Ловля на мушку

      Дождь лил с самого утра, а после обеда так разошёлся, что дворники с трудом успевали расчищать от капель лобовое стекло. Видимость была отвратительная, а дорога скользкая. По пути встретились несколько аварий, но меня это мало беспокоило, я продолжал упорно давить на газ, будто бы сама смерть следовала за мной по пятам.       Встречные автомобили, окружённые облаком мелких брызг, резко выныривали из-за стены дождя и с гулом проносились мимо. Из-под их колёс разлетались настоящие волны, от чего на несколько секунд дорога пропадала из вида, только грязная вода, сбиваясь в ручейки, растекалась перед глазами. Да, я рисковал в тот момент своей жизнью, но не мог сбавить скорость. Мне нужно было как можно скорее попасть в Балтимор, в дом Ганнибала. Зудящее чувство тревоги заставляло забыть о страхе, об инстинкте самосохранения и даже о здравом смысле. Я должен успеть, должен быть рядом с ним, иначе просто сойду с ума.       Его телефон по-прежнему не отвечал, но я настойчиво продолжал звонить снова и снова. С каждым новым звонком беспокойство усиливалось. Откуда взялось это чувство? Как я понял, что Ганнибалу грозит опасность? Почему это знание вдруг возникло в голове? В тот момент у меня не было ответов на эти вопросы. Но как же хотелось знать, что нас связывает.       Всё началось с лёгкого волнения, настойчиво щекочущего в груди, словно на внутренней стороне рёбер возилось какое-то насекомое. С каждой минутой это чувство усиливалось, и когда оно окрепло и разрослось до таких размеров, что стало тяжело дышать, я понял, что жизнь Ганнибала под угрозой. Это открытие ошеломило меня. Как так получилось, что мы смогли установить настолько крепкую связь, что я чувствую угрозу его жизни? Как это работает? Он знает, что его ждёт? Он собирается кого-то убить и думает об этом? Если так, то почему я всё это чувствую? Припоминаю, что подобное уже случалось, когда я отправил к нему убийцу. Я знал, в какой момент он добрался до Ганнибала, чувствовал, как жизнь покидает его тело, видел, как тёмная кровь, смешиваясь с водой, растекается у его ног.       Сначала я пытался себя успокоить. Очевидно, что Ганнибал достаточно силён, чтобы постоять за себя, и у него всегда есть пара хитрых приёмов, а вести переговоры он умеет просто мастерски. Переговоры? Нет, скорее искусная манипуляция — вот, в чём ему действительно нет равных. Как ни странно, чем больше доводов я придумывал, тем сильнее нервничал. В итоге я так извёлся, что пришлось извиниться перед студентами и выйти в коридор.       Ганнибал не ответил ни на первый, ни на десятый звонок, только длинные монотонные гудки звучали в трубке, подобно писку кардиомонитора в момент, когда сердце пациента перестало биться, а врачам уже не под силу что-то изменить. А вдруг он сегодня умрёт? Вдруг это не приступ паранойи? Что если он будет медленно истекать кровью, в то время как я здесь читаю лекцию?       Находиться в неопределённости было просто невыносимо. Не волнуясь о последствиях своего поступка, я ушёл с лекции и направился в Балтимор. Через два с половиной часа, которые показались мучительно долгим годом, я оказался перед домом Ганнибала. Снаружи всё выглядело спокойно: никаких посторонних звуков, знакомая машина на подъездной дорожке.       Я бросил свой внедорожник у самого крыльца, но короткий путь до козырька не спас от дождя — в обувь набралась вода, волосы намокли и прилипли к лицу, а рубашка облепила тело. Стало так гадко, так паршиво на душе, что захотелось просто усесться на мокрые холодные ступени и замереть, подставив лицо колючим струям. Выбросить все мысли из головы и сидеть так, пока дождь не закончится, пока солнечные лучи и солёный морской ветер не вытравят влагу из моего тела до последней капли. Возможно, я бы так и поступил, если бы был уверен, что Ганнибалу ничего не угрожает. Но меня по-прежнему тянуло в этот дом, к тому, кого по праву можно назвать сердцем этого места, его душой.       Входная дверь оказалась незапертой, и я без препятствий попал в коридор, а оттуда — в приёмную и замер на пороге, потому что совсем не ожидал увидеть эту картину ещё раз. Те воспоминания, которые я оставил за гранью этой реальности, вновь прорвали заслоны, и первое время не удавалось понять, реально ли то, что я вижу.       Перед дверью распласталось мёртвое тело чернокожего мужчины. Он лежит на боку, под его головой растеклась огромная лужа крови, совершенно чёрной, из-за скудного света, проникающего из окна. Обхожу его тело, чтобы заглянуть в лицо. Тобиас Бадж, струнный мастер, смотрит перед собой широко раскрытыми глазами. Эти глаза покинула жизнь, о ней напоминают лишь последние эмоции этого человека — удивление и испуг, которые отпечатались на чёрной радужке. Переступив порог этого дома, Тобиас надеялся отнять чужую жизнь и даже помыслить не мог, что у него нет шансов победить в этой схватке. Рядом с телом опрокинутая высокая подставка и тяжёлая фигура оленя, которая раньше гордо стояла на ней, провожая посетителей.       У одного из кресел для пациентов бесформенной грудой лежит ещё один мужчина с неестественно повёрнутой в сторону головой. Припоминаю, что это один из пациентов Ганнибала — Франклин, кажется. Жалкий человек, который проникся такой любовью к своему психиатру, что тот решил от него избавиться.       Всюду видны следы борьбы: капли крови темнеют тут и там, поблёскивая в свете, словно ядра граната. Рассыпано битое стекло, металлический каркас журнального столика зацепился одной из граней за ручку кресла, ковёр перекручен и тоже забрызган кровью, нож для писем и скальпель, покрытые бурыми пятнами, валяются на полу.       Ганнибал сидит за письменным столом, рассматривая рану на своём бедре. Когда я зову его по имени, он поднимает на меня удивлённый взгляд, словно не понимая, как я здесь оказался и почему пришёл.       — Что здесь случилось? — спрашиваю я и подхожу ближе, стараясь не наступить в кровь и не задеть трупы.       — Тобиас ворвался в мой кабинет, убил пациента и пытался убить меня. Мне пришлось защищаться. Уилл, как ты здесь оказался?       Вижу на рубашке бурые следы засохшей крови, которые браслетом обхватывают его руку выше запястья, из уголка губ сочится кровь, на лбу стёсанная рана.       — Мне нужно было тебя увидеть, — подхожу ближе, вглядываясь в его абсолютно спокойное лицо, покрытое боевыми отметинами. — Ты ранен? Нужно вызвать медиков.       Он печально улыбается, от чего корка на губе лопается и начинает кровить сильнее. Тёмная густая капля набирает массу и медленно скользит вниз. Он быстро слизывает её кончиком языка, прежде чем ответить:       — Не переживай, Уилл, скоро вся карманная армия Джека Кроуфорда при полном параде будет здесь. Если не хочешь с ними столкнуться, то лучше бы тебе уйти. Можешь подождать в гостиной, пока всё это закончится.       — Хорошо, я подожду тебя, — нехотя соглашаюсь я, так и не объяснив свой внезапный визит.       Я ухожу, но вскоре возвращаюсь с аптечкой — не могу оставить его одного, хотя вряд ли Ганнибал нуждается в моей помощи или в поддержке. Он, не проронив ни слова, наблюдает за мной, пока я выискиваю в коробке антисептик и ватные диски. Усаживаюсь на стол прямо напротив кресла, в котором он устроился. Приподнимаю его лицо, ласково касаясь ладонью шершавого подбородка. Если Ганнибал и удивлён или раздосадован моим самоуправством, то никоим образом этого не демонстрирует. Он подчиняется моей руке. Наши взгляды пересекаются, и несколько мучительных минут я не могу оторваться от янтарно-красной радужки, рассматривая тлеющие искры и что-то тёплое и родное, сокрытое в глубине. Он тоже всматривается в мои глаза каким-то больным, ищущим взглядом. Что же он хочет там найти? Наконец, он закрывает глаза. Нашёл ли он то, что искал? Когда зрительный контакт прерывается, становится легче, и я могу вспомнить, почему вернулся и зачем притащил аптечку.       Белоснежная вата окрашивается рыжими разводами, а на столе возвышается горка из грязных ватных дисков. Когда я чуть надавливаю на нижнюю губу, чтобы обработать рану в уголке губ, Ганнибал покорно открывает рот. Замечаю, что он наблюдает из-под опущенных ресниц самым заинтересованным образом. Внезапно моего пальца касается что-то мягкое и влажное, я непроизвольно дергаю рукой и натыкаюсь пальцем на острый клык, который сразу же прокалывает кожу. Не долго думая, засовываю палец в рот, чтобы остановить кровь. Вместе со вкусом крови ощущаю на языке какой-то сладкий, новый для меня привкус.       — Прости, не смог удержаться. Было любопытно узнать, каков ты на вкус, — произносит Ганнибал, но вопреки словам, его лицо не выражает ни капли раскаяния, лишь исследовательский интерес, с каким юный натуралист наблюдает за майским жуком в банке. Насекомое отчаянно пытается выбраться, но ничего не выходит — ему не зацепиться за гладкую поверхность и не взлететь. Так же и я не знаю, как я оказался в этой ловушке и как буду выбираться. Я не сразу смог собраться с мыслями и ответить. Этот поступок был странным для взрослого, воспитанного человека. Возможно, я не успел изучить Ганнибала достаточно глубоко, и впереди будет ещё множество открытий, но мой Ганнибал никогда бы не сделал чего-то подобного. Да, эта версия доктора Лектора моложе, а альфья сущность добавляет некоторую пикантную остроту в изысканный коктейль его личности.       — Знаешь, звучит очень странно, словно ты собираешься приготовить из меня одно из своих блюд, а в другом смысле — очень уж пошло. Совсем на тебя не похоже, — собравшись с мыслями, отвечаю я.       — Пошло? — Ганнибал удивлённо приподнимает брови. — Что за мысли у тебя в голове, Уилл? В твоих видениях мы зашли дальше поцелуев?       — Что? Нет! — спешу возразить, ведь я не представлял ничего такого, а тот поцелуй был словно чужой, не моей фантазией. — Тяжело понять, о чём ты говоришь.       — После последней встречи я много размышлял о нашем поцелуе, — задумчиво произносит он, и чуть склоняет голову к плечу. — Интересно, каким бы он был на вкус? Ты это почувствовал в тот раз? А теперь?       Как же стыдно! Он говорил о поцелуе, а я вообразил непонятно что. Почему-то когда он произнёс слово «вкус», я подумал о еде, о солёном привкусе пота, когда слизываешь его с горячего тела партнёра, может быть, о вкусе спермы, но уж точно не о поцелуе. Теперь же я осознал, что почувствовал вкус поцелуя на языке. Кажется, до сих пор чувствую. Как же ловко он всё подстроил, а теперь изображает невинность. Если разобраться, он не заставлял меня тащить палец в рот после того, как он его облизал. Приходится спрятать лицо в ладонях, лишь бы скрыться от его смеющегося взгляда. Несколько раз глубоко вдыхаю, прежде чем убрать руки и снова посмотреть на этого несносного альфу.       — Тебя совсем не смущают эти ребята, да? — киваю за спину, где на полу лежат два трупа. Понимаю, что меня они тоже мало беспокоят, но сейчас просто необходимо увести наш разговор в другое, более безопасное русло.       Ганнибал вытягивает шею и немного приподнимается, чтобы заглянуть за край стола. Словно он и забыл, что мы здесь не совсем одни.       — Не волнуйся, они никому ни о чём не расскажут.       — Я имел ввиду другое. Разве ты не должен думать сейчас о чём-то другом? Разве ты не должен им сочувствовать или хотя бы переживать, что тебя будут подозревать в двойном убийстве?       Я устраиваю его раненную руку на своём бедре и осторожно расстёгиваю пуговицу на манжете. Ткань сильно пропиталась кровью и задубела. Не представляю, как закатать рукав, не причиняя вреда ране.       — Как только за дело возьмутся эксперты, моя невиновность подтвердится. Не о чем беспокоиться, — спокойным тоном отвечает Ганнибал, наблюдая за моими попытками добраться до раны на его руке. — Можешь разрезать рубашку, всё равно она безнадёжно испорчена.       Конечно, здесь не о чем беспокоиться, ведь он всё предусмотрел: поддался Тобиасу, чтобы получить ссадины и раны, а затем убил его, не оставив отпечатков пальцев на фигуре оленя, которую обрушил ему на голову; стёр следы своих пальцев с шеи Франклина. Ганнибал во всём безупречен, как и всегда.       — Не слишком туго? — спрашиваю я, завязывая края бинта в узел на его предплечье.       — Всё хорошо, Уилл. Спасибо, — он указывает пальцем на свои губы и улыбается, — ты пропустил это место.       Я смачиваю ватный диск в растворе антисептика и замираю в нерешительности. Понятно, что он намеренно провоцирует, но отступиться сейчас — то же самое, что признать поражение.       — Ты же не проделаешь этот трюк снова?       — Только если ты об этом попросишь, — мягко отвечает Ганнибал и закрывает глаза. — Давай переиграем этот момент, я буду хорошо себя вести.       Он приоткрывает рот, когда я касаюсь его губы. Как же мне нравится его покорность. Я чувствую себя дрессировщиком тигров, который без доли страха кладёт руку в пасть одного из подопечных. Случается так, что игры с хищниками заканчиваются трагедией для дрессировщика. Грозит ли мне опасность? Ведь, если разобраться, моё поведение можно расценить как притворство. Как Ганнибал воспринимает нашу дружбу? Может быть, он наслаждается своей игрой и ждёт подходящего момента, чтобы убить меня или подставить. Какими бы ни были его мысли, что бы он ни планировал — поздно отступать, я уже так сильно увяз во всём этом. Остаётся только медленно двигаться вперёд по скользкому пути над бездонной пропастью и надеяться, что в конце, в той точке, которую невозможно рассмотреть, меня ждёт твёрдая земля под ногами, а не очередная топь с манящими огнями.       — Не больно? — спрашиваю я, аккуратно стирая кровь с ранки.       Когда я убираю руки от его лица, чтобы взять чистую ватку, он отвечает:       — Нет, у тебя очень чуткие пальцы. Это даже приятно.       Когда я заканчиваю обрабатывать последнюю рану, он по-прежнему сидит неподвижно и не открывает глаз, словно ждёт чего-то от меня. Какой же он уязвимый в этот момент, сердце замирает от его вида. Невозможно устоять. Следуя минутному порыву, обнимаю его и устраиваю подбородок на его плече, утыкаюсь носом в притягательно пахнущую шею. Чувствую, как его пальцы зарываются в мои волосы и медленно скользят по коже, слегка надавливая. Как же мне это нравится.       — Не переживай, Уилл, со мной всё в порядке, — тихо говорит он, продолжая ласково перебирать пряди волос.       Боже, никогда не думал, что буду испытывать такое блаженство от его прикосновений. У Ганнибала идеальные руки, словно созданные для того, чтобы дарить удовольствие. Хочется мурлыкать от переполняющего чувства расслабленности в его руках. Я непроизвольно трусь кончиком носа о его шею, но когда осознаю, что делаю и с кем, то замираю в нерешительности и отстраняюсь. Во взгляде Ганнибала угадывается лёгкий налет досады, но его рука продолжает массировать кожу и вскоре к ней присоединяется вторая. Это вдвойне приятно. Льну ближе, опираясь ладонями о его плечи, наши лбы и носы соприкасаются. Мне не удаётся скрыть тяжёлое дыхание.       — Прости, массаж головы — моё слабое место, — слова слетают с языка, минуя ту часть разума, которая осмысливает и редактирует фразы. Я не знаю, за что извиняюсь.       — Рад, что ты смог расслабиться. Ты выглядел очень обеспокоенным, когда пришёл.       — Я беспокоился о тебе.       Руки Ганнибала ложатся на мои щёки, согревают своим теплом. Немного отодвигаюсь, чтобы видеть его лицо. Он выглядит напряжённым, а его взгляд мечется между моими глазами и губами. Мой взгляд тоже цепляется за его губы, сжатые в тонкую линию. Интересно, рана снова откроется, если мы поцелуемся? Какой на вкус будет его кровь? Понимаю, что мы оба не можем думать ни о чём другом после того странного разговора о поцелуях. Чёрт с ним, пусть целует, иначе это никогда не прекратится. Я прикрываю глаза и чувствую его дыхание на своих губах. Тонкую кожу приятно покалывает от предвкушения. Всё что ему нужно — немного приподняться, и тогда наши губы встретятся, после чего с треском захлопнется ловушка. Но кто кого поймает?       Ганнибал не спешит, только его пальцы легко очерчивают щёки и скулы, затем пробираются к чувствительной коже за ушами и мягко щекочут, чуть задевая ногтями. Моё тело дрожит от напряжения и предвкушения, как слишком сильно натянутая струна, которая порвётся, стоит лишь задеть её сильнее. Пальцы зарываются в волосы и теперь массируют затылок.       Ну же, надави чуть сильнее, я так хочу, чтобы наши губы встретились. Плевать, что случится потом.       Аромат озона и хвои отравляет тело, словно опасный яд — сладкий и манящий изысканным запахом. Мои дрожащие пальцы сжимают плотную ткать жилета, грозясь порвать её. Чувствую, как в уголках глаз собирается влага. Почему он такой жестокий? Неужели он не понимает, что мне не под силу преодолеть пару сантиметров между нашими губами? Но я хочу, отчаянно желаю, чтобы наши губы, наконец, соединились. И ты тоже этого хочешь. Ну же, помоги мне...       Из-за двери слышны шаги нескольких пар ног. Прежде чем дверь успевает распахнуться, впустив в комнату Джека и его карманную армию, я отшатываюсь от Ганнибала. Угол стола больно впивается в бедро, и это ощущение немного отрезвляет. Тяжело дыша, я хватаюсь за край столешницы. Воздух с трудом проникает в лёгкие, словно кто-то медленно и хладнокровно затягивает петлю на шее. На щеках чувствуется влага. Я нервным движением стираю её. Ганнибал с силой сжимает подлокотники кресла, его зрачки расширены до таких размеров, что от радужки остался тонкий алый обод. Его лицо резко приобретает обычное собранное выражение, руки расслабляются и плечи немного опускаются.       — Что здесь произошло? — спрашивает Джек, вместо приветствия. Он бегло осматривает место преступления и подходит к нам.       Ганнибал пересказывает уже известную мне историю. Джек кивает, время от времени хмурится или поджимает губы. Интересно наблюдать за Ганнибалом, когда он изображает из себя жертву. Весь его вид выражает страдание, даже глаза потускнели. Мне становится жаль его, хочется обнять и как-нибудь утешить, сказать ободряющее слово. Его подрагивающие пальцы никак не могут удобно устроиться на подлокотнике, в итоге он решает сцепить их в замок. Он опускает руки на колени и морщится от боли, словно забыл о своей ране. Джек следит за малейшим движением и, кажется, верит каждому слову.       В комнате с каждой минутой становится всё больше и больше сотрудников полиции и экспертов, каждый из которых занят своим делом. Пространство наполняется чужими шагами, разговорами, щелчками фотокамер. Странно видеть здесь так много людей, ведь эта комната предназначена для разговоров тет-а-тет — только психотерапевт и его пациент.       — Хорошо, мы обсудим это позже, доктор Лектер, — с угрозой говорит Джек и с мрачным видом оборачивается ко мне. — Грэм, не просветишь, как ты здесь оказался?       — Приехал навестить друга.       Взгляд Джека скользит по аптечке, по горе грязных ватных дисков и впивается в моё лицо, словно ожидая увидеть там ответы на свои вопросы. Не трудно догадаться, о чём он думает: «Ганнибал убил этих людей? Ты помог ему уничтожить улики? Или же было наоборот?»       — Разве в это время ты не должен быть в Куантико? — с подозрением спрашивает он.       — Закончил пораньше. Мне нужно было срочно повидаться с доктором Лектером.       — Так срочно, что ты решил уйти с работы? В такую погоду? Что же заставило тебя нестись сюда сломя голову? — хищно прищурившись, спрашивает Джек. В этот момент он похож на легавую собаку, учуявшую след: каждая мышца в его теле находится в напряжении, ноздри раздуваются, а взгляд словно пронизывает насквозь. Джек на верном пути, но выбрал не того парня.       — Я не собираюсь обсуждать с вами мои личные проблемы, — раздражённо отвечаю я, переведя взгляд на Ганнибала. Вот бы позаимствовать у него немного спокойствия.       — Ты во второй раз оказываешься на месте преступления. Знаешь, это уже не выглядит случайностью.       Я сильнее обхватываю пальцами край стола и сжимаю зубы от досады.       — Агент Кроуфод, — мягко произносит Ганнибал, — возможно, вам стоит изучить улики, прежде чем делать заявления?       — Да, вы правы, — нехотя соглашается Джек. — Уилл, раз ты уверяешь, что не причастен к этим убийствам, может, поможешь восстановить сцену преступления?       — Кажется, я ясно дал понять, что не собираюсь больше на вас работать.       — Это в твоих интересах.       — Агент Кроуфорд, я бы попросил вас не давить на Уилла. Он и так находится в сложной ситуации из-за участия в прошлом расследовании. Я стараюсь ему помочь, а вы усугубляете проблему.       Джеку явно не понравились слова Ганнибала и он хотел что-то возразить, но встретившись с холодным взглядом, поджимает губы и отворачивается. Вскоре он уходит, чтобы проконтролировать работу подчинённых. Но не стоит обольщаться, при возможности он возобновит попытки привлечь меня к расследованиям.       — Спасибо, — произношу я одними губами. Ганнибал едва уловимо улыбается, но ничего не говорит.       Его лицо снова застывает, демонстрируя окружающим грусть и разочарование в жизни, словно он искренне сожалеет о том, что произошло, словно переживает о нелепой смерти своего пациента. Карие глаза с алыми всполохами, кажется, прикипели к моему лицу, не в силах оторваться. Что же ты хочешь увидеть там? Ты хочешь проникнуть в мой разум? А что если я проникну в твой?       Закрываю глаза. Огненный маятник отматывает время назад. Взмах — взмах — темнота.       Когда я выныриваю на поверхность, Тобиас Бадж стоит прямо напротив меня, между нами — раздражающий Франклин, который несёт какой-то бред.       — ... мы ещё можем контролировать падение, а потом снова набрать высоту...       Его слова сливаются в гул, а голова раскалывается. Как же тяжело слиться с разумом Ганнибала. Его ум слишком сложен, он уникален. А может быть причина в том, что он противится моему вмешательству?       — ...именно, ты не один! — вдохновенно говорит Франклин, — между нами не произошло ничего такого...       Фраза обрываются жутким хрустом. Мои руки одним точным движением сворачивают ему шею, и он падает к ногам Тобиаса.       — Я хотел убить его сам, — заявляет Тобиас, прежде чем броситься на меня.       Выныриваю из сцены преступления. Ганнибал по-прежнему буравит меня взглядом, словно пережил эту сцену вместе со мной.       — Что ты увидел, Уилл? — ласково спрашивает он.       — Как твоему пациенту свернули шею, — отвечаю я и смещаюсь ближе к Ганнибалу, чтобы наш разговор никто не смог подслушать.       — Бедный Франклин, кто бы мог подумать, что он погибнет от руки друга, — многозначительно говорит Ганнибал.       — Да, едва ли он думал о смерти, когда сидел напротив тебя во время приёма.       — Жизнь — понятие хрупкое и непостоянное, нам не дано знать, когда она прервётся. В этом и есть её очарование, её непостижимая, мимолётная красота. Когда кто-то уходит, мы пытаемся найти тому причину, вспоминаем грехи человека, его пороки, пытаемся оправдать смерть. Ты не думал, что причины не существует? — Ганнибал на пару секунд прикрывает глаза, задумавшись. — А если стал порочен целый свет, то был тому единственной причиной сам человек: лишь он — источник бед, своих скорбей создатель он единый.*       — Он сам виноват в том, что случилось?       — Да, отчасти. Франклин не умел выбирать друзей.       Ганнибал трагично закрывает глаза и вздыхает.       — Но он мог не заметить истинную натуру своего друга, — замечаю я.       — Ты, должно быть, слышал об убийстве в театре. Когда это случилось, Франклин догадался, кем на самом деле был его друг. Для Франклина было бы предусмотрительнее держаться от него подальше, а он пытался ему помочь.       — Поэтому ты так тщательно выбираешь друзей? — спрашиваю я, ощущая смутную угрозу в этом разговоре, словно он предостерегает меня.       — Нет, причина в другом. Для меня друг — это тот человек, который сможет принять и понять, который будет тянуться ко мне вопреки всему, даже вопреки здравому смыслу, так же, как и я к нему. Уилл, а что значит дружба для тебя?       Ганнибал чуть наклоняется вперёд, жадно всматриваясь в мои глаза.       — Эмоциональная близость, безграничное доверие, полное погружение в другого человека. Знаешь, как быть с кем-то на одной волне. Очень похоже на то, как это видишь ты.       Как и всегда Джек появляется в самый неподходящий момент. Ганнибал хотел что-то ответить на мои слова, но не стал говорить при посторонних.       Я выношу из дома Ганнибала чувство неудовлетворённости и недосказанности. Кажется, Джек помешал чему-то очень важному — ключевому, значимому событию, которое могло бы сблизить нас ещё сильнее, тому событию, которое смыло бы несколько барьеров. Это откровение могло бы стать логическим завершением этого дня, но не стало. Страшно представить, чем нам грозит эта недосказанность. Сегодня столько всего случилось... И Джек всё испортил. Дважды разрушил хрупкий мостик между нами.

***

      — Расположи их так, как тебе нравится, — говорит Ганнибал, как если бы мы вместе готовили одно из блюд на его кухне.       Я вкладываю яблоки в нутро жертвы одно за другим, но они вываливаются наружу, что очень злит. Странно, что я не чувствую отвращения к своему занятию, словно то, что я делаю в порядке вещей.       — Это просто какое-то мучение! — возмущаюсь я, глядя на Ганнибала снизу вверх. — Они выскальзывают. И как у Джонни получалось?       Он отрывается от своего занятия, чтобы взглянуть на меня. В его руке окровавленный нож с длинным узким лезвием, а в другой — извлечённый глаз.       — Уилл, ты располагаешь их слишком плотно, — произносит он поучительным тоном, — не нужно утрамбовывать, ты ведь не индейку фаршируешь. Хотя, с едой тоже следует обращаться с уважением. Тебе не хватает терпения — вот в чём дело.       От досады я отшвыриваю яблоко, и оно с шелестом катится по мягкой траве и вскоре теряется из вида в ближайших кустах. Ганнибал с недовольным видом отслеживает его путь.       — Тогда делай всё сам! У меня не получается. Всё-таки это не моё!       — Поменяемся? — говорит он и протягивает мне нож.       — Ну уж нет! Давай я сложу их, как получится, а ты зашьёшь? Мне уже надоело возиться с этими яблоками.       — Мне кажется, Алана не заслужила такого пренебрежения с твоей стороны. Она ведь твоя подруга, — произносит Ганнибал. — Была ей.       — Тебе не нужно было её убивать! — я поднимаюсь на ноги, чтобы видеть его глаза. — Зачем ты это сделал?       Он тоже выпрямляется, его лицо не выражает ни капли сожаления, а уж тем более вины.       — Она мешала.       — И чем же она тебе помешала? — раздражённо спрашиваю я.       — Она занимала слишком много места в твоей голове.       — Алана не заслужила смерти. Она была моим другом, как и ты.       — В этом и корень проблемы, — говорит Ганнибал, удерживая меня на расстоянии одним лишь взглядом. — Не переношу конкуренции. Займись яблоками, Уилл.       — Знаешь, в чём твоя проблема? — спрашиваю я, вернувшись к наполнению выпотрошенной Аланы.       — И в чём же? — заинтересованно спрашивает он. — Давай, просвети меня.       — Ты не уверен в себе. Ты боишься, что тебе достанется слишком мало моего внимания. Разве не очевидно, что наша связь намного глубже и прочнее, чем моя связь с Аланой?       Закат золотит его лицо и волосы, словно передо мной предстало языческое божество. Венец из рогов украшает его голову, а глаза пылают алыми отблесками. Он бережно извлекает второй глаз и заворачивает его в белоснежную салфетку, прежде чем ответить на мои слова:       — Теперь это неважно.       — Да, неважно, — со злобой соглашаюсь я, — потому что она мертва. Ты убил её из ревности, из желания потешить собственное эго. Неужели ты думаешь, что её смерть поможет нам стать ближе? Знаешь что? Мне противно, что ты её убил. Какая-то часть меня хочет сделать тебе очень больно.       — А другая часть?       — А другая хочет тебя наконец-то поцеловать. Почему ты не поцеловал меня? Я так этого ждал.       — Ещё не время.       Пробуждение подобно выходу из наркоза. Туман рваной пеленой стоит перед глазами, всё тело скованно слабостью, а голова кажется такой тяжёлой, что нет сил оторвать её от подушки. За окном разгорается утро, прогоняя прочь все ночные кошмары. А мой кошмар по-прежнему со мной — перед глазами образ мёртвой Аланы в роли одной из девушек Джонни. Её глаза пусты, локоны больше не обрамляют молочно-белое лицо, губы бледные и сухие.       Слепо шарю рукой перед собой и натыкаюсь на жёсткую собачью шерсть. Уинстон взвизгивает от боли и я, словно очнувшись, ослабляю хватку.       — Прости, друг.       Он смотрит на меня грустными преданными глазами, затем поднимается и подходит ближе, наклоняет морду к лицу. Чувствую влажный язык на коже и колкую шерсть.       — Ну, перестань! — отгораживаюсь ладонью от его облизывания. Вскоре вся моя рука покрыта липкой собачей слюной — то ещё ощущение.       Плетусь в ванную, где мою руки и умываю лицо холодной водой. Затем выпускаю собак на улицу и устраиваюсь в плетёном кресле на веранде. После душного спёртого воздуха лёгкий ветерок кажется божьим благословением.       Собаки отыскали какую-то палку и теперь с визгом носятся на лужайке перед домом, стараясь отобрать игрушку друг у друга. Наблюдая за их игрой, я погружаюсь в свои мысли. Вспоминаю, как вчера мчался в дом Ганнибала, наш «почти поцелуй», его странный ищущий взгляд и ласковые пальцы в волосах. Я снова поддался ему, а он, должно быть, играл со мной, наслаждался тем, как легко удалось очаровать глупого омегу. Хорошо, что у меня хватило ума сохранить этот секрет. Кажется, рядом с этим альфой мои мозги размягчаются до состояния желе, и я способен только пускать на него слюни, как девочка-подросток на героя вампирской саги. Ну зачем я полез обниматься? Почему снова позволил касаться своего тела? Словно в опиумном дурмане, тянулся к нему, выпрашивал ласки, молил о поцелуе. Если бы не появился Джек, я бы сам его поцеловал. А в конце вообще расплакался! Какой же я дурак!       Рёв двигателя прерывает мои терзания и привлекает внимание к подъездной дорожке. Джек вываливается из своего внедорожника и гулко, с раздражением хлопает дверью, словно она виновата во всех напастях. Собаки тут же окружают его и принюхиваются к новому человеку, приветливо виляя хвостами. Он поднимает палку с земли и зашвыривает её подальше. Моя стая с восторгом и лаем откликается на новую игру и спешит вдогонку. Крэг первым хватает добычу и бросается наутёк к кромке леса.       — Здравствуй, Уилл, — мрачно произносит Джек, поднявшись на ступени веранды. На его голове дурацкая фетровая шляпа с пером, поля которой отбрасывают тень на его лицо, но плотно сжатые губы выдают напряжение и некую брезгливость. Вижу толстую папку с документами в его руках.       — Добрый день, агент Кроуфорд, — отвечаю я, но не спешу подняться ему навстречу — куда уютнее сидеть в кресле, закутавшись в плед. И совсем не хочется предстать перед ним в нижнем белье — я вышел сюда в той же одежде, в которой спал: в боксёрах и растянутой линялой футболке.       Джек рассматривает обстановку вокруг, должно быть, он в первый раз приехал сюда, и то, что он видит, явно ему не нравится. Мой дом похож на жилище отшельника, и многое здесь требует ремонта: ступени обветшали и скрипят под ногами, на входной двери облупилась краска, между опорами веранды пауки соткали прозрачные узоры, а пол покрывают сухие листья с прошлой осени и мелкие ветки. Для городского жителя дом выглядит запущенным, а для меня он воплощение уюта. Здесь моё убежище, нора, где я могу спрятаться от враждебного внешнего мира. Если зажечь огни и наблюдать за этим местом из леса, то дом смотрится сказочно, фантастически — как сверкающий корабль среди беспросветной тьмы.       Когда молчание становится невыносимым, я решаюсь его нарушить:       — Зачем вы приехали?       Джек вздыхает и переминается с ноги на ногу, словно ему вдруг стало неудобно, как если бы он надел неподходящий по размеру костюм.       — Должен извиниться перед тобой, я был очень груб в доме Ганнибала.       — Извинения приняты, — спокойно отвечаю я. — Что-то ещё?       — Тебе придётся дать показания по последнему делу, ты же первый оказался на месте преступления. Можешь зайти ко мне в кабинет, когда будешь в Куантико?       — Хорошо, зайду к вам. Но вы же не за этим проделали такой путь, да?       Джек поджимает губы и поднимает на меня тяжёлый взгляд.       — Уилл, я понимаю, что работа на ФБР тебе вредит, но нам больше не к кому обратиться...       — Нет-нет, — я выставляю руки перед собой в стремлении отгородиться от него. — Я не стану участвовать в расследовании.       — В Миннесоте восемь девушек пропали из восьми кампусов. Семь из них так и не нашли. Тело восьмой убийца вернул в родительский дом...       — Я не хочу слышать об этом! — в порыве злости я вскакиваю из кресла, от чего плед падает на пол, а я остаюсь перед Джеком в своём ночном костюме, но меня это мало беспокоит. — Уходите!       — Я оставлю материалы дела здесь, — он кладет папку на плетёный стол. — Вдруг в тебе проснётся сочувствие к этим девушкам.       — Уходите!       Должно быть, я выгляжу безумно в этот момент, потому что Джек, смерив меня настороженным взглядом, уходит. Папка с документами так и остаётся лежать на веранде.       Я играю с собаками, затем захожу в дом, готовлю еду, разговариваю по телефону с Аланой, навожу порядок в своём жилище. Материалы дела по-прежнему остаются там, где их оставил Джек. Но время от времени я возвращаюсь к мыслям о Миннесотском Сорокопуте. Эта папка словно манит меня, и в итоге я сдаюсь.       Передо мной, на журнальном столике фотографии жертв, копии отчётов и бокал виски, к которому я прикладываюсь с излишним рвением. Прошлое снова настигло меня, правда в этой реальности в другой промежуток времени, ведь я отчётливо помню, что история с Тобиасом Баджем произошла намного позже истории Гаррета Джейкоба Хоббса. Несмотря на то, что в этом мире дела, в которых мне доводилось участвовать, перемешаны между собой, обстоятельства и улики в точности повторяются. В деле Миннесотского Сорокопута ни одна деталь не изменилась, и я невольно вспомнил о последней жертве — Эбигейл. Её образ стал мне настолько родным, что теперь я чувствую ответственность за её жизнь. И чем меньше остаётся виски в пузатой бутылке, тем сильнее растёт моё желание помочь Джеку с этим делом.       В итоге, я ложусь спать с мыслью о том, что при пробуждении первым делом позвоню агенту Кроуфорду. Да, я спасу её. В этот раз Ганнибал не будет вмешиваться в это дело.       Сон тяжёлый и муторный, словно я провалился в глубокую яму, наполненную вязкой грязью, и как поплавок завис на поверхности, не в силах ни погрузиться с головой, ни вынырнуть. Не знаю, как долго я барахтался в липкой жиже, но мягкое прикосновение к щеке вдруг выдергивает меня из этой ловушки.       В комнате совершенно темно из-за задёрнутых штор, так что с трудом удаётся различить очертания ближайших предметов. Собаки спокойно спят рядом, не проснувшись от появления незваного гостя. Чьи-то ласковые пальцы гладят меня по щеке, убирают влажные волосы со лба. Это такое знакомое ощущение.       — Ганнибал? — хрипло спрашиваю и принюхиваюсь, но не ощущаю его запаха, только запах собак. Тянусь рукой, чтобы коснуться его лица, но мои пальцы находят лишь пустоту. Безвольно опускаю руку. Должно быть, мне это снится.       — Ты так хотел проникнуть в мой разум, Уилл, — произносит он с урчащими интонациями, но в этом ласковом тоне явно сквозит угроза. — Хорошо, я кое-что тебе покажу. Это подарок.       Он опускает ладонь на мои глаза, и я проваливаюсь в темноту, но спустя пару вздохов выныриваю в полумраке.       Над головой висит лунный диск, покрытый карминовыми разводами, словно кто-то залил его кровью, но вытер в спешке, без особой тщательности. Мягкая трава под ногами серебрится в свете луны, словно лощёная шерсть зверя. Белые камни приобретают очертания черепов и костей. Вдали чёрной размытой полосой выступает кромка леса, а за ней видны отблески далёких огней моего уютного дома. Легкий ветерок треплет волосы и гладит лицо, а над головой одна за другой загораются звёзды, вплетаясь в причудливый узор Млечного пути. Прекрасная летняя ночь, свежая, романтичная, словно созданная для поцелуев и признаний в любви.       — Где же твой подарок? — спрашиваю я, всем своим существом ощущая сладостное предвкушение.       — Иди сюда, — Ганнибал раскрывает свои объятия, и я без сомнений принимаю их. Он гладит моё лицо и смотрит совсем как тогда на кухне, на его губах все та же улыбка с которой он вспорол мой живот. — Тебе страшно, Уилл? Не бойся, до тех пор, пока ты со мной, тебе нечего бояться.       — О чём ты говоришь? — спрашиваю я, вглядываясь в его совершенно чёрные глаза, затягивающие, словно омуты. — Разве сейчас я не с тобой?       — Нет, Уилл. Ты где-то далеко, ты всё ещё цепляешься за образы прошлого и слишком привязан к тем людям, которые мешают тебе стать по-настоящему свободным. Ты словно мотылёк, попавший в паутину. Ты барахтаешься, пытаешься бороться, но лишь сильнее запутываешься. Нужно избавиться от пут, обрубить их, и тогда тебе удастся снова взлететь.       — Ты обрубишь эти путы?       — Я уже разрубил первый узел, а что будет дальше, зависит от тебя, — он берёт моё лицо в ладони и поворачивает в сторону. — Смотри. Вот мой подарок.       Лунный свет высвечивает ложе из оленьих рогов, на котором расположено молодое обнажённое тело. Волосы водопадом свисают вниз, а из тела выглядывают острые отростки. Невозможно не восхититься этой мрачной красотой, в тысячу раз усиленной лунным светом.       — Это Алана? — мои пальцы впиваются в лацканы его пиджака и тянут вниз. Ткань трещит, и Ганнибалу приходится наклониться. Я готов вцепиться в его совершенно невозмутимое лицо.       Вдруг он улыбается, обнажая острые клыки, словно угрожая.       — Утром узнаешь. Это будет сюрприз, надеюсь, я не ошибся с подарком.       Его ладонь вновь ложится на мои глаза, и я проваливаюсь в сон.