От свечей к порогу

      — А что, канцлер, испугался ты вчера? — у Вацлава, несмотря на заложенный нос и наверняка саднящее горло, настроение, видно, было отличное. Его так и тянуло поболтать.       — Разумеется, — чопорно согласился Альвидас. — Не в последнюю очередь потому, что я не умею плавать.       — Как это так? — искренне удивился Вацлав. — В Вилони ж, говорят, что не озеро, то канал!       — Именно так, — Альвидас проникновенно взглянул на лейтенанта: — Но по секрету скажу вам, что между ними обычно проложены замечательные улицы. Не все вилонцы имеют привычку перемещаться вплавь.       Кароли фыркнул от смеха прямо в миску с горячим бульоном и отставил её в сторону, чтобы не разлить ничего. Вацлав хохотнул в голос:       — Ну даёшь!       — Уж кто бы говорил, ведьмин жених! — хлопнул его по плечу Сергей.       Марцелина впервые услышала, как он шутит и смеётся.       Вацлав, словно передавая эстафету, похлопал по спине Альвидаса, и тот поморщился, словно удар причинил ему сильную боль.       — Что, болит ещё? — мгновенно среагировал Кароли.       — Не то чтобы болит, — уклончиво отозвался Альвидас. — Так, отдаёт…       — Рюкзаком, что ли, так натёр? — подивился Вацлав. Ему пришлось прокашляться, чтобы избавиться от хрипотцы.       — Не совсем, — Альвидасу, очевидно, не нравилось, к чему шёл их разговор. Марцелина бы на этом все расспросы прекратила, но от Вацлава было так просто не отделаться.       — А что тогда? — он даже специально подвинулся ближе, ну надо же!       — Господина канцлера, видишь ли, пытались убить, — пугающе ровным тоном сквозь зубы выдавил Кароли. — Ещё в Алькависе. Эти… которые за независимость Реджишега или как их там.       Брови Вацлава отчётливо поползли вверх, он тяжело сглотнул и спрашивать прекратил.       Прошлой ночью они бежали под хлещущим ливнем, пока Орса не нашла подходящее место для ночлега. Это был полукруг меловых скал с неровными, оплывшими верхушками, между которыми плотными сплетениями росли кусты да мелкие деревца. К этому моменту они вымотались и дрожали от холода настолько, что даже не стали ставить палатки: натянули между скалами, зацепив за деревья по разным сторонам, тент, мокрую землю плотно накрыли неразвёрнутыми палатками, развели костёр чуть в стороне от полотнищ, кое-как, стуча зубами, переоделись в сухое и устроились в спальных мешках совсем рядом друг с другом, одной тёплой кучей-малой. Кароли порывался закончить своё дежурство, но Орсе понадобилось только раз глянуть в его мутные после наведённого морока глаза, чтобы она махнула рукой и уселась у огня сама. Марца задремала с краю от остальных, и последним, что она видела перед сном, был крупный и тёмный силуэт Орсольи, выделявшийся на фоне яркого костра и белых сторожевых скал.       На утро Марцелина отошла в сторону от них, чтобы умыться и расчесать длинные волосы. Поразмыслив, она заплела их, высохшие и выгоревшие на солнце почти до белизны, во множество тонких кос, идущих ото лба и висков, а потом связала на затылке в узел. А когда она вернулась к костру — Вацлав похлопал ладонью по брезенту между собой и Кароли, и она, немея от странного, донельзя приятного чувства общности, села с ними. Сергей к тому моменту как раз заканчивал возиться с завтраком. Пахло дымом и ещё чем-то неуловимым, чем пахнет только в степи после дождя.       Орса не стала будить их с утра, позволив отдохнуть несколько лишних часов взамен ночной гонки, а потому во время завтрака тусклый солнечный ореол, след которого едва виделся сквозь тучи, поднялся уже совсем высоко.       И теперь Марцелина сидела между своими спутниками, тихонько смеялась их шуткам и подтруниваниям, грела ладони о миску бульона и чувствовала себя такой умиротворённой, будто и не было этой страшной ночи.       Остальные, значит, старались про Эркань лишний раз не вспоминать, шутили и веселились, словно не видели вчера людей, готовых принести друг друга, да и себя самих, в жертву чудовищу. Поначалу Марцелину это… не то что напугало, как там говорится? Покоробило, стало стыдно за саму себя, что тоже может так — болтать, не вспоминая о чужом горе, как будто оно не задевает её. Ночью ей снились кошмары с этими несчастными людьми, не добравшимися до границы, запуганными настолько, что знакомая опасность и обещанная смерть казались им спасением.       Потом она стала ловить взгляды. Замечать, как то и дело замерзали на лицах улыбки. Тогда она поняла.       Настроение ей портило и то, что её милая Орса так и не села с ними к костру, а демонстративно возилась с рюкзаками, перекладывая что-то. Злилась, что ночью её не послушали. Марца следила за ней из-под опущенных ресниц, пока её не отвлёк Вацлав, видно, не умевший долго молчать.       — А ловко ты это… с рябиной! — оценил он, похлопывая девушку по плечу с этакой солдатской грубостью. — И как только в голову пришло?       — Сама не знаю, — застенчиво призналась Марцелина. — Просто увидела знаки на двери…       — Какие ещё знаки? — искренне удивился Кароли. Марца обвела их неуверенным взглядом, но все четверо мужчин смотрели только на неё.       — Помните, там были царапины? — всё ещё смущённо спросила она и дождалась утвердительных кивков. — Я с самого начала подумала, что это, наверное, кто-то пытался пробраться внутрь, а потом поняла, что нет, совсем и не похоже, не такие уж глубокие они и скошенные, широкие. Много совсем мелких. И ни одной царапины ни у ручки, ни у скважины, ни у петель, и косяк цел… — она уставилась на свои ладони. Обычно, смущаясь, она начинала разглаживать складки на переднике… — А в Залаверце старая Лида иногда рассказывала, как они жили здесь, в степи, — краем глаза она заметила, что и Орсолья тоже замерла и внимательно прислушивается к их разговору. — И я вспомнила. Про защитные знаки, которые кое-где принято чертить на дверях. Или выжигать. Я… Я не знаю их, и нарисовать ни одного не смогла бы. Но те линии на дверях, в Эркани, были… — она запнулась, подбирая слово.       — Упорядоченными? — негромко подсказал Альвидас, и Марцелина благодарно кивнула.       — Да. Это были узоры — а потом кто-то перечеркнул их, разодрал так, чтобы почти и не разобрать было, понимаете? — она увидела, как при этих словах Сергей опустил глаза, разглядывая поломанные ногти, пальцы с мелкими ранками от щепок, а Кароли поморщился от боли, принимаясь разминать руку.       — Продолжай, — подсказал министр, встретив её взгляд.       — И тогда я подумала — если для неё так много значат эти рисунки, так может, она просто себя мнит Пиштской нечистью? Той, из древних сказок, которая боится защитных знаков и… — она задохнулась, но тут же продолжила, — и рябины. Вреда ей это не причинит, но что, если она не знает об этом? Я не хотела надевать на неё венок, надеялась, что до этого не дойдёт. Что можно будет просто напугать её, не дать понять, что рябина на деле безопасна. Но она держала Вацлава и я побоялась, что медлить нельзя…       Произнесённые вслух, её измышления звучали так глупо и надуманно! Она в очередной раз испытала острую вспышку признательности Орсолье.       — Тебе не нужно стесняться, — деликатно заметил Альвидас, склоняясь вперёд, что ей было лучше видно его из-за плеча Кароли. — Как бы это ни звучало — главное, что сработало и спасло нас всех.       — И никому бы уж точно не потребовалось спасать вас, если бы не ваша собственная дурость! — Орса рявкнула так, что вздрогнул даже Кароли, а Марцелине почудилось, что и огонь костра заметался. Она ощутила, как нечто внутри неё натягивается, подобно рыбачьей леске.       — Вероятно, — согласился Альвидас — голос его оставался ровным, а слова непререкаемо вежливыми, но в них неуловимо появился холодок, словно ветер набежал летним вечером.       Марцелина неуютно поёжилась. Сейчас что-то будет.       — Это ведь так сложно — не лезть в воду и не злить ведьму, да?! — голос Орсы аж подрагивал от гнева. Марцелина никогда не слышала, чтобы она так кричала. На неё Орса вообще не повышала голос. Но теперь Марца ощутила себя маленькой девочкой, случайно оказавшейся рядом во время родительской ссоры. Даром, что голову руками закрыть не порывалась. Бояться Орсолью она попросту не умела.       — Не думаю, что ты бы осталась на берегу, окажись в воде не Кароли с Сергеем, а… — очень тихо и с расстановкой начал Альвидас, но Орса не дала ему закончить: со всей силы шарахнула кулаком по скале, взметнув облачко белой взвеси, вскочила на ноги и ушла откреплять край тента.       Марцелина почувствовала, как вспыхивают щёки. Альвидас задел больную тему и, судя по голосу, сделал это неслучайно.       Над лагерем повисла гнетущая тишина, и вот её-то Марцелина наконец не выдержала. Она постыдно сбежала, дескать, собрать во фляжку дождевой воды, собравшейся в складках просевшего брезента, да ещё стороны, противоположной от Орсы. Да так там и осталась, в крошечном закутке, под прикрытием густо переплетённых ветвей кустарников — вершника да шомфы. К осени шомфа вся покрывалась сладкими багровыми ягодами, но сейчас Марцелина разглядела только мелкие продолговатые бусинки будущих плодов.       Но и это заставило её сердце замереть, а затем ухнуть куда-то в живот.       Сколько они уже пробыли в Пиште? Дни сливались в недели, но время всё равно почти утратило смысл. Ей нечего было считать, нечего ждать. Она слишком слабо представляла себе цель, и слишком мало верила в возвращение домой.       И всё-таки, если бы теперь ей снова дали выбор, остаться в Залаверце, или отправиться в путешествие — она бы, не сомневаясь ни секунды, выбрала то же самое.       Когда сбоку из-за края скалы послышались лёгкие шаги, она обернулась, украдкой вытерев щёки, на которых не было ни слезинки.       Но рядом стояла не Орса — а Альвидас.       — Мне очень жаль, — он говорил как всегда негромко, но чётко. А потом опустился рядом с ней во влажную траву — недалеко, но всё же на расстоянии, словно давал ей возможность встать и уйти в любой момент, не спрашивая разрешения. — Это было некрасиво и жестоко с моей стороны.       — Я не могу не быть на стороне Орсы, — слова приходилось буквально выдавливать из горла, они застревали там плотными болезненными комками. — Просто… не могу. А на её стороне теперь — не могу тоже. Потому что на твоём месте я поступила бы так же.       — Я знаю, — со всей серьёзностью подтвердил Альвидас. — Я ни в коем случае не требую от тебя принимать чью-либо сторону. И я сожалею, что заставил тебя задуматься об этом. С Орсольей я поговорю позже, когда мы оба… отойдём, если можно так выразиться. Сейчас я хотел извиниться перед тобой.       — Вы с Орсой похожи больше, чем кажется, — Марцелина сказала — и сама испугалась того, как легко вырвались эти слова, но остановиться не сумела. — Оттого, может, и ссоритесь, никак не можете решить, кто из вас главный. Ты сказал, что она, но Вацлав тебя уважает больше, Сергей напрямую тебе подчиняется, а Кароли, ну… С ним другое, но это всё равно. И когда ещё и ты сам не стал её слушать, она взбесилась. И ещё она сама понимает, что сделала бы то же самое, а значит, нарушила бы свои же правила. Вы оба так привыкли устанавливать правила для себя и для других… Привыкли, что вас слушают и слушаются. И ещё за вас легко бояться, а вы даже не замечаете. Вы думаете, что жертвуете только собой, но это неправда, потому что за вами всегда есть кто-то ещё.       Наверное, она перегнула палку. Она ведь вовсе не собиралась говорить всё это и уж точно не хотела жалеть себя и сваливать вину на Альвидаса и Орсолью. Решения, принятые ею, Кароли и остальными, оставались исключительно их решениями.       Альвидас ощутимо вздрогнул, а лицо его обрело странное потерянное выражение. А когда он сказал:       — Наверное, ты права, — Марцелине сделалось совсем стыдно. И всё-таки она попыталась отбросить бессмысленное чувство вины.       — Я чувствую себя беспомощным здесь, — Альвидас запрокинул голову, будто пытался разглядеть иссера-зелёное небо в тесном переплетении колючих узловатых ветвей. — Не на своём месте. Всё, что я знал и умел, чему посвятил жизнь, здесь бесполезно.       — Вчера это было совсем не так, — возразила Марцелина. Альвидас слабо улыбнулся и покачал головой:       — Просто повезло. Моя власть — не сила, а иллюзия, если угодно. В Алькависе эту иллюзию принимали как должное, но здесь мне нужно чем-то подтверждать её. А у меня нет ни силы, ни особенной смелости, ни оружия.       — Значит, ты очень хороший иллюзионист, — Марцелина улыбнулась ему в ответ, тоже вымученно. — Потому что ведьма поверила тебе. Сам подумай. Ты сказал ей, что у неё нет прав — и остался жив!       — Не благодаря самому себе, — снова возразил Альвидас.       — Всё равно, — упрямо отозвалась Марцелина. — Мне кажется, это что-то да значит.       Некоторое время они сидели молча. Судя по звукам, тент заканчивали сворачивать, скоро им пора будет отправляться дальше. Альвидас положил в рот таблетку, упаковку с которыми прятал в кармане, и сложил ладони лодочкой, подставил под обвисшие мокрые листья кустарника. Марцелина аккуратно встряхнула их, помогая собрать воду.       — У меня была фляжка с собой, — сказала она, но Альвидас ничего не ответил. Она и так знала: ни к чему тратить собранную воду, пока есть иные возможности. Тогда Марца спросила: — Тебе помогают таблетки?       Она просто не знала, что ещё сказать, но канцлер, видно, всерьёз задумался над её вопросом.       — Не знаю, — медленно произнёс он, взвешивая каждое своё слово. — Может быть, да. А может, я просто слишком устал, чтобы у меня оставались силы тревожиться и дальше.       Это звучало похоже на правду. Марцелина и сама вымоталась настолько, что едва ли часто отвлекалась от тупой гнетущей усталости. Она не ожидала таких слов от Альвидаса как раз потому, что слишком уж хорошо могла его понять. Её заставляла идти вперёд привязанность к Орсолье — да ещё, пожалуй, то, что она не давала самой себе выбора.       — Я думаю, для этого нужно быть очень храбрым и сильным, — сказала она. — Для того, чтобы помнить о цели и идти к ней, когда всё… вот так. Когда тяжело и страшно, но не вдруг, а постоянно. Чтобы день за днём выдерживать эту тяжесть и помнить, что она не напрасна.       — Последнее сложнее всего, — согласился Альвидас. — Но мне есть, ради кого это делать, Марцелина.       Она наконец смогла расплакаться. Слёзы подступили к глазам так просто и естественно, будто она не загоняла их в глубину долгими неделями, не говорила себе самой спокойным тоном, как капризному ребёнку: «Не сейчас, нет времени на это».       — Что с тобой? — голос канцлера сделался почти испуганным. — Марцелина, я вовсе не имел в виду…       — Это не из-за тебя, — выдавила Марцелина с трудом, вытирая лицо тыльной стороной ладони. — Я просто завидую, вот и всё. У вас с Кароли всё так просто. А я не знаю, как говорить и что делать.       Подняв глаза, она со смущением заметила, что Альвидас улыбается. А потом он — все духи небесные и земные! — достал из кармана белый носовой платок и протянул ей. У Марцелины никогда не было таких мягких и тонких платков, и всё же она пересилила себя, вытерла глаза и высморкалась.       — Марцелина, это совсем не было просто! — быстро сказал Альвидас, прежде чем она спросила, что вызвало у него улыбку. — Не просто и совсем не красиво, если тебе могло так показаться. Когда мы с Кароли попытались объясниться впервые, мы поссорились и не разговаривали больше недели. А когда решились попробовать помириться… — он закашлялся, и Марцелина с изумлением поняла, что канцлер почти давится смехом. Взгляд его сделался мягким и, ну, почти человеческим, что ли. — Я разбил чернильницу об пол, порезал руки осколками и мы оба перепачкали всю одежду. Это потребовалось вместо одного-единственного разговора, — он опустил глаза, но лёгкая тёплая улыбка так никуда и не делась. — Я имею в виду, вряд ли ты сумеешь быть большей… катастрофой, чем мы оба.       Против своей воли Марцелина и сама тихонько хихикнула.       — Да уж, наверное, — согласилась она.       Им бы, может, уже следовало вернуться к остальным, Марцелина почувствовала укол вины. С другой стороны, свои спальник и посуду она убрала сразу же. И, если понадобится помощь, её могут позвать…       В итоге она села ближе к Альвидасу, повернувшись к нему лицом и сцепив руки в замок на собственных коленях.       — Я никогда не заходила так далеко в Пишт, — начала она. — Кого-то родители брали с собой, когда ехали торговать, или сплавлялись на баркасах по Шехне ближе к устью, когда туда приходила нереститься рыба из моря Вилести. Мой отец тоже работал на баркасе рыбаком, но к устью никогда не спускался, говорил, что не хочет надолго оставлять семью. Когда я была маленькой, мне казалось, что это правильно, но теперь… Ему приходилось работать куда как больше, чтобы заработать столько же, сколько рыбаки в устьях: морская рыба ценится больше, а на нерест идёт целыми скопищами. В общем, жили мы небогато, и почти всю жизнь я провела в Залаверце, помогала матери чинить сети. Она этим занималась, кажется, днями напролёт. Только ближе к осени мы выбирались в степь, но совсем недалеко, хотя мне-то это казалось целым приключением… В это время созревает пишка, ты знал? — ей не слишком-то нужен был его ответ, но Альвидас кивнул:       — Я читал. В дневниках Вилести, того, в честь которого назвали море. Сейчас пишку поставляют из Люднова края, конечно, урожаи там поменьше, но пришлось приспособиться, иначе промышленность вовсе бы встала… — он кашлянул смущённо. — Прошу прощения. Не хотел тебя перебивать. Я только хотел сказать: Вилести писал, что скорее всего от названия пишки и произошло слово «Пишт».       — Может быть, — Марцелина, по-честному, никогда не думала об этом. — Хотя не то чтобы она много где тут растёт. Ближе к Залаверцу есть большие поля, это да, и в глубине в некоторых деревнях пишку выращивают на продажу, но чтобы всю степь так называть…       Альвидас пожал плечами и улыбнулся:       — Тебе лучше знать, я же просто прочитал об этом в старой книге. Может, это даже была шутка, которую я не понял. Вилести был своеобразным человеком, кто бы ещё назвал свой главный труд «Ложные традиции заморских земель»?       — Не знаю, — хихикнула Марцелина. Как давно она ни с кем не говорила так! Их разговоры в пути обычно сокращались до шуток и взаимных подколок, или перетекали в обсуждение оставшихся припасов и того, как лучше пройти, не пересекая лишний раз проторенных дорог. И пускай Альвидас рассуждал о книгах, которых она в жизни не читала, с ним было неожиданно легко.       — К осени на полях у Залаверца вырастало столько пишки, что деревенские нанимали работников для сбора, — продолжила она. — Туда мы с мамой и ходили. Утром у выездов из Залаверца стояли открытые повозки, туда набирали людей и везли на поля. Ты бы их увидел, когда мы выходили в степь, но только там теперь пепелище… — она сглотнула неожиданно тяжёлый комок в горле. — Ох, если бы ты их увидел! Мы вылезали из повозки, поднимались на холм, а внизу вместо рыжей травы всё было белое-белое, как только снег выпал! По краям пишковых полей часто высаживают сепужку, говорят, помогает от вредителей. Так вот, когда мы спускались, вокруг весь склон был заросший этой сепужкой, высокой, с меня, маленькую, ростом. Я собирала её, пока мы шли, царапала руки о стебли, а метёлки у сепужки мягкие и густые, и прохладные зёрнышки высыпаются… Они прилипали к ладоням и, когда хотелось есть, а до обеда было ещё далеко, я и другие дети совали их за щёку и тихонько жевали. Мы работали целый день, казалось, знаешь, как настоящие взрослые, хотя у мамы, поди, спина болела посильнее моего, ей-то приходилось наклоняться за пишкой… Ты когда-нибудь видел, как собирают пишку? Нет времени чистить её прямо на месте, так что берут вместе с семенами и налипшим мусором, это пишкой-сырцом называется. Мы собирали целые охапки этих комочков, складывали в мешки, а их потом относили к грузовикам. Нас с матерью как-то на одном из этих грузовиков до города довезли, я сидела в кабине, и дорогу размыло недавним ливнем, и трясло так сильно, что мама испугалась, как бы я не ударилась головой о крышу, и держала меня поперёк коленей… — она запнулась и застенчиво взглянула на Альвидаса. Он внимательно слушал, склонив голову к плечу. Ей не хотелось больше говорить о родителях, и она была благодарна, что Альвидас ничего не спросил. Марцелина прокашлялась, потому что от непривычно долгого разговора в горле у неё начало першить: — Прости, я увлеклась… Я имела в виду: не ты один здесь не на своём месте. Я умею чинить сети и ловить рыбу, умею чистить её и готовить, умею собирать пишку быстро и почти не стирая руки, я где только ни работала после того, как портовые районы расселили! Я и в больнице была и видела, как проводят операции, подносила инструменты, убирала старые повязки, я готовила в столовых еду, делала уборку, и это оказалось едва ли проще сбора пишкового урожая… Но я никогда раньше не выбиралась далеко в степь, я не видела ведьм, я не умею стрелять ни из винтовки, ни из огнемёта, у меня устают ноги от долгой ходьбы, — она задохнулась и снова замолчала. — Тебе не нужно бояться, что ты не знаешь, что делать — вряд ли хоть кто-то мог бы быть готов к такому. Но тебе хватило решимости.       — Тебе тоже, — очень серьёзно сказал Альвидас, и Марцелина обнаружила, что они сидят лицом к лицу друг с другом.       — Нужно идти, — вздохнула она. — Мы и так задержались.       Альвидас согласно кивнул, но на ноги она поднялась первой — и протянула ему руку. Канцлер опёрся на неё.       — Мне очень жаль, что ты так редко говоришь, — сказал он медленно. — Что мы так редко говорим. Потому что сегодня — и сейчас, я почувствовал себя гораздо менее чужим.       Марцелина попыталась уловить в его словах насмешку, но не сумела. Альвидас говорил так, будто взвешивал каждое слово, чтобы только не быть понятым неправильно. Наверное, подумала она, в этом и заключается его работа, разве нет? Она ничего не смыслила в политике. Может, на деле всё и было совсем не так.       — Я тоже, — честно сказала она.       Когда они вернулись в лагерь, сборы уже подошли к концу, а вот дождь стал сильнее, и Марцелина про себя поблагодарила предусмотрительного Дмитрия, подобравшего им куртки с большими капюшонами, куда она почти удобно смогла уместить плотный узел волос. Кароли весело подмигнул ей через плечо подошедшего к нему Альвидаса и похлопал по спине Вацлава, с которым только что разговаривал. Видно, снова его ведьминым женишком обозвал.       — Нет, кроме шуток, — поморщился досадливо Вацлав, — если б эта тварь меня в воду утащила — я бы предпочёл, чтобы мне сразу выстрелили в голову.       Говорил он так уверенно, и, ну, без привычной, что ли, шутливости в голосе, что Марцелина ощутила себя огретой мокрым тяжёлым мешком по голове, сделалось холодно и неуютно. Не спасла даже тяжёлая горячая ладонь Орсольи, опустившаяся на плечо.       — Ты в порядке? — хрипловатым шёпотом спросила Орса. Она беспокойно хмурилась, но у Марцелины не нашлось сил даже ответить ей нормально. Ей показалось, что в словах Вацлава крылось нечто необычайно важное, и это нечто не позволяло ей даже отвести взгляд, поэтому она всего лишь рассеянно ответила:       — Да, конечно, — и накрыла ладонь Орсы своей, узкой и прохладной.       — Вот что, — повысил голос Вацлав. — Слушайте. Если когда ещё будет такое, что в меня ведьма вцепится, то уж наверняка потом чудовищем сделает, так или иначе. Так что есть у меня условие: если кто попадётся ведьме, так пусть хоть умрёт человеком, это уж будет лучше, чем вовсе ничего. Согласны, ну?       Гнетущая тишина наполнила полукружие скал, будто все они разом онемели.       — Это разумно, — произнёс вдруг Альвидас. Он говорил со всеми, но смотрели только на Орсу, и от этого жёсткая ладонь на плече Марцелины сжалась чуть сильнее. — Я прошу прощения, что столь важное условие не было обсуждено нами ранее, ещё в Залаверце. Но я нахожу разумным обсудить это сейчас, когда мы в полной мере могли осознать, с чем имеем дело, и что может нам грозить. Поэтому я поддерживаю Вацлава. Если кто-то из нас попадётся ведьме и она обратит его в чудовище, он начнёт представлять угрозу для остальных. Если это буду я — я предпочёл бы умереть, чем навредить вам.       Он говорил — словно выступал в дорации, а закончив, отступил на шаг назад и склонил голову, как будто давал слово следующему.       — Я согласен, — глухо отозвался Сергей. Кароли молчал, хмурился и кусал губы, глядя на Альвидаса, но всё же неохотно кивнул. Вряд ли он переживает за себя, подумалось Марцелине. Она уловила взгляд Альвидаса, направленный на Кароли — он явно припоминал их сегодняшний разговор и в глазах явно читалось запоздалое страдание.       — Я тоже, — услышала она свой собственный голос. И сильнее вцепилась в руку Орсольи, ощутив, как та вздрогнула. Грудь сдавило от ужаса, когда она осознала, на что согласилась только что.       — Тебе придётся очень многое сделать, канцлер, чтобы я смогла это простить, — глухо прорычала Орсолья, и Марцелина подумала, что впервые в жизни встала на место Орсы или Альвидаса. Впервые решила вдруг и за другого, не оставив выбора. Это было сладостное, и одновременно неимоверно страшное чувство. Головокружительное, как стоять на краю обрыва. Нет, ей совершенно не понравилось. Наверное, чтобы делать так на постоянной основе, нужно было быть гораздо сильнее, чем она.       Или гораздо черствее.       Она решила, что подумает об этом позже.       — Я принимаю это правило, — голос Орсы всё ещё звучал сдавленно, как будто каждое слово давалось ей с неимоверным трудом. А потом она отпустила плечо Марцелины, развернулась, подняла рюкзак и широким шагом, не оборачиваясь, пошла прочь. Им всем ничего не оставалось, кроме как похватать вещи и побежать за ней, кое-как подстраиваясь под заданный темп.       Через пару часов пути они наконец-то добрались до железной дороги и Орсолья позволила своим спутникам выдохнуть. К насыпи пробирались осторожно, будто ожидая засады.       — Я-то думал, мы уже давно должны были её пройти, — отдышавшись, поделился Кароли.       — Не, — махнул рукой Вацлав. — Дальше к западу железка выравнивается, а тут вихляет — будь здоров. Чтоб побольше деревенек мимо пройти. Мы упёрлись, значит, в дальний её изгиб, всего-то делов.       Голос у лейтенанта был всё ещё сиплый, и он то и дело пытался прокашляться. Марцелина попыталась прикинуть, есть ли у них с собой что-нибудь от боли в горле. По всему выходило — только полоскания.       — Тихо! — шикнула Орсолья.       Железная дорога на своей насыпи производила гнетущее впечатление, даже пугающее. Степной гребень, выступивший на поверхность, обнажённые нервы, протянувшиеся от горизонта до горизонта. Не используемые рельсы покрылись ржавчиной, обрели цвет травы, и это выглядело так, будто Пишт присвоил человеческих рук дело себе. Принял жертву.       По верху насыпи, обгладывая свежую поросль, пробившуюся между шпалами, бродила свинья. Марцелина заметила её не сразу, потому что жёсткая шкура была полностью покрыта толстым слоем ржаво-рыжей пыли. Но вот Орса смотрела на свинью неотрывно. А потом потянулась за винтовкой.       Будто заметив движение, свинья повернулась к ним мордой, и вот тогда-то Марцелина заметила то, за что умница-Орса зацепилась с самого начала.       От мест, где глазницы свиньи должны были находиться изначально, протянулись уродливые, не до конца заросшие и гноящиеся борозды. Сами глазницы, а вместе с ними и глазные яблоки, слились воедино где-то у макушки. В зрачках несчастной твари отражалось серое с зелёными проблесками небо. От неестественности этого зрелища у Марцелины мурашки побежали по спине.       — Вот же, — прорычал себе под нос Кароли и потянулся к винтовке.       Свинья вскинула голову и повела рылом, почуяв запах чужаков, и попыталась разглядеть их, неудобно вывернув шею. Маленькие скученные глазки были полны злобы. Марцелина успела замереть от ужаса, пока они выискивали их, в ожидании броска, но выстрел прогремел раньше, чем тварь развернулась в их сторону до конца. Она упала с отчаянным визгом и бешено засучила ногами.       — Быстрее! Переходим, пока на её вопли полстепи не сбежалось! — скомандовала Орсолья — и они дружно начали карабкаться на насыпь. Влажные мелкие камешки скользили под ногами, и Марцелина ободрала все ладони, цепляясь за жёсткую поросль, покрывавшую склон, прежде чем добралась до верха.       А потом рельсы ожили.       — Бежим! — в голос заорала Орсолья и сильно дёрнула её за руку, чуть не вывихнув Марцелине плечо. Костистое тело ведьмы со скрежетом распрямлялось, вытягиваясь вверх за их спинами.