядеть какое-то чувство, но не может. Выражение его лица всё такое же спокойное и собранное, но взгляд выдаёт малую частицу его эмоций, которую сложно правильно истолковать. Может быть, это удивление или интерес, а может, восторг от того, как легко удалось вовлечь меня в свою игру.       Снова раскалывается голова, словно в правый висок грубо вворачивают штопор, а тело покачивается от слабости, готовое вот-вот забыться спасительным обмороком. Но главное, что меня тревожит: Ганнибал убил этих людей, чтобы раскрыть замысел другого убийцы, — он убил для меня, из-за меня. Я вдруг осознаю, что больше не хочу и не могу участвовать в расследовании. Не хочу, чтобы невинные люди страдали, пусть и моя причастность к этому минимальна. Да, Ганнибал не остановится, он продолжит убивать, потому что ему это доставляет удовольствие. Он не может жить по-другому, — в этом его хищная природа, его суть. Если кормить волка одними овощами и травой, он зачахнет и медленно умрёт. Так и Ганнибал, остановившись, потеряет самого себя. Но я не хочу быть причастным к его убийствам, пусть даже отдалённо.       — Джек, — твёрдо говорю я, наблюдая, как его глаза обращаются ко мне, оторвавшись от созерцания мёртвого омеги. Его взгляд всё ещё хранит большую часть боли и сочувствия. — Я расскажу всё, что здесь понял. Это поможет вам найти Джонни, но больше я не стану на тебя работать. Извини.       — Уилл, — предупреждающе начинает он, — ты не можешь…       — Ты не можешь меня заставить. И не говори, что я буду жалеть.       Джек поджимает губы от досады. У него имеется куча доводов, чтобы подвергнуть сомнениям мои слова, чтобы доказать, что я обязан остаться в его команде. Внутренняя борьба отражается на его измождённом лице, но он только разочарованно вздыхает, прежде чем сказать:       — Хорошо, я не стану тебя отговаривать. Но имей в виду, что тебе придётся давать показания, ведь ты обнаружил тела.       — Конечно, я всё расскажу.       — Что ты увидел, Уилл? — спрашивает он устало, так, словно я являюсь тому причиной.       — Давай поговорим на берегу, — предлагаю я, чувствуя нарастающее чувство тошноты, вызванное сильным смешанным ароматом двух тел. — Мне невыносимо здесь находиться.       — Уилл, ты тоже чувствуешь запах? — настороженно спрашивает Джек.       — Что ты, конечно, нет. Мы стоим у трупов — вот что невыносимо, — поспешно оправдываюсь. Следует тщательнее следить за словами, ведь Джек считает меня бетой, которые не могут улавливать особые запахи альф и омег. Вот уж кому я точно не собираюсь раскрывать свою природу.       Мы возвращаемся на берег. Джек и Ганнибал используют для этого лодку и помощь одного из агентов, а я продвигаюсь вброд. Погружение в прохладную воду подобно спасению, я всем телом ощущаю, как вода очищает меня от липкого послевкусия убийства. Она смывает тревогу и боль, уносит отчаяние и разочарование, забирает ласковые прикосновения Ганнибала и ощущение мягкости его волос на щеке. Со мной остаётся лишь чувство уязвимости перед Ганнибалом, чувство грусти от того, что он снова пытается использовать мои слабости в своих целях. Нет, я должен это прекратить, не позволять ему так бесцеремонно касаться своего тела, словно я его пёс, выпрашивающий ласку. Если он что-то чувствует ко мне, так пусть это докажет, не пользуясь моментом слабости, не проявляя притворную заботу и переживание.       Альфы уже выбрались на берег и с некоторым нетерпением ждут, пока я, преодолевая течение и время от времени поскальзываясь на покрытых тиной камнях, выйду из воды. Я не спешу, обдумываю свои чувства, новую стратегию поведения при общении с Ганнибалом, а главное, — мои слова для Джека.       Наконец, я оказываюсь на берегу. Джек выглядит так, словно был готов вот-вот сорваться и вытащить меня из реки собственными руками. Доктор Лектер спокоен, безучастен, впрочем, как всегда.       Я оборачиваюсь на всплеск — это Брайан не удержался на скользком камне и свалился в воду. Он грязно ругается и бьет руками по воде от злости, а я же чувствую некоторое удовлетворение. Беверли Катц и Прайс успешно перебрались в гнездо и, стоя на краю, наблюдают за копошением в воде их сослуживца, но никто из них не спешит ему помочь.       — Уилл, я тебя внимательно слушаю, — произносит Джек повелительным тоном, что заставляет меня отвлечься от злорадства. Как бы ни были высоки профессиональные качества агента Зеллера, я его на дух не переношу из-за его крысиной натуры. Видно, что это чувство взаимно.       Ганнибал чуть кривит губы от этих слов, что сложно заметить тому, кто не изучил его лицо так тщательно, как я. В начале нашего знакомства в прошлой жизни я избегал его взгляда и не смотрел на него. Но чем больше времени мы проводили вместе, чем ближе становились, тем более внимательно и более жадно я всматривался в него. Его лицо может выражать бесконечное множество эмоций, если знать, на что обращать внимание, а его глаза… Ох, эти глаза с тлеющими искрами, то вспыхивающими, то медленно разгорающимися, гаснущими или искрящимися, как чистый снег в солнечный день. Эти глаза всегда меня завораживали своей красотой, а теперь мне кажется, что они способны свести с ума.       — Это сделал точно не Джонни, — начинаю я, замечая, как Джек сжимает зубы от злости.       — Подражатель? — спрашивает он.       — О, нет. Это не подражатель, это виртуоз в своём деле, который хочет показать Джонни, как красиво обустроить сцену. Вы только взгляните на эту картину! Это же картина Боттичелли «Рождение Венеры», несколько переосмысленная, конечно. Яблоко раздора в семейном гнезде и женщина, что смотрит на них, вернее, она смотрит на альфу. А тот, обнимая своего омегу, всё же поглядывает в её сторону. Он соблазнился красотой женщины, понимаешь?       Два офицера полиции, курящих на берегу, с любопытством прислушиваются к моим словам. Я совсем не заметил, когда они успели подойти так близко. Джек задумчиво кивает, а я, не волнуясь о новых слушателях, продолжаю описывать своё ви́дение:       — Это уже история Джонни, которую нам поведал другой убийца. Джонни несчастный альфа, который потерял своего омегу из-за собственной глупости. Он соблазнился красотой женщины, а омега не смог вынести измены и покончил с собой. Теперь наш Джонни страдает и пытается вымолить прощение, убивая женщин. Он приносит ему их глаза, как доказательство своей любви. К сожалению, мёртвого этим не вернуть, но убийца этого не понимает и продолжит своё дело.       — Я понял. Нам следует искать случаи самоубийства омег. Но как быть с последним убийством? Что ты можешь сказать о том, кто его совершил? Почему именно здесь? Он что, знает тебя, раз нашёл это место?       — Думаю, он читает прессу и знает о моём участии в деле. Он точно следил за мной. Он хотел помочь таким образом.       Бросаю быстрый взгляд на Ганнибала, который внимательно слушает мой рассказ, но не выражает никаких эмоций по этому поводу.       — Чесапикский Потрошитель мог бы проделать подобное, — говорит Джек. — Но только, зачем?       — Чтобы доказать, что он лучше? Впрочем, я не уверен, что это он. Хотя, этот стиль ему подходит. Вся эта вычурность, помпезность. Он эстет и, видимо, любитель живописи эпохи Возрождения. Говоря об этой эпохе, мы чаще вспоминаем о творениях Леонардо да Винчи, Рафаэля, Джотто. Боттичелли не так известен, лишь истинные ценители почитают его способность тонко передавать человеческие эмоции, а не монументальность и выразительность, как у других. Этот убийца воссоздал то, что любит, используя подручный материал. Я сразу же увидел, что его вдохновила картина «Рождение Венеры».       — Уилл, к чему эти разговоры об искусстве? Как это относится к делу? — настороженно спрашивает Кроуфорд, явно начиная меня в чём-то подозревать.       Я киваю в сторону полицейских.       — Хотелось просветить новых слушателей в этом вопросе.       — Можешь ещё что-то сказать?       — Только то, что на этом я выхожу из дела. Найдёте случаи суицида среди омег и тут же его поймаете. На этом я могу быть свободен? — с вызовом спрашиваю я, чем вызываю недовольство Джека.       — Да, иди, — ворчливо отвечает он, и отмахивается от меня рукой. — Но имей в виду, что ты должен дать показания и предоставить письменный отчёт о том, как ты нашёл тела и что почувствовал на месте преступления. Я жду очень подробного отчёта завтра.       — Как скажешь, Джек.       Агент Кроуфорд хмуро провожает меня взглядом, пока я быстро шагаю вдоль берега, вверх по течению реки. К чёрту всё и всех! Джека с его подозрениями и Ганнибала с его убийственными подсказками. Как же хочется, чтобы все они просто оставили меня в покое. Мне жизненно необходимо залезть в свой кокон и не выбираться оттуда ближайшие пару недель, отрешиться от всего мира, проанализировать свои чувства и всё обдумать.       Признаюсь, я не был готов к такому быстрому погружению в новый мир, в кроваво-красный мир Ганнибала.       — Уилл, куда ты снова так спешишь? — спрашивает Ганнибал, нагнав меня.       — Как куда? Домой, конечно. Не представляешь, как меня всё это достало. Теперь Джек подозревает меня в убийстве. Просто отличное окончание дня! А я всего лишь хотел порыбачить! Понимаешь? — говорю на ходу, непроизвольно повышая голос и активно жестикулируя. Выглядит так, словно Ганнибал чем-то виноват в нынешнем положении дел. Хотя, на самом деле, так оно есть. Неужели он не мог прикончить этих людей в другом месте? Нет, он сделал это нарочно, чтобы осквернить дорогое мне место, чтобы возвращаясь сюда, я помнил, как Ганнибал преобразил невзрачный валун и тонкие ветки орешника, которые своей гибкой грацией всегда вызывали во мне трепетное чувство. Теперь же, побывав здесь, я буду вспоминать выпотрошенные тела и яблоки, свисающие с гибких веток.       — Понимаю, это больно, когда кто-то оскверняет дорогое тебе место неприятными воспоминаниями.       — А ты сам чувствовал подобное? — с вызовом спрашиваю я. Конечно, он скажет, что понимает мои чувства и расскажет какую-то придуманную историю, чтобы втянуть меня в разговор.       — Да, варвары осквернили мой дом, и я долгие годы не мог туда вернуться, — ответил Ганнибал после небольшой паузы.       — И что ты почувствовал, вернувшись туда?       — Сожаление.       — Сожаление?       Я обращаю взгляд в сторону и вверх, чтобы рассмотреть его лицо. Он идёт рядом, а его расфокусированный взгляд устремлён вперёд, как взгляд слепого, который следует знакомой дорогой, отсчитывая в голове шаги и повороты.       — В тот момент я был бессилен что-то изменить. Да, я сожалею о том, что был всего лишь слабым ребёнком.       — Прости, я не должен был спрашивать.       — Ты даже не знаешь, о чём спрашиваешь, — Ганнибал обращает ко мне своё красивое, но такое печальное лицо, и скупо улыбается, словно улыбка доставляет ему нестерпимую муку. — Незачем извиняться.       Сердце сжимается от его слов, от понимания того, что он поделился со мной чем-то важным, сокровенным и особенно болезненным. Передо мной, как наяву, всплывает в памяти заброшенный дом Ганнибала, окруженный лесом. Там в подвале томится узник, а верный страж присматривает за ним. Никогда не забуду ту гнетущую тёмную атмосферу, что словно стекает с полуразрушенных стен замка и стремится в лес и за его пределы, пытаясь заразить всё вокруг чувством безнадёжности.       — Ты можешь рассказать, чтобы я понял. Думаю, я смогу понять.       — Нет, не сейчас. Может быть, позже. Ты поймёшь, в этом я не сомневаюсь, но нужен подходящий момент. Я не готов говорить об этом сейчас.       — Да, я понимаю.       Мы подходим к месту стоянки машин, минуя громоздкие фургоны ФБР. Я не спешу подходить к своей машине, и Ганнибал тоже медлит.       — Если тебе нужно с кем-то поговорить, то моё приглашение на ужин всё ещё в силе, — наконец, говорит он и добавляет: — Если ты не против, конечно.       — Знаешь, я даже успел наловить нам рыбы на ужин, до того как…       Я замолкаю, потому что не хочу вспоминать о том, что увидел. Но вместе с тем, сейчас мы с Ганнибалом находимся в одной из решающих точек развития событий, в том самом месте, где я могу выбрать дальнейший путь. Я могу отказаться от встречи, сославшись на усталость, а могу согласиться, показать ему, насколько я нуждаюсь в его помощи, насколько нуждаюсь в нём. Конечно, довольно опасно сближаться сейчас, ведь тогда он почувствует, насколько я уязвим перед ним.       Нет, я не должен его бояться, опасаться — да, но не бояться. Этот Ганнибал потянулся навстречу: он заботливо обнимал меня и не пытался делать едкие замечания, он поделился со мной своим прошлым, правда, очень расплывчато, но всё же… А этим утром он убил трёх человек, чтобы помочь мне в расследовании убийства. Может, в его глазах последнее выглядит как щедрый жест, но мне становится больно от понимания, что я вынудил его на этот шаг, хоть и не намеренно.       — Думаю, ужин будет некстати, — говорит Ганнибал с некоторой грустью в голосе. — Тебе нужно отдохнуть и поделиться переживаниями с близким человеком, с Аланой, например. Я отвезу тебя домой, а твою машину может отогнать кто-то из подчиненных Джека. В таком состоянии я бы не советовал тебе садиться за руль.       — Нет, мне нужно поговорить об этом с тобой, — я поднимаю на него взгляд, отмечая, что его глаза загораются интересом. Конечно, ему льстит, что я выбрал его, а не Алану. — Мы можем поехать к тебе? Приготовим рыбу и поговорим обо всём этом… Если ты предложил из вежливости, то скажи об этом прямо, мне совсем не нужна твоя жалость. Забудь о хороших манерах, они сейчас не к месту. Ты хочешь разделить со мной ужин? Действительно хочешь погрузиться в мой больной разум?       — Я не отказываюсь от своего предложения. Но почему ты выбрал меня, Уилл?       — Как мне кажется, ты способен лучше понять мои мысли. Алана хороший друг. Она всегда поддерживает меня в трудные моменты, принимая мою точку зрения. А ты сможешь оценить ситуацию со стороны, не следуя личной симпатии.       — В некотором смысле ты мне симпатичен, Уилл. Но я уверяю, что не стану тебя жалеть.       — Надеюсь, ты не передашь мои слова Джеку. Я бы очень этого не хотел.       — Уверяю, всё, о чём мы будем говорить, останется между нами.       Я убрал в багажник рыбацкий костюм, и теперь разглядываю свою вытянутую домашнюю футболку с потрескавшимся логотипом «Балтимор Ориолс»***, потрёпанные шорты карго цвета хаки с растянутыми карманами и растоптанные кроссовки, которые в былые времена были тёмно-синими с белой подошвой и вставками. Теперь же белая часть была такой затёртой, а синяя ткань настолько запылённой, что в итоге обувь казалась одного серо-синего цвета. Невежливо появляться в доме Ганнибала в таком виде, но он сам пригласил. Будет очень странно, если я попрошу завести меня домой для того, чтобы переодеться.       Я забрал холодильник с рыбой из машины и погрузил его в «Бэнтли».       Мы медленно двигались по грунтовой дороге в направлении асфальтированной трассы. Машина Ганнибала совсем не подходит для езды по бездорожью и дело здесь не только в низком просвете, а скорее во всём её роскошном, вызывающем виде. Это как запрячь выставочную лошадь в плуг и заставить её вспахивать поля — такое же глупое, бесполезное занятие.       Я рассматриваю безэмоциональное лицо Ганнибала, вернее, его точёный профиль с чуть выступающей верхней губой и острым подбородком. И почему я раньше не замечал, насколько он красив не только внутренне, но и внешне?       — Джек сказал, что вождение его успокаивает, — говорю я, чтобы нарушить тишину и прекратить эти странные мысли. — А ты всегда спокоен. Не могу представить, чтобы ты нервничал.       — Я долгое время работал хирургом, поэтому приучил себя оставаться спокойным даже в самой безнадёжной ситуации. От моего спокойствия и собранности зависела жизнь пациента.       — Почему ты решил заняться психологией? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ. Мне просто жизненно необходимо говорить с ним, слышать размеренный тон его голоса, успокаивающий, убаюкивающий. Одно его присутствие рядом дарит чувство умиротворения, в котором я так нуждаюсь.       — Несмотря на все мои старания, некоторые пациенты умирали на операционном столе. Я помимо своей воли забирал их жизни. Довольно неприятное чувство. Бессилие. Безнадёжность.       — И ты решил лечить души?       «И забирать жизни тех, кто того заслуживает».       — Да, именно так.       Оставшийся путь мы проводим в молчании, раздумывая каждый о своём, но это комфортная тишина, когда не обязательно что-то говорить, чтобы избежать неловкости. Между нами нет этой самой неловкости или натянутости момента. Мы рядом друг с другом и этого достаточно.       Ганнибал паркует автомобиль на подъездной дорожке, и мы входим в его тёмный дом. Он зажигает свет на нашем пути, словно стремясь прогнать покоящиеся здесь кошмары. Мы останавливаемся на кухне. Он забирает холодильник из моих рук и, откинув крышку, с интересом изучает добычу.       — Отличный улов, Уилл, — говорит он, в улыбке продемонстрировав свои острые клыки. Меня передёргивает от одного их вида. Не к месту вспомнилось, как он пытался перекусить мне хребет в одном из моих снов, но самое странное то, что мне это тогда понравилось. Что за бред? Ну кому может такое понравится? Если он сделает так в реальной жизни, то я сразу же потеряю сознание от болевого шока, а потом умру от потери крови.       — Рад, что ты оценил, — отвечаю я и, чуть помедлив, нерешительно спрашиваю: — Можно воспользоваться ванной?       После целого дня, проведённого на жаре в водонепроницаемом рыбацком костюме, тело просто молит о том, чтобы его хорошенько вымыли.       — Да, конечно. Я должен был сам предложить, — говорит Ганнибал, приближаясь, но минуя меня, подходит к широкой лестнице, ведущей на второй этаж, где находятся его личные комнаты. — Идём, я тебя провожу.       Мы входим в одну из комнат — в гостевую спальню. Комната в полной мере соответствует духу этого дома своей помпезностью и мрачностью, но сложно не отметить, что она обставлена тщательно и со вкусом. Напротив двери находится большое окно, скрытое за тяжёлыми синими шторами с золотистым рисунком в виде крупных вензелей. Стены оклеены тёплыми бежевыми обоями с крупным синим узором, совсем как на шторах. Параллельно окну расположена двуспальная кровать с резным дубовым изголовьем, незаправленная, словно Ганнибал ждал кого-то на ночь. Над изголовьем кровати я вижу копию картины Боттичелли «Весна», на которой изображены все знакомые мне персонажи.       — Тебе нужна сменная одежда? — спрашивает Ганнибал.       Я тяжело сглатываю, оторвав взгляд от картины.       — Думаю, было бы неплохо переодеться.       — Если ты останешься на ночь, то я могу предложить пижаму, так тебе будет удобнее. Или предпочитаешь брюки и рубашку?       — Брюки и рубашку. Вряд ли я смогу уснуть в одной комнате с этой картиной.       — Неприятное совпадение, — говорит Ганнибал с долей грусти в голосе. — Но, к сожалению, в этом доме только одна гостевая спальня. Иди в ванную, я оставлю одежду здесь. Спускайся на кухню, как приведёшь себя в порядок.       — Спасибо, Ганнибал.       Он скупо улыбается и выходит из комнаты, а я плетусь в ванную. Передо мной предстаёт сверкающая чистотой комната с песочной плиткой, покрытой белыми и чёрными разводами, имитирующими мрамор. Ванна на гнутых ножках и широкая неглубокая раковина сверкают белизной. Свет отражается от золотистых кранов, выполненных в винтажном стиле. В большом зеркале вижу своё обветренное, измождённое лицо, всклоченные волосы и искусанные губы. Вместе с этой одеждой человек в зеркале очень напоминает уличного бродягу.       Включаю воду и складываю одежду на одной из полок, а на другой нахожу стопку пушистых белых полотенец разного размера, выглаженных и аккуратно сложенных. Горячая вода приятно расслабляет, смывает с тела неприятный осадок прошедшего дня. Шампунь и мыло совсем не пахнут отдушками, что кажется мне странным. Должно быть, Ганнибал не любит искусственные ароматы, поэтому приобретает такую косметику.       Вдоволь насладившись горячей водой и вытерев тело и волосы хрустящим от чистоты полотенцем, я выхожу в спальню. На краю кровати меня ждут серые кашемировые брюки и светло-голубая рубашка поло, явно принадлежащие Ганнибалу, судя по размеру. Вещи немного великоваты, что даже хорошо, так я чувствую себя комфортнее.       Уже на лестнице ощущается запах запечённой рыбы со специями. Я останавливаюсь в проходе на кухню, и меня накрывает чувство дежавю. Вчера я так же наблюдал за Аланой. Ганнибал на кухне производит совершенно другое впечатление. Если Алана дарит своим присутствием ощущение домашнего уюта, заботы и душевного тепла, то Ганнибал всем своим видом выражает значимость момента, элегантность и красоту, наслаждение процессом приготовления блюда. То, с какой грацией он перемещается в кухонном пространстве, точные движения ножа в его руке, придают готовке особый, сокровенный смысл. Становится немного неловко от того, что вторгаюсь во что-то личное, не предназначенное для моих глаз.       Медленно пересекаю комнату, подходя ближе к Ганнибалу, явно увлечённому процессом.       — Уилл, — он поворачивает ко мне лицо, в то время как нож в его руке продолжает двигаться, нарезая болгарский перец на тонкие полоски, — я совсем не заметил, как ты подошёл.       — Глупо подкрадываться к человеку, у которого нож в руке. Наверное, ты задумался, вот и не услышал моих шагов.       — Да, ты прав, во время приготовления еды предпочитаю уделять как можно больше внимания продуктам и способу нарезки. Кому понравится увидеть в тарелке криво нарубленные овощи?       — Обычных людей это устраивает. Главное, чтобы было вкусно, а для многих — хотя бы съедобно. Но это не про тебя, Ганнибал. Ты стремишься к совершенству во всём, к чему прикасаешься, поэтому еда, приготовленная «абы как», тебя оскорбит, даже если окажется действительно вкусной, как и красиво поданное блюдо, но отвратительное на вкус.       Он откладывает нож и устремляет на меня смеющиеся глаза.       — Ты что, «пытаешься залезть в мои мозги»? Я могу быть очень неприятным пациентом.       — Перестань! — у меня не выходит сдержать смех. Шутки от Ганнибала — это что-то новенькое. — Ты не подходишь для изучения, учитывая мой профиль работы.       Моя фраза остаётся без ответа. Ганнибал раскладывает на тарелках ажурные листья салата с насыщенно-фиолетовыми прожилками, рядом веером укладывает полоски болгарского перца, половинки томатов черри и веточки базилика. Затем он оставляет меня, направившись к холодильнику.       — Извини, что нагрубил тебе в нашу первую встречу, — говорю я.       — Это была защитная реакция, я всё понимаю. Мне следовало быть более деликатным, но на тот момент у меня сложилось совершенно другое мнение о тебе.       — И что же ты подумал обо мне?       — Джек сказал, что у тебя большие проблемы с общением, поэтому мне пришлось быть резким, чтобы выманить тебя из раковины, в которой ты скрывался. Теперь я вижу, что ошибался, ты можешь смотреть в глаза собеседнику, можешь отстаивать своё мнение, пусть и не достаточно убедительно, на мой взгляд. То, что я слышал о тебе от других людей, совершенно не соответствовало тому, что видел я, словно они знали другого человека, забитого, не способного создавать социальные связи. Но ты пытался наладить контакт со мной, тогда, в твой первый визит в этот дом, что казалось подозрительным, учитывая мнение других людей. Я вёл себя довольно грубо, потому что не переношу ложь и притворство.       Говоря всё это, Ганнибал занимался приготовлением соуса, время от времени добавляя в сотейник разные ингредиенты. Кухня наполнилась сливочным ароматом с примесью душистых трав.       — И что ты думаешь теперь? — тихо спрашиваю я, чувствуя, как потеплело в душе от его слов.       — Теперь я думаю, что мы могли бы подружиться. Мне нравится разговаривать с тобой, Уилл. Порой мне кажется, что ты понимаешь меня гораздо сильнее, гораздо глубже, чем показываешь.       — Мне комфортно рядом с тобой. Я чувствую, что ты слушаешь, что я говорю, что понимаешь мои слова, не поверхностно, как другие, а видишь суть. И ещё, ты помог мне вернуться в реальность сегодня и в тот раз, когда нашли мёртвую девушку. Спасибо, что не послушал Джека, а был на моей стороне.       — Джек слишком одержим работой, и его потребительское отношение к подчинённым — лишь следствие его желания поймать преступника. Он использует любые средства, пусть даже это и причиняет вред окружающим. Это причиняет вред и его семье. Ты знал, что его жена умирает от рака? Его отношения с женой тоже весьма натянуты, раз она решилась сказать ему о своей болезни в тот момент, когда стало невозможно это скрывать, как и невозможно что-то исправить.       — У него жена? Он ведь альфа, — удивлённо говорю я.       — Так тоже бывает, — спокойно отвечает Ганнибал. — Возможно, его чёрствость вызвана отсутствием детей. Возможно тем, что он не смог найти своего омегу. Для альфы очень важно найти своего омегу, поэтому он озлоблен на весь мир.       — Он поэтому так расстроился, увидев убитого омегу?       — Нет, Уилл. Причина в другом, — говорит он, отставляя сотейник на подставку на столе, затем, надев на руку прихватку, изящным движением вытаскивает из духового шкафа форму для запекания и ставит её на каменную столешницу. — Любому альфе тяжело видеть мёртвого омегу.       — Но ты был спокоен, будто бы тебя совсем не волновало убийство омеги, — говорю я и прикусываю язык, чтобы не сболтнуть ещё что-то. Ну, зачем я это сказал?       — Меня это не волновало, потому что любимого омегу я уже потерял. Смерть какого-то неизвестного омеги едва ли может сравниться с тем чувством, что я испытал, когда понял, что потерял его.       — Прости, я не должен был этого говорить.       Я подхожу к ссутуленной фигуре Ганнибала и прикасаюсь к его плечу. Он поднимает голову и оборачивается ко мне, и я вижу в его глазах безнадёжную грусть. Он отворачивается. Я кладу ладони на его щёки и поворачиваю его голову так, чтобы видеть его глаза. В них столько боли, столько отчаяния, что я не могу этому поверить.       — Я не хотел, правда…       Он закрывает глаза. Мне хочется скользнуть ладонями выше и зарыться пальцами в его волосы, притянуть его к себе, обнять, но я лишь осторожно поглаживаю кончиками пальцев тонкую кожу на его висках. Я не думал, что Ганнибал способен на любовь, на такое сильное чувство, что он не может скрыть свою слабость. Или же он делает это намеренно, чтобы добиться моего сочувствия и доверия, ведь после такого признания, я тоже должен поделиться с ним чем-то личным. Мы сближаемся слишком быстро, и я совершенно не понимаю, как должен себя вести, но так тяжело удержать себя от желания прикоснуться к нему, когда чувствуешь, что это жизненно необходимо.       Ганнибал убирает мои руки от своего лица и, всё ещё держа их в ладонях, говорит:       — Можешь помочь с сервировкой? А я займусь рыбой.       — Да, конечно, — растерянно отвечаю я, замечая, как чувства снова скрываются за его непроницаемым лицом.       На середине обеденного стола размещена красивая, но жуткая композиция из фруктов, рогов, перьев и цветов. Но я уже привык к Ганнибализму — такое название я выбрал для понимания совершенства в его глазах. Он создает удивительные по красоте образы, используя те атрибуты, что в других условиях вызовут у психически нормального человека чувство брезгливости, отвращения или страха. Нормальность — явно не то слово, которым можно описать мой внутренний мир. Меня не смущают грозди чёрного винограда, свешивающиеся с изогнутых ребристых рогов, или надломленные плоды граната, покоящиеся на иссиня-черных перьях, и выбеленный череп животного, выглядывающий между нежных лепестков тёмно-фиолетовых ирисов. Да, я даже более ненормален, чем прежде, раз восхищаюсь этой мрачной красотой. И как только Джек, ужиная за этим столом не понял, что Ганнибал и есть Чесапикский Потрошитель? Всё в этом доме буквально пропитано его тьмой, в каждой детали угадывается рука убийцы.       Правильно разложить приборы и расставить фужеры для вина было просто благодаря знаниям из прошлой жизни, я ведь так часто сидел за этим столом, что изучил всё до малейших деталей, даже то, на каком расстоянии должны находиться столовые приборы от блюда. После нескольких неудачных попыток у меня получилось сложить тканевые салфетки в ровный конус. Любуясь своей работой, я не заметил, как в столовую вошёл Ганнибал с открытой бутылкой белого вина в руке.       — Вижу, ты справился с сервировкой, — с удовлетворением сказал он и протянул мне бутылку. — Разлей вино в фужеры, а я принесу наш ужин.       Спустя некоторое время Ганнибал ставит передо мной широкое блюдо с жутко красивой начинкой. Запечённый скелет рыбы вместе с головой расположен на краю тарелки, другая её сторона украшена овощами и зеленью, а по центру, на подушке из ростков спаржи, расположено идеально прожаренное филе, политое сверху белым соусом с вкраплениями из овощей и трав.       Он поднимает бокал вина, и я повторяю его жест.       — Рад видеть тебя за моим столом, Уилл, — произносит он.       Я делаю маленький глоток и отставляю бокал.       — Мне очень приятно быть здесь. Спасибо, что пригласил.       Ганнибал улыбается, прежде чем отпить из своего бокала.       Рыба просто бесподобна на вкус, наполнена тончайшими нотками аромата специй, которые не заглушают вкус, а лишь сильнее раскрывают его.       — Ты подменил рыбу, пока я был в душе? — спрашиваю я, проглотив первый кусочек этого совершенного блюда.       — Что ты, Уилл. Разве я мог?       — Я тысячу раз готовил эту рыбу, и получалось довольно вкусно. Но как ты это сделал? Как ты смог так её приготовить? Я даже не знаю, с чем сравнить мой восторг!       — Это не сложно, если хочешь, я тебя научу.       — Разве дело не в твоём кулинарном таланте?       — Может быть, лишь отчасти, — он улыбается и салютует мне бокалом, затем отпивает маленький глоток. — Этот ужин — твоя заслуга, ведь ты поймал рыбу.       — Мне бы очень хотелось просто поймать рыбу, приехать домой и немного отдохнуть, а затем направиться к тебе, как мы и договаривались. Но вместо этого случилось столько всего неприятного.       Ганнибал отставляет бокал и складывает руки перед собой. Он проницательно смотрит в глаза, а его лицо становится серьёзным, как если бы он беседовал с одним из пациентов.       — Уилл, ты понимаешь, что в том, что случилось, нет твоей вины?       — Он следил за мной, он хотел, чтобы именно я нашёл тела, — говорю я. Чтобы избежать его взгляда, обращаю всё своё внимание на блюдо перед собой. Нарезаю филе на кусочки, затем пытаюсь завернуть один из них в лист салата вместе с ростком спаржи и ломтиком перца. — Он убил невинных людей, чтобы помочь мне разобраться с делом Джонни. А ты говоришь, что в этом нет моей вины.       Ганнибал с интересом наблюдает за моим занятием, похоже, его забавляют мои игры с едой. Мои пальцы непроизвольно подрагивают, что не укрывается от его взгляда.       — С его стороны это было подарком, знаком доброй воли. Ты привлёк внимание этого убийцы, но так вышло ненамеренно. Я бы сказал, что его жест выглядит как ухаживание, как стремление привлечь внимание того, кто очень заинтересовал.       Поднимаю на Ганнибала абсолютно растерянный взгляд с долей паники. Ухаживание? Знаки внимания? Он что, решил так жестоко пошутить?       — То есть, вскоре он предложит мне встречаться? Наверное, он напишет это послание кровью или выложит буквы из кишок очередной жертвы, — раздражённо говорю я, прямо глядя в его спокойное лицо.       — Не думаю, что он обставит всё так грубо, учитывая его тягу к эстетике. Но я имел в виду другое: ты не можешь отвечать за поступки других людей. Это как внезапно получить подарок от человека, которого ты даже не замечал, или вовсе он тебя отталкивал одним своим видом. Ты бы почувствовал неловкость или даже раздражение. Ты бы подумал что-то вроде: «Кто ты вообще такой? И с чего ты решил подарить мне эту ненужную вещь?» Разве возможно узнать о намерении другого человека наперёд? Конечно, в твоём случае — можно. Но ты же не знал, куда смотреть, не знал, кто он и что предполагает сделать для тебя. А если бы и знал о его планах, разве смог бы его остановить?       Да, я мог бы просто убить тебя и покончить со всеми мучениями, но я не смогу снова этого сделать, даже если на кону будет стоять моя собственная жизнь. Я сам умру, но лишь бы жил ты, пусть и твоё существование несёт лишь тьму, а каждый твой шаг оставляет за собой кровавый след. Чтобы ты ни совершил, сколько крови ни пролилось бы от твоей руки, что бы ни делал ты со мной, я не стану тебя ранить или убивать. Убив тебя однажды, я ясно осознал, что без тебя моя жизнь бессмысленна. Конечно, в моей нынешней жизни есть лучик света в лице Аланы, но она не сможет заменить тебя, как бы ни старалась, и как бы я этого ни хотел. Я не хочу отдавать тебе её жизнь, но если случится так, что мне придётся делать выбор между вами, то я, не сомневаясь, выберу тебя.       — Но я не могу просто взять и выбросить это из головы. Он следил за мной, он вторгся в мою личную жизнь. Он осквернил кровью место, где я всегда чувствовал себя спокойно и счастливо, где я действительно мог отдохнуть. Понимаешь, он забрал у меня любимое место, будто бы имел на это право!       — Как думаешь, у тебя получится найти новое место, где ты будешь чувствовать себя спокойно?       — Я не знаю, — с грустью отвечаю я.       — Но ты обязательно найдёшь. Люди так устроены, что, потеряв одно, они уделяют больше внимания другому, возможно, более важному, чем то, что было прежде. Пустота в душе всегда заполняется чем-то даже помимо нашей воли.       Слова Ганнибала заставляют задуматься, и некоторое время мы наслаждаемся едой и вином.       — А твоя пустота после потери любимого омеги тоже заполнилась? — тихо спрашиваю я. Хочется опровергнуть его слова, пусть ему и неприятно слышать мой вопрос.       Ганнибал опустил взгляд на свои напряжённые ладони, сцепленные в замок на столе.       — Она заполняется очень медленно, несмотря на все мои протесты.       — Ты бы не хотел, чтобы его место занял кто-то другой?       — Его место никогда не займёт кто-то другой, но боль со временем притупляется, а я хочу отчетливо её чувствовать, как и помнить, каким он был, — задумчиво произносит он и обращает ко мне холодный профессиональный взгляд, продолжая разговор своим обычным спокойным тоном: — Но давай лучше поговорим о твоей пустоте. Как думаешь, ты сможешь её чем-то заполнить?       — Не знаю, может быть, — разочарованно отвечаю я. В сердце слабо теплилась надежда, что Ганнибал откроет мне свою больную душу.       После ужина на меня наваливается вся усталость долгого дня, будто бы всё тело обволакивает тёплым пледом, когда хочется только одного — отдаться этому теплу и ни о чём не думать. Глаза слипаются, и голова клонится вниз, мозг работает как-то неправильно, словно барахлящий компьютер: картинка то и дело зависает на несколько секунд, а через время все кадры сменяются так быстро, что не успеваешь ничего рассмотреть.       Конечно, в таком состоянии было глупо вызывать такси, а воспользоваться предложением Ганнибала отвезти меня я не решился, ведь он тоже выглядел уставшим. В итоге я смирился с тем, что мне предстоит провести ночь в логове Чесапикского Потрошителя, в комнате с жуткой картиной. Несмотря на все мои опасения, стоило лишь голове коснуться подушки, как я провалился в сон. Мой мозг просто отключился, как бывает, когда тебя хорошенько огреют чем-то по затылку.