От свечей к порогу

      Искоса Орсолья наблюдала за тем, как Кароли помогает Альвидасу прочесать волосы от налетевшей в них пыли — тратить воду ещё и на это было бы совсем неразумно. Жёсткий неровный ёжик на голове самой Орсольи по ночам иногда чесался почти до боли, заставляя её вертеться с боку на бок, но она следила разве что за тем, чтобы в волосах не завелись насекомые. Как справлялась Марцелина, оставалось только догадываться, от неё даже пахло приятно — иногда в Залаверце, до того, как с продовольствием и прочими запасами стало совсем туго, Марца доставала где-то дешёвое, но зато сладкое ароматное масло каких-то трав. Вот так от неё пахло и теперь.       Что касается Альвидаса и Кароли, наблюдение за ними исподтишка казалось Орсолье уморительным. Честное слово, да за ней так муж в лучшие годы не увивался, как военный министр за своим канцлером.       Странное дело, мысли о муже, Андраше, больше не причиняли ей столь сильной боли. Она вернулась в Пишт — и ничто не стало как прежде, его не оказалось здесь. Всё, что осталось от этой сладкой пыльной памяти — рыжие холмы с кустиками белой мелкоцветной полевики да скорлупки от крапчатых бирюзовых дроздовьих яиц, которые Андраш таскал для неё. Какими же молодыми и глупыми они тогда были…       Она помнила и каким он стал позже, через много лет, когда они уже поженились: тёмные волосы с сединой у висков, поредевшие со временем надо лбом. Белую полоску шрама на челюсти от неудачно отлетевшей щепки. Зеленоватые глаза, покрытую крупными веснушками кожу того, кто родился в Пиште. Гордую улыбку, когда у них в доме появились стеклянные окна, как он смотрел сквозь них, прищурившись, как соседей звал — показать… Все эти воспоминания со временем посерели и поблекли, как старые литографии. Попытайся она сейчас припомнить черты его лица — не смогла бы. А сын? От него осталось чуть больше. Как он учился ходить во дворе их дома, как неловко трепал уши соседской собаки, спящей на солнце, как она ругала его за оборванную бельевую верёвку… Такие крохи, словно и не было никакой любви. Словно всю её жизнь выхолостило из головы, вырезало водопадом стеклянного крошева от пресловутых окон, раскроившего ей лицо.       Орсолья отмахнулась от воспоминаний, как от надоедливых мух. Ну, самих-то насекомых развелось в этом году не слишком много, хотя вон Альвидас бы с ней не согласился, она видела, как он вздрагивает и морщится от едва слышного комариного зудения по вечерам. Неженка.       — Ну, закончили наконец? — грубовато спросила она. Постепенно она старалась сокращать дневные привалы и уменьшать их частоту. Ни к чему тратить лишнее время, решились на поход — извольте терпеть. Если в начале она сама сочла нужным уступить неподготовленности своих спутников, то с каждым днём в глубине степи это становилось всё более опасным. Пусть привыкают.       Ну и, что уж сказать, отметки пройденного расстояния на карте за первое время заставляли её чувствовать отчаяние. Слишком медленно…       — Да, конечно, — ответил ей Альвидас и Орсолья моргнула несколько раз, отвлекаясь от поглотивших её мыслей.       С каждым днём канцлер начинал раздражать её всё меньше, и она стыдилась признаваться в этом самой себе. Чего уж — если бы не дело, она бы в жизни с таким человеком не заговорила, но вообще-то он оказался очень даже ничего. Ну, а Кароли… Что-то в нём было, что заставляло поверить в старую легенду о Реджишегском князе. Если предок-тёзка Кароли и правда был предком и если они были похожи, такой человек и правда мог бы жениться что на сумасбродном болотном духе, что на холодном канцлере. К тому же, Марцу веселили его истории.       Остальные уже успели надеть рюкзаки, женщина криво ухмыльнулась и бодро зашагала вперёд, прокладывая для них тропу посреди холмов. Это было почти естественно, хотя никогда раньше она не стала бы так нарочито избегать проложенных тележками дорог.       Одна беда: в Пиште все дороги прокладывались по более-менее ровной местности, чтобы не изводить ни себя, ни тягловых животных. А это значило, что им, чтобы к тем самым-то дорогам не приближаться, приходилось петлять, как зайцам.       К слову, пару зайцев изловчился вчера поймать Вацлав. Силки ставить было некогда, так что праграсы его знают, как умудрился. Лейтенант вообще был не так прост, как казался с первого взгляда. На вопрос Кароли он залихватски прищёлкнул каблуками и пояснил, мол, в его родной деревне старшие охотники иногда на зайцев ходили, а он с ними мальчишкой бегал, вот и… Может, как-нибудь да покажет, как оно делается.       Мясо заячье было жёстким, волокна застревали в зубах, но Орсолья съела его молча, почти не чувствуя вкуса. В последнее время её охватывало какое-то тупое равнодушие, сосредоточенное только на том, чтобы дойти до цели. Всё, что она делала — ела, спала, грела ладони у костра, ежедневно проверяла винтовку — всё это было только инструментами для преодоления пути.       — Я боюсь за тебя, — призналась Марцелина, нагоняя её и привычно касаясь пальцами локтя. Они прожили вместе достаточно, чтобы быть откровенными друг с другом. — Иногда смотрю и вижу, как у тебя глаза застилает. Как, ну… как тогда, — она выделила последнее слово и поёжилась. Орсолья поняла без пояснений: как в те месяцы, что она провела почти без сознания.       — Я в порядке, — покачала она головой и уточнила в ответ на недоверчивый взгляд Марцы: — Во всяком случае, буду, как только мы выберемся отсюда. А чтобы мы выбрались быстрее, нужно меньше отдыхать и больше идти.       Марца опустила глаза и Орсолья заметила у неё на щеках бледный румянец. Подруга была похожа на тех девочек, которые в сказках обычно ждут князей, сидя у окошка. Орсолья нахмурилась и мрачно окинула взглядом шагающих позади мужчин.       — Ты не жалеешь, что согласилась? — быстро спросила Марцелина, боязливо поглядывая на неё снизу вверх, и у Орсольи, сказать стыдно, отлегло от сердца.       — Нет, — сказала она и только после этого поняла: а ведь и правда, нет. — Может, давно надо было это сделать, знаешь. Может, я всё это время думала, что однажды смогу вернуться и здесь всё станет как раньше, винила себя, что отсиживаюсь в Залаверце. Но что случилось, то случилось. И ни Андраша, ни Енека больше нет. Я их никогда не увижу, — на имени сына её голос всё-таки сорвался. Никто другой может и не заметил бы, но от Марцы скрывать было бесполезно. Она вцепилась пальчиками в руку Орсольи крепко-крепко. Орсолья молча кивнула ей с благодарностью, и подумала, что их нет — но есть Марца и нужно сделать что угодно, только бы Марце больше никогда ничего не грозило, и это стоит всего ужаса, всей изматывающей дороги.       В сущности, она вполне могла понять Кароли. Да и Альвидаса, чего душой кривить.       Ноги сами собой остановили её у подножия холма со сколотым белым камнем на вершине, просто-напросто отказались двигаться дальше.       — Что-то не так, — сказала Орсолья и нахмурилась. Инстинкты её не подводили, ну да это было до ведьм, до стекла, прилетевшего ей в голову, до долгих месяцев беспросветного существования в собственном теле. Нет, теперь Орсолья себе так просто довериться не могла.       Спутники остановились у неё за спиной, Орсолье чудилось, что она ощущает спиной их дыхание, встревоженное, как у загнанных зверей, и от этого вдоль позвоночника как рябь бежала.       — Тиной пахнет, — со знанием дела заявил Вацлав, принюхавшись, и поморщился. Орсолья недоверчиво втянула воздух, и ветер донёс до неё запах затхлой стоялой воды, перегнивающего тростника и мёртвой рыбы.       — Мы что, подошли к реке? — напряжённо спросил Кароли.       — Чушь, — огрызнулась Орсолья. — Шехна в жизни так не пахла. И она далеко к востоку, не сворачивали мы к ней! Что-то здесь не то. Нужно подняться на холм и посмотреть.       Пошли все вместе, и она даже не стала спорить, так выбил её из колеи неприятный и чуждый запах. Орсолья не то чтобы знала степь как свои пять пальцев, боги с этим, Пишт был слишком велик. Но кроме Шехны больших источников тут не было, а уж стоячая вода и вовсе попадалась только на самом востоке, где степной простор медленно переходил в болота. Теперь Орсолья ощущала себя потерянной.       С вершины холма им открылся вид, от которого у неё перехватило дыхание, а голова закружилась так, что женщина машинально вцепилась в локоть остановившейся рядом Марцелины.       Кто-то — кажется, Кароли, — громко присвистнул.       Это было озеро. Огромная котловина, будто кто-то вгрызся в плоть земли и вырвал из неё кусок, а потом заполнил образовавшуюся прореху тёмной водой да понатыкал вдоль берегов осоки и рогоза, грубо и неумело, неровными контурами зарослей. Вода была странного цвета, тёмная, почти чёрная, и даже отсюда чувствовался её неприятный запах, гнилостный, утопленнический запах.       Они вышли с более пологой стороны, где холмы постепенно спускались к котловине, как собравшиеся на водопой овцы. На противоположном берегу вода билась об отвесный склон, странно свежий, ещё не успевший выровняться, и меловые осколки торчали из земли, похожие на кости. — Это ещё что такое, — пробормотала Орсолья себе под нос. — Не было здесь озера! Никогда не было! Ключ — да, но это…       Однако Сергея взволновало что-то другое и он ткнул пальцем в сторону, чуть левее от странного озера.       — Там деревня! — ошарашенно произнёс он. — И живая, посмотрите! Там кто-то есть!       От этого заявления у Орсольи и вовсе перехватило дыхание, сдавило так, будто вся она стала натянутой на барабан перепонкой, под которой глухо колотилось сердце, а потом вздыбилось, вспухло, выступая на поверхность — и оборвалось.       — Ты что это? — подозрительно спросил Вацлав, опустив тяжёлую веснушчатую ладонь ей на плечо. — Такая крепкая была, ну! Держись, — и хлопнул по спине.       Как ни странно, Сергей оказался прав. Деревенька была небольшой, так, покосившихся домов с десяток у самой кромки озера. Орсолью не оставляло неприятное чувство, что больше их тут было, больше — до того, как из ниоткуда пришла вода. Слишком резко обрывалась протоптанная дорожка у грубо сколоченных мостков.       На некотором отдалении от деревни паслось небольшое стадо коз. Рыжие, под цвет Пишта, они ощипывали кору с кривых рябиновых деревьев, не обращая внимания на пастуха.       Пастух! У Орсольи что-то ёкнуло в груди. Здесь и правда были люди! Жили в самом центре степи, у странного, непонятно откуда взявшегося озера! С каждой секундой она всё чётче различала фигурки, копошащиеся в ложбине. Они ставили сети, набирали воду, даже бельё кто-то развешивал — будто ничего и не случилось!       — Обойдём? — деловито предложил Кароли, прищурившись, разглядывавший мелкие домики.       Орсолья заставила себя собраться с мыслями и потёрла виски. Кароли-то был абсолютно прав. Проклятое озеро нужно было обойти, убраться подобру как можно дальше от странной деревеньки. Она сощурилась до боли, будто надеясь с такого расстояния различить, есть ли в глазах деревенских странный зеленоватый отблеск.       — Тучи собираются, — возразил Вацлав. — И ещё какие! Будет гроза. Оружие у нас есть, — он побарабанил пальцами по начищенному боку баллона за спиной. — Дежурного поставим, а там и переночевать можно, всё лучше, чем в степи в бурю-то!       От раздражения она скрипнула зубами. Честное слово, ну хороший же парень Вацлав, ещё бы молчать иногда умел! Так и хотелось сказать ему, мол, понятно, что ты до сих пор в лейтенантах ходишь.       Но тучи и правда собирались уже несколько дней, видно было даже будущее око бури, тугую воронку, пронизанную изумрудным светом. Воздух кисло пах неразразившейся грозой. Орсолья ругнулась себе под нос. Оказаться посреди степи в хлипких палатках и в обычную-то грозу — врагу не пожелаешь, но ещё и среди ведьм, натурально сходящих с ума от хлынувшей на них магии…       Будто отвечая её мыслям, женщина, развешивавшая бельё, повернулась в их сторону, невнятно засучила руками, а потом махнула им, приглашая.       Они потеряли осторожность. Позволили незнакомым, непонятным людям заметить себя. У Орсольи зашумело в голове от этих мыслей. Она подвергла остальных опасности.       А они всё ещё ждали её решения.       — Мы попробуем спуститься к деревне, — медленно решила Орсолья. — Держитесь вместе, по сторонам смотрите, чуть что — уходим. Если они… если они и правда — живые люди и если не будут агрессивны, переночуем здесь и уйдём с утра, понятно?       Спорить никто не стал, только Марца посмотрела с тревогой, но Орсолья мысленно напомнила себе, что делает это всё ради неё же, и первой начала спуск по травянистому склону.       Чем ближе, тем сильнее и невыносимее становился запах перегноя. От озера исходил холодок, вдоль берега, путаясь в рогозе, сохли выброшенные на берег прелые водоросли. Поди разбери, что бы могло в этой воде жить, но ведь ставили же на что-то сети местные…       Встречать их вышла та самая женщина, что заметила первой. Она закончила развешивать бельё и теперь стояла у берега, машинально как-то вытирая руки о передник. Ни зелёных глаз, ни увечий, ничего в ней странного не было, кроме пугающего несоответствия ситуации.       — Здравствуй, хозяйка, — немного напряжённо поздоровалась Орсолья. Женщина приветливо улыбнулась:       — Ну здравствуйте. Давно у нас гостей не было.       — И с чего бы это? — натянуто спросила Орсолья, но женщина сделала вид, будто не услышала её слов, и она задала следующий вопрос: — Не подскажешь, как деревня-то называется?       — Так Эркань, — что ж, Эркань и правда была на этом месте, если судить по карте. Озера, правда, никакого здесь быть не должно было. — А вы сами-то откуда будете? Сейчас путники через Пишт нечасто ходят… — и нет, она не казалась удивлённой этим. Не настолько же они были отрезаны от мира, чтобы ничего не знать — но её совершенно не смущало собственное положение.       — Из Залаверца, — Орсолья не стала кривить душой, но сократила их историю. — Оттуда, знаешь ли, вглубь страны не пускают никого, военных поставили — вот и идём к морю.       Она не удержалась и бросила взгляда на Альвидаса, но лицо канцлера осталось непроницаемым.       Женщина оглядела их внимательно, глаза её чуть расширились, когда она заметила огнемёт. И всё же, всё же она ничего не спросила. Только покачала головой:       — А и стоило ли уходить в город, всё равно теперь обратно бежать приходится. Пишт ведь — что птичья матерь, своих птенцов всегда укроет.       У Орсольи свело челюсть от желания ответить, закричать, встряхнуть за плечи — выбить из головы незнакомой женщины эти мысли. Никто тебя не защитит, ни родная земля, ни крепкие стены, а только ты сам!       — Твоя правда, — вступил в разговор Кароли, не дав паузе затянуться. Эта краткая передышка позволила Орсолье со свистом выдохнуть и сосчитать до десяти. — А не подскажешь, не пустит нас кто переночевать?       — Да кто угодно, — женщина буквально просияла. — Место-то у нас есть, рук вот лишних не хватает. По хозяйству поможете — любой вас пустит.       — Нам бы… вместе как-нибудь, — осторожно уточнил Кароли. Женщина, кажется, удивилась, глаза её странно забегали с одного на другого, жадно вглядываясь в лица. А потом черты как-то незаметно снова смягчились и она медленно кивнула:       — Есть у нас дом пустой. На окраине, правда, ну да ничего, крепкий, от дождя защитит.       С неба и правда закапало — мелкая противная морось, первый пробный шажок грядущей бури.       — Спасибо, — нехотя произнесла Орсолья. — Как тебя звать-то, хозяйка?       — Йолан я, — представилась женщина. — Ну, проходите скорее, не то промокнете все.       Стоило им войти в деревню дальше узкой тропки, ведущей от причала, со всех сторон сбежались дети, босые, в длинных рубахах — посмотреть на путников. Надо же, пожив в городе, Орсолья успела совсем забыть, что даже несколько деревенских домов — это уже много людей, здесь жили большими семьями, не разбредаясь. Особенно теперь, что им, в самом деле, отстраиваться дальше, за холмы, привлекать к себе внимание ведьм? Конечно, умнее всего было бы уйти — но ведь не ушли же.       Дом, к которому Йолан отвела их, оказался старым, но крепким. Обычное деревенское жильё, плотно сколоченные брёвна, толстые, гладко обструганные балки, крыша, покрытая бурым дёрном. Из низких узких окон, затянутых в дождь тканью, было видно дорогу, поле да край мутного озера. Единственное, что заставило Орсолью напрячься, так это странные царапины на двери, будто бы какую-то надпись стереть и спрятать пытались. Спрашивать об их происхождении ей показалось… невежливым, тьфу, это всё канцлер вилонский так на неё влиял.       — Странное у тебя имя, — сказала Йолан, пока Орсолья помогала ей прятать под навес сено да уносить с улицы бельё.       — Не странное, а странское, — ухмыльнулась та, скривив губы. — Отец обычное реджишегское имя хотел, Оршоя, только мать у меня из Страны, вот и говорила на свой манер, так и привыкли. Орсолья и Орсолья.       — Странскую кровь видно, — тихо засмеялась женщина, и от её глаз в стороны разбежались едва намечающиеся ещё лучики морщинок. Орсолье она едва доставала до плеча. В стороне хмыкнул Кароли, складывавший дрова. Неясно чувствовалось, что его задевает то, насколько Орсолья выше него. Она-то никогда этого всего не понимала, мол, выше и выше, что уж теперь, но, видно, и не ей было судить.       — Нужно набрать дождевой воды, — сказал вдруг Альвидас, когда они, всё-таки вымокшие, так хоть не насквозь, собрались в доме, и Орсолья колдовала у печи, пытаясь обогреть тёмную комнату.       — Это зачем? — удивился Вацлав. Орсолья не обернулась, но всё равно почувствовала канцлерский взгляд.       — А вам бы хотелось пить воду из этого озера? — тихо переспросил он, обращаясь непонятно к кому. Орсолью передёрнуло.       — Бр-р-р, — вслух сказал Кароли, а Марцелина молча взяла большое ведро и выставила его на улицу, чтобы потом разлить собранную воду по фляжкам.       Озеро. Всё их пребывание здесь, этот тёплый дом, первый за много дней, постель мягче и суше, чем пол палатки, всё это омрачалось маячащим за окном озером. Усилившийся дождь пузырился на сероватой поверхности воды, делая её похожей на исходящее газом зловонное болото. В этой взбаламученной ряби не отражалась даже зелень вспухающих в тучах молний, поверхность казалась равнодушной и матовой.       — И давно у вас тут озеро? — прямо спросила Орсолья у пастушка, который забежал передать тёплый горшок с жарким от Йолан да и остался посмотреть на гостей. Лопоухий белобрысый мальчишка, всё лицо густо усыпано крупными рыжими пятнами, отметинами степи. Такие в каждой деревне попадались, словно зёрнышки, проросшие на плодородной земле.       — Да давненько уже, — простодушно ответил он, улыбнулся, показав неровные попорченные зубы. — Почитай, с год уже, как на поверхность выродилось.       — И как, не страшно рядом с ним жить? — мальчишка неуверенно почесал спину под потёртой рубахой:       — А чего страшно-то? Вода и вода. Как озеро пришло, так нас больше не трогает никто, бережёт оно своих.       Он недоговаривает — поняла Орсолья. Не говорит чего-то очень важного, но, как она ни старалась, больше из мальчишки ничего вытянуть не удалось — ни о том, кто их больше «не трогает», ни о том, почему. А когда такие люди о чём-то молчат — что ж, это должно быть что-то достаточно серьёзное. Достаточно страшное, чтобы связать им язык.       Но вот что странно — он и о ведьмах-то не говорил, а, когда она попыталась спросить напрямую, только глуповато улыбнулся, словно не понял вовсе и неумело перевёл разговор на жизнь в городе, мол, правда ли, что там поезда каждый день ходят да ещё и из самой Страны доходят, прямо так, с инеем на окнах? Орсолья грубо отмахнулась от этого вопроса. Чудное место эта Эркань, зачарованное как. Только ни меловых кругов, ничего подобного они здесь не видели. Один только полусгнивший причал, как обрывок тропы, уводящей к центру озера, туда, где раньше наверняка были дома.       «Всего несколько часов, — пообещала Орсолья себе. — До утра. Нам всем нужна эта передышка. А что озеро — так может и подземное было, обвалился берег вниз, и вода на поверхность выступила».       Только заставить себя поверить в это она не могла.       А буря, тем временем, разразилась нешуточная, такие случались в Пиште либо в начале весны, либо под конец осени, старики их звали пудовыми ветрами. Косой дождь перемешался с градом — Орсолья слышала, как крупные ледяные осколки стучат по крыше, бьются в плотно натянутую в оконном проёме ткань. На погнувшейся под ударами траве плясали изумрудные огни, стрелами уходили в небо, вливаясь в почти непрекращающиеся вспышки молний. В щели задувал ветер, вихрился и подвывал в печной трубе, и то была тревожная и странная песня. Орсолья рассеянно прислушивалась к ней, лёжа на лавке. Рядом чуть подрагивала от холода Марцелина. За спиной у неё Сергей ворочался, пытаясь пристроить длинные ноги, и под конец не выдержал, лёг на пол, укутавшись мешковиной, сваленной в углу комнаты.       Сторожить этой ночью пришла очередь Кароли. Он устроился у двери, прислонив винтовку к стене рядом с собой, и сосредоточенно уставился в пустоту. Канцлера своего, значит, готовился защищать.       Орсолья уснула под рокот ворочающейся снаружи бури, наползающей на дом, одной из первых летних гроз, и ей этой ночью не снилось ничего, кроме ярких изумрудных искр, вспыхивающих на обратной стороне век.