***
Два крепких санитара, похожие друг на друга словно братья-близнецы, довольно грубо затаскивают меня в камеру, снимают наручники и толкают в сторону кровати. От неожиданности теряю равновесие и сваливаюсь на жёсткую койку, болезненно приложившись коленом об острый угол металлического каркаса. Хорошо, что голову о стену не расшиб. Пока я потираю ушибленное место, стиснув зубы от пульсирующей боли, эти двое уходят, сказав на прощание что-то вроде «добро пожаловать». Идиоты. Вскоре дверь, ведущая из общего коридора в узкий проход, а оттуда — на лестницу, с лязгом закрывается. Мрачная, холодная камера. Подземелье, сырость. На стенах из серого шершавого кирпича местами видны тёмные пятна и борозды, словно кто-то в приступе безумной ярости царапал камень до боли и до крови. Если подключить воображение, то можно услышать стоны и отчаянные крики, от которых леденеет кровь, от которых тело цепенеет. Всё это место хранит отголоски чужой боли и обречённости, которые буквально ощущаются в воздухе, подобно удушливому смраду. Мне предстоит снова с каждым вдохом впускать в себя чужое безумие, боль и беспомощную, звериную злость на весь мир, на мир, который живёт за этими стенами как ни в чём не бывало, словно ему и дела нет до тех, кто вынужден прожить свои дни до самого конца в этом месте. Дожить никому не нужным, отчуждённым и забытым, выброшенным на обочину жизни, как пустая бутылка, обмусоленный окурок или использованный презерватив. После мучительно долгого допроса меня отправили сюда, в Балтиморскую больницу для душевнобольных преступников, по иронии судьбы в ту же самую камеру, что и в прошлой жизни. В этот раз, сидя в фургоне с охраной, я не пытался вывернуть большой палец из сустава, чтобы освободиться от наручников и сбежать. Конечно, мне было куда податься, но я не вижу в этом никакого смысла. Теперь не хочется что-то выяснить или приставить дуло пистолета к виску убийцы, даже зная наверняка, что именно он убил Эбигейл, Зеллера да и много кого ещё. При желании я мог бы убедить в этом Джека, теперь смог бы — не сомневаюсь. Но что я приобрету в итоге? Справедливость? Отмщение? Такие вещи меня больше не интересуют. Признаться честно, я и сам не знаю, чего теперь хочу, и что буду делать, когда выйду отсюда, если выйду, конечно. Но эмоциональная пустота больше не пугает. Времени на размышление, что же делать со своей жизнью, теперь предостаточно — будет, как скоротать долгие дни и ночи. — Эй, новенький, — раздается довольно высокий мужской голос из одной из соседних камер, — слышишь меня? Когда меня волокли сюда, я не успел рассмотреть человека в первой от входа камере, но почувствовал специфический, смутно знакомый травяной запах. Мне показалось, что с этим альфой мы уже встречались, правда, не могу припомнить, где и когда. В следующей камере я успел рассмотреть доктора Гидеона, который подошёл к решётке, чтобы взглянуть на нового соседа. — Что, не в настроении болтать? — спрашивает тот же мужчина, не дождавшись ответа. — Ну, ничего, посидишь тут день-другой и сам станешь приставать с разговорами. А я могу и обидеться. Да-да, может, по виду и не скажешь, но меня легко обидеть. Будешь вон с доктором Гидеоном общаться. Сомневаюсь, что сам Чесапикский Потрошитель станет с тобой говорить. Так что сам ещё пожалеешь, что проигнорировал меня. — Мартин, ты не мог бы помолчать? — недовольно отзывается Абель Гидеон. — У меня жутко болит голова. А тут ещё ты со своими воплями. — Я не с вами разговариваю, не лезьте! — Ты выбрал неудачное время для знакомства. — Вы вроде бы хирург, а не психолог. С чего бы вам знать? — Чтобы понять некоторые вещи, не обязательно быть психологом. Они продолжают препираться, а я просто ложусь на жёсткую койку и закрываю глаза, погружаясь в свои мысли. Голоса стихают, словно отдаляются, и вскоре я перестаю их слышать. В голову лезут разные мысли, совершенно не связанные с событиями двух последних дней. Я думаю о том, что оказался заперт в чужом теле, которое скоро меня предаст. Как это будет? Что я почувствую? Течка — это больно? Смогут ли помочь здешние врачи? Как же хочется вернуться в своё тело, пусть искалеченное и еле живое, но в своё. А вдруг, моё место в том мире занял этот омега? Выжил ли он, если я прав? Даже если выжил, он не станет сокрушаться о смерти Ганнибала, потому что они даже знакомы не были. А мне придётся нести на себе груз вины всю оставшуюся жизнь, чувствовать себя дважды предателем — за то, что убил Ганнибала, и за то, что заменил его другим. Я долго лежу без сна, рассматривая разводы на потолке, которые отбрасывает пожелтевшая от времени потолочная лампа, думаю о моём Ганнибале, вспоминаю те редкие моменты близости, что у нас были. Моменты, когда я мог бы протянуть руку, коснуться его и всё изменить. Я же выбрал путь лжи и предательства, чтобы добиться справедливости, правды. Кому стало лучше от правды? Столько людей погибло зря, столько судеб было повергнуто во тьму. Всё было напрасно. Или это я изменился. Мои этические принципы уже не те, что были прежде, а границы, за которые раньше я не смел ступить, значительно расширились, а местами — стёрлись. Усталость всё же берёт своё, и я не замечаю, как начинаю дремать. А сон, что приходит ко мне, словно продолжение мыслей, словно ответ на невысказанный вопрос. Словно через затемнённое стекло вижу больничную палату, а на койке — молодого мужчину, практически полностью закованного в гипс и увитого проводами и прозрачными трубками. На правой щеке бугрится уродливый, подживший шрам. Парню сильно досталось, судя по его измождённому виду. Лицо настолько худое, что с лёгкостью можно различить очертания костей, обтянутых тонкой, полупрозрачной кожей. Губы покрыты сухой корочкой, а кожа вокруг глаз прибрела болезненный серо-лиловый оттенок. Монотонно шумят приборы, писк кардиомонитора отмеряет время, а ярко-зелёная точка рисует ломаную линию чужой жизни с плавными изгибами и острыми пиками. Кроме показаний приборов, только до боли знакомые глаза, на удивление яркие и проницательные, подтверждают, что в этом теле теплится жизнь. Мне знакомы эти глаза, ведь я так часто видел их и продолжаю видеть сейчас, правда, никогда не разглядывал их так пристально, теперь же вглядываюсь и не могу поверить в то, что вижу себя со стороны, словно через объектив камеры видеонаблюдения. Похоже, в этот раз дело обстоит совсем плохо — не припомню, чтобы лежал в больнице в таком плачевном состоянии. Это не я, просто кто-то очень похожий. Парень в палате не один. У изголовья кровати стоит Джек Кроуфорд, и вид у него очень недовольный, в каждом движении его тела сквозит нервозность, которую он не в силах преодолеть, о чём можно судить по напряжённой позе и хмурому лицу. Чуть позади переминается с ноги на ногу высокий худощавый мужчина в медицинском халате — должно быть, лечащий врач. — Уилл, ты узнаёшь меня? — спрашивает Кроуфорд, и я вздрагиваю, но он явно обращается не ко мне. — Да, вы работаете в ФБР. Мы разговаривали как-то, — парень чуть хмурится, припоминая, — кажется, это было на открытии музея «Злого гения»… — Ты можешь рассказать, что случилось до того, как ты оказался здесь? Парень бросает быстрый взгляд на доктора в поисках поддержки, но тот остаётся безучастен. — Простите, я ничего не помню. Последнее, что я запомнил, это как мне вводили наркоз. — Кто? Доктор Лектер? — Нет, доктор Хьюз. — Когда и где ты в последний раз видел Ганнибала Лектера? — Джек явно теряет последние капли терпения. Его рот кривится, со злостью выплёвывая каждое слово. — А последним его видел именно ты. — Но я не знаю этого человека! Кто он такой? И почему вы думаете, что я с ним знаком? На парня больно смотреть — кажется, он сейчас расплачется. — Я не думаю, а знаю! — рычит Джек и оборачивается к доктору, готовый обрушить на него всё своё недовольство при случае. — Уилл мог потерять память? — С такими повреждениями головного мозга это маловероятно. Либо он притворяется, либо здесь имеет место психический аспект. Знаете, когда человек переносит сильный стресс, такое иногда случается, — произносит доктор монотонным тихим голосом, словно его совсем не волнует гнетущая обстановка в палате. — Вам лучше обратиться к психиатру, когда пациент достаточно поправится для этого. Не думаю, что сейчас вы чего-нибудь сможете добиться от пострадавшего. Я позволил вам посещение пациента на свой страх и риск, хотя мог бы этого и не делать. Так что прошу вас, агент Кроуфорд, покиньте палату. Пациенту нужно отдыхать. От ваших вопросов состояние мистера Грэма может ухудшиться. — Вы понимаете, что вопрос очень важный и срочный! — не сдаётся Джек. — Понимаю, но ничем не могу вам помочь. Если мистер Грэм что-то вспомнит, то я сразу же вам сообщу. Договорились? Джек только сжимает зубы от досады, резко разворачивается и выходит. Меня будит жуткий скрежет заржавелых дверных петель — именно этот противный звук, напоминающий то ли стон, то ли всхлип, оповещает о прибытии персонала. Раздаются шаги и тарахтение металлических колёсиков — разносят завтрак. Я никак не могу отделаться от послевкусия странного сна. Что это было? Просто фантазия? Вымысел? Или это могло действительно происходить там, куда путь для меня закрыт? Если предположить, что то, что я видел, действительно случилось в моей реальности, то Ганнибал жив и где-то скрывается. Но как? Как он выбрался? Почему оставил меня? Хотя, глупо было надеяться, что он стал бы меня спасать после того, как я скинул нас с обрыва. Тот омега должен быть благодарен судьбе, что доктор Лектер не добил его. Ну, ничего, он за ним вернётся и, наверное, очень сильно удивится, когда Уилл станет шарахаться и вопить, разузнав длинный послужной список Ганнибала-каннибала. Вот я бы на его месте… сделал что? Какой вообще смысл об этом думать? Вполне вероятно, что это очередная бредовая идея, подкинутая моим богатым воображением. Едва ли я смогу вернуться в свою реальность, снова спрыгнув с известного обрыва. Один из санитаров подходит к камере с подносом в руках. Переднюю стену заменяет решётка, в которой предусмотрен проём, достаточно длинный и широкий, чтобы без труда передать через него поднос с едой. Послушно поднимаюсь с койки и принимаю поднос, разделённый на секции. Неаппетитная на вид каша отдаёт синевой, пережаренная глазунья походит больше на пластмассовую имитацию, варёные брокколи и морковь слегка заветрились. В других секциях — пластиковая ложка, небольшой пакет молока, две галеты. Да, не густо, а ведь я мог бы сейчас есть что-то непозволительно вкусное, приготовленное виртуозом кулинарного искусства, но для этого следовало укрыться в доме Ганнибала. Интересно, он имел в виду дом у обрыва? Ох, этот дом у обрыва… Мне было бы невыносимо там находиться из-за мрачных воспоминаний, из-за чувства вины. Вкус завтрака полностью соответствует виду. С трудом впихиваю в себя одну ложку каши, — не из чувства голода, а потому что давно ничего не ел, — и едва успеваю добежать до небольшого закутка, где находится туалет. Желудок скручивает от страшных спазмов, а пищевод и горло разъедает от желудочного сока. Рвотные позывы настолько болезненны, что на глазах выступают слёзы. Боюсь даже представить, как меня скрючит, если я попробую съесть эту пережаренную глазунью. Напившись хлорированной воды прямо из-под крана, убираю нетронутый завтрак на подставку, которая прикреплена с другой стороны двери. Оставляю пакет молока на потом, но не думаю, что в ближайшее время рискну его выпить. От одной мысли о еде к горлу подступает тошнота. После обеда меня забирают для медицинского осмотра — это стандартная процедура для вновь поступивших пациентов. Двое крепких охранников, к счастью не тех, которые были вчера, сопровождают меня в приёмный кабинет. Конечно, без наручников не обошлось, но эти ребята хотя бы не пытаются причинить вред. Перед дверью мы ненадолго останавливаемся, — один из санитаров отпирает дверь, — и я смог рассмотреть того самого Мартина, который вчера так хотел со мной поговорить. Теперь ясно, почему его запах показался знакомым, ведь я наблюдал за одним из допросов Мартина Эванса, более известного как «Джонни — яблочное семечко». А потом мы столкнулись в коридоре, когда конвоиры вели его из допросной комнаты в камеру предварительного заключения. Не думаю, что он захочет со мной разговаривать, когда узнает, кто я такой, разве что мы будем переругиваться так же, как он и доктор Гидеон. Как бы странно это ни звучало, но местная жизнь пошла Мартину на пользу. Он выглядит куда более спокойным и здоровым, даже немного поправился. Санитары выводят меня из подземелья, и скрипучая дверь закрывается за нашими спинами. Впереди виден длинный ветвящийся коридор с такими же отсеками на три камеры каждый, а справа — лестница. Во времена пребывания Ганнибала в этой клинике один из таких отсеков полностью переоборудовали, объединив три камеры в одну. Да, к доктору Лектеру здесь было особое отношение: повышенный комфорт и неустанный надзор. Металлическую решетку заменили бронированным стеклом, сделали ремонт, разрешили особому пациенту некоторые личные вещи. В общем, попытались создать для каннибала естественную среду обитания, но в одном явно просчитались — рацион питания был не тот. Поднявшись на второй этаж, мы словно оказываемся в одной из больниц типовой застройки: светлый длинный коридор и множество дверей по обе стороны, а в другом конце коридора — большое окно, завешенное светло-бежевыми жалюзи. От обычной клиники это место отличается лишь тем, что вдоль стен отсутствуют лавочки для посетителей, и самих посетителей тоже не наблюдается. В небольшом светлом кабинете меня усаживают на кушетку, а двое конвоиров внимательно следят за каждым моим движением, что немного раздражает. Кажется, стоит сделать резкое движение, и они скрутят меня. Неудивительно, после того, что недавно сотворил Абель Гидеон. Да, история снова повторяется. Мой врач — женщина среднего возраста и совершенно незапоминающейся внешности. Когда рассматриваешь таких людей, то невозможно зацепиться взглядом за какую-то деталь лица, как и определить возраст. Врач подходит с некоторой опаской, но вскоре немного успокаивается. Должно быть потому, что я не пытался наброситься на неё во время измерения кровяного давления. Она отточенным движением вводит иглу в налитую вену на локтевом сгибе, и я заворожённо наблюдаю, как шприц медленно наполняется густой кровью, насыщенно-бордовой, почти чёрной, словно неразбавленный вишнёвый сок. В этом видится что-то до тошноты жуткое и, вместе с тем, что-то невообразимо прекрасное. Закончив с забором крови и внешним осмотром, доктор перемещается за стол и начинает вносить данные в электронную карту пациента. Короткие, чуть пухлые пальцы быстро порхают над клавиатурой. Наверняка, больница уже получила доступ к моей медицинской карте, поэтому нет смысла скрывать омежью сущность. Собравшись с мыслями, я всё-таки решаюсь обратиться к доктору, чтобы задать очень важный вопрос. — Конечно, — врач отрывается от монитора компьютера и теперь смотрит на меня, — о чём вы хотели спросить? — Я пропустил одну важную процедуру. Могу я получить помощь в вашей больнице? У меня не хватает силы воли, чтобы назвать вещи своими именами, поэтому иду окольным путём. Для врача, да и для всего этого мира в целом нет ничего постыдного в слове «течка», но для меня это понятие просто отвратительно. Она снова возвращается к изучению электронного документа, просматривает его, быстро проворачивая колёсико мыши. — В вашей личной карте есть такая рекомендация. Но, к сожалению, я не решаю такие вопросы. Вам лучше поговорить об этом с доктором Чилтоном. Конечно, совсем не хочется делиться с указанным доктором особенностями своей физиологии, но раз он глава больницы, то в любом случае получит доступ к личной карте любого из пациентов. Программа по защите омег не распространяется на медицинских работников, а лишь требует сохранения конфиденциальности. Как бы ни было стыдно, придётся обсуждать проблему с доктором Чилтоном — другого выхода нет. — А когда я смогу поговорить с ним? — Его сейчас нет в больнице, но он должен вернуться через пару дней.***
Третий день в клинике мало чем отличается от других. Мартин снова пытается завести разговор, но я его игнорирую. Бедняге даже попререкаться не с кем — доктора Гидеона куда-то забрали ещё до завтрака. — На твоём месте, я бы не надеялся на деликатесы, — сообщает мне санитар, в очередной раз забирая нетронутый поднос. — Зря моришь себя голодом. В итоге тебе всё равно придётся питаться тем, что дают. — Просто аппетита нет, — отвечаю я, не вдаваясь в подробности. Я пытался запихнуть в себя еду, но каждый раз происходило одно и то же: стоило проглотить хоть немного, и я тут же бежал к унитазу. Пришлось оставить бесполезные попытки что-то съесть. В теле уже чувствуется лёгкая слабость от недоедания, и немного кружится голова. — Как знаешь. Я тут тебе не нянька. Вскоре Мартина тоже куда-то уводят, а напротив моей камеры ставят стул. Наверное, Чилтон решил почтить меня своим визитом. Не скажу, что рад предстоящей встрече, но надеюсь, что получится выторговать у него разрешение провести здесь пропущенную процедуру. Интересно, чего он потребует взамен? Спустя несколько минут дверь снова открывают, и я слышу осторожные цокающие шаги, которые медленно приближаются. Подхожу к решётке, чтобы рассмотреть посетителя. Душа наполняется надеждой, что это Алана пришла меня навестить. Но радость живёт всего пару секунд, а после сменяется на противоположное чувство. Беделия Дю Морье, облачённая в элегантный серый костюм, медленно опускается на стул. Её усталые глаза смотрят изучающе, с некоторой долей беспокойства или испуга. Отступаю назад — неприятно находиться так близко к этой женщине, пусть нас и разделяет решётка. — Знаете, я представляла вас совсем по-другому, — произносит она, голос льётся неторопливо, тягуче, словно густой сироп. Её тело принимает красивую, расслабленную позу, но внутри ощущается напряжение и, возможно, страх. — Рад, что смог вас удивить. Вы пришли посмотреть? — Меня зовут Беделия Дю Морье, и я здесь по поручению ФБР, — говорит она, никак не реагируя на грубость. — В силу независящих от меня обстоятельств, мне многое о вас известно. Было любопытно узнать, какой вы на самом деле. Но, как я уже сказала, я здесь по работе. — Разочарованы? — Об этом рано судить. Я усаживаюсь на кровать, опираюсь спиной о холодную стену. Похоже, наш разговор будет долгим и не особо приятным. — Вы сами вызвались на эту работу? — спрашиваю я, не особо рассчитывая получить ответ. Она может сказать, что это не моё дело, и будет права, но может и ответить, чтобы наладить с пациентом доверительные отношения. — Нет, — Беделия замолкает, подбирая слова, — я могла отказаться, но сотрудничество с ФБР предполагает некоторые выгоды. Работа с психически нездоровыми людьми влечёт за собой большие риски. Такие, как угрозу здоровью, а в некоторых случаях — угрозу жизни. Отдельные пациенты вызывали у меня опасения. Можете считать это страховкой на случай непредвиденных ситуаций. — Вы настолько боитесь одного из своих пациентов, что цепляетесь за любую возможность обезопасить себя? Думаете, ФБР вам поможет? Беделия вздрагивает от моих слов и стискивает папку, которую держит в руках. Мгновение — и она берёт себя в руки. На тонких губах появляется вымученная улыбка, значение которой невозможно понять. Она отводит прядь волос, упавшую на лицо, и обращает ко мне безразличный взгляд, в котором нет ни одной живой эмоции. — Давайте лучше поговорим о вас, мистер Грэм. — Похоже, у меня нет выбора. — Вы утверждаете, что не убивали агента Зеллера, и плохо помните события той ночи, когда произошло убийство. — Вы всё правильно сказали, доктор Дю Морье. — Не допускали ли вы такую мысль, что кто-то мог манипулировать вашим сознанием, умышленно подталкивая к совершению преступления? — Я об этом не думал. Понятно, куда ведет эта мысль. Забавно. Неужели Беделия пытается подкинуть идею, что это Ганнибал заставил меня совершить убийство? Или же ведёт к мысли, что он сам убил, а подставил меня? Она ищет союзника в моём лице? Думает, что я смогу избавить её от Ганнибала? Напрасно. Если представится случай, то я с радостью помогу другу-каннибалу разделаться с ней. А в текущий момент мысль подыграть кажется очень привлекательной. Старательно изображаю растерянность, прежде чем посмотреть на неё и спросить: — Как вы думаете, кто мог бы такое сделать? — Какой-то очень близкий вам человек, человек, которому вы доверяете. Возможно, он старше вас и опытнее во многих вещах. Люди, которые умеют манипулировать разумом других, очень опасны, а также изобретательны и внимательны к деталям, поэтому практически невозможно вывести их на чистую воду, как и что-то доказать против них. Но обладая вашим умом, можно попробовать добиться справедливости. — Мои друзья на такое не способны. — Возможно, этот человек появился в вашей жизни совсем недавно, и вы не оцениваете, насколько сильно он влияет на ваши решения и поступки. — Недавно, говорите, — изображаю глубокую задумчивость, затем, озарение. — С некоторых пор в моей жизни появился один близкий человек. Вы наверняка его знаете. Его зовут Ганнибал Лектер. Конечно, мы не так давно познакомились, но сблизились довольно быстро. Но я ни разу не замечал, чтобы он пытался как-то влиять на мои решения. Как думаете, Ганнибал смог бы это сделать? Убить человека, а подставить меня? Как же мне нравится эта игра! Как далеко Беделия готова зайти? Да, я немного приврал — понятно же, что практически за каждым действием Ганнибала, за каждым словом стоит какая-то скрытая манипуляция. Но остаётся надежда, что у нас было много моментов, когда он был искренен, ведь он сам так говорил. — Если я правильно поняла ваши слова, вы не рассматриваете возможность, что именно вы убили агента Зеллера? — спрашивает Беделия, что-то разглядывая в раскрытой папке. Очевидно, что её план провалился, но мне хочется ещё немного поиздеваться. — Я уверен, что никто не внушал мне мыслей об убийстве, как и в том, что агента Зеллера убил кто-то другой, — говорю я совершенно спокойно, отмечая, как от этих слов кривятся губы собеседницы. — Вы не ответили. Что вы думаете о Ганнибале? Думаете, он способен на убийство? — Я не хотела бы делиться с вами своим личным мнением по этому вопросу. Это не относится к цели нашей беседы. — Потому что этот разговор не понравится доктору Лектеру? Если он о нём узнает, конечно. — Потому что я не обсуждаю моих пациентов с посторонними людьми, — говорит Беделия, никак не демонстрируя своё раздражение, но я буквально ощущаю исходящие от неё волны ненависти. — Мы с Ганнибалом довольно близки. Едва ли он считает меня посторонним. Но это вы и сами знаете, правда? — произношу самым доброжелательным тоном, на который вообще способен, и приправляю всё смущённой улыбкой. Возможно, я совершаю ошибку, но в конкретный момент очень хочется, чтобы меня она тоже боялась. Боялась так же, как боится смерти, как боится Ганнибала. В этом чувствуется какое-то единство, что-то общее с ним. — Извините, я неправильно выразилась. Я хотела сказать, что ни с кем не обсуждаю своих пациентов, — сообщает Беделия, сохраняя нейтральное выражение лица, но уже не выглядит такой расслабленной, как в начале нашего разговора. — Поговорим о вас? — Не вижу в этом смысла. — Можете объяснить, почему? — Что бы я ни сказал, вы всё равно напишите заключение, которое будет выгодно ФБР. Может быть, не будем зря тратить время? Она отказывается уходить, убеждая в своей непредвзятости. Много говорит о профессиональной этике, даже о презумпции невиновности. Ещё бы программу по защите омег сюда приплела! В итоге я сдаюсь. Не могу сказать, что беседа получается продуктивной, но каждый из нас выполняет свою роль, правда, я с меньшим рвением. Думаю, Беделия Дю Морье сюда больше не придёт. Остаётся только отделаться от доктора Чилтона в том случае, если он не выполнит мою просьбу. Хотя, если он заговорит о медикаментозном допросе, то я сам откажусь от идеи сотрудничать с ним. Страшно представить, что я могу наговорить в полубредовом состоянии. Не успела закрыться дверь за спиной доктора Дю Морье, — и я уже подумываю о том чтобы вздремнуть, — как появляется следующий посетитель. Я и позабыл, какое впечатление производит Фредерик Чилтон. Вроде бы внешне он выглядит неплохо, даже привлекательно, но есть в нём что-то такое… неприятное. Про таких людей говорят «с гнильцой». Кажется, Чилтон был рад нашей встрече — настолько у него был довольный и цветущий вид. — Рад познакомится с вами, мистер Грэм, — говорит доктор и присаживается на стул, закидывает ногу на ногу и устраивает переплетённые пальцы на колене. — Наслышан о вас. Не могу оторвать взгляд от его нелепого костюма в красную клетку. Нет, сам по себе костюм смотрится отлично, но вот в комплекте с доктором Чилтоном — неуместно, даже смешно. Если бы Ганнибал надел такую одежду, то выглядел бы стильно, немного эпатажно, но ни в коем случае неуместно или безвкусно. — Обо мне много говорят в научных кругах? — Говорят много, — улыбка Чилтона становится жутковатой, должно быть, он уже придумывает, каким способом залезть ко мне в мозги, — но ни у кого не было возможности изучить ваш уникальный мозг. Надеюсь, мы с вами сможем плодотворно сотрудничать, и тогда условия вашего заключения значительно улучшатся. Улавливаю слабый запах кофе, перца чили и корицы, исходящий от доктора. На мгновение у меня перехватывает дыхание, но не оттого, что мне неприятен этот запах, а от страха — до тех пор, пока я нахожусь в больнице, я зависим от этого альфы. Что если он что-то сделает со мной? До суда, конечно, никто не позволит себе лишнего, но вот потом, если я останусь в этой клинике под опекой доктора Чилтона, то он может сделать со мной всё, что угодно. Никто не станет лезть в дела закрытой клиники, даже ФБР, и никакая программа по защите омег меня не спасёт. Нужно выбраться отсюда, чего бы это ни стоило. — Я не хотел бы, чтобы кто-то лез ко мне в мозги, — говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Мы можем заключить сделку. Как вам такое предложение? — И в чём моя выгода? — Вы хотели пройти одну процедуру, — говорит Чилтон, лукаво улыбаясь, словно демон-искуситель. — Так вот, я готов пойти навстречу. — В обмен на что? — В обмен на тщательное исследование вашего мозга, конечно. Как только вы подпишете документы, я сразу же выполню вашу просьбу. Если вы останетесь в этой клинике по решению суда, то будете получать инъекции каждые полгода. — Исследование включает в себя использование медикаментов или гипноз? — Я имел в виду исследование всеми доступными способами. — Это мне не подходит. — Я вас не тороплю. Хорошенько подумайте, прежде чем принять окончательное решение. Подумайте, каково вам будет пережить неделю в обществе альфы за стеной. — Не вижу в этом проблемы. Альфа же будет за стенкой, а не в моей камере. Доктор Чилтон поднимается и подходит к решётке, а я вжимаюсь в стену. Есть в этих альфах что-то жуткое, первобытное, что заставляет всё внутри трепетать от страха. Сейчас я отчётливо понимаю, что это не тот Чилтон, которого я знал в прошлой жизни. Раньше я считал его слабым человеком, зацикленным на собственной внешности и желании прославиться, а теперь в нём чувствуется какая-то опасная сила и твёрдый характер. Конечно, ему далеко до Ганнибала, но в конкретной ситуации не стоит списывать его со счетов. — Да, за стенкой, — альфа едко улыбается, — но наши санитары порой забывают проверить, заперта ли дверь в камеру. А бывает и того хуже — возьмут да потеряют где-то связку ключей. — Вы не сможете ничего мне сделать! — я практически рычу от злости. Этот ублюдок всё-таки разозлил меня. — Не смогу ничего сделать до суда. А потом вас признают психически больным, уж я-то постараюсь. Угадайте, где вы окажетесь в итоге? Тогда никто о вас и не вспомнит. Так что подумайте хорошенько. Я в любом случае получу доступ к вашему мозгу, а может, и не только к мозгу. Это вопрос времени.