***
Выглядит это, как собрание хиппи. Впрочем, учитывая пижамы, это может быть похоже и на сеанс одновременной терапии в какой-нибудь клинике. В общем, это и есть сеанс: мы сидим на полу, взявшись за руки, и то, что я ощущаю, как свет и тепло, бежит по кругу. Не знаю, как, но даже с закрытыми глазами я ощущаю цвет — сияющий голубой, и чувствую, как входят в резонанс с этим потоком особенности и способности каждого ребёнка в комнате… Мерси — её связь с дорогими ей людьми, сильная эмпатия и частичная телепатия… Эда — способность взаимодействовать с гром-птицами, связь с корнями рода… Кларенс… Кларенс — способность видеть суть вещей… самую страшную, чёрную — и светлую тоже… Господи, а что же такое я?! Да и не «я» это, это — то, что идёт через меня… Обновление. Исцеление… А потом всё заканчивается. Мы одновременно открываем глаза, и я немного смущён, но определённо счастлив — счастлив хотя бы потому, что вижу улыбки остальных. — Ну что же… теперь можно и спать? — говорю я, и отпускаю руки Эды и Кларенса. — Спасибо, — говорит Кларенс. — Спасибо, — говорят девочки. А потом Мерси, округлив глаза, говорит: — Мистер Найт… вы святой? После мы с Кларенсом просто лежим в темноте, он на кровати, я на раскладном кресле, и разговариваем. Я рассказываю о том, как умер и вернулся, о том, что происходило со мной на «Ферме» (но не всё, а в общих чертах), о том, как при помощи медитаций мне удалось настроиться на «волну» Кларенса… А Кларенс подтверждает, что ощущал моё присутствие, и что именно это чувство помогло ему «сильно разозлиться». И, конечно же, Мерси — она тоже искала его. Рассказала ему об Эде, которая ещё жива, которую можно ещё спасти… Кларенс говорит мне о Рэйвенвуде, о своём противостоянии. — До чего же он всё-таки странный, — ёжусь я. — И всё же… мне кажется… даже он не безнадёжен… У меня мелькает чувство, будто Рэнделл гораздо ближе, чем может, чем должен бы быть, но я подавляю это ощущение. Кларенс шмыгает носом в темноте — то ли фыркает, то ли хмыкает. — Ты просто очень добрый. Он бы не стал никого так вот жалеть… Мы молчим некоторое время. Старые часы тикают, словно сверчок. В доме тихо. Я начинаю постепенно проваливаться в сон, когда Кларенс вновь подаёт голос: — Найт, помнишь… Хесперус сказал, что твоё участие способно… помочь мне… принять… мою силу? — Угу. — Вот… по-моему… и правда получилось. — Просто ты молодец. — И ты тоже, — уже совсем тихо говорит Кларенс. Через несколько минут я слышу его ровное дыхание.***
На следующее утро после завтрака (с фирменным яблочным пирогом) ко мне подходит Эда. Она смущается, но, по-видимому, настроена весьма решительно. — Мистер Найтшейд… — говорит она. — Либо просто Найтшейд, либо Найт. — А почему ты не любишь «Галахад»? — встревает Кларенс, внезапно появляющийся в дверях гостиной. Я закатываю глаза. — Ладно. Дело в том, что мой отец был профессором медиевистики. Это наука, изучающая историю Средневековья. Особенной его страстью были рыцарские романы. Отсюда и имя. Дети не понимают. — В общем… Галахад был рыцарем, по одной из легенд, он нашёл Святой Грааль… Вот тут что-то доходит. Про Грааль они знают. — Я всё равно не понимаю, почему ты не любишь этого имени… такая красивая легенда… — Да потому что, чёрт возьми, я сын профессора! Мог хотя бы Персивалем назвать, если уж так важен ему был Грааль… я уже не говорю о рыцарях Круглого Стола! Уильям, Джордж! Артур, бог мой, если бы Артур, так это вообще было бы здорово… эх! — У меня язык не поворачивается рассказать о том, как меня дразнили в школе. Меня называли исключительно «Галадриэль». И ведь продолжалось не так уж долго, а резонанс идёт годами… — Короче говоря, я просто не люблю, и точка. Так что зовите меня Найт. «Галахад», — одними губами произносит Кларенс в мою сторону. Я фыркаю. Возможно, однажды я и сменю своё отношение… позволю называть себя «Галахадом» не только матери… Рэнделл. Чёрт. К дьяволу Рэнделла. Я отгоняю от себя его тень. — Ладно. Эда, ты что-то хотела спросить? — Да. Мис… то есть, Найт, мне бы хотелось вернуться домой. Не понимаю, почему гром-птица полетела за вами… — Я думаю, мы что-нибудь придумаем. По крайней мере — позвоним точно. Да хоть сейчас! — О! Спасибо! А ещё… Найт… вам правда нравится быть лысым? И без бровей? Или так и надо? Сама непосредственность. — Вообще-то мне это совсем не нравится. И так не надо. — Я так и думала. Но я могу помочь. Я оглядываюсь на Кларенса, он слегка улыбается. — Каким это образом? — Я… я умею. — Хорошо… и что мне надо будет делать? — Вам надо будет сесть и закрыть глаза. Я опускаюсь на диван. Эда очень торжественно подходит поближе. Я слышу, как Кларенс приглушённо зовёт Мерси. Похоже, это будет зрелище… — Закройте глаза. Я подчиняюсь и чувствую, как пальчики Эды накрывают мои брови. То есть, то место, где раньше были брови. Я чувствую, как покалывает кожу. Раздаётся сдавленный восхищённый голос Кларенса: — Ого! Затем, уже ладошками, Эда начинает водить по моему черепу. Опять это странное покалывание, а потом голос: — У вас короткая стрижка была или длинная? — Давай подлиннее! — развеселившись, говорю я. Наконец мне разрешают открыть глаза. Я встаю, несколько смущённый, и иду в ванную. О Боже… как странно видеть себя с волосами, длиннее, чем привык в последние пятнадцать лет… Словно кот, в приоткрытую дверь протискивается Кларенс. — У нас так Черити делала. Хоуп называла её ведьмой… — Это всё, что ты мне хотел сказать? — Ты здорово выглядишь… настоящий рыцарь… — И только? — Найт… миссис Найтшейд хотела сегодня отвезти всех нас в город за нормальной одеждой… Я вспоминаю, каково это — ездить с миссис Найтшейд по магазинам, ухмыляюсь и выворачиваю кран с горячей водой. — Вот пусть и отвозит. А джакузи остаётся в моё распоряжение. Если хочешь, мы потом съездим отдельно. Не знаю насчёт силы, но, похоже, именно в волосах (и, в частности, в бровях) у меня содержится львиная доля самоуверенности.