От свечей к порогу

      Сказать бы, что это было похоже на кошмарный сон, да только Сергею в жизни таких кошмаров не снилось. Видно, только до этого дня. Как серией дагерротипов происходящее отпечатывалось в его зрачках, чтобы не забыться уже никогда и возвращаться в ночной темноте снова и снова.       Вацлав, весь дрожащий от гнева, с красным обожжённым лицом, замолчал, ошалело уставившись на них, распахнул рот и вдруг задохнулся, схватился за грудь, за собственное горло — как задушить себя пытался. Руки у него тряслись, как у припадочного. Он беспомощно протянул одну ладонь к Сергею, будто тот мог помочь ему сделать вдох, и Сергей машинально сделал несколько шагов навстречу на непослушных ватных ногах.       А потом пол под ними обвалился.       Сергей ухнул вниз и приложился об обломки досок копчиком так, что на несколько мгновений вовсе лишился голоса от боли.       Только поэтому он молча, со слезами, градом катящимися из глаз, смотрел, как по щекам Вацлава пошли трещины. Тонкие и белёсые, они наливались красным, а потом ширились. Сергея замутило. Начавшие образовываться волдыри лопались, но жидкостью не истекали, только образовывали на лице множество мелких ран. Сергею показалось, что он никогда раньше не видел настолько густого и яркого красного цвета.       Крови не было.       Вацлав обхватил руками собственное лицо и широко распахнул рот. Что-то чёрное и жёсткое проступало из глубины его глотки, перекрывало горло, не давая сделать вздох. Вацлав засунул дрожащие пальцы туда, пытаясь выцарапать, выскрести — но помеха не поддавалась.       — Вацлав… — просипел Сергей. И осёкся. По тому, что осталось от щёк его друга, текли крупные слёзы и начисто исчезали, достигая подбородка, словно всасывались обратно в кожу. Кровеносные сосуды в глазах лейтенант полопались, он силился что-то сказать и не мог.       А после закричал, страшно, нечеловечески.       Больше всего в этом вопле Сергея напугала его бесконечная, монотонная длительность. Вацлав кричал и кричал, не делая пауз для вдохов, а в глазах его плескался страх, как будто он больше не управлял своими голосовыми связками. Лицо лейтенанта начало вытягиваться вперёд, кожа щёк натянулась, как резиновая маска, губы лопнули и пошли розовой пеной, глаза сместились на верхнюю часть этой выдававшейся вперёд морды, но их бешеный взгляд до сих пор был направлен на Сергея.       Это был клюв. Длинный и гладкий чёрный клюв, проросший прямо из задней стенки горла и всё ещё покрытый розоватыми ошмётками плоти. Впрочем, они быстро таяли, плавились, словно масло на горячей сковороде.       Сначала Сергею показалось, что Вацлав, окончательно обессилев, уронил протянутую к нему руку — а потом он увидел белый обломок кости, проткнувший рукав форменной армейской куртки. Почти мгновенно он снова пропал, покрылся беспорядочно нарастающей плотью, конечности Вацлава изогнулись под неестественными углами, создавая странное впечатление, что он упал на четвереньки, не изменив при этом положения позвоночника. Потом то, чем обращался лейтенант — это больше не было человеком, — издало клокочущий звук, по его слишком тонкому для тяжёлой головы горлу прошёл чётко видимый комок, Вацлав закашлялся снова, из его горла вышло несколько розовато-серых и коричневатых кусков — остатков внутренних органов — и навстречу Сергею выплеснулся гибкий и длинный язык, покрытый костистыми шипами. Сергей машинально подался назад, вжимаясь спиной в осыпающийся край.       Вацлав застонал. Его руки бугрились, становясь массивнее. Не выдержав натяжения, лопнули лямки огнемёта, и тот с грохотом упал на дно бывшего погреба.       Кажется, сверху что-то кричали, наверное, кто-то протягивал к Сергею руки, но он не двигался с места. Весь мир сузился до крошечной точки отражённого света на конце чёрного блестящего клюва.       Одна рука, мозолистая, что птичья лапа, металась по землистому полу, разрывая его и раскидывая в стороны чёрные маслянистые комья. Вторая потянулась к Сергею…       Нет, не к нему. Дрожащая, она обхватила непослушными пальцами кончик шипастого языка и с силой дёрнула, сжала, отводя его в сторону. Язык извивался, как самостоятельное живое существо, склизкое, отвратительного серовато-розового цвета.       На долгое мгновение Сергей снова встретился с Вацлавом глазами и увидел как ярко на покрасневших белках выделяются радужки и зрачки цвета патины. Затем зрачки начали бесконтрольно подрагивать, закатились под лишённые ресниц веки, а на их вместе всплыла другая пара, тоже прокатилась по кругу… Эта чудовищная карусель почти загипнотизировала Сергея, он смотрел и смотрел, пока яркая изумрудная зелень не залила глазные яблоки целиком.       И тогда прогремел выстрел.       Что-то с глухим хлопком лопнуло и забрызгало его лицо, в глаза ударил ослепительный зелёный свет. Ноги Сергея подкосились и он сполз по стене. Едва заставил себя повернуться набок — и его тут же вырвало. Задыхаясь, он попытался прокашляться. Перед глазами плясали цветные пятна, а потом его снова согнуло пополам, тяжёлый спазм прошёл от живота до горла.       Его вывернуло наизнанку ещё трижды, перед тем как Орсолья помогла ему подняться на ноги и подставила плечо, потому что стоять самостоятельно Сергей всё ещё был не в силах.       — Подсобите! — рявкнула женщина.       В шесть рук их выволокли наверх, и Сергею больше всего хотелось остаться стоять на четвереньках, скрючиться, свернуться клубком, но он пересилил себя и заставил выпрямиться. В конце концов, грубовато напомнил он себе сурово, он оставался охранником господина канцлера.       «Вот и охраняй».       Канцлер был так бледен, что на веках и висках ясно проступили голубоватые сосуды, ветвистые, словно узоры инея на зимних окнах.       — Почему? — спросил он, и впервые в его голосе была детская беспомощность. Так говорят люди, с которыми случилось что-то, выходящее за рамки их понимания, что-то непоправимо, несправедливо страшное.       — Потому что он сам об этом просил, — ответил Кароли, и только тогда Сергей понял, что ему не нужно подбирать слов. — Мы говорили об этом и приняли решение. Я не мог терять время.       Голос военного министра звучал отстранённо и холодно, он и не пытался смягчить удар, не старался утешить Альвидаса. Как будто в нём разом кончились силы на нежность.       Альвидас медленно тупо кивнул, глядя прямо перед собой.       Сергей ощутил, как его теребят за плечо и повернулся к Марцелине — он не знал, как долго она пыталась привлечь его внимание.       — Вытри лицо, — шёпотом предложила она. А, когда он взял платок из дрожащих пальцев, белый, шёлковый платок, она расплакалась горько-горько, разрыдалась в голос и спрятала лицо в ладонях.       Сергей тщательно вытер лицо и скомкал платок в пальцах. Он не горел желанием смотреть, что же на нём осталось. Ему потребовалось несколько минут, чтобы силой заставить себя обернуться и посмотреть.       Это тело, лежащее внизу, с зияющей дырой посреди лба, не могло быть Вацлавом. Пустая, изуродованная оболочка, похожая на лейтенанта только форменной одеждой. Сергей поймал себя на том, что пытается найти доказательства, что это не был — не мог быть! — Вацлав. Он же только что стоял напротив, кричал на них, и они могли бы поговорить, могли объяснить всё, а потом убрались как можно дальше от трупа зубастой ведьмы, развели бы костёр, травили бы глупые байки…       Орсолья снова спрыгнула вниз и потащила в сторону огнемёт. Осмотрела баллон со всех сторон.       — Цел, повезло, — мёртвым голосом сказала она. — Надо вытащить.       Она права, понимал Сергей. О, он отлично понимал умом, что она права. Им нужен огнемёт. Баллон был покрыт вмятинами, но цел, запаса газа и смеси хватит ещё на какое-то время.       Он встал на колени и протянул руки, помогая Орсолье взгромоздить огнемёт на край ямы. За спиной громкими рыданиями, переходящими в вой, зашлась Марцелина.       Как слепые запуганные щенки, они постепенно собрались все вместе, ни слова не говоря, но пытаясь разделить и боль, и страх, и оставшееся на пятерых тепло. Альвидас ритмично раскачивался назад и вперёд, ткань его куртки шуршала о плечо Сергея, но тот не двигался с места, хотя шорох въедался в уши.       — Альвидас, — мягко позвал канцлера Кароли, а ничего не добившись, повторил уже резче: — Альвидас! Хватит. Ты сам себя доводишь.       Канцлер замер, послушный, как тихий ребёнок. Вместе с ним затихла Марцелина, хотя её плечи всё ещё продолжали подрагивать от рыданий. Кажется, у неё просто не осталось сил, чтобы кричать.       — Нам надо уходить отсюда, — всё тем же ничего не выражающим голосом произнесла Орсолья. — Слишком много шума и запаха гари, могут стянуться другие.       Сергей сам не знал, откуда в нём вдруг взялась решимость, чтобы возразить.       — Сначала мы должны похоронить Вацлава, — сказал он.       Вот и случилось. Вон он и признал, что это было Вацлавом, всем, что осталось от него теперь. Необратимая тяжесть этих слов обрушилась на него и заставила сгорбиться. Его так долго учили принимать решения в самых неожиданных и опасных ситуациях, но к такому подготовиться было невозможно. Сергей видел раны и видел смерть, но она никогда не бывала такой… грязной и безжалостной. Как будто человек закончился чуть позже, чем погиб — и прекрасно осознавал это. В конце концов, он же спас Сергея. Даже от самого себя.       Он не стал ждать ответа, просто спрыгнул на дно ямы, подавил очередной спазм, когда желудок начал подниматься к горлу, и бережно поднял изуродованный труп на руки. Вацлав оказался лёгким, но держать его было неудобно, тело сильно увеличилось в размерах, покрытые грубыми хрящеватыми мозолями руки скребли по земле, из затылка, шеи и плеч проступили иглы, даже сквозь одежду впивавшиеся в грудь Сергея.       — Я помогу, — сверху к нему склонился Кароли. Лицо у министра всё ещё было каменное, страшно ровный и спокойный взгляд, плотно сжатые губы. Брошенная сразу после выстрела винтовка так и валялась на опалённом деревянном полу. Сергей не стал говорить ничего — «ты убил уже не его», стучало в голове, — просто благодарно кивнул и позволил перехватить плечи Вацлава, поднимая его наверх.       — Надо бы его сжечь, по-хорошему, — тихо сказал он, — но костёр разводить долго, а огнемёт…       — Просто найдём хорошее место, — Марцелина вытерла глаза, тут же снова ставшие влажными и блестящими. — Место, где ему будет спокойно.       — Да, — мягко согласился с ней Сергей. — Так и сделаем.       Они двинулись с места не сразу, и в этом было что-то дикое: сидеть рядом с мёртвым телом. Но, в конце концов, это был последний раз, когда, так или иначе, их было шестеро.       — Это всё потому, что она его поцеловала, — внезапно сказал Альвидас. Всё это время он молчал и, прекратив раскачиваться, почти не шевелился. Зрачки у него были неестественно расширены от шока, а голос дрожал, будто готов был сорваться.       Поразмыслив, Сергей склонился к тому, чтобы согласиться с ним. Одно касание. Одно касание и один поцелуй — этого было достаточно, чтобы человек превратился в чудовище. Конечно же, все они слышали, как ведьмы обращают людей в подобных себе, как калечат животных и уничтожают целые деревни. Сергею, может, представлялся длительный процесс постепенного изменения, что-то вроде вылупления бабочки из кокона… Реальность оказалась куда проще и страшнее.       — К кому-нибудь ещё эта тварь прикасалась? — мрачно спросила Орсолья. Альвидас медленно покачал головой. Сергей хотел было сделать то же, но столкнулся взглядами с Кароли.       — Мы не помним, — мрачно произнёс министр. — Как она заманила нас в озеро? Прикасалась ли? Я не знаю. Я помню, как сидел в доме, а потом сразу холодную воду и Альвидаса.       Страх поднялся у Сергея из живота и растекался по телу, пока не собрался покалыванием в кончиках пальцев. Он уставился на собственные руки, боясь поднять взгляд. Кароли был прав. Может, они оба теперь были что бомбы замедленного действия без часового механизма.       Лицо Орсольи потемнело ещё больше, женщина кивнула.       — Буду за вами присматривать, — пообещала она, и ничего хорошего в этом обещании не было.       — Там, в озере, она сказала Вацлаву, что он — её, что он тот, кто нужен, — с мольбой в голосе выдохнул Альвидас. — Может быть, это значило, что только он и мог превратиться?       Канцлер судорожно сжал дрожащие пальцы в кулаки. Орсолья вздохнула.       — Может, и значило, — согласилась она. — Хочешь вернуться к озёрной твари и спросить? Нет уж, рисковать мы не можем. Кароли и Сергей больше не дежурят по одному или вместе. Да, и… огнемёт придётся нести кому-то другому.       Копать могилу было бы слишком долго и сложно. Сергей и Марцелина нашли широкую расщелину в нижней части мелового склона, искалеченное изломанное тело бережно опустили туда. Вацлав был лёгкий-лёгкий, словно и правда стал немного птицей, полые тонкие косточки, нежные пуховые перья — вишнёвый цвет. Остальные отводили взгляды, но Сергей напротив долго всматривался в то, что осталось от его лица, пытался уловить остатки знакомых черт, уверить себя, что это и правда — Вацлав. После он бережно закрыл глаза лейтенанта, а Марцелина застенчиво попросила у Альвидаса ещё один платок и укрыла им лицо.       Белые скалы, белые вишнёвые лепестки, опадающие сверху, белая ткань — они окутывали Вацлава, словно погребальный саван. Изломанные руки его кое-как сложили на груди, изогнутый в нескольких местах позвоночник делал позу беспомощной и детской, как будто Вацлав пытался свернуться клубком, прижав колени к животу.       Марцелина снова расплакалась. Платков у Альвидаса больше не было, девушка вытирала слёзы рукавом куртки.       Пока они укладывали тело в трещине, канцлер судорожно искал что-то в карманах. Он, похоже, пытался сделать свои движения незаметными, да только не вышло.       — Что такое? — шёпотом спросил Кароли, аккуратно касаясь локтя Альвидаса.       — Таблетки, — всё ещё дрожащим голосом отозвался тот. — Таблетки кончились.       — Значит, обойдёшься без них, как мы, — грубо рявкнула на него Орсолья и встряхнула канцлера за плечи, почти оторвав от земли. — В руки себя возьми!       Альвидас тяжело сглотнул и замолчал, но взгляд его так и метался из стороны в сторону.       После они собрались маленьким полукругом над импровизированной могилой. Сверху её укрывали густые ветви степной вишни, пряча от чужих глаз. Что касается хищных зверей — Сергей сильно сомневался, что кто-то из них позарится на изменённое ведьмами тело. От него исходил кисловатый запах уксуса, тины и скошенной травы.       — Жаль мне, что мы с тобой только поссориться успели, а помириться — нет, — вдруг глухо сказала Орсолья. Она смотрела только на скрючившееся в расщелине тело. — Неправильно это, вот что. Ты, может, и дурак дураком был, зато храбрец, каких поискать. Я это уважаю, жаль, при жизни сказать не успела.       Она нахмурилась, словно смутившись собственной сентиментальности и отступила на полшага назад.       Следующим слово взял Кароли.       — Как называется эта деревня? — спросил он у Орсольи, мотнув голов на покосившиеся домики.       — Вишнянка, — пожав плечами, отозвалась та. Кароли серьёзно кивнул.       — Я знаю, что у тебя была семья, — начал он. — И, мне так кажется, лучшее, что мы можем сделать, это позаботиться о них. Рассказать о том, что с тобой случилось и где ты похоронен — в скалах рядом с Вишнянкой. Я обещаю, что с ними всё будет в порядке. Я прослежу, если только выберусь отсюда, а не я — так Альвидас.       Орсолья похлопала министра по плечу. Что-то неуловимое в её лице подсказало Сергею, что Кароли не смог бы подобрать слов лучше.       Что мог сказать он сам? Что смерть Вацлава в каком-то смысле спасла их всех? Что он боролся до последнего, защищая своих даже от себя самого? Скажи это кто — Сергей бы первым, ну, может, вторым после Орсольи, ударил бы говорившего по лицу, и для себя бы исключения не сделал.       — Тебе не обязательно что-то говорить, — прошептала Сергею Марцелина, цепляясь тонкими пальчиками за его рукав. — Ты и так сделал достаточно.       — Ты тоже, — слабо улыбнулся ей Сергей и потянулся наверх, к ветвям вишни, чьи цветы ещё не успели порозоветь под солнечными лучами. Он с силой тряхнул их, и лепестки пригоршнями посыпались вниз, укутывая тело Вацлава душистым покрывалом.       Тогда Альвидас запел. Тихо-тихо, скорее мурлыча себе под нос. Голос у канцлера был всяко не певческий, но довольно приятный, чего уж, а вилонский выговор и вовсе делал тихое пение похожим на кошачье мурчание.       — Засыпай. Далёки звёзды, ночь в степи светла…       Детская колыбельная, то ли в ней и было всего три куплета, то ли Альвидас больше не знал, но он пел их по кругу снова и снова, монотонно, вибрирующе, как сломанная пластинка. Сергей обеспокоенно переглянулся с Кароли. Состояние канцлера вызывало у него неслабую такую тревогу.       Кароли покачал головой и тяжело опустил ладонь на плечо Альвидаса.       — Хватит, — негромко попросил он, потому что тихое безостановочное пение, очевидно, давило на нервы всем вокруг. Хуже оказалось только то, что Альвидас мгновенно замолк, как будто радио отключили. Его голова устало поникла и канцлер привалился к плечу министра, позволяя увести себя.       Никаких опознавательных знаков у белой расщелины они оставлять не стали.

***

      Как Орсолья ни торопила их поскорее уйти подальше от деревни, ей, скрепя сердце, пришлось согласиться переночевать в Вишнянке. Предложил это Сергей, уж очень больно ему было смотреть на Альвидаса, да и Марцелина, не сказать, чтоб была в порядке, она так и плакала, почти беззвучно, пока не кончились слёзы. Они все слишком устали, чтобы куда-то идти сегодня, да ещё и палатки ставить.       Под конец Орсолья сдалась и они устроились в одном из домов на дальнем краю деревни. С несколькими условиями: не разводить огонь и не ложиться на кровати, мол, слишком близко к окнам те стоят. Ну, Сергей-то против точно не был — так и так ни одна из кроватей не подходила под его рост. Постелили на полу, стащив туда матрасы, мешковину из погреба да собственные спальные мешки и одеяла. Набитые соломой матрасы кололись страшно, и всё-таки Сергей уже несколько месяцев не спал на таком мягком. Аж спина заныла с непривычки.       Несмотря на отсутствие огня, в доме было… ну, не сказать, конечно, что тепло, но и не промозгло. Тем более, что все они забились в одну комнатку. Надвинувшиеся сумерки противно резали глаза: не настоящая тьма, в которой не видно ничего, а так, зрение напрягать приходится.       О ставни билась, жужжа, заплутавшая муха. От надоедливого звука у Сергея только что челюсти не сводило. Альвидас, тот так и вовсе зажал уши ладонями.       Выглядел он уже получше, чем днём, по крайней мере, из глаз исчез этот сумасшедший блеск, он больше не пел и не раскачивался, только всё больше молчал. Ну, да им всем было не до разговоров.       Если бы не эта тишина, было бы похоже на утро, когда Сергей по-настоящему ощутил их, ну, своими, или как это сказать. Не чужими друг другу, в общем. При мысли о том, как мало, невыносимо мало прошло времени, его накрывал леденящий ужас.       Поужинали холодным и жёстким солёным мясом, от которого хотелось пить. Впрочем, ни особого голода, ни жажды Сергей так и не почувствовал, равнодушно прожевал несколько выданных ему кусков, сделал пару глотков из фляжки, вот и всё. Чувство потери разрасталось где-то под диафрагмой, заполняло его изнутри. Что ему оставалось — лечь да скулить по-щенячьи?       Дежурить ночью вызвалась Марцелина, мрачно пошутила о том, что уснуть всё равно не сможет.       Сергей тоже так про себя думал, а вот, поди ж ты, и получаса не проворочался. Темнота оказалась милосердной, из неё на Сергея неотрывно смотрела лишь одна пара зелёных глаз.       На утро им в очередной раз пришлось перекладывать вещи, и это мучительно напоминало детскую игру в кубики, нужно было освободить один из рюкзаков, потому что огнемёт Орсолья намеревалась тащить дальше сама.       — Кто ещё? — угрюмо пошутила она. Вопрос повис в воздухе. Ни Альвидас, ни Марцелина не претендовали. Они занимались завтраком — скорее, чтобы хоть чем-то занять себя до выхода, чем в попытке утолить голод.       Сергей вышел из дома, чтобы заново наполнить фляжки из уцелевшего колодца, долго смотрела на воду и отражения неба, пляшущие в её глубине. На несколько мгновений ему удалось уверить себя, что всё хорошо, их шестеро — как и фляжек. Он вернётся в дом, и Вацлав хлопнет его по плечу.       — Нет, — сказал Сергей и сам удивился, услышав свой голос. Он пошёл обратно, и походка впервые с прихода в Эркань обрела прежнюю твёрдость. Сергей расставил фляжки по столу и оглядел остальных. Измученные, все в копоти, они смотрели на него красными от слёз, дыма и усталости глазами.       — Пошли на улицу, — велел он, не переставая удивляться своей категоричности. — Надо вымыться и переодеться. Сейчас же.       — Так мы, чай, не в столице, чтобы красоваться, — хмуро пошутил Кароли и подкрутил усы, но лицо его просветлело. Орсолья недовольно поморщилась, больно не хотелось ей откладывать выход, но и спорить не стала.       Сергей опустил и поднял ведро в колодец раз так десять, так что чуть не затрещала спина, но он остался доволен. Двор был залит, Кароли по-собачьи отфыркивался от воды, а всё равно с наслаждением вылил остатки из ведра себе на лицо. В чистой одежде они все казались посвежевшими, что ли. Всё ещё совершенно обезоруженные, потерянные и испуганные, но в их глазах постепенно появлялось нечто, похожее на надежду.       — Спасибо, — шёпотом поблагодарила Сергея Марцелина, аккуратно пытавшаяся отжать длинные пепельные волосы. После она замотала их длинным тканевым шарфом, чтобы не продуло на прохладном утреннем ветру. Собственную голову Сергей кое-как отёр курткой и подумал, что, как вернётся в Алькавис, обязательно придётся постричься. И побриться хорошенько, вот уж точно, ухаживать за отрастающей неровно бородой у него сейчас не хватало ни сил, ни времени. Может статься, стоило с самого начала брать пример с Кароли и Альвидаса…       Из Вишнянки они выбрались уже чуть более похожими на людей. Сергей потёр плечи под лямками потяжелевшего рюкзака. Ощущение потери никуда не делось, и он смутно понимал, что ближайшие месяцы ему точно придётся жить с этим — если, конечно, вообще допустить, что он их переживёт. С тупой болью, обостряющейся по утрам и жгуче впивающейся в нутро. Если бы он попытался осмыслить это, скорее всего, оно свело бы его с ума, поэтому Сергей всеми силами отгораживался от мыслей об этом. Здесь, в Пиште, у него не было почти ничего, что могло бы помочь отвлечься — но были другие люди. Те, кто нуждался в защите и помощи. Те, кто умел справляться с болью и горем хуже, чем он — потому что их никогда не учили такому.       Он бдительно следил за ними, вычленяя любые признаки усталости и дискомфорта. Говорить много Сергей не любил никогда, а всё равно то и дело дёргал Альвидаса, выводя его на разговор. Канцлер отвечал неохотно, но хоть не пытался замыкаться в себе и, самое главное, больше не пел.       — Курица-наседка, — добродушно поддразнил его Кароли, когда Сергей сдался и заговорил о собаках — это была самая простая тема для Альвидаса. Сергей в ответ шутливо отдал честь, мол, положение обязывает.       В зеленёных волнах тумана восходило над холмами бледное измученное солнце.