Обратная сторона солнца

1991 год, Сан-Габриэль — Солнышко, у тебя там всё в порядке? — мама ещё раз осторожно постучалась в дверь. — Тебе помощь не нужна?.. Грэгу захотелось громко фыркнуть, но он сдержался. Он уже большой мальчик и всё понимает: в том числе то, что почти все родители — а в реальности вообще все, как говорит дедушка Олаф, только некоторые умело это скрывают! — беспокоятся за своих детей. Иногда настолько, что стучат им в дверь ванной и спрашивают, не нужна ли помощь. Но в общем, в подобной ситуации Грэг бы тоже, наверное, постучался. Если однажды твой собственный ребёнок запирается в ванной, полчаса там натурально ревёт, а потом совершает попытку суицида, — ясное дело, взволнуешься, когда он потом снова решит застрять в ванной чёрт знает на сколько времени. Грэг почувствовал, что покраснел. От стыда, что ли? Ну дурак был, дурак, конечно. Однако если бы дед тогда не выломал дверь… Два года с того момента прошло, а мама вон, никак не успокоится. Почти каждый раз стучится к Грэгу в ванную и спрашивает, всё ли в порядке и не нужна ли помощь. Вот что ей сказать? Мама, я тут мастурбирую, чем ты можешь мне помочь? Или: мама, у меня запор, принеси клизмочку? Со стороны если смотреть — да, смешно, Но ведь она же волнуется. — Всё в порядке, мам, — сказал Грэг, уменьшив напор воды, чтобы мама расслышала. — Я просто тут задумался… И это была чистая правда: он вошёл в ванную, чтобы умыться с утра, сел на бортик, пустил воду… и задумался. Обо всём: о жизни, о себе самом, о своём будущем. Даже о прошлой попытке суицида. И о том, какой дурак был. А что делать, практически все юноши в шестнадцать думают о всяких таких вещах. А кто не думает, у того, как говорит дед Олаф, нет мозгов. Когда Грэгу исполнилось двенадцать, он стал замечать за собой странные вещи. Да, он взрослел, менялось тело, в разных непривычных местах стали расти волосы, начал ломаться голос… про всё это Грэг заранее прочитал в «Энциклопедии всезнайки», а про что не прочитал — про то ему рассказал дедушка, пусть и не очень подробно. Но вот про одну вещь ни в книжке, ни от дедушки Грэг не сумел узнать: почему, когда какая-нибудь одноклассница берёт его за руку и его данный факт… м-м-м… немножко беспокоит — это было ему понятно, но почему происходит всё то же самое (и даже сильнее иногда), когда его берёт за руку или хватает за плечо одноклассник? Грэг был скаутом и часто ходил с друзьями в походы. Ребята разводили костры и спали в палатках. И вот однажды, когда Грэгу шёл четырнадцатый год, он проснулся ночью и понял, что он в спальнике… можно сказать, не один. Или, если выражаться точно, не полностью один. Ещё в этом спальнике присутствовала рука его товарища Дэнни, который спал рядом. Дэнни откровенно запустил эту руку Грэгу между ног и теперь бесцеремонно его расталкивал: — Сандерс, эй, проснись-ка! Глянь, чудеса какие: а у тебя стоит! Интересно мне знать: это на меня, что ли? Грэгу тогда показалось, что Дэнни орёт на всю палатку, хотя тот говорил шёпотом. Грэг сделал вид, что проснулся лишь наполовину, взял Дэнни за его наглую руку и сказал: — Во-первых, мой дедушка говорит, что в таком возрасте, как у нас, на что угодно стоять может, особенно во сне. А во-вторых, это мне интересно знать, откуда тебе известно, что и где у меня стоит, и что, соответственно, твоя рука делает в моём спальнике и у меня между ног?.. Дэнни тогда, помнится, даже оторопел от такой тирады. Вот не зря говорили: Сандерс чокнутый, ему одно слово — а он тебе десять. Но руку тем не менее убрал, обозвал Грэга «параноиком несчастным» и заснул, надутый. А на следующее утро старательно делал вид, что ничего не произошло. Если уж говорить о том, что произошло, то случилось всё примерно через неделю, когда мама Дэнни решила поехать навестить родственников в соседнем штате и предложила сыну остаться дома на хозяйстве, а если он боится — пригласить на ночь кого-то из приятелей. Дэнни сказал, что ни черта он не боится, но чтобы было веселее и прикольнее, он, конечно, пригласит! Вот хотя бы Сандерса из соседнего дома. Они устроят вечеринку с попкорном и просмотром фильма ужасов, но потом, пусть мама не беспокоится, всё-всё за собой уберут! Мама сказала, что была бы очень им за это признательна, и уехала на два дня. До попкорна тогда, понятно, дело не дошло. Сначала Грэг и Дэнни действительно пытались смотреть фильм, а потом как-то сама собой ситуация перешла к разговорам. К обычным разговорам на тему «а тебе какая девочка больше нравится». И Дэнни спросил: — А серьёзно, расскажи, что твой дедушка говорил: у нас сейчас реально на что угодно стоять может? — Ну… наверное, это образное выражение, — простодушно ответил Грэг. — Мы же эти… подростки. У нас всё меняется, всё растёт, в том числе эти… всякие чувства. А когда они растут, они на что угодно могут реагировать. — На что угодно? — Дэнни придвинулся поближе. — А если вот так? — и он провёл ладонью Грэгу по руке. — А вот так? — той же ладонью он провёл по голому бедру приятеля: летом, как всегда, даже по ночам, было жарко, и оба сидели в коротких шортах и футболках. — А вот так… — рука Дэнни опять забралась между ног Грэга. — Слушай, реально стоит! Грэг сидел красный как рак и ничего не говорил: просто не мог сказать. Дыхание перехватило. — А ты посмотри, у меня тоже стоит, — просто сказал Дэнни, взял руку Грэга и положил себе на промежность. — Это совсем прикольно! Давай дальше экспериментировать? Снимаем штаны?.. Грэг сейчас понимает, что его тогда поддержало слово «экспериментировать». То, что Дэнни именно так сказал. Не «трахаться», не «тискаться», не «сосаться» — а экспериментировать. Это Грэг любил с детства и в глубине души знал, что это не плохо, не осуждаемо, а как раз даже хорошо и похвально. Эксперименты увеличивают знания и повышают жизненную устойчивость, так всегда говорили и мама, и дедушка. И потом — это перед девчонками стыдно снимать штаны в четырнадцать лет, а друг перед другом? Как в школьной раздевалке или в душе после спортзала? Это же совершенно обычное дело. Опять же — если ради эксперимента!.. Строго говоря, ничего этакого, серьёзного, у них тогда не получилось. Но Грэг окончательно понял одно: его возбуждают — вот, он вспомнил наконец это треклятое умное слово! — не только девочки. Более того, девочки возбуждают гораздо меньше. А вот рука приятеля Дэнни возбуждает настолько, что Грэгу довелось кончить дважды. Сперва просто от прикосновений, а потом от взаимной мастурбации. А хуже всего было то, что в конце «экспериментов» Дэнни, заправляя свой обмякший член в трусы, с хохотом сказал: — Ну и дела, Сандерс! А ты, оказывается, гомик! Это слово Грэг тоже знал. Оно как раз было плохое. Ругательное. Почти неприличное. — Почему же это только я — гомик? — спросил он с издёвкой. — А ты? Ты разве тут не стонал только что «О-о-о, какой кайф», когда я тебе дрочил? — Я же про кайф говорил, — вывернулся Дэнни. — А ты просто глаза закрывал и стонал, как при настоящем сексе… — Всё равно не понимаю, какая разница, — пожал плечами Грэг. — Разница большая, — хмыкнул Дэнни. — Вот скажи, когда я тебе дрочил, ты о чём думал? — Думал?.. — Грэг даже удивился слегка: на таком эмоциональном подъёме можно ещё о чём-то думать? — О том, как мне приятно, о чём же ещё. О том, что я чувствую. — Во-от! — заржал Дэнни. — А я думал про то, что это гадость — то, что мы делаем. И что куда лучше было бы, если бы на твоём месте сейчас была бы какая-нибудь девчонка. Вот скажи честно, раз уж у нас эксперимент: ты бы хотел сейчас меня трахнуть? Или чтобы я тебя трахнул? — Э-э-э… — Грэг отвернулся и покраснел, ничего больше не говоря. — О том и речь! — Дэнни уже веселился напропалую. — А я бы хотел сейчас трахнуть мою соседку по парте, Сэнди: ну такую, с большой грудью! Рано развившуюся, ха-ха-ха! Или подружку мамы тётю Энни, такую, которая ходит — бёдрами туда-сюда, туда-сюда, и всё время, когда приезжает, щиплет меня за щёку — «ути, малыш!» Моя бы воля — я бы ей показал своего малыша, хе-хе! И вот когда ты мне дрочил, мне, конечно, было приятно, чисто механически, но я одновременно представлял себе всех этих баб, иначе бы у меня всё упало; а у тебя нет, так что, Сандерс, ты гомик, га-га-га! — Но мне тоже девочки нравятся, — робко возразил Грэг. — Как они тебе нравятся? — Они красивые, как цветы. От них приятно пахнет, и они… они возбуждают, да. — Но факт, что тебя возбуждают не только девочки, понимаешь? Значит, диагноз верен. Ты гомик. — А ты дурак, — негромко сказал Грэг, нашарил на полу свои шорты и футболку, оделся и ушёл домой. Дома он пошёл в ванную, тщательно вымылся под душем, потом сел на бортик и начал размышлять. А если Дэнни прав? Если он, Грэг Сандерс, и правда гомик? Потому что его действительно откровенно возбуждают другие парни, а не только девочки. Когда пару раз тайком с приятелями ему довелось смотреть то, что приятели называли «порнуха», у него откровенно вставало. Однако не от того, что на экране несколько мужчин трахали одну женщину, не от того, как она стонала и мяла руками свои груди, если это больше некому было сделать, а именно от мужских тел, от стоящих членов, от капель спермы на обнажённых головках, налитых и влажных, показанных самым что ни на есть крупным планом. Грэг закрывал глаза и представлял, как интересно было бы подержать такой член в руках, а то и попробовать на вкус. Краем уха он был наслышан, что «гомики» имеют друг друга членами в задницу, но это казалось ему чем-то из области фантастики: такой огромный в такую маленькую дырочку? Что за чушь, он же не пролезет. Но потом кто-то из приятелей сказал: «Балда ты, Сандерс, там же всё растягивается, ты сам посмотри на досуге, что и какого размера оттуда выходит иногда! Это же мышцы, они, как и в других местах, растягиваются: вот как женщины из такой маленькой пиписьки во-от таких детей рожают, подумай? Так же и тут, по тому же принципу. В задницу ещё и не то поместится, ты сам попробуй с этими… с подручными предметами!» И привёл примеры этих самых подручных предметов, и попутно рассказал, как да что. Конечно, будь Грэгу как минимум лет двадцать, да даже и меньше — суть не в цифрах, а хоть в каком-то жизненном опыте, в умении рассуждать логически, перешедшем на бессознательный уровень, в способности обращаться к логике даже тогда, когда поднимаются темы довольно интимные, эмоционально значимые, что-то при их поднятии словно скручивающие внутри, лишающие возможность адекватно думать, как бы запирающие тебя на замок, — так вот, если бы у Грэга был такой опыт и такое умение, он бы тогда подумал: чего это приятель так подробно распинается на эту тему? Попробовать предлагает, ценные советы даёт? И кто, простите, после этого скорее всего «гомик»?.. Но Грэгу было всего четырнадцать, опыта никакого у него почти не было, а ещё его буквально снедала жажда экспериментов: во всём, и в первую очередь в изучении себя самого, своего тела, его пока ещё не совсем понятых потребностей. Поэтому он опять же втайне от домашних несколько раз позакрывался в ванной с «подручными средствами» и попробовал. Ощущения были весьма любопытными. И самое страшное — скорее приятными, чем нет. Грэг снова погрузился в размышления, начал наблюдать за собой, делать какие-то выводы… и пришёл к неутешительному для себя результату: да, наверное, он, Грэгори Сандерс, всё-таки гомик. Потому что никого не волнует, возбуждают ли тебя, мальчика, девочки, если при этом тебя возбуждают ещё и мальчики. Грэгу тогда неизвестно было умное слово «бисексуальность», и никто из домашних, а тем паче из приятелей, ему об этом не рассказал. Среди приятелей всё было крайне просто: возбуждает тебя свой пол — значит, ты гомик. Обжалованию не подлежит. После двух недель таких самоисследований и полученного результата Грэг в очередной раз заперся в ванной и так же, как сейчас, сидел на бортике и думал, думал… Он знал, что быть гомиком — плохо. Позорно. Над ним будут смеяться, он всю жизнь будет одинок, а самое страшное — его маму и дедушку тоже будут травить, потому что их сын и внук — такой. И кто-нибудь из них, или дедушка, или мама (хотя ни того, ни другого Грэг на самом деле не мог себе представить) скажет или хотя бы подумает: «Чем такой сын или внук, лучше никакого сына-внука вообще!..» Дедушка или мама никогда не говорили ничего даже близко похожего, но Грэга душил какой-то иррациональный страх, опять же исключающий логику. В четырнадцать лет, увы, не так сложно ощутить себя «прокажённым», особенно если по соответствующему поводу нет достаточной адекватной информации. Грэг тогда подумал, подумал и полез в шкафчик, где, как ему было известно, дедушка Олаф хранил свою старую «опасную» бритву. Дед так и не привык к этому «жужжащему идиотизму», как он называл бритвы электрические, и пользовался своей старой, хорошо знакомой, которая была у него ещё с юности. Дедушка показывал, как такой бритвой пользоваться: Грэг несколько раз украдкой уже пытался что-то скрести у себя на щеках и над верхней губой, хотя там толком пока ничего и не росло. А ещё дедушка сразу сказал Грэгу, почему эта бритва называется опасной. Потому что у неё — открытое острое лезвие. Вот это сейчас будет как раз кстати. Грэг достал из шкафчика потёртый футляр, вынул бритву, раскрыл. Всё делал словно автоматически, голова как отключилась. А ещё Грэгу на собственном опыте стало известно, как это, когда «слезы застилают глаза». Да, уже давно, в самом первом скаутском лагере, Грэг узнал, что «мальчишки не плачут»; да и сам он никогда не плакал, когда в детстве, например, падал с велосипеда и расшибал коленку. Но сейчас… Сейчас это было что-то другое. Слёзы сами рвались на свободу: никаких рыданий, никаких всхлипываний, а они сами скапливались у глаз, мешали видеть, катились по щекам вниз. Кажется, кто-то стучал в дверь, но Грэг и этого не слышал. Словно во сне, проверил остроту лезвия, уже не боясь порезаться: какой теперь смысл? Медленно закатал рукав рубашки. Посмотрел на запястье, на слегка загорелую кожу с просвечивающими синими венками. Прицелился, закрыл глаза… И тут с грохотом вылетела дверь, и в ванную ворвался дедушка. В первую секунду он даже не сообразил, что происходит. Но во вторую — уже понял всё отлично. Для начала он дал внуку такую оплеуху, что Грэг пошатнулся и выронил бритву. Дедушка удовлетворённо кивнул, взял Грэга в охапку и выволок из ванной к себе в комнату. Дед всегда был приверженцем стратегии «сначала прекратить безобразие, а потом разбираться». Уже в комнате он рассказывал внуку, потирающему то место, куда пришёлся удар: — Ты уж прости меня, vennen min, но что я ещё должен был делать? Твоя мама сперва стучала тебе — тишина. Потом она пришла ко мне и говорит: папа, я волнуюсь, Грэг уже полчаса торчит в ванной, а когда я его зову — не отвечает, может быть, ему стало плохо, он всё-таки опять целый день болтался на солнце? И когда она сказала это мне в третий раз, я тоже озадачился, пошёл и постучал. Потом ещё постучал. А потом, как говорится, слишком сильно постучал!.. Дедушка смеялся, и Грэг улыбался тоже, несмотря на то, что слезы всё ещё мешали ему видеть. А потом дед говорил совсем важные для Грэга вещи: — Да morrapuler, мать вашу, даже если так, даже если ты этот… которому мальчики нравятся, да и что из этого? Кто вообще имеет какое-то право тебя за это бить, травить, преследовать? Государство? Общество? Ай, vennen min, не смеши своего старого дедушку. Я точно знаю свои обязанности перед государством: я должен платить налоги, соблюдать правила дорожного движения и общественного существования, а ещё должен идти защищать свою страну, если на неё нападут. Но я не понимаю, почему ты считаешь, будто каждый dritsekk может иметь право совать свой нос туда, куда вообще никто своего носа совать не должен со стороны! Почему кому-то может быть важно, как, с кем и каким образом ты планируешь трахаться, если этот кто-то не собирается трахаться лично с тобой? Почему ты должен впускать в эту часть своей жизни чужих людей с их грязными ногами и желанием непременно тебя оценить по тому принципу, кто тебе больше в постели нравится и от чего у тебя стоит? Поэтому пусть они идут и kyss meg i raeva!.. Грэг невольно усмехнулся: в переводе с норвежского дедушка сказал «пусть идут и поцелуют меня в задницу». Понятно, почему дед именно на эти вещи был особенно зол. Их с бабушкой вообще выгнали из страны за то, что они посмели влюбиться друг в друга, начать, как дедушка говорит сейчас, «трахаться», и бабушка забеременела до свадьбы! До официального, так сказать, разрешения заниматься сексом!.. Но если подумать — всё то, что он говорит, и в самом деле логично. Кому теоретически может помешать то, что Грэг якобы «гомик»? Он что, насильно кого-то из парней склоняет с собой сожительствовать? Вот уж ерунда какая. И наверное… наверное, дедушка прав, и жизнь впереди вырисовывается не такая уж беспросветная. Тем более что потом они вдвоём поискали в разных умных книжках и нашли то самое слово: бисексуальность. — Это, vennen min, хорошо тем, что у тебя будет вдвое больше возможностей весело провести вечерок, когда ты вырастешь, — хохотал дедушка. — В какой-то мере я даже тебе завидую, можно сказать! Вот тогда Грэг окончательно успокоился. Потому что знал: хоть дед и грубовато иногда шутит, зато в каждой его шутке есть большая доля правды. Может быть, природа специально так задумала, чтобы он, Грэг Сандерс, человек откровенно нестандартный, «не как все», мог, когда вырастет, выбрать себе в пару именно того человека, с которым у него получится существовать вместе, работать вместе, жить вместе, а не только трахаться временно? И уже неважно, какого пола будет этот человек, если они друг другу понравятся, причём во всех отношениях. Поэтому сейчас, когда Грэгу шестнадцать, он гораздо больше уверен в себе, чем раньше. Он уже не чувствует той вины, которая была у него два года назад. И которая чуть не привела к непоправимой, просто космической глупости. Да уж, вот дурак-то был тогда, дурак конкретный! Но так здорово, что на свете существуют ещё умные книги и умные взрослые. Можно сказать, что это спасло Грэгу жизнь и рассудок. Ну что ж, тогда всё не так страшно. Можно закрыть воду, чтобы не шумела, выйти из ванной и пойти делать уроки. Завтра в школе предстоит презентовать любопытный эксперимент по химии, надо будет почитать дополнительную литературу. Химию Грэг любил ещё с тех времён, когда дедушка купил ему детский химический набор, а потом Грэг с дедушкой вдвоём чуть не взорвали кухню. По крайней мере, любимую кастрюлю бабушки Наны спалили безвозвратно! Бабушка тогда ругалась, а мама сказала: — Вот что, Грэг, давай договоримся: если ты хочешь ставить эксперименты, займись сначала теорией. Хочешь экспериментировать в области химии — возьми соответствующие книги, почитай, что опасно будет, а что безопасно. Изучи принципы реакций, чтобы случайно не остаться без глаз. Дедушка заявил, что мама права, и накупил внуку много всяких книг по химии: что-то для детей, а что-то и для взрослых. Грэг начал читать — и пропал в этой науке с головой. Более того, в последнее время он всё чаще размышляет, не пойти ли в принципе по этому пути дальше. Может быть, вообще набраться наглости и попробовать… поступить в Стэнфорд! Когда Грэг об этом думал, у него даже дух захватывало от грандиозности целей. «Ну подумаешь, — говорил он сам себе, — ну провалюсь. А если нет?.. Надо готовиться». При таком стремлении даже изучение собственных физических потребностей постепенно отошло на второй план. Тем более что Грэг расставил в этой области все основные точки над «i» ещё в четырнадцать лет, и больше вопросов пока у него не возникало. А вот Стэнфорд… Кто знает, как сложится там жизнь? Может быть, и тут откроются какие-то новые области для эксперимента. Перед выходом из ванной Грэг ещё раз кинул на себя взгляд в зеркало: всё-таки почему мама с детства называет его солнышком? Теперь уже совсем понятно, что волосы у него будут вовсе не такие светлые, как раньше. Сама же мама говорит, что это называется «шатен». Так что тот факт, что у него тёмно-карие глаза, вполне соответствует его… как это называется? Генетическому типу? Может быть, и у бабушки Наны волосы были просто выгоревшие, а про неё говорили, что она ведьма. «Даже если бабушка и была ведьма, — подумал Грэг, — то уж по крайней мере не из-за цвета глаз и волос, а из-за своих знаний, интуиции и жизненного опыта. А если я всего этого наберусь — тоже смогу стать колдуном не хуже бабушки».