Ловля на мушку

      Какое-то время ничего не происходит. Ни один из нас не двигается, не пытается заговорить, кажется, даже время замерло, а снежинки за окном зависли, словно в невесомости. Это только ощущения — игра воображения. На самом деле, время невозможно остановить, как бы нам того ни хотелось, оно по-прежнему отмеряет свой ход равными отрезками, но не поворотом шестерёнок в сложном механизме, не движением стрелок, не падением песчинок в стеклянный сосуд, а нашими вдохами и выдохами, учащённым биением сердец, движением крови по венам и взмахами прозрачных ресниц.       Каждая клетка, каждый мускул моего тела находится в напряжении, ладони вмиг стали липкими, а кончики пальцев подрагивают. Как же тяжело терпеть эту пытку, пытку неизвестностью. Чёрт, ну почему ты ничего не делаешь? Разве не ты должен начать этот странный ритуал? Ты передумал?       — Прости, я немного волнуюсь, — вдруг произносит Ганнибал, и я не могу скрыть удивления. Неужели такой человек может испытывать что-то настолько банальное? Он устало прикрывает глаза, прежде чем продолжить:       — Для меня это впервые, и я хотел бы в полной мере насладиться ощущениями. Этот момент достоин занять одну из комнат в моём Дворце памяти. На самом деле, этот обычай давно устарел, и мало кто им пользуется, но мне хотелось бы прочувствовать это вместе с тобой, если позволишь. Успокойся и закрой глаза, если тебе так будет проще. Помни, у нас всего одна попытка.       — Почему только одна?       — Если омега отвергает альфу, то нет смысла пытаться сделать это снова. Ты должен прислушаться к себе, расслабиться и следовать своим инстинктам. Твоё тело лучше твоего разума знает правила этой игры — отпусти себя, доверься волчьим повадкам, и напряжение между нами развеется с помощью проверенного веками способа.       — Я не понимаю, в чём смысл? Зачем ты пытаешься усложнить и запутать наши отношения? Неужели недостаточно того, что я пришёл в твой дом? Я нуждаюсь в тебе, да и ты тоже — я чувствую этот магнетизм. Чувствую связь между нами. Неужели из-за какого-то дурацкого местного ритуала ты отвернёшься от меня? Пойми, я не хочу видеть тебя за решёткой, не хочу ловить тебя, а возможность потерять тебя просто медленно убивает. Знать, что ты жив где-то вне зоны досягаемости, там, где я не смогу дотянуться, прикоснуться, не смогу ощутить твой запах… Мне не подходит это. Я хочу видеть тебя, хочу быть рядом до тех пор, пока бьётся моё сердце. Весь этот мир… мы чужие здесь, понимаешь? Единственный смысл пребывания здесь — это возможность приблизиться к тебе. Не знаю, как тебе удалось сделать это со мной, но без тебя мне не нужен этот чужой мир. Я не хочу быть здесь, зная, что ты отвернулся от меня, зная, что ты обманываешь меня, играешь в свои игры. Не хочу быть пешкой в твоём замысле или телом для утоления похоти.       — Чего же ты хочешь, Уилл?       — Я не знаю… просто прекрати этот спектакль. Если ты задумал убить меня — сделай это. Ожидание невыносимо, нет сил строить форты и возводить укрепления… Мой картридж пуст — слов тоже не осталось. Выбор за тобой, и я с лёгким сердцем приму его, каким бы он ни был.       Чувствую подступающие слёзы, внутри что-то сжимается от осознания своей беспомощности, жалкости перед ним. Моя душа раскрыта, развернута, растянута зажимами, и лезвие скальпеля в его руке так близко, что плоть вот-вот начнёт расходиться, истончаться и кровоточить, оставляя глубокую болезненную рану, которую не под силу излечить даже времени.       Прикосновение тёплой ладони к моей щеке возвращает в реальность. Я ушёл так далеко… Надолго ли? Чьи это были мысли? Чьи эмоции терзают моё сердце? Невозможно разобрать эту смесь на составляющие. Нужен какой-то реактив или достаточно будет подогреть её?       — Уилл, сосредоточься на реальности, — произносит Ганнибал, поглаживая мою щёку кончиками пальцев. Они скользят по коже, щекочут чувствительное местечко за ухом, прикасаются к губам, чуть надавливая. Так тяжело удержаться от соблазна облизать эти пальцы или пустить в рот для того, чтобы ощутить вкус его кожи. Прикусить? Да. Было бы здорово насладиться вкусом его крови на языке. Она такая же сладкая, как и запах?       — Каким бы ни был исход ритуала, мы останемся вместе. Мы должны определиться со степенью нашей близости. Если мы не подходим друг другу в качестве пары, то сможем остаться друзьями. Полагаю, ты уже понял, что я не в силах пережить разделение с тобой, в той же мере, что и ты. На мой взгляд, смерть одного из нас — самый отвратительный и разрушительный способ разделения. Надеюсь, я смог развеять твои страхи, и теперь ты готов попробовать?       Открываю глаза и тону в тонких янтарно-алых ободьях, огибающих чёрные колодцы его зрачков. Линии, точки, зигзаги — словно орнамент на стенах древнеегипетского храма, который повествует о мифе, о чужой жизни, смысл которой мне не дано разгадать, не постичь, но одно лишь созерцание дарит волшебное прикосновение к тайне, трепетное чувство восторга, то забытое ощущение искренней детской радости от подарка под ёлкой ранним рождественским утром, когда боишься спугнуть эту атмосферу сказки громким смехом, возгласом радости или скрипом старых половиц под босыми ногами, а, лишь тихо ступая на цыпочках, подходишь ближе, чтобы прикоснуться кончиками пальцев к яркой коробке и шуршащему банту и почувствовать, что это не сон. Сейчас счастье на моей коже, на губах, в алых бликах, застывших в янтаре, в рисунке на радужке его глаз, и будь я проклят, если Ганнибал не мой альфа.       — Да, — произношу я на выдохе и закрываю глаза. Теперь мой единственный ориентир в этом мире — запах озона и ощущение тепла на коже, несмотря на то, что Ганнибал больше не прикасается к моему лицу.       Прикосновение кончика его носа к ямке между ключицами вызывает сладкий трепет, и где-то на периферии сознания я делаю заметку, что нужно поблагодарить подругу за пуловер с V-образным вырезом. Чужое дыхание обжигает кожу, а кончик носа скользит выше вдоль шеи к чувствительному местечку за ухом, и я инстинктивно склоняю голову к другому плечу. Тёплые губы прижимаются к коже, и я ощущаю, как они размыкаются, обнажая острые клыки, но Ганнибал, вопреки опасениям, не вонзает в мою плоть свои зубы, а прячет их за мягкими губами, которые собирают запах с моей кожи и, смыкаясь, прижимаются ближе. Влажное прикосновение языка завершает ту часть ритуала, которая отведена для альфы. Сладкое томление наполняет моё тело, и так хочется продолжения, что я готов умолять. Пусть он сделает так ещё раз: прижмётся губами, оближет или потрётся носом о мою кожу, да что угодно сделает, потому что, когда он отстраняется, кажется, словно от моего тела оторвали какой-то жизненно необходимый орган и бросили тело умирать, медленно истекая кровью.       — Миндаль, — задумчиво произносит Ганнибал, прикрыв глаза, — пожалуй, я ожидал нечто подобное…       Несмотря на душевные терзания, моя омежья сущность ликует — очевидно, что я понравился альфе, раз он поцеловал меня и лизнул. Теперь дело за мной. Самое время открыть глаза и сделать то, что требует обычай. Надеюсь, я правильно помню, что нужно всего лишь повторить действия альфы, а потом… Да чёрт его знает, что потом! Раньше у меня довольно хорошо получалось плыть по течению, может, и в этот раз следует поступить именно так — отдаться своим инстинктам и будь, что будет.       Ганнибал выглядит растерянным, а его взгляд просящий и ждущий, ищущий. Я с некоторым раздражением рассматриваю застёгнутую на все пуговицы рубашку и галстук с жаккардовым рисунком, которые скрывают от меня тёплую ароматную кожу, к которой так хочется прикоснуться.       Немного поразмыслив, и решив для себя, что сегодня я волен творить любую дичь и списать это впоследствии на действие препаратов, которые мне вколол чудо-доктор, ослабляю узел галстука на его шее, а затем и вовсе — снимаю его и отбрасываю в сторону. Хотел попасть на спинку кушетки, но промахнулся, а Ганнибал даже не удосужился проследить падение своего дорогущего шёлкового галстука на пол — куда сильнее его привлекали мои глаза. Уж не знаю, что он там увидел, но оторваться никак не мог.       В какой-то момент мне хочется просто потянуть за края ворота его рубашки и вырвать перламутровые пуговицы с корнем — они настолько мелкие и скользкие, а мои пальцы так сильно трясутся, что попытка их расстегнуть грозит стать для меня настоящим испытанием. Руки по-прежнему дрожат, но мне удаётся справиться с первой пуговицей.       Чуть выше ворота рубашки подрагивает кадык, когда я случайно касаюсь его. На долю секунды кажется, что Ганнибал потешается надо мной, сдерживая приступ смеха, но когда я поднимаю взгляд, то вижу всё то же выражение покорности и смирения на его лице, и мне это одуреть как нравится. Покорный доктор Лектер в моих руках, и клянусь, если бы я увидел его таким в нашем прежнем мире, то определенно трахнул бы его. Я бы истязал его тело долго и сладко — чтобы он захлёбывался слезами, чтобы умолял прикоснуться к его истекающему члену. Да, я бы перетянул ствол у самого основания этим самым шёлковым галстуком, и, насколько бы позволила моя выдержка, двигался бы внутри соблазнительного и покорного тела, оттягивая оргазм. А доктор Лектер бы скулил подо мной и шептал бессвязные слова… Подёрнутые дымкой, влажные глаза, искусанные губы, раскрытые и зацелованные… дрожащее тело в моих руках… Боже, и о чём я только думаю?       Покончив с пуговицами, которые, к слову сказать, не пострадали от моих действий, утыкаюсь носом в ямочку между ключицами, ощущая при этом своим подбородком колкие волоски на его груди. Кажется, что мои рецепторы трепещут от запаха Ганнибала. Насыщенный густой аромат его тела дурманит голову, но я не могу перестать жадно принюхиваться, лишь остатки разума заставляют меня прикусить язык, потому что до одури хочется вылизывать кожу и тереться о неё, чтобы оставить свой запах. Я рисую линию вверх по шее, вдоль напряжённой мышцы, носом, губами и языком, собирая привлекательный запах и терпкий, отдающий сладостью вкус. Как же мне это нравится: дурманящий озон и сладость на языке. В итоге я не выдерживаю и прикусываю мягкую, беззащитную мочку уха и зализываю, словно извиняясь.       Ганнибал склоняет голову к плечу, вытягивает соблазнительную длинную шею, и я, словно одержимый демонами, жадно облизываю кожу за ухом и, следуя инстинктам, трусь о его скулу щекой. Боже, я, наверное, спятил раз позволяю себе такое? Похоже, спятил не только я — Ганнибал прижимается к моей щеке, прикасается губами к коже и скользит по ней языком. Это самое странное, что мне приходилось испытывать, потому что это одуреть как приятно, и в этот момент в душе нет сомнений, нет страха и ощущения, что всё это недолговечно и хрупко, совсем не та эйфория, когда впервые целуешь понравившегося тебе человека. Нет сомнений, что этот альфа мой в той же мере, в которой я принадлежу ему — без остатка, я словно растворился в нём, и эту смесь невозможно разъединить.       Трудно поверить, что это случилось с нами. Неужели мы пара, те двое, что связаны между собой нерушимой связью, когда смерть одного влечёт за собой погибель другого? Меня накрывает, затапливает волна нежности, исходящая от Ганнибала. Это настолько сильное чувство, что тяжело сохранить жалкие остатки своей сущности под его натиском. Неужели серийный убийца способен испытывать подобное?       — Как это… — начинаю говорить я, но прикосновение чужих пальцев, а затем губ прерывает слова.       «Как это возможно?» — вот что я хотел спросить, хотел развить эту мысль, чтобы узнать, что у него на душе. Но невысказанный вопрос тонет в мягком поцелуе — в осторожном скольжении чужих губ по моим губам, которые, вопреки ничтожным сомнениям, раскрываются под напором чужой затапливающей нежности. Поцелуй очень сдержанный и деликатный. Ганнибал даже не пытается проникнуть в мой рот своим языком, мы просто ласкаем друг друга губами в стремлении познать чужой вкус и насладиться, насытиться им.       Ганнибал отстраняется, напоследок поцеловав меня в кончик носа, но меня такой поворот событий совершенно не устраивает. Я зарываюсь пальцами в его волосы на макушке и довольно грубо притягиваю его лицо ближе, изворачиваюсь и седлаю его бёдра, прежде чем прильнуть к раскрывшимся от удивления губам. Мне надоели эти детские игры и совершенно плевать, что он подумает обо мне. Прижимаясь к нему всем телом и даже полувозбуждённым членом к его животу, я облизываю его лицо от подбородка до кончика носа и отклоняюсь, чтобы получше рассмотреть его реакцию на мою грубость.       Расширенные зрачки затягивают меня в глубины тьмы. Красиво изогнутые губы кривятся в хищной усмешке и в следующее мгновение впиваются в мой рот. Ох, эти губы — идеальный инструмент для наслаждения: в меру мягкие и в меру упругие, сладкие, сочные… Боже, никогда бы не подумал, что поцелуй с мужчиной может стать для меня откровением, словно до этого мне не удосужилось испытать подобное с другими людьми, как если бы я был подростком, который тренировался на помидорах и вот сейчас пытается применить свой опыт на живом человеке. Надеюсь, у меня хорошо получается, ведь я стараюсь с куда большим рвением, чем в первый раз.       Поцелуй выходит очень влажным, я бы даже сказал, что мерзким, если бы наблюдал за ним со стороны, но в данный момент это настолько прекрасно и так ярко выражает наши чувства, что я прирезал бы любого, кто посмел бы утверждать, что это гадко выглядит.       Слышится влажное чмоканье и наше сбитое дыхание — Ганнибал вылизывает мой рот, пока я ласкаю и обсасываю его язык. Излишки смешанной слюны стекают по моему подбородку, и альфа, оторвавшись от истерзанных губ, слизывает её с таким порочным видом, что я снова впиваюсь в его рот и напарываюсь на клык. Наше безумие приобретает металлический вкус — и это так сладко, что я окончательно прощаюсь с остатками разума. Подгадав удачный момент, я прихватываю его язык зубами, и наша кровь смешивается — теперь Ганнибал с ещё большим энтузиазмом орудует внутри моего рта.       Как это часто бывает со мной, мой здравый смысл вдруг возвращается (да-да, тот самый, который «помахал мне ручкой»), и в голове возникает вполне здравая мысль: «Какого хрена ты творишь, Уилл?» Чужие губы замирают на моих губах, больше не чувствуя отклика на ласку, но по-прежнему прижимаются к моему рту.       Чувствую тяжёлое дыхание на своих губах, ощущаю, как мои пальцы стискивают волосы — должно быть, это больно, — а ещё руки, впивающиеся в мою задницу, и характерную выпуклость, упирающуюся в промежность.       Нет, это неправильно. Как я допустил? Почему позволил себе, позволил ему? Зная, кто он и кто я, я не должен был допустить нашему безумию зайти так далеко. Одно дело играть на чувствах альфы, который так похож на моего Ганнибала, и совершенно другое дело отдать своё тело ему — тому, кто был мне так нужен, кого я оплакивал долгое время. Нет, мы не можем оказаться в одной постели, потому что если это произойдёт, то ничего нельзя будет вернуть. Я стану таким же телом для приятного времяпрепровождения, как были Алана и Беделия… Сколько ещё было таких на его пути? Сколько тел, которые согревали его постель и забавляли его? Которые пребывали в неведении или дрожали от ужаса, от ожидания неминуемой смерти?       Выпутываю пальцы из его волос, вырвав в процессе несколько прядей, упираюсь в его плечи и отстраняюсь. Чужие руки по-прежнему крепко стискивают ягодицы.       — Отпусти, — произношу я. Боже, как жалко звучит мой голос — это больше походит на лепет обиженного ребёнка, чем на слова взрослого мужчины.       Он убирает руки, и я тут же вскакиваю с его бёдер и усаживаюсь на другой край кушетки. Не могу заставить себя встретиться с ним взглядом, поэтому просто прячу лицо в ладонях, ощущая, как пылают щёки и пульсируют зацелованные губы. Ни разу в жизни я не целовался с кем-то так отчаянно, что отключался разум. Всегда в процессе приходили разные мысли, о том, что надо бы погладить грудь, или опустить руки на задницу, или быть поосторожнее с волосами, или не напугать девушку слишком уж сильным энтузиазмом. Пару минут назад меня не беспокоили подобные вопросы, я просто уселся сверху и схватил его за волосы, а потом впился в его рот… И честно сказать, меня мало волновало, что думает Ганнибал по этому поводу: больно ли ему, неприятно ли, нравится ли ему то, что происходит, — я делал то, чего хотелось мне. Хорошо, не мне, а моей звериной части, у которой, похоже, напрочь отсутствуют такие понятия как здравый смысл или беспокойство о партнёре. Я понравился альфе? Отлично! Теперь можно ни в чём себе не отказывать!       Проблема в том, что передо мной не просто альфа, а Ганнибал, который также попал сюда из другого мира, из мира, где между нами не могло бы случиться чего-то подобного. Да, мы были близки и не могли окончательно разделиться, как бы я ни старался убедить себя в обратном. Надо же, я даже попытался создать семью. Мне нравились Молли и Уолтер, и я честно пробовал выбросить из жизни любую вещь, которая могла бы мне напомнить о Ганнибале. Боже, кого я пытаюсь обмануть? Разве я стал бы читать его письмо, если бы он был мне безразличен? Нет же, я дождался, пока наше скромное жилище погрузится во мрак, пока уснёт моя семья…       — О чём ты думаешь, Уилл? — произносит Ганнибал, и его тихий голос вырывает меня из воспоминаний. — Не пытайся анализировать то, что произошло и не произошло в прошлом и пару минут назад. Нам не дано узнать, что бы случилось, если бы мы пошли по другому пути. Там, на обрыве я хотел поцеловать тебя, но ты решил снова меня удивить. Я видел несколько возможностей, несколько дорог, по которым мы могли бы следовать, и среди них угадывалось несколько таких путей, когда мы могли бы стать более близки, чем друзья и чем заклятые враги. Победа над Драконом могла стать отправной точкой, тем откровением, которое позволило бы нам увидеть нечто особенное друг в друге, лучше понять, проникнуться, приблизиться и слиться. Мне показалось, что ты готов к этому.       — То есть, ты считаешь, что мы могли бы стать любовниками в том мире?       — Ты отрицаешь такую возможность?       — Это не вписывается в мою картину наших отношений.       — Поясни, почему?       Кажется, он насмехается надо мной, но когда я всё-таки решаюсь поднять взгляд, то вижу, что Ганнибал предельно серьёзен. Неужели он действительно не понимает?       — Послушай, — говорю я, накрывая ладонью его длинные пальцы, лежащие на бедре, — да, сейчас это возможно, но в прошлом мы не могли.       — Почему? — спрашивает Ганнибал с искренним удивлением в голосе.       — Разве ты мог бы представить нас в одной постели?       — Да, мог бы. Выбор был в твоих руках, как и теперь.       Кажется, мой мир переворачивается на сто восемьдесят градусов — север и юг поменялись местами, а я словно завис где-то в неопределённости. То есть, мы могли бы? Если бы я подал сигнал, то он… Меня не привлекали мужчины, я даже не задумывался о подобном, хотя если погрузиться в воспоминания, то можно найти подходящие моменты. Припоминаю, как вжимался в лестницу в этом самом кабинете, а он нависал надо мной, а ещё когда он… сколько же было таких моментов, когда мы были так близки к поцелую, а я не понимал этого? Ведь я мог поцеловать Ганнибала, но подобная мысль даже не посещала меня в те моменты. Кто бы мог подумать, что доктор Лектер интересуется не только женщинами?       — Ты ждал от меня первого шага? — наконец, спрашиваю я, усмирив внутренние сомнения.       — Я не интересовался мужчинами, хотя и допускал некоторые эксперименты. Но ты — совсем другое дело, и если бы ты как-то намекнул…       — Возможно, я хотел чего-то, — неопределённо взмахиваю рукой и прячу взгляд, потому что его глаза просто прожигают во мне дыры, — но не мог понять, чего именно хочу.       — Хотел быть ещё ближе? Хотел прикоснуться?       — Думал, что хотел избавиться от тебя, но не вышло. Ты вторгся в мой мир.       — В иллюзию о счастливой семье? Когда ты пытался быть как все?       — Да. Да. И в тот раз тоже.       — Только не говори, что у тебя получилось.       — У меня неплохо получалось до тех пор, пока ты не решил написать то письмо, а затем явился Джек Кроуфорд и…       — А ты не думал о том, что на самом деле ты ждал моего письма или визита Кроуфорда? Ты жаждал соприкоснуться со мной? И когда смог соприкоснуться, ты принарядился, Уилл. Хотел соответствовать моему вкусу? Показать различие между мной, вынужденным довольствоваться тюремной робой, и тобой в элегантной одежде?       — Я хотел, чтобы тебе было приятно на меня смотреть.       — Зачем? — шёпот больше походит на шипение.       — Не знаю. Возможно, я хотел понравится тебе.       — Нет, Уилл, ты хотел именно подчеркнуть разницу наших положений, показать, как ты наслаждаешься своей новой картонной жизнью, в то время как я лишился всего. Ты полагал, что будет справедливой местью подчеркнуть, что ты счастлив без меня, под боком у любящей жены с ребёнком, в венах которого нет и капли твоей крови. Беззаботное время в окружении стаи собак и с рыбалкой по выходным… Неплохая попытка, но был ли ты счастлив?       — К чему говорить об этом сейчас?       — Не пытайся уйти от ответа. Ты был счастлив, Уилл? Ты наслаждался этой фальшивой жизнью?       — Это не имеет ни малейшего значения! — зло отзываюсь я, непроизвольно стиснув чужие пальцы. Ганнибал хмурится от боли, но не пытается освободить руку из моего захвата. А я ослабляю хватку и слегка поглаживаю его пальцы.       — Нет, это очень важный вопрос, и если ты сможешь ответить на него, не кривя душой, то поймешь, зачем и почему я спрашиваю об этом. Или ты считаешь, что я не достоин искренности, не заслуживаю её?       Я понимаю, что это подлый приём с его стороны, но, тем не менее, чувствую свою вину, но не могу понять, в чём она заключается в конкретном случае. Сдаться ФБР — это был его выбор. Он с лёгкостью мог бы исчезнуть, но не стал уходить один. «Я буду там, где ты всегда сможешь меня найти». Бред. Очередная манипуляция. Он остался, потому что я сказал, что больше не стану его искать. Но я не уверен, что не стал бы.       Ладонь под моей кистью приходит в движение, и наши пальцы сцепляются в замок. Это происходит помимо моей воли — моё тело решило так, в то время как разум был занят никому ненужными терзаниями, копанием в прошлом, которое давно следует воспринимать как опыт, а не как образец для будущих поступков. Всё, что было там — мертво, покрыто слоем пепла. Не нужно ворошить. Пусть просто будет.       — Ты достоин всего, чего пожелаешь и всего, что я могу дать тебе, — произношу я, и Ганнибал поворачивает ко мне лицо. Кажется, он уже не надеялся получить ответ и раздумывал о том, как ещё можно подтолкнуть меня к откровению. — Я уверял себя, что счастлив, но нет, не был. Я, как обычно, плыл по течению, стараясь воссоздать образ счастливой семьи таким, каким видят его обычные люди, те, кого ты предпочитаешь не замечать до тех пор, пока они не заинтересуют тебя в качестве закуски. Да, в твоём понимании, моя жизнь была жалкой пародией на счастливую семью, но, знаешь, я чувствовал себя спокойно, расслабленно и пытался уверить себя, что это и есть счастье. И мне нравилась эта неспешная череда дней в окружении картонной семьи, как ты выразился, и стаи собак, с рыбалкой по выходным… Я не скучал по мёртвым телам и по чужим личинам в моём разуме, и пытался не думать о тебе…       — Но всё же думал?       Мои подрагивающие пальцы накрывает чужая ладонь, поглаживает и вдруг замирает, а я ощущаю, как по телу разливается тепло.       — Мне казалось, что частица тебя осталась со мной, что ты оставил её во мне для того, чтобы истязать мою душу, чтобы не позволить наслаждаться степенным течением жизни.       — Я хотел лишь показать, что близость с тобой для меня важнее свободы. Что касается моей частицы, то ты сам забрал её. Догадываешься, чего ты лишил меня, Уилл?       — Только не говори, что это было твоё сердце.       Я не могу сдержать усмешку, а Ганнибал тихо вздыхает.       — Да, ты забрал с собой моё разбитое сердце.       — Знаешь, я видел твоё «разбитое сердце» в Палатинской капелле. Эбигейл сказала, что ты оставил его там для нас.       — Эбигейл?       — Да, она была тогда со мной, не в физическом смысле, конечно.       — Ты тоскуешь по ней?       — Ты снова забрал её. Зачем?       — Уилл, я не убивал Эбигейл, это сделал её отец, — произносит он невинным тоном.       Моя рука непроизвольно дергается, прикрываю глаза и делаю глубокий вдох. Нужно успокоиться, усмирить гнев, но от сарказма удержаться куда сложнее.       — О да, и ты здесь совершенно не при чём? Ты всего лишь предупредил Хоббса о том, что на порог его дома вскоре явится кое-кто из ФБР. Тебе было любопытно узнать, как поступит Хоббс, имея в запасе достаточно времени для раздумий. Но любопытство — только вершина айсберга, не так ли, Ганнибал?       Я вовремя прикусываю язык, иначе разговор перескочил бы на тему, которую я не готов обсуждать сейчас. Ревность. Конечно же, отчасти Ганнибалом двигало именно это чувство — он не хотел делить меня с кем-то ещё.       — Не думаю, что в этом мире Уилл Грэм смог бы полюбить Эбигейл. А ты должен понимать, что это не та Эбигейл, к которой ты проникся симпатией в прошлом. Полагаю, ты осознаёшь, что теперь нам не нужна приёмная дочь.       Конечно, мне ясна причина, почему нам не нужна приёмная дочь, а ещё я мысленно благодарю Ганнибала за то, что он не стал развивать эту мысль, хотя и так ясно, что он мог бы сказать. Что-то вроде: «Если ты хочешь ребёнка, то я смогу это устроить» или «Зачем нам приёмная дочь, если мы можем родить своего ребёнка?» Да, он бы сказал это другими словами, завуалировано и деликатно, но смысл остался бы тем же. Я — омега, а он — альфа, пришедшие из другого мира, где мужчина не может иметь ребёнка от другого мужчины, но здесь… От одной лишь мысли об этом к горлу подступает тошнота.       Ганнибал внимательно наблюдает за мной, наверняка догадываясь, чем заняты мои мысли. Необходимо отвлечь его, перевести разговор подальше от опасной темы, хотя после ритуала обнюхивания идея разделить с ним постель уже не кажется такой уж ужасной.       — В случае с Хоббсом ты решился изменить ход событий из любопытства. Но почему, когда дело коснулось Уилла Грэма, ты выбрал проверенный путь — подставить меня? Тебе не было любопытно, что случится, если ты поступишь по-другому?       Ганнибал прячет взгляд за прозрачными ресницами и вздыхает, словно собирается признаться в чём-то постыдном.       — Мне очень хотелось почувствовать твой запах, — произносит он так тихо, что, кажется, я не слышу голоса, а читаю по губам или ощущаю его эмоции.       Серьёзно? Что за дурацкая причина?       Я открываю рот в стремлении разразиться гневной тирадой, высказать ему, что я думаю по этому поводу, но останавливаю себя, когда он подносит мою руку к своему лицу и целует запястье в том самом месте, где под сплетением мышц и сухожилий бьётся пульс.       — Прости, я не знал, что это ты, — шепчет Ганнибал, прикасаясь губами к тонкой коже, и я чувствую, как уходит раздражение.       Разве возможно упрекнуть его сейчас, когда он с такой нежностью целует мою руку? Ганнибал ведь думал, что имеет дело с Уиллом из нынешнего мира, и мне искренне хочется верить, что он не поступил бы так со мной.       — Надеюсь, это того стоило.       Ганнибал прикрывает глаза, а я подаюсь ближе и целую трепещущие веки, отнимаю руку и прикасаюсь к его губам своими — просто лёгкая ласка и никакого безумия, которое недавно захватило наши тела. Обнимаю моего альфу, устроив подбородок на его плече, и чувствую тёплые руки на спине, запах озона и хвои. Кажется, я тону, и на этот раз не получится выбраться, и вряд ли кто-то сможет меня спасти. Моя омежья сущность ликует, нежится в этой близости и подталкивает к более близкому контакту с альфой: забраться к нему на колени, повалить на кушетку и целовать эти красиво изогнутые губы до одурения, оставлять засосы на шее и царапать спину, раскрыться пред ним и впустить в своё тело. Нет, мы не можем. Не сейчас. Я размыкаю объятия и отодвигаюсь подальше от Ганнибала.       Отвожу взгляд. За окном всё ещё идёт снег, и ветер бросает снежинки в стекло. Ветви деревьев трепещут и изгибаются, рисуют причудливые тени на полу, на лице напротив…       Ганнибал открывает глаза и взглядом припечатывает меня к боковому валику кушетки. Хочется скрыться от этих глаз, бежать как можно дальше, не разбирая дороги, но я замер, словно маленький зверёк в свете фар приближающегося автомобиля.       — Ты очень напряжён, Уилл, — произносит он, натягивая на лицо маску взволнованности и трепетного участия, — немного вина?       — Мне бы чего покрепче.       — «L’Or De Jean Martell» тебя устроит?       — Если этот дивный напиток содержит в себе сорок градусов и выше, то да — устроит.       Ганнибал поднимается, обхватывает мою ладонь и увлекает за собой.       — Идём, Уилл.       — Куда?       — А где бы ты хотел оказаться?       «В твоей спальне», — шепчет моя омежья сущность, и я уже настолько вымотан его играми, что… Да гори оно всё…       — В твоей спальне. Ни разу там не был, и вот стало любопытно взглянуть.       — Спальня — неподходящее место для разговоров за выпивкой, — поучительным тоном заявляет Ганнибал, даже не обернувшись и не замедлив шаг.       Я непроизвольно закатываю глаза и подбираю подходящую шутку, но не успеваю блеснуть своим искромётным юмором (на любителя, если серьёзно).       — Тогда поднимайся, — он отпускает руку и легонько подталкивает меня к лестнице, — последняя дверь слева.       Чувствую себя вором в чужом доме, несмотря на то, что несколько часов назад, действительно проник сюда без разрешения хозяина. Кажется, суровый страж, охраняющий вход в покои Ганнибала, с подозрением взирает на незваного гостя из чёрных провалов шлема, но всё же не останавливает меня. У него острый меч в ножнах и неуязвимые доспехи, а я совершенно безоружен, растерян и подавлен…       Передо мной, слева от двери, широкая кровать с мягким изголовьем, обитым синим бархатом; белоснежные, накрахмаленные подушки, покрывало — графитовый цвет и синий. Нет, это цвет штормового моря и грозового неба. Панели из светлого дуба на стенах напоминают бока корабля, и мне кажется, что я оказался в лодке посреди бушующего океана, а сверху тёмные тучи, грозящие обрушиться дождём в любую минуту. Беснующаяся стихия, которой невозможно противостоять… Всем своим существом чувствую приближающийся шторм, и запах озона, витающий в этой комнате, лишь усиливает это ощущение.       Присаживаюсь на одно из кресел, расположенных у изножья кровати, и упираюсь локтями на стеклянную столешницу небольшого столика, прячу лицо в ладонях. Наконец, я нахожусь в конечной точке своего пути — это кульминация моего маршрута, триумфального шествия к Ганнибалу. И что дальше? Как мне быть теперь? Чего он ждёт от меня? Покорности? Смирения? Поддержки в безумных затеях? А я? Что нужно мне? Хочу, чтобы он был рядом, всегда был там, где я могу прикоснуться к нему, смогу видеть его и говорить с ним. Я готов уснуть в этой широкой постели с хрустящими простынями в его объятиях, лишь бы не потерять нашу связь. Вот только выпить бы немного для храбрости, потому что трезвым умом не получается понять, как мы дошли до этого.       Ганнибал вскоре появляется на пороге комнаты, ловко удерживая одной рукой серебряный поднос, на котором расположены два коньячных бокала, тарелка с тонко нарезанными ломтиками мяса и, должно быть, бутылка того самого «L’Or De Jean Martell». Словно опытный официант, он ловким движением руки опускает поднос на столик, затем вынимает пробку из бутылки, наполняет бокалы на четверть, протягивает мне один из них, и я с благодарностью принимаю его. Сразу же делаю большой глоток. Рот и горло обжигает, а рана на губе начинает пощипывать. Плевать, что это невежливо — мне жизненно необходимо немного выпить, иначе я просто сбегу.       Он зажигает светильники над столом, гасит верхний свет, который я включил, оказавшись здесь; и устраивается в кресле напротив. Лёгким движением кисти покачивает бокал из стороны в сторону, склоняется над ним, принюхивается, прикрывает глаза. Подмечаю, что на нём нет пиджака, а только рубашка с по-прежнему расстёгнутым воротом.       — Не перестаю наслаждаться букетом этого напитка. Сложный аромат, но оттого ещё более приятный. Какие ноты ты ощущаешь, Уилл?       Приходится принюхаться, хотя хочется просто выпить залпом и поскорее захмелеть, но, тем не менее, выполняю его просьбу — у меня нет никаких идей, чем бы мы могли заняться, находясь здесь. В спальне. Почему бы не обсудить безопасную тему? Склоняюсь над своим бокалом, и мои рецепторы просто взрываются от насыщенного, яркого аромата. Оттенки сплетаются в причудливую вязь, смешиваются между собой, словно разные по цвету и фактуре волокна, вплетённые в одну нить. И я, к моему удивлению, с лёгкостью распускаю эту нить на составляющие. Должно быть, в этом и есть прелесть дорогих напитков — ты можешь насладиться запахом, вкусом и текстурой, а затем обсудить с кем-то близким свои ощущения.       — Бергамот, апельсин, корица, ваниль, — перечисляю я и снова принюхиваюсь. — Ягоды? Имбирь?       Ганнибал улыбается.       — Молодец, Уилл, ты смог распознать практически все оттенки. Попробуй найти гвоздику и древесные ноты. Твой нос стал более чувствительным, чем в прошлом мире. А как бы ты описал мой запах?       Такой вопрос немного сбивает с толку.       — А разве ты не знаешь? — с искренним удивлением интересуюсь я.       — В этом мире мы чувствуем свой запах на других людях, но мне не довелось.       — Мог бы спросить у кого-нибудь…       — Я и спрашиваю. У тебя, Уилл, — произносит Ганнибал и делает небольшой глоток, наблюдая за мной из-под полуопущенных ресниц. — К сожалению, временная метка впитывает только основу аромата — главную ноту.       — Ты пахнешь озоном, кедровой смолой и медью, словно привкус крови на языке.       — И это всё? Разве ты не распознал четвёртую ноту?       Я в один глоток допиваю эксклюзивный напиток и отставляю пустой бокал на стол. Выходит слишком громко. Поднимаюсь и медленно приближаюсь к Ганнибалу, зависаю над его удивлённым лицом. Меня куда-то несёт, словно ветер наполняет паруса, а рулевой механизм заклинило. Пора бы дрейфующему Уиллу прибиться к берегу? Знать бы ещё, что это за берег… Песчаный пляж с пушистыми верхушками пальм или же холодные отвесные скалы, покрытые снегами?       — Могу попробовать сейчас, — произношу я и зачем-то облизываю губы. — До этого я не думал о запахе. В моей голове блуждали совсем другие мысли, и ты бы пришёл в ужас и выставил бы меня за дверь, если бы смог прочесть их.       — Ты не устаёшь удивлять меня, Уилл, — произносит Ганнибал и, с трудом оторвав взгляд от моих губ, и склоняет голову к плечу. — Попробуешь ещё раз? Мне очень любопытно узнать, почувствуешь ли ты. И, если ты не возражаешь, твои ужасающие идеи мы обсудим в любое удобное время, но не сегодня.       Я бы предпочёл никогда не озвучивать мысль, что я не против трахнуть Ганнибала, а в его присутствии — тем более.       Опираюсь ладонями о спинку кресла и медленно склоняюсь к уязвимой шее. Кожа обтягивает застывшие от напряжения мышцы, а под ними, совсем близко, бьётся пульс. Стоит лишь вонзить зубы поглубже, и ароматная кровь оросит мои губы, а затем наполнит рот сладостью с привкусом металла. Но я отмахиваюсь от этой мысли и прижимаюсь губами к тонкой коже за ухом и носом жадно втягиваю аромат — здесь запах ощущается насыщеннее. Знакомые оттенки и среди них новый, едва ощутимый — горький миндаль, о чём я спешу сообщить Ганнибалу:       — Цианид калия. Поздравляю, ты тоже ядовит, Ганнибал.       — В меньшей мере, чем ты. У тебя все оттенки ядовиты.       — Потому что ты скрываешь свою сущность, а я — нет, — говорю я и прохожусь языком по сладкой коже, прежде чем разорвать контакт. — Нет нужды скрывать, что мне противны все эти люди. Показные амбиции, ложь, театральные эффекты — меня это не пронимает. Я вижу лишь жалкие души, поступки, совершённые под влиянием самых примитивных инстинктов. Вижу мотив и итог. Конечно, бывают исключения, но так редко, что ценишь каждое из них, как самый чистый бриллиант.       — Если следовать этой логике, — он легонько целует мой подбородок, от чего я поспешно выпрямляюсь и теперь взираю на него сверху вниз. Нет не оттого, что это неприятно, а потому что я боюсь, что потеряю остатки разума, если он сделает так ещё раз. Между тем, Ганнибал продолжает свою мысль:       — То ты должен испытывать ко мне ещё большую неприязнь, чем к прочим. И твоя теория ошибочна в самом корне, если это не так. Ты пришёл ко мне, невзирая на моё влияние на тебя и то, к чему я подтолкнул других людей. Ты знаешь, что я совершил, знаешь мои мотивы и мои методы. Знаешь, каким я могу быть, потому что видишь моё истинное лицо, помнишь, что я сделал с тобой и что намеревался совершить. Так почему ты здесь?       — Тебя нельзя оценивать по тем же критериям, по которым я сужу о других людях, ты вне категорий и вне правил, ты другой. Не могу понять, как так вышло, но те принципы, с помощью которых я разделяю окружающих людей, к тебе неприменимы. Коллегия психиатров назвала бы тебя социопатом, зная то, что знаю я, но нет… возможно, отчасти… Социопат не смог бы так блестяще влиться в социум и одурачить таких опытных специалистов, как Алана и Джек Кроуфорд. Ты представляешь собой нечто непостижимое моему разуму, что-то невообразимо прекрасное, несмотря на твои поступки. Да, я могу отбросить то, что ты совершил, закрыть глаза на то, что ты намереваешься сделать, и не думать о том, что придёт тебе на ум в будущем. Ты так устроен, Ганнибал, а я устроен иначе, но я принимаю тебя, каким бы ты ни был, я вижу в тебе то, что не могут рассмотреть другие — вот что по-настоящему ценно.       Он впивается в меня своими невозможными глазами, а я не могу отвести взгляд — словно примагничен чёрными колодцами зрачков. Страшно пошевелиться, кажется, что если я уберу руку с его щеки, то он меня прикончит. Совсем не помню, как она там оказалась.       — Уилл, почему теперь ты меня боишься?       — Потому что я не таюсь перед тобой, раскрыл свою душу, а ты ведёшь себя, как на одном из сеансов с любопытным пациентом — препарируешь мой мозг, разделяешь его на тонкие пластины и рассматриваешь под микроскопом!       Я усаживаюсь на кресло и наполняю свой бокал наполовину, в то время как Ганнибал, кажется, отрешился от реального мира — просто ушёл в свой Дворец памяти, содержащий в себе куда более интересные события, чем то, что происходит сейчас. Я чувствую смятение и ярость. Если он ничего не скажет до тех пор, пока не опустеет мой бокал, то я просто уйду из этого дома и больше никогда, ни под каким предлогом не вернусь сюда. Я практически признался в любви, наговорил столько всего, на что не решился бы в прошлом мире, а он просто слушал, задавал наводящие вопросы и потешался.       Коньяк обжигает горло и тёплым комом ощущается в желудке. Моё время истекает с каждым глотком, с каждым движением его век — медленным, степенным, словно Ганнибала совсем не занимают мои терзания, а куда больше интересуют новые игры, в которые он мог бы втянуть глупого омегу. Множество нитей, ведущих из этой точки, и они множатся, разделяются, иногда сливаются. И я буквально вижу, как Ганнибал своими длинными пальцами перебирает эти нити, трогает то одну, то другую, некоторые отсекает, другие натягивает, завязывает узлы и делает петли — словно паук в центре паутины.       Невыносимо находиться здесь. В бокале осталось на пару глотков. Ну вот, теперь на один.       — Послушай, Уилл, — наконец говорит Ганнибал, и кажется, что мне мерещится его голос. — Тогда, на обрыве…       — Не смей говорить со мной о прошлом! — не сдерживаюсь я. Видимо, я уже захмелел — не лучшая идея пить на голодный желудок. — Достаточно на сегодня! Не сейчас! Мы можем говорить о прошлом часами, но сейчас мне нужно нечто другое!       — Чего же ты хочешь? — спрашивает он с явным раздражением в голосе. Конечно, доктор Лектер оскорблён, что его продуманную речь прервали самым грубым образом.       Его вопрос заставляет меня задуматься. И правда, чего я жду от него? Почему злюсь? Проще всего списать злость на действие алкоголя, но мизерная здравая часть моего мозга уверяет, что дело в чём-то другом. В чём же? Нет, сейчас я не могу мыслить трезво, меня буквально колотит от напряжения и бушующих эмоций, сдерживать которые становится всё сложнее с каждой секундой, проведённой здесь.       — Всё, что происходит сейчас, берёт свои истоки в прошлом, — говорит Ганнибал тем самым тоном, которым привык говорить с пациентами, что злит меня ещё сильнее. — И я не вижу возможности объяснить тебе свои чувства, не опираясь на нашу историю. Будь терпеливее, Уилл, и тогда ты сможешь понять то, что пытаюсь донести.       — С меня достаточно этого дерьма! На сегодня, достаточно, — я вскакиваю с места и стремительно направляюсь к двери. Прочь, прочь отсюда, иначе мой мозг просто взорвётся.       Я успеваю пройти пару шагов до того, как врезаюсь в Ганнибала. Его пальцы довольно грубо стискивают предплечья — наверняка останутся следы. А я бестолково дёргаюсь в чужой хватке, тщетно пытаясь освободиться. Когда становится ясно, что вырваться не удастся, я поднимаю глаза, и меня словно ошпаривает кипятком от этого взгляда — сколько же ярости плещется в его глазах. О, я прекрасно знаю, что это значит и что может случиться после. Сейчас он достанет нож из кармана и… Или сегодня он сделает нечто другое, но, наверняка, что-то болезненное и несовместимое с жизнью. Плевать. Я был готов к смерти, когда пришёл в этот дом, поэтому перестаю дёргаться, а лишь наблюдаю, как в потемневших от гнева глазах вспыхивают и гаснут алые искры. Возможно, это последнее, что я вижу. Красиво.       Ганнибал резко встряхивает моё тело, и я фокусирую взгляд на его лице.       — Ответь, чего ты хочешь? — произносит он хлёстко, и я вздрагиваю словно от пощёчины.       — Я не знаю. Просто прекрати всё это, — шепчу я, чувствуя подступающие слёзы.       Тело сотрясается от крупной дрожи, и я ощущаю такое неуместное и неудобное, постыдное возбуждение в паху. Это всё проклятый запах озона виноват, и алкоголь на голодный желудок, и моя похотливая омежья природа. Только бы он не заметил, только бы убрал руки, отошёл подальше и позволил мне уйти, потому что в этом доме невозможно нормально дышать. Яд проникает в лёгкие с каждым вздохом, отравляет тело. Я теряю себя.       — Как скажешь, — говорит Ганнибал и вдруг целует меня.       На этот раз он не церемонится и не осторожничает. Время заигрываний и взглядов из-под ресниц закончилось — теперь инициативу захватила альфья сущность, а я даже не подозревал о том, что Ганнибал, так же, как и я, подвержен влиянию волчьих инстинктов. Должно быть, всё это время мой запах действовал на него так же, как и озон — на меня.       Пальцы надавливают на подбородок, заставляя разомкнуть зубы, и чужой язык бесцеремонно врывается в мой рот.       Некоторое время я нахожусь в ступоре и просто позволяю Ганнибалу целовать себя и ласкать спину руками, которые успели забраться под одежду. Затем он просто подцепляет пуловер за край и быстрым движением оголяет моё тело.       — Уилл, просто закрой глаза и представь себя на берегу ручья…       Меня словно током прошивает от кончиков пальцев на ногах и до макушки от этих слов. Никогда бы не подумал, что он может говорить так — его голос отравлен похотью, безумной страстью.       — Сеанс психотерапии отменяется, доктор Лектер.       Я выдёргиваю полы его рубашки из брюк и одновременно впиваюсь в его рот. Теперь целоваться куда приятнее, хотя наш поцелуй больше походит на то, что мы пытаемся сожрать друг друга, чем на ласку.       Теперь душевные терзания уходят на задний план, я передал штурвал своей лодки омежьей сущности — и пусть она ведёт нас к новым горизонтам или же к погибели в морской пучине. Да, дрейфующего Уилла больше не существует, хотя и боязно круто менять привычную жизнь, но невозможно больше оттягивать момент выбора. Плыть по течению? Нет, я хочу бороться за то, что в прошлой жизни виделось в другом свете, за то, что я вижу теперь так ярко, что хочется прикрыть глаза. Любовь? Да, пожалуй, я назову это чувство именно любовью, даже если она и погубит меня в итоге — то я не стану жалеть.       Пуговицы с треском отрываются от ткани и звонко рассыпаются по полу, а я изгибаюсь, не отрываясь от чужих сладких губ, и пытаюсь снять с Ганнибала рубашку. Конечно же, ничего не выходит из-за чёртовых застёгнутых манжетов. Я раздражённо дёргаю за рукава и чуть ли не рычу от досады.       К нашему общему сожалению, приходиться разъединиться.       — Как ты смотришь на то, если мы разденемся, прежде чем продолжить? Боюсь представить, что случится с моими брюками, если ты продолжишь с таким же рвением освобождать меня от одежды, — говорит Ганнибал, и я не могу сдержать улыбку. — Не стесняйся, я уже видел твоё тело.       — А вот я твоё не видел.       — Тебе любопытно?       Он ослабляет манжеты и отбрасывает рубашку на софу в изножье кровати, в то время как я пытаюсь освободиться от брюк. Вскоре я полностью обнажён, даже боксеры снял. Остаётся только наблюдать за тем, как мой будущий любовник возится с пряжкой ремня, затем медленно вынимает его из петель на брюках. Кажется, Ганнибал совершенно спокоен, но выпуклость в районе паха наводит на другие мысли. Теперь мне не так стыдно, что я тоже возбуждён, словно подросток, от одного лишь поцелуя.       Полусидя устраиваюсь на кровати и жадно наблюдаю за представлением — альфа устраивает брюки на спинке кресла, а его аппетитную задницу обтягивает тонкая ткань. Мой член заинтересованно дёргается от этого вида. Серьёзно? Похоже, мысль трахнуть Ганнибала вскоре обещает стать навязчивой идеей. В прошлом мире я мог бы это сделать, жаль, что здесь такому не бывать…       Ганнибал уже избавился от нижнего белья и приближается к постели, замирает. А я без смущения рассматриваю его тело. Вынужден признать, что одежда хорошо скрывает телосложение поджарого хищника: подтянутые мышцы, рельефные, налитые силой, разве что животик чуть выступает. Наверняка, он мягкий на ощупь, и так хочется помять его. То, что находится ниже, вызывает некоторое волнение. Неужели он сможет протиснуться в меня? Ох, это будет очень больно.       — Не волнуйся, Уилл, он в тебя поместится, ведь ты омега, и для твоего тела естественно принять своего альфу, а я постараюсь сделать проникновение комфортным.       Мои скулы горят от смущения. Ну как можно говорить об этом с таким видом? Словно я на приёме у дантиста, а тот пытается объяснить мне суть процедуры, чтобы я не стал дёргаться в неподходящий момент.       — Просто заткнись и иди сюда.       — Это было грубо, — говорит он, изображая напускную серьёзность, и опускается сверху. — Не боишься, что я тебя накажу?       — Ты полагаешь, что сейчас удачное время для поучительных разговоров? — выдыхаю я прямо в его губы. — Может быть, найдёшь занятие поинтереснее?       Мы снова целуемся, а его полувозбуждённый член прикасается к моему. Это ощущение не вызывает отторжения или же брезгливости, разве что хочется чем-то смазать, потому что чуть влажная кожа затрудняет скольжение. Пока Ганнибал выцеловывает узоры на моей шее, я подношу руку ко рту и щедро облизываю её, затем охватываю наши члены и размазываю слюну. Так намного приятнее. Кажется, Ганнибалу тоже нравится то, как я ласкаю нас, что он подтверждает смачным засосом у ключицы.       — Ганнибал, — зову я, и он отрывается от терзания моей шеи. Ох, эти глаза… — Иди сюда. Поцелуй меня.       Чувствую его улыбку на моих губах, влажное прикосновение неспешное и трепетное.       — Мой Уилл…       Я вовлекаю его в новый долгий поцелуй, кажется, что мы перекатываем нежность на языках, щедро делимся ей друг с другом. Чувствую лёгкую горечь — снова о прошлом. Почему мы не сделали этого раньше? Теперь я осознаю, что напряжение между нами, притяжение и даже желание причинить боль, отчасти вытекало из невозможности близкого физического контакта. Если бы мы смогли понять, смогли бы переступить барьер, возведённый воспитанием и общественными устоями, то наши жизни сложились бы по-другому — переплелись бы и слились в одну, в жизнь, где нет терзаний о том, чего не можешь постичь разумом, а лишь беспокойство и забота о любимом человеке. Да, мы были бы любящей семьёй, а Эбигейл стала бы нашей дочерью… Неужели я разрушил это будущее своими руками? Я был слеп, видел в Ганнибале лишь тьму, но всё равно не мог противостоять её притяжению.       Его руки путаются в моих волосах, а губы покрывают лицо лёгкими поцелуями, и я ловлю эти прикосновения своими губами и языком, оставляя поцелуи там, куда могу дотянуться. А мои ладони по-прежнему поглаживают наши трущиеся друг о друга члены, которые заметно затвердели, а я уже прилично подтекаю и, к тому же, чувствую, как влага сочится и из ануса. Неужели течка? Нет, течка проявляет себя по-другому.       Словно прочитав мои мысли, Ганнибал отнимает одну руку от моего лица, ведёт вдоль моего тела и прикасается к промежности. Пальцы легонько надавливают на напряженное отверстие и начинают массировать, размазывая слизь. Эти деликатные прикосновения побуждают меня развести колени и целоваться с большим рвением. Никогда бы не подумал, что так приятно, когда к тебе прикасаются там.       Он вдруг отрывается от моих губ и подносит к своему лицу руку, вымазанную той самой слизью. Он принюхивается и слизывает прозрачные капли, слишком уж напоминающие сперму по цвету и консистенции. Это нормально, что он с таким довольным видом поглощает то, что только что вытекло из моей задницы?       — Ты спятил, Ганнибал?       — Какой же ты сладкий, — шепчет он и снова целует меня, теми же губами, которые только что… Да и плевать, мне нравится целоваться с ним. Просто отвечаю на ласку, ощущая на его губах приторную сладость. Неужели это мой вкус?       Проникновение в тело сразу двух пальцев не вызывает ни малейшего дискомфорта, словно моя задница только этого и ждала. Я поглаживаю спину моего альфы одной рукой, спуская её всё ниже. Всё-таки это того стоило — пальцы непроизвольно сжимаются на округлой ягодице, покрытой мягкой шёлковой кожей. На ощупь она ещё более соблазнительная, чем на вид. А вдруг, он позволит мне? Нет, не думай об этом.       — Тебе не больно? — спрашивает Ганнибал и прикусывает мочку уха.       Боже, мне так приятно всё, что он делает, что даже не могу сообразить, о чём он говорит. О пальцах или же о том, что укусил меня.       — А должно быть?       — В тебе четыре пальца и если тебе не больно, то я мог бы… — шепчет он, целуя чувствительное местечко за ухом. И это так приятно, что я готов позволить ему всё, что угодно, лишь бы он не прекращал.       — Ты позволишь мне?       — Да, всё, что угодно, — отвечаю я, — только поцелуй меня, пожалуйста.       Мы целуемся очень долго и сладко, так что после я не могу перевести дыхание, буквально задыхаюсь от недостатка воздуха и от избытка ощущений. Никогда прежде я не чувствовал себя так во время секса.       Ганнибал вынимает пальцы и осторожно переворачивает меня на живот, и моё тело прекрасно знает, как поступить в этой ситуации. И как же хочется ощутить в себе что-то более длинное, чем пальцы, то, что сможет прикоснуться к зудящей точке, скрытой глубоко внутри. Прячу лицо в ладонях и приподнимаю таз, разведя колени.       Чувствую напряжённую плоть между ягодиц и губы, ласкающие старый шрам на холке. Поцелуи смещаются ниже — между лопаток и вдоль позвоночника. Моё тело дрожит от удовольствия, доверчиво раскрываясь перед альфой. Пальцы впиваются в ягодицы и разводят их, обнажая истекающее соками отверстие. Влажное прикосновение чужого языка заставляет сжаться и завалиться на бок — это уже слишком для меня.       — В чём дело, Уилл? Тебе неприятно?       — Послушай, давай обойдёмся без этого.       — В другой раз?       — Может быть, — выдыхаю я и снова поднимаюсь, — а сейчас просто войди в меня.       — Я уверен, что ты сказал «всё, что угодно». Ты слукавил?       Говоря это, Ганнибал прижимается головкой члена к влажному отверстию.       Любопытно, думает ли он о том, что я не стал удалять там волосы? Наверняка же, всё тщательно рассмотрел. Судя по тому, как тяжело он дышит — ему плевать (как и мне), и он с трудом сдерживается от того, чтобы войти сразу на всю длину. Ох, я бы не стал церемониться на его месте. Если бы сейчас передо мной была его мягкая задница, я бы засадил ему по самые яйца и не стал бы ждать, пока он привыкнет, и начал бы двигаться… Даже если бы он зашипел или вскрикнул от боли, едва ли бы это меня остановило. Да пусть хоть в голос орёт! Ох, что-то мои мысли плывут совсем не в том направлении, ведь сейчас именно я уязвим: я — тот, кого собрались трахнуть.       — Ты слукавил, Уилл? — слышится у самого уха шёпот, смешанный с тяжёлым дыханием, в то время как его член слегка надавливает на непроизвольно сжавшиеся мышцы.       — Я не думал, что тебе взбредёт в голову такое…       — Это совершенно нормально…       — Слушай, давай об этом потом поговорим! Просто трахни меня, наконец! — шиплю я, потому что ожидание (предвкушение?) просто убивает. — Мне кажется, твой член, который упирается в мою задницу, со мной солидарен!       — Когда-нибудь я отучу тебя от грязных словечек, — произносит Ганнибал и чуть подаётся вперёд.       Я снова шиплю, потому что… Чёрт, это больно! Кажется, в тебя засовывают что-то колючее и непомерно огромное. Чувствую, как до предела растягивается кожа, как сопротивляются мышцы чужому вторжению. Надеюсь, он не порвёт меня.       — Твою, мать, Ганнибал! Ты решил меня убить?!       Он замирает и целует спину между лопаток, а длинные пальцы ласкают мой член, который, как ни странно, всё ещё твёрд. И это так приятно — то ощущение, как смешиваются боль и удовольствие, заставляет меня уронить голову на скрещенные руки и тихо постанывать.       — Тише. Я же говорил, что буду осторожен, — произносит он между поцелуями, — постарайся немного расслабиться, скоро станет легче.       Каждое движение вглубь отдаётся болью, но мой партнёр легко сглаживает её губами, медленно скользящими по спине, и умелыми движениями руки, тёплым дыханием, оседающим на коже, тихим шёпотом. Слов не разобрать, но интонации, тембр, шуршащие и урчащие звуки успокаивают, заставляя меня довериться и плыть в облаке привлекательного запаха, который полностью окутал мои тело и разум. Хочется воскликнуть: «Прекрати! Что же ты делаешь?!» и «Прошу, не останавливайся… Сделай так ещё раз…».       Короткими рывками, сантиметр за сантиметром альфа врывается в моё тело — это долгий и тяжёлый путь, как для него, так и для меня. Он тоже вздрагивает, замирает и шепчет: «Тише… Тише… Расслабься, прошу тебя. Мне тоже больно». И я честно стараюсь, но то, что он делает со мной, настолько болезненно, что тело, вопреки моему желанию, противится, стараясь избежать боли — сжать сильнее чужой член, чтобы тот не смог проникнуть глубже. Терплю, кусая губы, комкаю пальцами накрахмаленные простыни, чувствую, как слёзы скользят по носу и впитываются в подушку. Только бы он не узнал, только бы не увидел — не хочу, чтобы он понял, насколько я жалок.       — Дыши, Уилл… не задерживай дыхание.       Вдруг, чужая плоть в очередном толчке задевает чувствительное, вечно зудящее место внутри. Сладкая волна проходит по телу, и я словно оживаю, резко перескочив от боли к наслаждению, подаюсь назад и чувствую, что Ганнибал вошёл до конца.       Он замирает. Его лоб, покрытый испариной, соприкасается с моей совершенно мокрой спиной. Слипшиеся пряди волос и тяжёлое дыхание щекочут кожу. Волна удовольствия медленно сходит на нет, остаётся лишь ощущение болезненного растяжения и дискомфорта от постороннего предмета внутри.       — Прости, Уилл, я не могу сдерживаться, — шепчет он и медленно подаётся назад, а головка его члена снова задевает то самое место. Не могу сдержать стон. Кажется, кожу пронзает тысяча иголок, а в голове — искрящиеся пузырьки шампанского.       — Больно?       — Нет… нет… — буквально скулю я, и сам нанизываюсь на чужой член, — ещё, сделай так ещё…       — Мы нашли твою точку удовольствия? — лукаво спрашивает Ганнибал и снова скользит наружу, от чего я не могу сдержать голоса. — Наши тела отлично подходят друг другу, не думаешь?       — Просто заткнись! — шиплю я и снова подаюсь назад и прикрываю глаза от удовольствия. — Двигайся! Ты альфа или нет? Иначе я сам тебя сейчас трахну!       — С твоим грязным языком нужно что-то делать…       Видимо, он решает сделать что-то с «моим грязным языком» позже, потому что после этих слов он срывается на быстрый темп, а я лишь успеваю ловить волны удовольствия, прокатывающиеся по телу, одна за одной. Мой мозг отключается, и всё, что я могу — лишь стонать и нанизываться на альфий член. И это так классно, что мне совсем не хочется, чтобы это безумие прекращалось.       Наши стоны и смешанный запах заполняют спальню. Мокрые шлепки одного разгорячённого тела о другое, тяжёлое дыхание звучат как музыка — словно позабытый мотив, шаманский трансовый танец, сопровождающийся звуками барабана и многоголосным пением. Именно так я ощущаю наше единение. Это так естественно, но вместе с тем пугающе, непостижимо моему разуму. Но не сбежать, не разъединиться…       Вдруг, кое-что меняется. Моё тело отказывается выпускать чужой член и словно прихватывает его. Ганнибал медленно подаётся вперед и не встречает отторжения, но когда пытается выскользнуть — то, словно попадает в капкан. Мышцы сжимаются, и альфа дёргается от неприятного ощущения, а мне кажется, что моё нутро пытаются вывернуть наружу.       — Уилл, что ты делаешь? — рычит он.       — Я не знаю, почему это происходит!       — Попытайся расслабиться, хорошо?       — Да, — отвечаю я, хотя не чувствую, что напряжен, даже наоборот я расслаблен и мне очень хорошо и приятно, но хочется чего-то большего от нашего секса, только я не понимаю, чего.       Ганнибал резким движением проникает в меня на всю длину, а вот выбраться обратно у него не получается, но, кажется его это мало волнует, он приникает губами к моей спине и скользит выше, а я чувствую, как увеличивается основание его члена внутри меня. Растяжение на грани боли смешивается со сладким возбуждением от прикосновения головки члена к особенной точке.       Острые зубы с лёгкостью вспарывают кожу и смыкаются вокруг позвонка. Это чертовски больно, словно кожу и кости пронзили раскалёнными спицами. Пропадает зрение, слух и осязание, остаётся только боль и иррациональное чувство блаженства, которое быстро разрастается, сметая всё на своём пути — как вода заполняет пустой сосуд и выплёскивается через край. Тело бьётся в агонии от сильнейшего оргазма, кажется, я кричу.       В следующую секунду не остаётся ничего, кроме белого шума, пустоты. Моя заполненная до краёв чаша опрокинулась. Все сомнения, все мысли, терзавшие меня на протяжении нескольких месяцев, пропадают, как и теряется осознание окружающего мира. Меня больше нет: от тела осталась пустая, выпотрошенная оболочка, и разум кристально чист, нет ощущения пространства и времени. Всё уходит: напряжение, которым я жил в последнее время, злость на Ганнибала, отвращение к омежьей сущности. Словно в моём теле образовалась глубокая рана, через которую всё, чем я жил долгие годы, выплеснулось наружу. Осталась лишь пустота. Что я теперь такое? Меня больше нет. Я умер? Когда я уже смиряюсь с этим безнадёжным состоянием, пустота начинает постепенно заполняться — медленно, капля за каплей. Сначала привкус крови расцветает на языке, затем аромат озона и хвои проникает в лёгкие — невозможно надышаться. Жадно глотаю воздух, словно до этого долгие годы я дышал отравленной, разреженной смесью кислорода и ядовитых паров.       Вижу очертания окна слева от кровати. Сухая ветка тихо скребёт по стеклу. Рассеянный свет фонаря тусклым прямоугольником ложится на персидский ковёр, застилающий паркет. Затейливый узор на полу словно оживает, движется подобно клубку змей, которые стремятся поглотить друг друга. Борьба или же слияние? Что я вижу перед собой?       С тихим урчанием, которое вибрацией отдаётся в грудной клетке, Ганнибал медленно вылизывает место укуса. Тёплый язык скользит по коже, а внутри меня пульсирует чужая плоть — мы всё еще соединены. Почему он не вытаскивает свой член? Пытаюсь отодвинуться, но ничего не выходит: моё тело не хочет отпускать альфу.       — Тише. Всё в порядке. Нужно ещё немного подождать, — шепчет он, потираясь носом о мою шею. Это необычно, странно, до одурения приятно. Я поворачиваю голову и не успеваю ни о чём попросить — он сам целует меня. В таком положении неудобно целоваться, но мы стараемся. Чувствую вкус крови на его губах, на языке. Все мысли улетучиваются, хочется только проникнуть глубже в его рот и тщательно всё вылизать там, чем я увлечённо и занимаюсь некоторое время.       На слабую попытку вывернуться из стальных объятий Ганнибал отвечает коротким звучным рыком. Хватка усиливается. Он возвращается к вылизыванию моей раны. Язык нежный и ласковый, под его напором приходится сдаться.       — Долго мы уже так? — спустя пару минут спрашиваю я.       — Ты был без сознания минут двадцать, может, полчаса, — урчащим голосом произносит Ганнибал и подаётся вперёд, от чего его член скользит внутри, задевая особенно чувствительную точку. Жалобный скулящий возглас вырывается из моего горла.       Мышцы сильнее стискивают альфий член, от чего сладкий импульс вновь прокатывается по телу. Слышу тяжёлое дыхание за спиной.       — Это нормально?       — Сцепка при первой близости — очень редкое явление, я изучал этот вопрос. Мне очень повезло, что мой омега так сильно любит меня, — поясняет Ганнибал с нескрываемой гордостью.       — Что? Нет! — восклицаю и непроизвольно дёргаюсь, от чего мой анус отзывается тянущей болью. Конечно, я испытываю любовь к нему, но разве возможно признаться в этом сейчас? Я хочу, чтобы он был тем, кто первым произнесёт эти слова.       Ганнибал придвигается ближе и обхватывает моё тело ещё и ногами — чтобы не пытался сбежать.       — Тебе тоже очень повезло.       Повезло? Как же! Этот гад от скромности точно не помрёт! Меня, как оказалось, не трахнули, мне оказали великую честь! Ну, надо же, просто уму непостижимо!       — Я должен гордиться тем, что попал в твою постель? — практически рычу от раздражения.       — Нет, — спокойно отзывается он, обдавая горячим дыханием мою шею, от чего вниз по позвоночнику бегут толпы мурашек и следуют вниз до самых ступней, заставляя кончики пальцев поджиматься. — Я говорил о другом. Ты получил метку. Альфы очень серьёзно относятся к таким вещам. Одно дело получить удовольствие, но метка — совсем другое. Теперь ты можешь ощутить подтверждение нашей связи. Разве ты не должен быть доволен?       Доволен? Он издевается? Просто слов нет! Что всё это значит? Почему я потерял сознание и что за препарат он вколол мне? Кажется, что что-то здесь нечисто.       — Почему я вырубился?       — Метка — это большой стресс для организма, и телу требуется некоторое время, чтобы перестроиться, чтобы понять, что теперь оно принадлежит другому.       — Хорошо, спрошу по-другому. Что за дрянь ты мне вколол?       — Думаешь, я стал бы пичкать тебя возбуждающими препаратами? — обиженным тоном интересуется Ганнибал. — Не думал, что ты такого низкого мнения о моих моральных качествах.       — Только не говори, что это был физраствор!       — Но ты позволил…       — Да, позволил, потому что у меня не было выбора!       Я безрезультатно дёргаюсь в его руках, но, кажется, он совсем не обращает внимания на эти трепыхания. Как же бесит моё бессилие перед ним, а ещё его самоуверенность! Что за невозможный тип!       — Это был контрацептив, который будет действовать ещё десять дней. На течку как раз хватит. Полагаю, нам ещё рано обзаводиться потомством. Не переживай, это проверенный препарат. Твоему здоровью ничего не угрожает, — произносит он и возвращается к вылизванию моей метки. Это что, фетиш какой-то?       Я раздраженно дёргаюсь, пытаясь вложить в этот порыв все силы, но ожидаемо, у меня ничего выходит.       — Не вздумай вырываться, не вреди себе. Ты ведь не хочешь, чтобы мне пришлось накладывать тебе швы в очень деликатном месте? Тем более, ты скоро потечёшь. Не думаю, что смогу удержаться от соблазна.       — От соблазна снова меня трахнуть?       Зубы прихватывают кожу, и мне приходится снова прикусить язык и засунуть в задницу все свои переживания.       — Да, нужно было сделать это намного раньше. Возможно, тогда мы бы смогли избежать большинства проблем.       — Ты бы не засадил меня в психушку?       — Нет, не стал бы.       Тут в моей больной голове снова что-то щёлкает, и я не могу удержаться от вопроса:       — Что ещё ты мне вколол? Там ведь было два препарата.       — Второй из них вызывает течку, — сообщает он совершенно спокойно, по-прежнему облизывая мою шею. Кажется, на этом месте скоро сотрётся кожа и будет торчать наружу острый гребень позвонка.       — Зачем? — рычу я и безрезультатно дёргаюсь в чужих руках.       — Уилл, так было нужно. Ты должен был остаться со мной и получить метку. Ты мой в той же мере, что я принадлежу тебе, понимаешь?       — Тогда к чему был этот ритуал? Ведь ты знал, что в итоге я всё равно окажусь в твоей постели! Знал, что как только меня настигнет течка, то я приду к тебе! Ты знал это и всё равно играл на моих чувствах!       — Я ведь уже говорил, что хотел бы сохранить этот момент во Дворце памяти.       — А что если бы мы не подошли друг другу? Что, если мы несовместимы? — с раздражением спрашиваю я. Чувствую, как набирает силу ярость, которая смешивается с наслаждением от ощущения размеренной пульсации внутри моего тела. Кажется, я снова возбуждён. Но, пока мы лежим так, Ганнибал не может знать об этой постыдной детали. Поэтому я стараюсь сохранить оттенки недовольства в голосе. Надеюсь, у меня это получается.       — Между нами возникла связь, — спокойно произносит Ганнибал, оторвавшись от моей многострадальной шеи, — и она возникла именно оттого, что мы идеально подходим друг другу. Оказаться в одной постели — весьма предсказуемый результат.       — Результат, на который ты рассчитывал! — говорю я.       — Нет, надеялся, но не мог поверить до конца.       — Хорошо, — я делаю пару вдохов-выдохов в надежде успокоиться. И, вроде бы, у меня это выходит, — твои надежды оправдались. Что ты намерен делать теперь?       — Наслаждаться.       — Чем, позволь спросить!       — Близостью с тобой, Уилл.       — Да, куда уж ближе! — отвечаю я с горькой ухмылкой и подаюсь назад, отчего Ганнибал с тихим вздохом выплескивает очередную порцию спермы в моё нутро. — Или ты намереваешься получить надо мной полный контроль? Ни шагу в сторону?       — Полагаешь, что между нами не может быть доверия?       — Что ещё я должен сделать, чтобы заслужить его? Твоё доверие.       — Ты сделал всё и даже больше того, на что я мог надеяться, — отвечает он и снова целует метку, и это немного больно. — Ты можешь переместиться и лечь сверху? Так тебе будет удобнее.       — У меня такое ощущение, что моя задница разорвётся на части от малейшего движения.       Ганнибал безнадёжно вздыхает, видимо, махнув рукой на мои манеры, и говорит:       — Просто сделай это медленно, не спеша. Узел внутри тебя провернется, и нам не будет больно.       Спустя несколько минут мучений и акробатических приёмов, я оказываюсь лицом к лицу с моим альфой. Провернуть узел довольно сложно и болезненно, но у нас получилось. Мы лениво целуемся некоторое время, а затем я, убаюканный чужим мерным дыханием, теплом кожи, запахом, что до конца жизни будет со мной, и ровной пульсацией сердца под ухом, проваливаюсь в дрёму.       Кажется, я сплю несколько секунд, и вдруг ощущаю, как Ганнибал осторожно перекладывает моё тело со своей груди на постель. Мы уже разъединились, и теперь он может легко уйти или же выставить меня за дверь своего дома.       — Ты куда? — ошарашено спрашиваю, ведь я надеялся провести всю ночь в тесных объятиях. Мне показалось, что мы смогли преодолеть сомнения и обрести доверие, духовную близость. Я ловлю его руку, и он оборачивается.       — Прости, одно важное дело не терпит отлагательств.       — Это дело важнее того, что случилось между нами? — с вызовом спрашиваю я.       Он присаживается на кровать и зарывается рукой в мои растрёпанные волосы.       — Нет, Уилл. Нет ничего важнее тебя и того, что случилось с нами этой ночью.       — Тогда почему ты уходишь?       — Это важно для нас. Поэтому, прошу тебя, оставайся здесь до моего возвращения.