Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
«Данте, всего пару дней, и мы вернемся»
«Я могу с вами…»
«Ты должен остаться здесь — должен помочь Вергилию»
«Он большой мальчик, Кэт»
«Данте. Пожалуйста, там будут лишь дети. Все будет хорошо»
«… Будь на связи»
«Хорошо»
«Всегда будь»
«Данте…»
«Блять, Кэт, я просто примотаю херов телефон скотчем»
«Ш-ш-ш, он будет со мной — я позвоню, как только приеду»
«Обещаешь?»
«Обещаю»
«Не могу… Сука, я не могу сейчас приехать — мы с Вергом в полной заднице — блять, шевелись же!» «Данте… Все в порядке…» «Не в порядке. Я должен быть рядом, я…» «… обязался защищать этот мир, Данте, прошу, ради меня и сына, не позволь похоронить улицу в этот день» «… блять. Кэт, я… хорошо, замечательно — справа, Верг, — именно сейчас я должен быть здесь, пока ты делаешь то, что — ты слышишь меня? — важнее больше, чем вся эта сраная улица, понимаешь?» «Вы спасители, Данте» «Нахер. Я обещал быть рядом» «Ты будешь» «Я приду, как только смогу» «Я буду ждать» Не успевает. Появляется лишь на третьи сутки — весь в крови, поту и грязи — в здание и тут же получает оплеуху от медсестер. Те знают его — все знают — и лишь из-за чувства долга и благодарности ведут не к Кэт сначала. Требуют, чтобы привел себя в порядок. Улыбаются ему сладко-сладко. Шепотом предлагают помочь унять дрожь руках, тянутся уже к ремню. Прижимаются по бокам. Вы восхитительны, знаете? Вам обязательно нужно расслабиться… А Данте не слышит. «Я не могу, Данте. Он задыхается во мне. Он умирает — у меня не получается!» «Меня везут в операционную — анестезия еще слабо действует, но мы и так потратили много времени впустую. Мне немного страшно. С нашим сыном ведь все будет в порядке?» «Это Пенни. Здоровый мальчик — сейчас со мной. Кэт еще не пришла в себя, но показатели вроде приходят в норму» Сжимает телефон в руках — рычит, не может найти нужную табличку — застывает, испепеляя взглядом белую — бесячий цвет — дверь. Ощущает дрожь в руках. Смотрит — видит на экране имя медиума и краткое «ты цел?». Не выдерживает. Врывается и дышать начинает так, словно и забыл, как правильно это делать. Щурится — вечернее солнце так некстати решило покрасоваться алым закатом. Осматривает помещение. Без единой мысли сталкивается глазами с нежным малахитом. Тянет уголки губ вверх на слабую, но счастливую улыбку. Данте выдохнуть не может так же, как отличить цвет кожи медиума от одеяла. И смотреть на комок в ее руках — тоже. Ты в порядке? — Ты меня спрашиваешь? Шутишь? — Данте… И сжимает некрепко его пальцы своими, безумно холодными. Тянет к себе. Целует сначала в плечо, затем — в губы. По-своему успокаивает сжирающее нефилима чувство вины. А Данте тянется навстречу. И все-таки смотрит вниз, чуть левее. Приглушенно хмыкает — дедовский беспорядок на голове и отцовские глаза, что ответно заинтересованно разглядывают. Оба схоже хмурят брови. Оба вызывают тихий смех у Кэт. Оба тянутся к ней за объятьями.«Эй, парень, не отсидел еще задницу в машине?»
«Я сейчас на твоем месте, пап»
«И Кэт разрешила?»
«Ну, она еще не знает, что я уже здесь»
«Серьезно? Вот так вот — без права выбора?»
«Теперь она может не переживать, что я останусь без этой дурацкой шапки. Зачем ты мне ее вообще купил, пап?»
«Потому что она ду-ра-цка-я»
«О-очень смешно, пап, когда мы приедем, я…»
«Эй?..»
«Мам?»
«Эй?!..»
«Мам?!»
«Что?!..»
«МАМА!»
Ма-ма. Слово. Данте слышит восторженное щебетание медиума с кухни, а еще — как старательно это пытается выговорить его сын. Беззвучно повторяет губами, но вслух тянет лишь болезненное «Ева». Он помнит. Правда помнит, как легко мама слетало с языка, когда он был семилетним и абсолютно беззаботным. Не прерываясь из-за кома или сухости в горле. Не сжимая руки в кулаки. Не борясь с отчаянной надеждой, что на его мама откликнутся — да, милый. Но откликается он сам. Данте? Данте, ты слышал? А он стоит, подперев плечом косяк. Слышал. Конечно, слышал. Давай, милый, — ма-ма — скажи еще раз, пожалуйста. И все равно тянется губами к пухлым щекам, когда ничего, кроме едва связного «ма», не получает. Морщится — боль не желает отпускать тело, все еще хранится, хоть уже и потеряла источник. Данте видит — спешит придержать за локоть. Хмурится сильнее: и так бледная Кэт совсем не вернулась к своей привычной «бледности». Аккуратно накрывает теплыми пальцы полосу от шрама и вслушивается в прерывистое дыхание. Поворачивает голову. Пересекается с таким же хмурым взглядом. Поджимает губы, когда детские руки хватают его за пальцы и тянут на себя — ты тоже делаешь ей больно, перестань. Останавливается. Ждет. Ждут. Еще секунда — и боль уходит. А на губах вновь теплая улыбка. Уже вечером. С гордо восседающим на руках сыном идет на кухню к Кэт: та, как всегда, окружена книгами, бумагами и ноутбуком. Отвлекается на ее серьезное увлеченное лицо и громко кашляет, наслаждаясь произведенным эффектом. Данте! Мне придется заново вручную перепи… Ма-ма! Замолкает — ошарашенно смотрит на ухмыляющегося Данте. Быть не может. Ма-ма! И Данте уже смеется. Я не понимаю. Подходит к медиуму и по-лисьи щурится. Занимательный факт, Кэт, — давай, парень, — ты, между прочим, его… … мама. Смотрят на нее и так схоже улыбаются. Нуждаются в ласке и похвале. Несмотря на всю хрупкость своего тела, обнимает Кэт крепко.«Пенн, Пенн? Блять, Пенни, что происходит?» «Все катится к черту, Данте. К нам постоянно прибывают пострадавшие — какой-то ублюдок пытался опять создать Лимбо» «Где они?.. Пенни, где они, блять?» «Я не знаю! Здесь и люди, и демоны — они все в крови — никто не видел. Черт. Данте, ты там?» «Я и Верг» «Держите в курсе — мы свяжемся с ближайшими медпунктами и, если что, скинем координаты» Ничего не приходит.
Данте смотрит на читающую Кэт в саду у Вергилия — тот все-таки восстановил их семейный дом (собрал буквально по кусочкам воспоминаний). Ему не всегда уютно, не всегда удается заснуть и не слышать знакомых голосов, и он правда рад, что может при любой возможности вернуться в свой дом. Но не возмущается сейчас. Смотрит, как с деревянным мечом к медиуму подбегает их сын и вручает мятый, но трогательный букет цветов. Как тронутая вниманием Кэт целует детские щеки и старается пригладить светлые непослушные волосы. Данте думает, не жалел ли Спарда о содеянном, когда вот также наблюдал за ними и Евой. Вергилий думает, как не позволить брату, подобно отцу, ослепнуть.«Ало, Данте, ты слышишь меня? Их нигде нет!»
«Это не Данте. Мы знаем»
«Что? Вергилий, объясни…»
«Видимо, для ритуала нужен был проводник…»
«… что? Нет. Ты шутишь, да?»
«Мы нашли ее по следам крови. Здесь два тела»
«Где?..»
«Одно сожгли»
«Это может не быть…»
«Это ребенок»
«… где Данте?»
«… там. Рядом с Кэт»
«А ты?»
«Разбираюсь с последствиями»
«Постарайся привезти тела как можно быстрее — нужно…»
«Знаю. Перезвоню позже»
Теперь Данте думает, что уже знает, когда его отец пожалел, что полюбил ангела. Вергилий думает, что его ослепленный брат даже и не подумает снова открыть глаза миру. Две едва видимые фигуры пропадают в сумраке и каплях дождя, который никак не может смыть боль. Смыть само их существование. Данте воет в пустоту и не может перестать раздирать кожу, скрывающую сердце. Вергилий молчит и не позволяет тому наделать глупостей. Смотрит безразличным взглядом на мокрый грязный лист и различает лишь неизвестность и слова. Наступает, поджав губы, на бумагу и смешивает с асфальтом. Вздрагивает — брат кричит еще громче, рвет горло, давится кровью и дождем. Все еще видит буквы под ногами. Те будто смеются — откуда тебе знать, что есть удача? Сжимает рукоять Ямато — смотрит в ослепшие от безумия глаза старшего. Давит до трещин в асфальте клочок. Но, уходя, все равно различает.Добро пожаловать в Фортуну