Ловля на мушку

      «Дорогой Уилл,       Порой уходят годы, чтобы увидеть в человеке единомышленника и друга. Наверное, ты бы попытался опровергнуть это утверждение, оперируя моей профессией, как главным аргументом. Предвидя твои слова, хочу возразить: чем лучше разбираешься в людских душах, тем сложнее заводить друзей. Изо дня в день я вижу в людях слабости, страхи, пороки, и это отталкивает. В тебе я тоже вижу недостатки, но они настолько незначительны, что меркнут перед теми достоинствами, которые я открываю в тебе при каждой новой встрече. Ты не перестаёшь меня удивлять.       Мой дорогой друг, (ты ведь позволишь так к тебе обращаться?) мне будет приятно видеть тебя на званом ужине среди других близких людей. Буду рад тебе 11 июля, в субботу в 6 часов после полудня. Но это вовсе не говорит о том, что до этого дня мы не увидимся. Рад встрече с тобой в любое время.       Ганнибал»‎.       Каллиграфический почерк доктора Лектера украшает плотную вощёную бумагу изящными завитками, выведенными матово-чёрными чернилами. Письмо перьевой ручкой не терпит спешки, и мне легко представить, как Ганнибал, склонившись над столом в своём кабинете, медленно выводит это послание, как придерживает пальцами край бумаги, чтобы тот случайно не соскользнул. Затем, закончив писать, он внимательно рассматривает письмо в свете настольной лампы, приподнимает его перед лицом и дует на бумагу, чтобы чернила скорее высохли. Он складывает лист пополам, разглаживает сгиб кончиками пальцев и кладёт послание в конверт с надписью «Для Уилла»‎. Кончик языка проходится по краю конверта, и длинные пальцы аккуратно запечатывают письмо, приглаживают.       Я подношу письмо к носу и принюхиваюсь. Запах Ганнибала едва ощутим, как воспоминание о былой боли, но вместе с тем особенно приятный в этот момент. Прикрываю глаза и медленно вдыхаю его успокаивающий аромат. В последнее время редко удаётся почувствовать себя спокойно, а я так в этом нуждаюсь.       — Ты ведёшь себя так, будто получил от него любовное письмо! — замечает Алана. Её глаза блестят от детского восторга. — Я так и знала, что он выбрал меня на роль купидона в ваших заигрываниях.       — Это не любовное письмо!       — Можешь меня не обманывать. Тебя выдало лицо. Ты бы себя видел! — она смеётся и закатывает глаза. — А ещё ты обнюхивал письмо! Ты заставляешь меня беспокоиться.       — Просто его запах меня успокаивает. Перестань смеяться! — обиженно говорю я, но это веселит её ещё сильнее. — Это приглашение на ужин. Вот, сама прочти, если хочешь.       Подруга вырывает письмо из моих рук, будто бы только и ждала разрешения. Ох уж это неискоренимое женское любопытство! Её глаза быстро пробегают по строчкам, и она с видом победителя возвращает письмо.       — Я тоже получила приглашение, но там было сказано что-то вроде: «Алана, буду рад видеть тебя гостем в моём доме»‎. Ты ему определённо нравишься, не думаю, что только в качестве друга. Ты представляешь, что бы случилось, если бы он знал, что ты омега?       — Мне бы пришлось от него отбиваться?       — Кто в здравом уме станет игнорировать ухаживания такого альфы?       Не сомневаюсь, она бы не стала. Что-то в последнее время она слишком часто бывает в гостях у Ганнибала и много говорит о нём. Может быть, она влюблена в него? Ох, нет, только не это.       — Ты бы не стала? — серьёзно спрашиваю я.       — На твоём месте уж точно, — отвечает она, отведя взгляд.       В этот воскресный июньский день мы с Аланой встретились в парке недалеко от Куантико. Солнце уже клонилось к закату, утягивая вслед за собой жару и удлиняя тени до пугающих размеров. С детской площадки позади меня доносились смех и обрывки разговоров, смешивающиеся в один бесконечный и бессмысленный гул, как жужжание пчёл в улье. Особенно громкие или визгливые голоса выбивались из общей какофонии, словно крики утопающих среди шума штормовых волн. Эти звуки заставляли меня непроизвольно вздрагивать раз за разом, но с приходом подруги я смог немного расслабиться. А письмо Ганнибала в сочетании с его запахом погрузили разум в блаженную пустоту.       Теперь же мы сидим молча. Я по-прежнему держу в руках послание от Ганнибала и время от времени подношу его к лицу, чтобы принюхаться. Улыбка схлынула с лица Аланы, уступив сосредоточенному, даже отталкивающему выражению. Холодная, неприступная красота, кажется, коснись — и заледенеешь.       Чувствую лёгкое прикосновение к плечу маленькой ручки и оборачиваюсь. Милый кудрявый ребёнок с интересом рассматривает меня, хмуря светлые бровки и сосредоточенно выпячивая верхнюю губу. Малышу на вид лет пять, не больше. Он поднимается на цыпочки, опираясь на спинку лавочки, и принюхивается, забавно сморщив маленький носик.       — Мистер, вы омега? — спрашивает он со всей серьёзностью, свойственной детям этого возраста.       От этого вопроса все здравые мысли улетучиваются, лишь жужжание со всех сторон усиливается, проникает в голову и резонирует там острым чувством угрозы. Неужели это настолько очевидно? Вдруг все вокруг об этом знают? А главное, знает и Ганнибал?       — Почему ты так решил, малыш? — спрашивает Алана.       — Он пахнет как дождь, — заявляет ребёнок.       — Ричи! — визгливый крик заставляет меня обернуться, — вот ты где, мелкий проказник!       Миниатюрный мужчина, разнаряженный по последней омежьей моде, подбегает к нам и хватает ребёнка за руку. Его миловидное лицо раскраснелось, а на лбу выступила испарина.       На мужчине узкие шорты до колен и рваная майка с широким воротом. Ткань обтягивает выпирающий живот, вовсе не тот живот, какой можно увидеть у людей, страдающих лишним весом или пристрастием к пиву. Длинные льняные волосы собраны в неряшливый пучок на затылке. Многочисленные серьги-колечки позвякивают при каждом движении омеги, словно пояс из монет на бёдрах восточной танцовщицы. От мужчины веет сладким запахом цветов и чуждым его телу ароматом тимьяна.       — Когда я вырасту, то женюсь на этом омеге, — объявляет ребёнок своему папе, указывая на меня пальцем, — он пахнет дождём.       Мужчина подхватывает ребёнка на руки и обращается ко мне:       — Простите. Ричи недавно научился слышать запахи и теперь всех обнюхивает. Он решил найти себе омегу. Не знаю, что с ним делать, — извиняется омега и обращает серьёзный взгляд на сына, который упорно старается вывернуться из его рук. — Ричи, сколько раз тебе говорить! Не обнюхивай незнакомых людей! Мистер, которого ты назвал омегой, ничем не пахнет. Не выдумывай.       — Вам не за что извиняться, — отвечаю я, глупо пялясь на живот этого парня. — Дети любят сочинять небылицы.       Беременный омега... Неужели и внутри моего тела скрыты те органы, что способны принять, вырастить и извергнуть в мир новую жизнь? Как такое возможно? Когда читаешь об этом в интернете, то воспринимаешь проще, но когда прямо перед собой видишь беременного мужчину, возникают совсем другие чувства. Это знание ошеломило меня, словно смертельный приговор, как если бы внутри моего тела обосновалась неизлечимая болезнь. Нет, я совсем не готов к такому, я не хочу этого. Не хочу, чтобы другой мужчина использовал меня для сексуальной разрядки и оставил внутри тела своё семя, не хочу, чтобы изнутри меня в этот мир прибыла другая жизнь — маленький и беззащитный человечек, которого нужно любить и о котором нужно заботиться. Я могу представить себя в роли родителя, но чтобы выносить и родить ребёнка... Нет, о таком даже подумать страшно.       — Я не вру! — продолжает капризничать ребёнок. — Он пахнет как гром! Ну, папа!       — Простите, — произносит омега и уходит, продолжая по пути отчитывать своего ревущего отпрыска.       Когда мужчина с маленьким альфой скрываются из вида, Алана останавливает на мне свой задумчивый взгляд и спрашивает, словно в чём-то меня подозревая:       — Уилл, какой запах у Ганнибала?       — Это здесь при чём?       — Просто ответь на мой вопрос! Неужели это так сложно?       — Ну, хорошо, — соглашаюсь я со вздохом. После последних событий у меня совсем пропало желание спорить. — Это запах озона после дождя, кедровая хвоя и привкус крови.       — Этот мальчик почувствовал от тебя запах Ганнибала, точнее, первую ноту запаха. Как такое возможно? Ты сегодня встречался с Ганнибалом? Он прикасался к тебе?       — Нет, мы не виделись со среды. И я тебя уверяю, что мы не делали ничего такого, чтобы на мне остался его запах.       — Тогда у меня остаётся только одно объяснение. Он тебя пометил, — говорит Алана и поворачивает моё лицо к себе, чтобы распознать возможную ложь.       — Пометил? — с сомнением спрашиваю я, искренне не понимая, о чём она говорит. На ум приходят кадры из фильмов о дикой природе, и мне бы совсем не хотелось, чтобы кто-то «пометил»‎ меня подобным образом. Наверное, я что-то неправильно понял.       Но Алана воспринимает эти слова, как издёвку, и зло выговаривает:       — Раз ты предпочитаешь притворяться умственно отсталым, то я перефразирую. Он тебя укусил?       Вряд ли бы я пропустил такое, учитывая, какие у него зубы. После его укуса рана заживала бы очень долго и доставила бы кучу хлопот.       — С чего ты взяла?! — зло возмущаюсь я. — Да он бы кусок кожи выдрал такими зубищами! Думаешь, я бы не заметил? Думаешь, я скрыл бы от тебя такое?       — Ну-ка повернись! — Алана хватает меня за плечи и прежде, чем я успеваю возмутиться её тону, весьма грубо разворачивает меня спиной к себе, затем оттягивает вниз ворот рубашки, от чего пуговица сильно впивается в горло. — У тебя здесь небольшая ссадина, но точно не укус.       — Это место жутко чесалось несколько недель назад, я разодрал кожу во сне, — припоминаю я. — Может, комар укусил?       — Тогда я ничего не понимаю, — её голос смягчается, — прости, что разозлилась. С твоей стороны было бы предательством скрыть такое.       Алана обнимает меня, и я поворачиваюсь, чтобы ответить на её ласку. Раздражение покинуло меня так же быстро, как разгорелось.       — Мальчик мог уловить запах от письма? — спрашиваю я.       — Да, думаю, мог. Его папа сказал, что он недавно научился слышать запахи. В первое время дети чувствуют сильнее и ярче, чем взрослые. Тем более омега ясно дал понять, что ничего не чувствует.       — Когда ребенок назвал меня омегой, я здорово запаниковал.       — Знаешь, что по-настоящему странно? Мальчик почувствовал альфий запах, но назвал тебя омегой. Омеги не пахнут дождём, их запахи всегда цветочные или фруктовые, одним словом, сладкие. Как бы мне хотелось всё это чувствовать, это же так интересно! Мне бы хотелось узнать, как пахнешь ты... — задумчиво произносит она, поглаживая мою голову. Это очень приятно, но куда приятнее ощущать на себе руки Ганнибала. — Как ты пахнешь, Уилл?       Мне совсем не нравится этот вопрос, ведь я совершенно не знаю, как на него ответить. Я не знаю своего запаха. Да, люди не чувствуют на себе свой запах, но наверняка, кто-то другой сказал бы мне об этом. Как бы соврать так, чтобы она поверила? Если я солгу, то причиню Алане большую боль, когда мой запах откроется. Я понимаю, что не смогу вечно скрывать свою сущность, а учитывая мою последнюю реакцию на процедуру в больнице и непереносимость блокаторов течки и запаха, рано или поздно я буду вынужден раскрыть себя. К счастью, пока ещё есть возможность отсрочить этот момент.       Недавно в моём телефоне сработало напоминание. Я должен был записаться на приём к доктору Хьюз. Видимо, у него плотная запись, раз я поставил напоминание за два месяца до приёма. Если я не пройду процедуру в конце августа, то в сентябре меня настигнет течка. Конечно, я позвонил в тот же день, когда сработало напоминание — очень уж не хотелось испытать на себе действие течки. В этот период омега совершенно беспомощен, и если его не пометил альфа, то любой другой может его повязать, не встретив особого сопротивления. Вот чего я уж точно не хочу испытать.       Доктор был ласков и вежлив, но говорить с ним было неприятно. Его сладкий голос заставлял меня морщиться время от времени. Хорошо, что мы разговаривали по телефону, и он не мог этого видеть. Доктор Хьюз меня успокоил, сказав, что в этот раз будет использовать другой наркоз, который точно не вызовет клинической смерти, как в прошлый раз. Он снова посоветовал провести течку с альфой, но я сразу же отмёл эту идею. От одной лишь мысли, что другой мужчина станет пользоваться моим телом на протяжении недели, вызвало лишь раздражение и чувство отвращения не только к себе, но и к самому процессу. Даже если этим альфой будет Ганнибал, я ни за что не соглашусь на подобное. Мои чувства к нему совершенно другой природы. Возможно, это любовь, но не та любовь, которую следует подтверждать физической близостью.       Да, мне нравится чувствовать его прикосновения, его объятия, но я ни за что не позволю ему засунуть в меня член. Скорее я откушу себе язык и сдохну, чем позволю этому случиться. Мне по душе то, что происходит между нами сейчас: мы видимся по несколько раз в неделю и разговариваем обо всём, кажется, нам не важно, о чём говорить (или мне одному так кажется, а он что-то замышляет); мы вместе наслаждаемся великолепной едой в исполнении Ганнибала; иногда он играет для меня на клавесине, и в такие моменты я просто закрываю глаза и наслаждаюсь. Когда мы вместе, границы времени и пространства исчезают, остаются лишь наши души, тянущиеся друг к другу. Трудно подобрать правильное слово, чтобы описать эти чувства. На ум приходит лишь одно — единение.       — Уилл? — Алана трясёт меня за плечо. — Куда ты снова пропал?       — Прости, я задумался.       — Какой у тебя запах? — требовательно спрашивает она. Глупо было надеяться, что она забудет о своём вопросе. Да, моя девочка очень упорная, если действительно этого хочет.       — Я не знаю, правда...       — Как такое возможно? Неужели за всю твою жизнь никто не сказал тебе, как ты пахнешь? — голос Аланы звучит слишком громко от возмущения.       Проходящая мимо пара подростков таращится на нас с опаской и с любопытством. Конечно, омеги у всех вызывают интерес. Вряд ли кто-то из них смог бы заподозрить во мне альфу.       — Говори тише, прошу тебя, — шепчу я, оглядываясь на прохожих, которые чуть замедляют шаг, чтобы прислушаться к нашему разговору. — Я, правда, не знаю свой запах. Отец не смог принять мою сущность, поэтому с детства пичкал меня подавителями запаха, а затем и блокаторами течки, из-за чего у меня и развилась непереносимость к препаратам. Мне помогают только прямые инъекции и то с побочным эффектом в виде клинической смерти.       — Твой отец поступил жестоко. Теперь мне понятно, откуда взялось твоё отрицание своей сущности и боязнь альф.       Она снова меня обнимает, ласково гладит по голове. В её голосе столько сочувствия, что мне тоже становится жаль своё придуманное загубленное детство.       — У тебя никогда не было близости с альфой? — участливо спрашивает она.       — С чего ты взяла? — вяло возмущаюсь я, скорее для вида.       — Не строй из себя оскорблённую невинность, — Алана прячет улыбку на моём плече. — Этот маленький альфа уловил запах письма. Неужели ты думаешь, что он не рассказал бы нам обо всех твоих интрижках?       — Он не мог ничего почувствовать из-за инъекции. Не зря же я плачу такие деньги. Знаешь, это сильно сказывается на моём бюджете.       Я выпутываюсь из объятий подруги, и теперь мы просто сидим друг напротив друга. Алана несколько секунд рассматривает моё лицо и вдруг начинает смеяться.       — Ну, что ты? Эй, перестань надо мной смеяться! Я не сказал ничего смешного!       — Уилл, эти уколы скрывают только твой запах. Неужели ты совсем не слушал доктора? Он должен был всё подробно объяснить.       — То есть уколы не скрывают «мой послужной список»‎, как ты выразилась?       Алана наклоняется к моему уху и с нескрываемым удовольствием говорит:       — Нет, конечно! А я теперь знаю вторую главную тайну Уилла Грэма!       Странно быть девственником, когда тебе за тридцать, странно для прошлого мира. А что насчёт этого? Если омеги подвергаются насилию со стороны мужчин, то нет ничего удивительного в желании скрывать свою сущность до тех пор, пока не встретишь подходящего альфу. Видимо, и мой предшественник не успел встретить. Хорошо, что не встретил, так легче скрываться, ведь если бы у него были сексуальные контакты с альфами, то каждый из них оставил бы след на теле в виде едва уловимого шлейфа. Не сомневаюсь, что Ганнибал смог бы с легкостью унюхать эти запахи.       — Да, теперь ты можешь меня шантажировать. Даже не знаю, чем буду от тебя откупаться.       — Зато я знаю, — лицо Аланы становится серьёзным, кажется, её взгляд пронзает насквозь, — ты отдашь мне доктора Лектера.       Воздух комом встает на подходе к лёгким, как бывает, когда резко получишь удар под дых.       — Что?       — Что и требовалось доказать! — победным тоном заявляет Алана, прежде чем снова начать смеяться. — Боже, ты бы видел своё лицо! Вселенская печаль Уилла Грэма... будто бы... как будто конфетку у ребёнка отнимаю! Ну не смотри так! — она отворачивается и прячет лицо в ладонях в попытке сдержать хохот, но её плечи подрагивают.       — Но я не...       — Уилл, просто помолчи. Ааааа... вот чёрт! — Алана шмыгает носом, веселье довело её до слёз. — Не смей... не смей отрицать, что влюбился в него.       — Ты преувеличиваешь. Выдаёшь желаемое за действительное... — уверенно начинаю я. Алана обращает ко мне свое раскрасневшееся лицо с припухшими от слёз глазами. Вся уверенность вмиг улетучивается. — Ну, хорошо, если это и любовь, то платоническая, как любовь к родственной душе, как любовь к другу. Как любовь к тебе. Понимаешь?       — Какой бы ни была твоя любовь, я не встану между вами. Запомни это и больше не ревнуй. Договорились?       В парке заметно стемнело: солнце скрылось за горизонтом, всюду зажглись фонари, подсвечивая дорожки, подстриженные кустарники и кроны деревьев блеклым жёлтым светом. И чем ярче освещались места вблизи фонарей, тем чернее и зловещей виделись предметы в тени. Казалось, что стоит отступить пару шагов от света, и тьма поглотит тебя без остатка.       К счастью, мы брели к выходу из парка по освещенной аллее. Людей вокруг заметно прибавилось. Вечерняя прохлада выманила их всех из душных окрестных квартир. Семейные пары, как молодые, так и преклонного возраста неспешно брели навстречу, некоторые из них обгоняли нас. Встречались мамочки-подружки с колясками и румяными карапузами на руках. Компании подростков оккупировали лавочки. От каждой из таких кучек слышалась модная среди молодёжи музыка: речитативы, грустные песни о любви — это уже от девчачьих группок, или клубная музыка. Молодёжь смеялась, подпевала и подтанцовывала — одним словом, наслаждалась самой жизнью, своей молодостью, радовалась этому вечеру.       Я же видел лишь тускло освещённый коридор среди беспросветной тьмы, где Алана была моим проводником. Казалось, что стоит ей покинуть меня хоть на секунду, и клубящиеся во мраке тени поглотят меня. Слышалось шуршание, шипение со всех сторон, словно кто-то зовёт потусторонним, пробирающим до дрожи голосом.       Алана вдруг хватает меня за руку, и я вздрагиваю от неожиданности. Она тянет меня к уличному кафе, где почти все столики заняты.       — Съедим по мороженому? — предлагает она с улыбкой.       — Ну, хорошо, я посижу с тобой.       Я занимаю нам место за крайним столиком, пока Алана покупает себе мороженое и минеральную воду для меня. Вокруг полно парочек и семей с детьми. Всё тот же шум и гам окружает меня — чужое счастье, которого я не могу разделить и не могу понять. Каково это быть счастливым?       За одним из столиков вижу сегодняшнего омегу с малышом и со взрослым альфой, видимо, его мужем. Ребёнок с довольным видом размазывает мороженое по лицу и совсем не обращает внимания на своих родителей, которые ведут себя странно, на мой взгляд. Альфа наклонился к омеге и, не стесняясь никого вокруг, облизывает его шею и ласково покусывает кожу. Видно, что они оба наслаждаются процессом: омега склонил голову к плечу, закрыл глаза, а его рот непроизвольно открылся, словно ему стало тяжело дышать. Альфа гладит волосы мужа и вылизывает его шею и кожу за ухом, время от времени прерывая своё занятие поцелуем.       Люди за соседними столиками по большей части не реагируют на это представление, разве что некоторые поглядывают с любопытством. Если бы в моём прошлом мире в общественном месте случилось что-то подобное, то я даже не знаю, что бы могло случиться. В лучшем случае, над ними бы посмеялись, а в худшем... даже представлять не хочу.       — Правда, они милые? — спрашивает Алана, проследив мой взгляд. Она ставит передо мной стакан и пол-литровую бутылку газированной воды. В её руках креманка с тремя шариками шоколадного мороженого, обильно политого вишневым сиропом.       — Не понимаю, зачем делать это здесь?       — Так альфа выражает своё право на омегу. Хотя, согласна, это немного слишком, — говорит Алана. Она пробует мороженое и закрывает глаза от удовольствия, затем подцепляет ещё порцию и протягивает мне. — Хочешь попробовать?       Я покорно открываю рот и слизываю лакомство.       — Слишком сладкое. Как ты можешь такое есть? — спрашиваю я, с трудом проглотив мороженое. Приходится тут же запить его водой.       — По-моему, вкусно, — она пожимает плечами. — Кстати, этот альфа — настоящий собственник.       — Можно подумать кто-то заинтересуется беременным омегой в присутствии альфы.       — Ты видел его метку? Такое ощущение, что его укусили перед выходом на прогулку, у него даже футболка в крови.       — Не обратил внимания. Но, кажется, омега совсем не против укуса и наслаждается, что его облизывают у всех на виду. Эту мерзкую парочку даже ребёнок не смущает! Хотя этот ребёнок им под стать.       Алана опускает ложечку в креманку и складывает руки на столе. Если судить по её лицу, нас ждёт серьезный разговор. Я невольно напрягаюсь под её взглядом, но она вдруг улыбается и говорит:       — Хотела бы я переместиться в будущее и посмотреть, как будешь вести себя ты со своим альфой.       — Ну уж точно не так, — я киваю в сторону целующейся парочки. — Да и не нужен мне альфа! Мне и так неплохо живётся.       — Да-да, как скажешь.

***

      В доме Ганнибала я оказался около девяти вечера. Я не совсем понимал, как здесь оказался и зачем вообще приехал, но дверь передо мной уже распахнулась. Ганнибал всем своим видом выражал удивление моему внезапному визиту. Он уже успел сменить один из костюмов на рубашку поло и кашемировые брюки, скрытые до колен белоснежным фартуком. Его чёлка не была уложена на бок как обычно, а прядями спадала на лоб, что делало его лицо моложе и привлекательнее, на мой взгляд.       — Здравствуй, Ганнибал, — смутившись своим мыслям, произношу я. Только сейчас я осознал, что моё появление может быть не к месту, мало ли какие у него были планы. Впрочем, о его планах лучше не думать.       — Здравствуй, Уилл, — он дарит мне улыбку и жестом приглашает войти, — не ожидал сегодня тебя увидеть. Что-то случилось?       — Нет, ничего страшного не случилось, — отвечаю я, проходя в тёмный коридор. — Я сам не заметил, как здесь оказался. Если ты занят, то я поеду домой. Было невежливо явиться без приглашения.       — Всё в порядке, проходи на кухню. Сегодня был насыщенный день, я как раз собирался поужинать. Составишь компанию?       — С удовольствием.       Кухонный стол совершенно чист, не считая бокала красного вина и тёмной бутылки, видимо, до моего прихода Ганнибал не успел начать готовку, а только повязал фартук и налил себе вина.       — Немного вина?       — Да.       Ганнибал наполняет второй бокал на одну треть и передаёт мне. Наши пальцы соприкасаются, кажется, словно тепло его тела перетекает ко мне в этой точке. Я поднимаю на него удивлённый взгляд, и он тут же убирает руку.       — Я собирался поужинать чем-то простым, но раз ты здесь...       — Простая еда привычнее, — смущённо говорю я. Мне совсем не хочется, чтобы он тратил на меня время, ведь он и так выглядит уставшим. — Меня устроит обычный бутерброд. Тебе не обязательно...       — Уилл, мне хочется угостить тебя кое-чем особенным. Это необычное блюдо, возможно, ты даже не слышал о таком. Поможешь приготовить соус?       — Да, конечно.       Пока Ганнибал занимается украшением блюда, я готовлю соус под его чутким руководством. Я сложил в блендер листья рукколы, очищенный лимон, мёрзлые ягоды клюквы, добавил немного оливкового масла и нажал на кнопку. На этом моя миссия завершилась. Блендер с жужжанием перемолол все ингредиенты. Соус получается алым из-за ягод клюквы.       Когда я заканчиваю с соусом, Ганнибал длинным изогнутым ножом отрезает тонкие ломтики от одного из двух кусков замороженного мяса, словно снимает стружку с деревянного бруска. Ломтики заворачиваются в спираль под лезвием, а Ганнибал, поддев их кончиком ножа и не касаясь пальцами, аккуратно укладывает стружку на тарелку, чередуя один вид мяса с другим.       — Уилл, возьми маленькую сковороду под плитой и обжарь кедровые орешки, они в верхнем ящике слева от холодильника. Думаю, одной горсти будет достаточно.       Вскоре кухню наполняет аромат кедровых орехов.       — Хорошо, Уилл. Ссыпь их на блюдце и принеси сюда.       Когда я подхожу к Ганнибалу, он аккуратно снимает верхушку с блендера, и, подставив ладонь, чтобы не испачкать стол и пол, направляется к мойке.       — Когда орехи немного остынут, посыпь ими мясо, как тебе нравится, — говорит он, повернув голову в мою сторону. Замечаю, что на его губах играет лёгкая улыбка — видно, что он наслаждается процессом приготовления блюда. А мне приятно помогать ему. И почему мы раньше не готовили вместе? Как же так здорово создавать что-то общими усилиями — это как необычный способ близости друг с другом. Стоит отметить, что у нас отлично получается готовить вместе, и у меня теплеет на душе от мысли о том, что Ганнибалу тоже это нравится, раз он с такой лёгкостью пустил меня на свою кухню.       На двух блюдах с колотым льдом расположены тарелки поменьше, на которых в ряд уложена тончайшая мясная стружка тёмно-бордового и насыщенного красного цвета. Я присыпаю мясо орехами, как велел Ганнибал. А он поливает всё соусом, алым, словно кровь из-за ягод клюквы. Он пару раз проворачивает мельницу с чёрным перцем над нашими тарелками, потом в ход идёт мельница с солью. Ажурные ломтики мяса опадают под тяжестью орехов и специй, словно тают.       — Возьми бокалы к столу, я принесу тарелки. Нужно как можно скорее это съесть, иначе весь вкус испортится.       На столе сегодня другая композиция из бордовых роз, полосатых фазаньих перьев и стеблей чертополоха, которые словно прорастают сквозь остов из бараньих рёбер. Украшения стола в этом доме, сама его мрачная атмосфера, сам тёмный дух этого места больше не пугают, а словно погружают тело и разум в умиротворение, в то чувство безопасности и покоя, которое я не мог испытывать здесь в прошлой жизни. Что же изменилось теперь? Может быть, дело в другом хозяине? Нет, не думаю, что это так. Этот Ганнибал ещё не стал мне настолько близким, настолько родным, как стал другой, из прошлой жизни. Нам предстоит пройти вместе множество испытаний и, возможно, тогда у нас получится так же сблизиться. Но, тем не менее, рядом с ним я чувствую себя спокойно. Может быть, дело в его особенном запахе?       Ганнибал внимательно наблюдает за тем, как я с некоторой осторожностью отправляю в рот первый ломтик мяса. Вкус довольно необычный, свежий с привкусом крови, клюквенной и лимонной кислинкой, с долей остроты чёрного перца. Мясо тает во рту, раскрываясь новым, неизвестным мне вкусом. Это очень странно и довольно вкусно. Но что я только что съел?       — Что это за мясо?       — Оленина и печень оленя. Это строганина — национальное блюдо народа Ханты, сибирского севера России. Сырое замороженное мясо, нарезанное тонкими ломтиками. Кстати, её также готовят из рыбы. Как тебе?       Он всматривается в моё лицо, ожидая малейшей реакции. Остаётся лишь надеяться, что это действительно оленье мясо, а не человечина. Хотя, и человечину мне приходилось есть довольно часто и в этой жизни и в прошлой. И раз я сам захотел быть с Ганнибалом, то мне придётся смириться с его предпочтениями и есть всё, что он приготовит. А учитывая, что на этой стадии наших отношений я не могу знать, что ем, то должен держать невозмутимое лицо.       — Необычно. Никогда не пробовал сырое мясо, — отвечаю я и пробую другой ломтик, бордово-красный. — Вкусно, но не на каждый день.       Ганнибал отпивает глоток вина и улыбается, ему понравился мой ответ.       — Да, ты прав, это для особых случаев.       — Насчёт особых случаев, — делаю глоток вина для храбрости или для отсрочки, — я не смогу прийти на твой ужин, извини.       Ганнибал откладывает столовые приборы и устремляет на меня тяжёлый взгляд, от которого я невольно сжимаюсь и опускаю голову, как провинившейся ребёнок. Видимо, я выбрал неудачный момент, чтобы отклонить приглашение.       — Могу я узнать о причине твоего отказа?       — Я буду чувствовать себя неуютно, — отвечаю я, не смея поднять взгляд.       — Ты чувствуешь себя неуютно в моём доме или в моей компании?       — Нет, Ганнибал, — я наконец-то отваживаюсь посмотреть на него. Он серьёзен и немного напряжён. — Мне очень приятно, что ты назвал меня другом в своём письме. Я тоже считаю тебя другом и чувствую себя комфортно рядом с тобой. Мне нравится бывать в твоём доме, и разговаривать, и делить с тобой еду, но когда мы вдвоём. А в компании других людей это ощущение исчезнет, мне станет неуютно. Было бы жестоко с твоей стороны лишить меня этого умиротворяющего спокойствия, которое я чувствую здесь, в твоём доме.       — Рад, что ты считаешь мой дом своим оплотом спокойствия...       В его взгляде что-то неуловимо меняется, и реальность вокруг идёт рябью, как потревоженная гладь воды. Свет меркнет. В блюде передо мной среди почерневших, засохших ломтей мяса и покрытых плесенью овощей, копошатся черви. Ганнибал, коронованный венцом из рогов, стоит рядом со мной. Быстрым движением руки он опрокидывает на пол блюдо, затем подхватывает меня под ягодицы и усаживает на стол. Его руки грубо разводят мои колени, и он оказывается между моих ног. Я забываю, как дышать, не понимаю, что происходит и зачем он это делает. Всё, на что я способен — заставлять себя глотать воздух, чтобы не потерять связь с реальностью. Но я и так не в себе. Разве можно провалиться в следующую реальность?       Опёршись о стол, он склоняется надо мной, и я отклоняюсь назад, используя локти в качестве опоры. Поднимаю голову, вглядываясь в совершенно чёрную радужку его глаз. Страха нет, мной движет любопытство и предвкушение чего-то нового, запретного, но оттого ещё более желанного. Ганнибал жадно вглядывается в моё лицо и дышит тяжело, с надрывом. Я закрываю глаза.       Чувствую его дыхание на своём лице. Ганнибал осторожно касается моих губ своими губами, и, не встретив сопротивления, отпускает себя. Мои губы раскрываются ему навстречу, и это рушит все его барьеры. Он врывается в мой рот, вгрызается клыками, пронзает и рвёт кожу, от чего наш поцелуй приобретает кислый металлический привкус. Наши языки сплетаются, я обхватываю его ногами, впечатывая в себя. Чувствую тяжесть его тела, язык, грубо вылизывающий мой рот, и клыки, царапающие губы. Поцелуй болезненный, отчаянный, но такой желанный. Как же не хочется его отпускать! Пусть это безумие продолжается... Ганнибал довольно урчит, не прерывая поцелуя, а мои пальцы грубо вплетаются в его волосы, не давая ему возможности отстраниться. Чёрт, нужно было поцеловать моего Ганнибала там, на обрыве. Если мне так нравится этот поцелуй, то целовать моего Ганнибала было бы в тысячу раз приятнее.       — Уилл, с тобой всё в порядке? — взволнованно спрашивает Ганнибал.       Открываю глаза. Чувствую тепло его ладони на моей щеке. Я по-прежнему сижу за столом, а передо мной блюдо со свежайшей строганиной.       — Я снова куда-то провалился. Прости.       — Но теперь ты здесь?       — Да... думаю, да.       Ганнибал склоняется надо мной, заглядывая в глаза. Его взгляд совсем не такой, как в моём видении. Радужка его глаз тёплого коричневого оттенка с красными вкраплениями, словно рубиновая крошка, навеки застывшая в янтаре.       — Что ты видел, Уилл? Расскажи мне.       — Ты меня поцеловал, и это было очень странно.       Ганнибал приподнимает брови от удивления.       — Что показалось тебе странным? Ты настолько не уверен в себе, что думаешь, я не смог бы тебя поцеловать? Поцелуй — это выражение симпатии, и не всегда несёт в себе сексуальный подтекст. Ты мне симпатичен, и я не против тебя поцеловать.       — Мы друзья, — многозначительным тоном начинаю я, но когда губы Ганнибала складываются в улыбку, вся моя уверенность пропадает, и длинная убедительная речь, которая сформировалась в голове, уже не кажется такой убедительной.       — Ты думаешь, наша дружба помешает мне тебя поцеловать? — продолжая улыбаться, спрашивает Ганнибал. Замечаю, что он смотрит на мои губы.       — Если тебе плевать на мои чувства, то нет, не помешает, — тихо отвечаю я.       Он возвращается на своё место за столом с некоторым разочарованием, но я уверен, что это лишь видимость.       — Предлагаю это обсудить. Как ты думаешь, почему в твоей голове возникла эта идея? — спрашивает Ганнибал, что-то рассматривая в бокале вина.       — Откуда мне знать? — возмущённо спрашиваю я. — Я словно погружаюсь в другую реальность, которую не могу контролировать. Это как быть другим человеком, как смотреть на себя со стороны. Наверное, у меня что-то не в порядке с головой, раз мне мерещатся такие вещи. Это уже не в первый раз, когда что-то подобное происходит помимо моей воли. Как если бы тебя подхватил бурлящий быстрый поток, и остаётся лишь барахтаться на поверхности, чтобы не утонуть, до тех пор, пока не подвернётся возможность уцепиться за какой-нибудь статичный предмет. Пока не осознаешь, что этот мир нереален.       — Думаю это всего лишь побочный эффект эмпатии. Какое-то недавнее событие или наблюдение отложилось в твоём подсознании, и ты спроецировал этот образ на себя и на меня тоже. Возможно, твоё наблюдение как-то связано со мной. Опиши, как я тебя поцеловал.       — Это обязательно? — с сомнением спрашиваю я.       Ганнибал выглядит заинтересованным, он даже немного наклонился ко мне, чтобы не упустить ни единого слова и ни единой эмоции.       — Да, обязательно, если ты хочешь узнать причину. Но если тебе неудобно говорить об этом, то я не буду настаивать. Мне по-прежнему хочется, чтобы ты чувствовал себя комфортно в моей компании. Не хотелось бы вернуться к тому, с чего мы начали наше знакомство. Когда ты боялся меня, игнорировал или грубил.       — Хорошо, я расскажу, — соглашаюсь я, глядя прямо в его глаза. Чего бы мне это ни стоило, я не отведу взгляда, ведь он сам хотел это услышать. — Ты сбросил на пол посуду и усадил меня на стол. Затем ты приблизился, а твои глаза были совсем чёрными. Стало не по себе от твоего взгляда, и я отклонился назад, закрыл глаза. И тогда ты меня поцеловал. Сначала я чувствовал лёгкое прикосновение на губах, но тебе этого показалось мало, и ты набросился на меня. Твой язык проник в мой рот. Твои клыки терзали мои губы. Я чувствовал привкус крови.       Ганнибал непроизвольно облизывает губы, а его зрачки расширяются.       — Что ты почувствовал в тот момент? Тебе было страшно или любопытно, что случится потом?       — Я был в ступоре. Я не знал, как реагировать, будто бы потерялся в галлюцинации. Я не хотел отталкивать тебя, несмотря на то, что было больно. Я понимал, что ты не смог бы целовать, не раня.       — Думаю, смог бы.       Мой взгляд остановился на клыках, выглядывающих между улыбающихся губ.       — Это маловероятно.       — Тебя пугают клыки? — улыбка Ганнибала стала ещё шире.       — На вид они очень острые.       — Да, они достаточно острые, чтобы с лёгкостью прокусить кожу. Клыки — это атавизм, наследие предков-волков. Любой альфа гордится таким даром, и я горжусь. Есть в этом что-то дикое, первобытное. Наличие клыков напоминает, что мы, альфы и омеги, не такие, как обычные люди. Это знание дарит чувство превосходства. У всех альф в моей семье были клыки. Я тоже передам этот редкий дар своим потомкам, если встречу подходящего омегу, конечно, — Ганнибал лукаво улыбается, продолжая смотреть в глаза. Этот взгляд сковывает тело и примагничивает взгляд. — Целуя меня, ты не поранишься, если сам того не захочешь. Хочешь попробовать?       — Это что-то вроде шоковой терапии?       — Можешь считать это терапией, если так тебе будет проще. Ты переступишь через свой страх и сможешь двигаться дальше. Мои клыки больше не будут тебя волновать, потому что ты будешь уверен, что с их помощью, я не смогу причинить тебе вред.       — Заманчивое предложение, но нет, — с некоторым сомнением отвечаю я.       Конечно, меня подстёгивает любопытство и азарт. Что случится, если я соглашусь? Он действительно поцелует? Это будет так же волнительно, как в моём видении? И что потом? А потом логично будет признаться ему о своей истиной сущности, и тогда наступит переломный момент для нас обоих. Возможно, это его оттолкнёт, а может быть, приблизит настолько, что я не смогу этого вынести. Я по-прежнему не готов к любовным отношениям с другим мужчиной, даже если этим мужчиной будет Ганнибал. Может быть, эту мысль я принёс с собой из прошлого мира, в котором я даже не задумывался о подобном. Меня всегда привлекали только женщины. Я воспринимал Ганнибала как близкого друга и соратника, как человека, который меня понимает и принимает так же, как и я его. Мы были родственными душами, отражением друг друга, как в фотографии — позитив и негатив, которые, слившись друг с другом, порождают лишь тьму. Жаль, что я до последнего сопротивлялся нашему притяжению.       Ганнибал наблюдает за мной, явно ожидая каких-то пояснений. Ну что ж, теперь я готов говорить, я точно знаю, чего жду от наших отношений в этом мире. Мне хотелось бы вернуть то, что было между нами там, на обрыве, когда мы объединились перед лицом общего врага. Несмотря на обиды, несмотря на обоюдное предательство и старые раны, мы смогли простить, смогли понять, насколько сильно нуждаемся друг в друге.       — Меня вполне устраивает наша дружба, а поцелуй всё усложнит и запутает, — наконец отвечаю я.       — Ты не допускаешь такой возможности, что он смог бы не запутать и усложнить, как ты выразился, а расставить всё на свои места?       — Нет, не думаю.       — Тогда не смею настаивать, — спокойным тоном говорит он, а мне кажется, что я ещё пожалею о своём отказе.       Некоторое время мы наслаждаемся едой в молчании, а мой мозг усиленно работает. Как я мог так сглупить? И дёрнул же меня чёрт рассказать ему о поцелуе. Выглядит так, словно я мечтал об этом, а он предложил попробовать из жалости или чтобы потешить своё самолюбие. В оправдание могу сказать, что, несмотря на все его подпольные игры, я настолько привык доверять ему в прошлой жизни, что даже не помыслил о том, чтобы солгать. Нет, правдоподобно соврать в таком ошарашенном состоянии я бы точно не смог, он бы сразу меня раскусил. Ну и чёрт с ним, пусть и дальше считает себя неотразимым.       Блуждая по запутанным тропинкам разума, я совсем не заметил, как Ганнибал принёс десерт. Я вынырнул из своих мыслей, когда он поставил передо мной тарелку. Сегодня он угощает шоколадным мороженым с грушей.       — Уилл, ты снова куда-то провалился? — спрашивает Ганнибал, разрезая медовую, словно святящуюся изнутри грушу. Он уже уселся за стол и, видимо, ему наскучило молчание.       — Прости, я задумался, у меня был тяжёлый день.       — Я заметил твоё подавленное состояние, когда ты пришёл, но думал, что ты сам расскажешь, в чём дело, и не стал спрашивать. Теперь ты готов поделиться? Тебе станет легче.       — Хорошо, приготовься слушать. Это будет очень длинный рассказ, такой же длинный, как и этот день.       — Поверь, я могу выслушать всё, что угодно, — Ганнибал дарит мне скудную улыбку.       — Моё утро началось с визита Фрэдди Лаундс. Если ты не знаешь, то это очень надоедливая журналистка одного интернет-журнала.       — К сожалению, я с ней знаком. Продолжай, Уилл.       — У меня от одного её вида возникает желание кого-нибудь придушить. Мы с ней сцепились во время нашей последней встречи на месте преступления, но это не помешало ей заявиться в мой дом. Она пишет статью о Джонни и почему-то решила, что я захочу ей в этом помочь. Она предложила быть соавтором её второсортной писанины. Но меня разозлило не только наглость этой с... этой женщины, а ещё то, что кто-то дал ей мой адрес.       — Это мог быть кто-то из Куантико, не думаю, что она следила за тобой, ты бы заметил. Вы снова обменялись любезностями?       — Да, я высказал ей всё, что думаю о ней и о её дурацком журнале и хлопнул дверью прямо перед её носом. Из-за чего она просто взбесилась: стала орать и тарабанить в дверь. Пришлось пригрозить, что я спущу на неё собак, если она не уберётся. Она начала угрожать, что напишет статью не о Джонни, а обо мне.       — Фрэдди сильно тебя разозлила, да, Уилл?       — Меня трясло от злости ещё несколько часов. К счастью, пока я ехал в Куантико, успел успокоиться, — я делаю глоток вина, чтобы перевести дух.       — Тебе не стоит так бурно на неё реагировать, — спокойным тоном говорит Ганнибал, прежде чем отправить в рот порцию десерта.       — Как можно спокойно реагировать на человека, который бесит одним лишь фактом своего существования? Будь моя воля, придушил бы её!       — Если бы никто не заподозрил тебя, ты бы смог её убить? — так же невозмутимо спрашивает он.       — Да, и с большим удовольствием, медленно, чтобы насладиться в полной мере.       — И как бы это сделал? Ты представлял, как станешь её убивать? — спрашивает Ганнибал. Его глаза сверкают, в них видится интерес.       О нет, я не стану описывать, как инсценировал смерть Фрэдди в прошлой жизни, теперь у меня появилась идея получше. Интересно, понравится ли она Ганнибалу? Жаль, что я об этом не узнаю.       — Сначала я бы отрезал её длинный лживый язык и наблюдал бы, как она бьётся в моих руках от боли, как захлёбывается кровью. Когда бы мне наскучило это зрелище, я бы её задушил, а потом наполнил её рот битым стеклом, так чтобы осколки торчали наружу, как шипы. Было бы логично усадить мёртвую Фрэдди за письменный стол и открыть в браузере ноутбука страницу «Тайттл Крайм»‎.       — Работа на ФБР плохо сказывается на твоём воображении, — с грустью в голосе произносит Ганнибал. — В тебе развивается склонность к насилию. Ты начал задумываться об убийстве.       — Это не значит, что я действительно убью её, — спешу я оправдаться. Образ мёртвой Фрэдди с окровавленным лицом стоит перед глазами, от чего к горлу подступает тошнота. Неужели я действительно смог так ярко представить себя в роли убийцы?       — Хорошо, что ты так уверен. Но твои слова вызывают беспокойство. Ты с лёгкостью смешиваешь реальность и вымысел. Что если однажды ты не сможешь их различить?       — Каждый из нас рано или поздно задумывается об убийстве.       — Да, ты прав. Задумывается, но не представляет в таких деталях. Ты позволил себе предусмотреть то, как выставишь её мёртвое тело. Уилл, так делают убийцы, о которых ты читаешь лекции, так делал Джонни.       Притворное беспокойство Ганнибала выглядит забавно. Уж я-то точно знаю, что он будет только рад обзавестись другом-убийцей. Несмотря на то, как он старается скрыть свои эмоции, в его глазах читается заинтересованность. Вот чем я смогу тебя поймать.       Ганнибал подливает себе вина и предлагает мне, но я отказываюсь, потому что не собираюсь сегодня оставаться на ночь в этом доме.       — Думаю, что твои неприятности не закончились встречей с Фрэдди Лаундс. Что случилось после? Ты поехал в Куантико.       Ганнибал складывает перед собой руки, и мой взгляд прикипает к его красивым длинным пальцам. Как же мне нравится чувствовать, как эти пальцы прикасаются к моему лицу. В этом мире его руки ни разу не сделали мне больно, но, возможно, всё это ещё впереди. С Ганнибалом ни в чём нельзя быть уверенным. А может быть, это я привык сомневаться в нём?       — У меня была лекция перед обедом. К счастью, студенты вели себя сносно, а после лекции я отправился на поиски агента Кроуфорда — он просил меня зайти и подписать какие-то документы. Вроде бы показания. Ты же знаешь, что Джонни поймали?       — Да, знаю, я наблюдал за одним из допросов. Его психологическим портретом на правах лечащего врача теперь занимается доктор Чилтон из Балтиморской клиники для душевно больных преступников. Но Джек не слишком доверяет доктору Чилтону, поэтому попросил меня присутствовать и составить свою версию профиля убийцы.       Надеюсь, в этот раз мне не придётся стать пациентом упомянутого доктора.       Потом мы обсуждаем поимку Джонни. Его взяли через неделю после моего озарения, за которое следует благодарить Ганнибала. Джек схватил бы его раньше, но Фрэдди Лаундс как-то пронюхала о новых деталях в деле и написала подробную статью, после чего Джонни пустился в бега. К счастью, его удалось поймать до того, как он успел бы убить кого-то ещё.       Мартин Эванс, известный как «Джонни — яблочное семечко», оказался молодым альфой, который не смог справиться с потерей своей пары. Как рассказывал сам Мартин на одном из допросов, какая-то женщина опоила его сильным афродизиаком и воспользовалась его телом в своё удовольствие. Прежде чем покинуть своего спящего любовника, она отправила несколько фотографий его мужу. Вернувшись домой на следующее утро, Мартин нашёл своего мёртвого супруга в ванне, наполненной красной водой.       Случайная встреча в баре послужила началом пугающей цепочки событий. Соседи и друзья отзывались о мистере Эвансе, как о добром и внимательном человеке, как о любящем муже. Люди просто не могли поверить, что Мартин смог совершить такие изощрённые убийства. Но найденный в его доме алтарь с подношением в виде глаз жертв развеял все сомнения.       Человек, которого я увидел этим утром в допросной комнате, напоминал истощённого, забитого зверя, смотрящего на мир потухшим и безучастным взглядом. Он не чувствовал раскаяния в убийствах, не беспокоился о своей дальнейшей судьбе, а сожалел лишь об одном — о том, что не смог найти и убить ту, которая разрушила его жизнь. Я уверен, что если бы Мартин смог отыскать эту женщину, то ограничился бы одним убийством. Но он не смог найти, поэтому раз за разом видел ненавистный образ в других женщинах и делал с ними то, что хотел бы проделать только с одной.       — Что ты почувствовал, когда увидел его? — спрашивает Ганнибал.       — Сочувствие его утрате. Я видел перед собой не человека, а пустую оболочку — тело, которое поддерживает внутри себя жизнь вопреки желанию разума. В его голове звучит жуткий непрекращающийся крик, крик безысходности и отчаяния.       — Он утверждает, что тот омега был его истинной парой. Сейчас в такую связь верят только подростки и самые неисправимые романтики. Дело в том, что в паре альфа-омега связь намного глубже и прочнее, чем между мужчиной и женщиной, как если сравнить альпинистский шнур и нить для шитья.       — Но если эта связь такая прочная, почему омега так легко прервал её своей смертью? Неужели он не подумал о своей паре? — удивлённо спрашиваю я. — Как можно обречь любимого человека на такие муки?       Взгляд Ганнибала мутнеет, словно мои слова заставили его погрузиться во дворец памяти и пережить какой-то подходящий нашему разговору момент. Когда он возвращается из лабиринта своего разума, я уже не надеюсь на ответ.       — Бывает так, — говорит он с грустью, — что боль от предательства настолько сильна, что любви не под силу остановить жажду мести.