Ловля на мушку

      Череда дней и ночей, наполненная жаждой близости, манящими запахами, прикосновениями и сбитым дыханием, покинула меня. Так же море отступает, ведомое сменой фаз луны, и оставляет на песке всё мёртвое и ненужное: пустые раковины, спутанные клубки водорослей, мелкий сор, обглоданные кости и дохлых рыб с пустыми глазницами и вспучившимися животами. Я тоже остался на берегу, а ведь так хотелось, чтобы тёплые волны продолжали нежить меня в своих объятиях.       Проваливаюсь в глубокий сон — это словно отдушина после коротких урывков, которыми приходилось довольствоваться непозволительно долго. И как моё тело выдержало всё это безумие?       Мне видится дом у пропасти. Мы стоим у самого её края, заворожённо заглядывая вниз — туда, где непокорные волны бьются об отвесные скалы, разбиваются, вздымая вверх ледяные капли, шипят, пенятся, подтачивая почву под нашими ногами с каждым новым ударом.       От горячих лучей солнца невозможно скрыться. Они поднимают удушливый пар с земли, припекают макушку и заставляют прикрывать глаза от раздражающих бликов, которые отражают оконные стёкла справа от нас и водная гладь где-то внизу. Невыносимо находиться в этом обилии тепла и света — хочется скрыться в прохладном сумраке ночи: опереться спиной о холодную кладку подвала, опуститься на прохладный и влажный каменный пол и чувствовать в этом мире лишь один источник тепла — тело моего альфы.       — С каждым годом обрыв всё ближе, — говорит Ганнибал, как-то совсем уж печально и даже торжественно, словно произносит речь на траурной панихиде.       А я заглядываю в бездну, остановившись у самого её края. Маленький и шаг — и полёт с упругими потоками воздуха в лицо, ощущение, когда тебя никто и ничто не держит. Ты свободный, опьянённый новыми впечатлениями и сам хозяин своей судьбе, но…       Он хватает мою руку и делает шаг назад, тем самым удерживая меня от шага в пропасть.       — Вскоре Атлантика поглотит всё это, но мы будем в безопасности, — говоря это, он поворачивает ко мне своё обласканное солнцем лицо. Ресницы и брови вспыхивают золотом. — Да, Уилл?       Я с жадностью вглядываюсь в любимые до боли глаза, в которых видится тысяча сомнений и ни одного упрёка, а ещё что-то очень тёплое и так похожее на любовь. Чувствую, как сжимается моё глупое, размякшее от любви сердце. Почему так больно? Я не могу отпустить себя, не могу довериться Ганнибалу без оглядки, не могу забыть… Но, может быть, стоит дать нам шанс? Позволить хрупкому равновесию, подобному робкому, уязвимому ростку, окрепнуть, пустить корни и протянуть свои нежные листочки к солнцу? Да, мы не можем предугадать, во что вырастут наши отношения и какие опасности обрушатся на нас в будущем, но, может быть, стоит дать шанс этому ростку? Приложить совсем немного усилий? Укрыть от холода и дать немного воды в тот момент, когда жара станет невыносимой? Нужно довериться, отринуть сомнения и стать не тем, кто слепо доверяет чужому выбору, следуя за спиной, а тем, кто идёт рядом — плечом к плечу.       — Мы будем там, куда ты приведёшь нас, — отвечаю я, отринув все сомнения, — и где бы мы ни оказались в итоге, я буду с тобой, Ганнибал.       — Спасибо, Уилл, — шепчет он, стискивая меня в объятиях, а я привычно устраиваю голову на широком плече и зарываюсь носом в короткие волоски за ухом, вдыхая пьянящий запах любимого человека. — Я долгое время мечтал услышать от тебя эти слова, а теперь не могу поверить, что ты действительно со мной, что ты действительно говоришь это… И знаешь, что самое странное?       — Что? — шепчу я, больше по наитию, потому что плохо осознаю окружающий мир. Только вот черта, где твердь под ногами перетекает в небесную лазурь, выглядит более чем реально, и так хочется подтолкнуть нас туда — за трос горизонта.       — Я знаю, что ты, ведомый очередным безумным порывом, можешь утянуть нас в пропасть, — говорит он, а я вздрагиваю от этих слов и поднимаю лицо к солнечному небу. — Но я не позволю тебе. Теперь мы действительно вместе, как я и мечтал. Я не позволю тебе разрушить то, что нам удалось построить с таким трудом. Нам обоим потребовалось приложить колоссальные усилия, чтобы оказаться в этой точке, где мы понимаем и принимаем друг друга.       — Тогда держи меня крепче, — тихо отзываюсь я, и руки на моей пояснице сжимаются сильнее.       — Ты словно воздушный змей, — с горечью произносит Ганнибал, прикасаясь сухими тёплыми губами к моему виску. — А я крепко держу нить в своих руках, но, несмотря на это, могу лишь надеяться, что она достаточно прочная. Наша жизнь полна рисков и, когда дело касается тебя, то невозможно предположить, чем может обернуться то или иное событие. Странное ощущение: ты в моих руках, но сильный порыв ветра может оборвать нашу связь — и ты, подхваченный стихией, вырвешься на свободу, расправишь крылья и скроешься за облаками, а я останусь стоять на земле. Останусь там, где не смогу до тебя дотянуться. Это будет прекрасно, волнительно и очень больно — видеть, как ты уходишь. Но невозможно, непростительно запереть в клетке такое прекрасное существо, хотя я и мог бы.       — И ты смог бы отпустить меня?       — Да, смог бы. Или ты сомневаешься в моей искренности?       — Я думал, что попытка уйти от тебя обязательно закончится моей смертью.       — «Попытка уйти» и предательство — совершенно различные понятия в самой своей сути. Не путай их.       — Ты уверен, что сможешь их различить?       — Не сомневаюсь в этом. Главное, чтобы ты не принял одно за другое. Сможешь ли ты?       — Ганнибал, — зову, обнимая ладонями его лицо. В этих глазах столько печали, что у меня перехватывает дыхание. — Это неважно, я не хочу думать об этом, и ты тоже прекрати терзать себя подобными мыслями. В этом мире я буду с тобой до тех пор, пока ты будешь во мне нуждаться.       — До моей смерти?       — И даже за гранью…       Я легонько целую его напряжённые губы и снова устраиваю голову на чужом плече. Вглядываюсь в лазурную, пронизанную солнечными лучами даль. Облака невесомыми перьями зависли в насыщенно-синем небе. Кажется, протяни руку или сделай шаг в пропасть — и ты сможешь ощутить эту мягкость и прохладу голой кожей, впитать их в себя. Да, хочется ощутить всё это, насладиться, но тёплые объятия Ганнибала влекут сильнее, и я буду купаться в его нежности так долго, как только смогу, до тех пор, пока ему не наскучит.       Трудно предположить, что ждёт нас впереди и какие испытания приготовила для нас судьба, неизвестно, что таится в туманной дымке того, чему суждено свершиться по воле высших сил. Мы всего лишь две маленькие точки, соединённые линией, в безграничном пространстве бытия. Три точки образуют плоскость, а мы всего лишь линия… Нет, мы не просто линия, а вектор, который способен прокладывать путь сквозь трёхмерные фигуры и плоскости, сквозь скопления точек и пустоту. Главное — выбрать направление, и тогда нас ничто и никто не остановит. Мы вместе выберем наш путь и будем следовать ему до самого конца — до последнего вздоха.       Внезапно вокруг заметно темнеет — нас накрывает огромная тень, и я вижу очертания крыльев и длинного шипастого хвоста под нашими ногами. Дыхание сбивается от ощущения, пробирающего до дрожи ужаса, и я крепче стискиваю Ганнибала в своих объятиях — словно в последний раз. Очевидно, что нам не сбежать, не скрыться от огромной твари, которая, подобно мстительной тени, пришла по наши души из прошлого…       Вздрагиваю и просыпаюсь один в холодной постели, ощущая липкий ужас — послевкусие странного сна.       Снова один. Похоже, это становится классикой. Почему Ганнибал такой? Неужели он не понимает, как я нуждаюсь в его присутствии именно сейчас — после всего того, что произошло между нами? Нет, думаю, он всё понимает, но специально издевается, заставляет мучиться и бесконечно долго перебирать причины, словно детали в неразрешимой головоломке, которая имеет лишь одно верное решение среди тысячи ложных. Едва ли я смогу найти ответ, даже если потрачу на его поиск всю свою жизнь. Зачем он делает это со мной? Какую цель он преследует?       Прикосновение губ к виску возвращает в реальность, из-за чего я дёргаюсь, как последний псих, и вглядываюсь в лицо Ганнибала, нависшее надо мной. Мягкие пряди волос щекочут кожу. Улыбается, гад. Уселся на край кровати и жмурится от удовольствия — должно быть, прокручивает в голове моменты, когда я просил его войти в моё тело или когда облизывал его член.       Щёки покалывает от прилившей крови. А я-то думал, что после того, что произошло между нами, я распрощался с привычкой смущаться по поводу и без.       — Уилл, как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спрашивает Ганнибал, совершенно естественно зарываясь пальцами в мои волосы. Другая рука обвивает талию, тянет ближе к тёплому телу. Мои мышцы напрягаются, словно каменеют, кажется, даже зубы скрипят от пронизывающей боли, которая обжигает промежность и задний проход.       — Нормально, — недружелюбно отзываюсь, несмотря на то, что он рядом, как я и хотел, обнимает, интересуется…       Внезапно, Ганнибал убирает руки и поднимается, затем медленно направляется к двери. И я провожаю взглядом его удаляющуюся фигуру, чувствуя, как глаза жжёт от подступающих слёз. Раскрываю рот в попытке вдохнуть, но не получается — словно ком застрял в горле.       Проклиная весь мир и свою похотливую природу, подтягиваю колени к животу и прячусь под одеялом с головой. В таком положении не так больно, и можно попробовать убедить себя в том, что утро всё ещё не наступило и не нужно встречаться с настоящим положением вещей: со своей жалкой сущностью, которая вынуждала раз за разом подставлять задницу под чужой член; с любовником, который теперь потерял ко мне интерес; и с пульсирующей болью — подтверждением самого постыдного эпизода в моей жизни. Все эти дни слились в череду разрозненных отрывков, словно грубо смонтированный фильм — замедленные сцены, быстрая перемотка, чёрный экран… низкое качество, где пиксели размером со слона и «Full HD»… чёткие звуки вплоть до шороха простыней и полная прострация… пронизывающая боль и чистая эйфория…       — Уилл, повернись на живот, — слышится совершенно спокойный голос, который доносится словно издалека. — Я хотел бы осмотреть твоё тело.       Покорно выполняю его просьбу, но сдержать стон — просто выше моих сил. Как же больно! Кажется, словно во мне застряла ржавая труба с облупившейся краской и абы как сваренными соединениями.       — Сильно болит?       — И кто в этом виноват? — зло отзываюсь я. Неужели он не чувствует вину? — Сколько раз во мне был твой чёртов узел? Страшно представить, что стало с моей задницей за эти дни! Если верить ощущениям, то там что-то похожее на фарш!       — Уилл, я пытался вразумить тебя, но ты мог угомониться только после вязки. Так что в твоём нынешнем состоянии едва ли можно винить только меня. Но если тебе так проще, то я готов взять вину на себя. Хочу напомнить, что сцепку всегда инициирует омега, и ты с лёгкостью можешь проверить этот факт в интернете или обратившись к омегологу.       Я предпочитаю благоразумно заткнуться и прикусить губу, когда осторожные пальцы, едва касаясь развороченного отверстия, наносят заживляющую мазь. Задерживаю дыхание и дёргаюсь, когда обильно смазанный палец проникает внутрь, проталкивая глубже небольшой холодный предмет. Не трудно догадаться, что это ректальная свечка, наверняка с обезболивающим и противовоспалительным действием.       — Если тебе интересно, то разрывов и следов крови здесь нет, — подмечает Ганнибал совершенно спокойным, «докторским» тоном, но касается осторожно и ласково, медленно проталкивая внутрь ещё одну свечку. — Мы оба увлеклись, но я старался быть осторожным, несмотря на твой темперамент.       — И что же с ним не так?       — Ты довольно требовательный во время секса, и если бы я каждый раз поддавался твоей инициативе, то сейчас мне пришлось бы не смазывать припухлости, а накладывать швы и делать внутривенные инъекции.       — Надо же какая удача! — язвительно выдаю я и на несколько секунд сжимаю зубы до хруста, когда длинный палец задевает болезненный участок внутри. — А может быть дело не в выдержке?       Ганнибал вынимает пальцы из моей задницы слишком резко. Благо внутри, ближе к отверстию всё уже начало неметь от действия лекарств, иначе я бы отключился от боли.       — Понимаю, куда ты клонишь, — ровно произносит он, хотя я ощущаю отголоски холодной ярости в его голосе. — Можешь попробовать провернуть это, и я приму твой выбор, но за последствия не стану ручаться. Возможно, всё обернётся вовсе не так, как ты предполагаешь.       Он поднимается, а я совсем не понимаю, о чём он говорит. Хотелось указать ему на то, что он привязался ко мне и заботится о моей сохранности, может быть, совсем капельку, полюбил… Но, похоже, я чем-то уязвил ранимую каннибальскую натуру, но чем? Он предположил, что я усомнился в его силе по мужской части? Это просто смешно! Да мы целую неделю не выбирались из постели! Не могу сказать, что за это время был момент, когда я бы почувствовал себя обделённым вниманием.       — Ты что, обиделся?       Мой вопрос остаётся без ответа.       Не могу скрыть вдоха облегчения, когда мою задницу наконец-то оставляют в покое после контрольного смазывания наружных повреждений. Но это ещё не всё. Ганнибал отклеивает пластырь с моей шеи и некоторое время исследует место укуса губами и языком. Видимо, там уже хорошо всё зажило, ведь я не чувствую боли, а напротив, ласковые прикосновения вызывают слабое возбуждение. Совсем не то возбуждение, когда хочется продолжения, а скорее приятное чувство расслабленности и полного доверия другому человеку, а ещё желание ответить на ласку.       — Полежи так немного, — произносит Ганнибал, отстранившись, а мне хочется извернуться, схватить его за волосы притянуть ближе, чтобы он продолжал целовать меня и облизывать. Но я лишь недовольно вздыхаю, потому что не могу повернуться, предчувствуя боль, а попросить остаться со мной почему-то стесняюсь.       — Когда почувствуешь себя лучше, спускайся на кухню, — говорит он, прежде чем уйти.       И я заворачиваюсь в одеяло, решив для себя, что впредь не стану ограничивать свои желания. Вот подремлю ещё немного, а когда спущусь вниз, то не буду сдерживаться — буду наслаждаться любимым запахом, прикасаться, почувствую вкус моего альфы на кончике языка. Надеюсь, он не отвергнет мои убогие попытки флирта. Стараюсь не думать о том, что все мои романтические порывы направлены на другого мужчину. Пол здесь не играет никакой роли. Наши тела — лишь воплощение в этом мире, а секс — возможность облечь близость душ в нечто осязаемое и понятное, приятный бонус, если можно так выразиться.       Отголоски странного сна никак не покидают мою больную голову. Я словно завис там, у обрыва, ощущая угрозу каждой порой. Кажется, можно ощутить тяжесть чёрной тени, нависшей над нами. Она давит на плечи всё сильнее с каждой секундой. Воздух раскаляется, от удушливого марева перед глазами мелькают чёрные точки. Дышать становится всё тяжелее.       Открываю глаза и сажусь в постели. Я в безопасности, нет здесь никакой тени, да и никого вообще нет, кроме меня. Дыхание постепенно выравнивается, а удары сердца больше не отдаются гулким ритмом в ушах.       Хорошо, тень мне привиделась. А как же наш разговор?       Не сомневаюсь, что в реальности этого не происходило, а значит, всё увиденное — плод моего воображения. Но это было так реально… Казалось, мы с Ганнибалом действительно оказались там, у обрыва. Может быть, с помощью связи он был там со мной? Если связь позволяет окунуться в мысли другого связанного, то и проникнуть в сон — вполне возможно. Но был ли со мной Ганнибал или его образ спроецировал мой разум? Воображение породило бы совсем другого Ганнибала — жестокого и непоколебимого, следующего своей цели несмотря ни на что, или же ласкового и уступчивого. Во сне он был другим — словно сформированным двумя мирами: сотканным из чего-то хрупкого и нерушимого, податливого и несгибаемого, отрешённого и участливого… И если Ганнибал был в моём сне, то понятно, почему в моё первое пробуждение он был немного странным — тяжело придерживаться одной стороны, стоя на перепутье двух миров, на которое я привёл нас в недавнем сне. Но видел ли Ганнибал тень, разрушившую наше единение?

***

      Завывание блендера слышится даже в спальне. Судя по звуку, можно предположить, что Ганнибал измельчает кофейные зёрна. Чувствуя вялость во всём теле, медленно спускаюсь вниз.       Ганнибал что-то высыпает из чаши блендера в сковороду и быстро перемешивает, затем обращает своё внимание к другой сковороде, где обжаривается брусок мясной вырезки на сильном огне — пламя лижет низкий бортик, стремясь испепелить содержимое.       — Уилл, можешь помешать дюксель*, пока я занят обжариванием мяса?       — Что помешать? — спрашиваю, переводя взгляд от сковороды со смесью грибов и, судя по запаху — орехов, к той, где обжаривается мясо.       — Дюксель, Уилл, — он хмыкает, потешаясь над моей безграмотностью в области кулинарии, и вкладывает в мою руку деревянную лопатку, невзначай огладив тыльную сторону ладони. Приятно. — Перемешивай, пока не загустеет.       — Что мы готовим?       — Свинина «Веллингтон», — с некоторой гордостью произносит Ганнибал, откладывая обжаренный со всех сторон кусок вырезки на тарелку. А я замечаю, что мясо на боковом срезе отличается очень уж тёмным оттенком. — В классическом рецепте используется говяжья вырезка, но мне захотелось поэкспериментировать.       Ох, мне знакомы эти эксперименты. Интересно, кого сегодня мы будем есть? Конечно же, я не собираюсь облачать свои подозрения в слова, поэтому направляю всё внимание и раздражение на помешивание смеси, которая начала немного густеть.       — Вырезку обкладывают дюкселем и заворачивают в ломтики бекона, а затем запекают в тесте, — продолжает говорить он, выискивая что-то в холодильнике. — Мясо получается сочным, пропитанным грибным и ореховым вкусом. Когда разрезаешь румяную корочку — запах просто восхитительный. Сегодня ты сможешь в этом убедиться.       Под чутким руководством опытного кулинара я выкладываю в плоское блюдо результат своих трудов — для охлаждения.       Теперь Ганнибал занят перебиранием каких-то трав. Одному Богу известно, по какому принципу он определяет, что подходит для салата в первозданном виде, что необходимо отложить на разделочную доску для измельчения, а что разорвать, как рука возьмёт.       Мне нравится наблюдать за чёткими движениями чужих рук, но так хочется приблизиться и прикоснуться. Я подхожу ближе и обнимаю его со спины, прижимаюсь щекой к плечу.       — Я могу чем-то ещё помочь?       Он оборачивается и легко целует мои губы, а я таю и тянусь навстречу, проскальзываю языком в приоткрытый рот и растворяюсь в ощущениях. Когда мы разъединяемся, вдоволь насладившись поцелуем, я потираюсь носом о чужую шею. Чёрт, это очень странно. Спешу ретироваться, но Ганнибал удерживает меня за руку и проделывает то же самое.       — Желание оставить свой запах на партнёре — это естественно, — шепчет он на ухо, а у меня слабеют ноги. — Все так делают. В этом мире такой ритуал также является чем-то вроде приветствия для пары. Ты оставляешь свой запах и между делом проверяешь, не успел ли твой любовник гульнуть на стороне.       Я, чувствуя внезапное смущение перед ним, высвобождаюсь из объятий, кожей ощущая изучающий взгляд.       — Чем теперь займёмся? — спрашиваю я, скорее следуя желанию разрядить обстановку, чем действительно помочь.       Ганнибал пытливо вглядывается в моё лицо и вскоре возвращает своё внимание к пучку зелени, который лежит прямо перед ним на столе. Я немного ревную.       — Переоденься к ужину, — повелевает он, перебирая в руках хрупкие стебли и нежнейшие листья, — у нас будет гость.       — Алана?       — Совсем скоро ты узнаешь, кто это. Если тебе любопытно, то поспеши привести себя в порядок.       — Как скажешь, папочка! — прошипел я на ходу. Ну почему он думает, что вправе указывать мне, что делать? И зачем вообще было кого-то приглашать сегодня? Разве не предполагалось, что этим вечером мы будем праздновать наше воссоединение? К чему нам гости? Нет, я испытываю к Алане самые светлые дружеские чувства, но сейчас я не хотел бы её видеть, а кого-то другого — подавно.       — Будь послушным и тогда получишь десерт.       — Если будешь меня злить, то сам останешься без десерта, если ты понимаешь, о чём я.       — Это удар ниже пояса, Уилл, — заявляет Ганнибал, посмеиваясь. Думаю, он не воспринимает мои угрозы всерьёз. Ну что ж, посмотрим, кто кого.