От свечей к порогу

      С тех пор, как они оказались в Пиште, всё сыпалось, словно детский шалашик из прутьев, построенный у ручья, разлившегося по весне. Всё везение, все пути, открывавшиеся им, теперь казались Кароли всего лишь камушками, сдвинувшими чудовищную лавину, которая выбила у них почву из-под ног.       То, что Альвидас всё ещё спал с ним в одной палатке, приводило Кароли в трепет. Он-то самому себе доверять больше не мог, а Альвидас почему-то верил. Кароли провёл бессонную ночь рядом с ним, боясь закрыть глаза хоть на секунду. Он бы с радостью остался дежурить у костра, но сегодня там сидел Сергей.       Кароли привык твёрдо стоять ногами на земле. Уж если он на кого и полагался, так это, в первую очередь, на самого себя, а теперь у него и эту уверенность отобрали.       Он украдкой покосился на Альвидаса. Маленький канцлер спал рядом, неестественно выпрямившись, выгнув стопы так, чтобы пальцы тянулись к коленям. О, этот жест Кароли знал отлично! Он нахмурился и принялся мягко поглаживать Альвидаса вдоль позвоночника, наблюдая за тем, как медленно расслабляется напряжённое тело. С тихим вздохом тот уткнулся лицом ему в плечо, и Кароли горько улыбнулся. Как же он его любил. До рассвета оставалось ещё несколько часов, в глаза будто сухой травы насыпали, даже веки жгло.       Больше всего он боялся причинить Альвидасу вред. Что чувствует бомба, прежде чем взорваться? Во сне канцлер казался ещё моложе, чем был, ещё беззащитнее. Исчезали строгость и жёсткость, обычно присущие ему. Альвидас зябко поёжился, когда Кароли отполз в сторону выхода, задрожали ресницы. Кароли поспешно укрыл канцлера одеялами и коротко поцеловал в висок:       — Спи, — шепнул, — я скоро вернусь.       Он соврал. Вовсе он не собирался возвращаться в палатку до утра.       Летняя ночь оказалась куда холоднее, чем Кароли ожидал, но хотя бы помогла взбодриться. Постукивая зубами и растирая плечи, он подошёл ближе к огню.       С Сергеем сидела Марцелина, рыжее пламя и отсвечивающее зелёным небо превращали её лицо в странную фантасмагорическую картину. Видно, чтобы не уснуть, они играли набранными вокруг лагеря меловыми камешками. Старую Реджишегскую забаву Кароли признал с первого взгляда.       — Хочешь, так иди поспи, пара часов ещё есть, — предложил он Сергею. Странец криво улыбнулся:       — Да ну, я только выигрывать начал!       — Не начал, — самодовольно сообщила ему Марцелина.       Кароли пригляделся к ним повнимательнее. У Марцелины от дыма и бессонной ночи глаза покраснели и воспалённо поблёскивали. У Сергея глаза покраснели и блестели тоже — но оставались сухими.       Он вообще всеми силами старался изобразить, мол, всё со мной хорошо, я могу справиться и спасти других, взгляни. Но поди посмотри, что ещё пугало сильнее — неприкрытое страдание Альвидаса или эта Сергеева показная бодрость, в которой он, самое-то страшное, умудрился и самого себя убедить.       О, Кароли был ему благодарен, ещё как, если бы Сергей не нашёл в себе сил волочь остальных за собой, они бы, может, и вовсе от могилы Вацлава не ушли бы. Но с каждым днём надлом в нём казался всё очевиднее. Кароли так и хотелось крикнуть: ты на себя-то посмотри! Он бы с радостью забрал у Сергея часть этой ноши, если бы только знал, как.       Но Альвидас был важнее.       Альвидас, засыпавший только рядом с ним, несмотря на тысячу раз повторённое — я опасен, что мы станем делать, если я перестану себя контролировать? Альвидас, признавшийся, что ему теперь даже кошмары не снятся, только мутное серое марево, не приносящее отдыха. Кароли, к слову, снов тоже более не видел.       Другими словами, Альвидас стоил и недосыпа, и больной с вечера головы. И, безжалостно подумал Кароли, о других можно подумать позднее.       — Пойду, пожалуй, и правда посплю, — сконфуженно произнёс Сергей, и Кароли запоздало сообразил, что к нему, верно, обращались, и не раз. Им запрещено было оставаться вдвоём наедине, да и втроём с Марцелиной — звучало не слишком-то честно. Поэтому Кароли с благодарностью кивнул Сергею, когда тот поднялся с места, потянулся и скрылся в пустой палатке.       Пока он устраивался рядом с костром, Марцелина налила в металлическую чашку слабого подобия травяного чая.       Вкуса Кароли не чувствовал, но горячая вода, по крайней мере, согревала, а раскалённая чашка в ладонях мешала уснуть.       — Как он? — тихо спросила Марцелина.       — Спит, — Кароли нашёл этот ответ наилучшим. Он не собирался ни с кем обсуждать Альвидаса. Даже с ней. Видно, Марцелина уловила нечто в его голосе, потому что продолжать разговор не стала.       Он и забыл, какие звёздные ночи в степи. Прищурившись, потому что резь в глазах так и не прошла, Кароли смотрел, как бледнеют на небосклоне знакомые созвездия и всё ярче проступает чужеродная зелень. Жаворонок, Охотники, Дарва отступали за мутную пелену. Он подумал, что, наверное, никогда больше Пишт не будет таким, как раньше, и от этого остро заболело в груди и в животе. Кароли сделалось стыдно, и он украдкой покосился на Марцелину — он-то дом не терял.       Уж конечно затея Сергея с купанием пошла им всем на пользу, в первые-то дни. Но, и Кароли снова возвращался к этой мысли, мелкие камешки сыпались один за одним, и лавину было уже не остановить. Теперь он ещё чётче отмечал, как спутались и повисли сосульками светлые волосы Марцелины, не мог отделаться от ощущения того, как промокшая от пота рубашка липнет к спине. Чёрные ободки ногтей ясно выделялись на фоне загрубевших пальцев.       Что чувствовал неимоверно чистоплотный Альвидас, даже подумать страшно было.       — Руки обожжёшь, — напомнила ему Марцелина. Кароли вздрогнул и поспешно перехватил чашку.       Когда солнечный свет коснулся их нежной зеленью, из палатки выбралась всклокоченная Орсолья. Разбери уж, в освещении ли было дело, или правда в ней, а только выглядела проводница всяко нездорово. Но в ответ на вопросительный взгляд Кароли только отмахнулась и мотнула головой, дескать, иди, буди.       Будить Альвидаса у него никакого желания не было — поэтому сперва он растолкал Сергея. Орсолья твердила, что задерживаться на одном месте не стоит, мол, так их проще будет найти, но, будь воля Кароли, он бы как-нибудь извернулся найти безопасное убежище, чтобы канцлер мог как следует отдохнуть.       Вернувшись в свою палатку, Кароли испытал мгновенный укол совести. Без него Альвидас успел вернуться в привычно напряжённое положение, даром, что ноги судорогой не свело.       — Пора вставать, мой канцлер, — шепнул Кароли, не удержавшись от того, чтобы склониться к самому его уху.       В последующие несколько секунд его сердце успело сжаться и болезненно заколотиться в груди, потому что Альвидас полусонно обвил руками его шею и потянул на себя. Заспанный, тёплый, ласковый — Кароли бы не сумел ему отказать…       А уже в следующий момент Альвидас с тяжёлым вздохом отпустил его и уронил руки поверх одеял.       — Пора вставать, — повторил Кароли, чтобы только отвлечься от тёплого стройного тела в своих объятьях.       — Да, — пробормотал Альвидас. — Да, сейчас…       Он выбрался из палатки первым, и всё же Кароли успел встать на ноги и подхватить канцлера под локоть, когда тот пошатнулся, выпрямляясь.       — Что такое, голова кружится? — быстро спросил он.       — Нет, — голос Альвидаса звучал нечётко, словно тот с трудом ворочал языком. — Просто… просто не проснулся ещё, в голове мутно. Прошу прощения.       Кароли недоверчиво взглянул на него, машинально подкручивая ус пальцем. Альвидас взглянул на него измученно и прижал ладони к вискам с такой силой, будто ему требовалось удерживать собственную голову на месте.       — Вы полагали, препараты, прописанные мне врачом, можно взять и прекратить пить, без каких-либо последствий? Это не так. Мне нужно несколько дней, чтобы прийти в себя. Не стоит беспокойства.       От комментариев Кароли удержался, в последний момент успев прикусить язык. Нёбо пощипывало от невысказанного: так чего же ты тогда взялся их пить? Он не был уверен, что готов получить ответ. Не хотел слышать, что другие варианты были ещё хуже.       — Ты напеваешь во сне, ты знаешь? — глухо спросил он вместо этого — ухватил Альвидаса за рукав, прежде чем тот успел отойти к костру и сделаться недоступным среди других. — Всё та же песенка, Альвидас, та же мелодия. Так и не говоришь, где ты её услышал. И говоришь, что сны тебе не снятся, ну а что тогда?       — Это не сон, — быстро ответил Альвидас, между его бровей пролегла тревожная морщинка, тонкие пальцы чуть дрогнули, норовя соединиться домиком. — Не хочу говорить об этом.       — Так мы с тобой вовсе говорить перестанем! — возмутился Кароли. — Да чтоб тебя! О том не говорим, о сём не говорим, что же теперь — молчать?       А потом он это увидел: как маленький канцлер готовится принять на себя удар, как выпрямляется, расправляет плечи, словно Кароли был волной, готовой обрушиться на него в любую секунду. И это заставило его проглотить желчью подступающий к горлу гнев.       — Ладно, — устало бросил он. — Не хочешь об этом — не будем.       Вид у Альвидаса сделался удивлённый, что у степного лисёнка, высунувшего нос из норы. Кароли горько усмехнулся и растрепал его волосы.       Ему нравилось говорить с Альвидасом — всегда нравилось, даже когда казалось, что канцлер прячется за своими вычурными формулировками. А сейчас они были вместе круглые сутки, и что с того, всё равно почти всё время молчали.       Завтрак оказался одним из самых унылых на памяти Кароли. Вкуса утренней каши, заботливо сваренной Марцелиной, он почти не почувствовал.       Воздух был душный и спёртый, так бывало здесь, когда южный ветер нагонял влажную толщу от моря Вилести, и всё это клубилось, пока не опадало утренним густым туманом, смешавшись с холодными испарениями Шехны. Тумана сегодня не было, ну и отлично, значит, не слишком близко к реке они успели подойти, но уж несколько дней духоты пережить придётся. Такое случалось, когда он ещё безусым лейтенантиком служил в Пиште, часть их как раз оказалась далеко от реки, тогда ажно неделю от духоты помирали…       Стыдно признать, но что-то позабытое, дремавшее в его душе, ожило вдруг и теперь радовалось на свой лад странствию по родным местам — не смотря ни на что. Кароли уехал из Реджишега раньше, чем предполагал: служба привела его в Алькавис, как только карьера пошла вверх, и радоваться бы, но только серый водянистый город скоро наскучил предприимчивому военному. Кароли едва ли удавалось любить его — по крайней мере, до той поры, пока не встретил Альвидаса.       Помнится, по приезде в столицу у него неделями ныли ноги от неровных каменных мостовых, так что стопы едва судорогой не сводило, приходилось разминать каждый вечер — и не всегда самому. В начале пиштского путешествия тоже было больно с непривычки, но поди ж ты, прошло куда как быстрее.       За прошедшей болью тянулось и другое. Кароли пристально и мучительно отмечал каждое изменение в своём теле, любые потянутые мышцы или прекратившую ныть по утрам спину. Что из этого могло оказаться некстати упущенным признаком превращения? Как вовремя угадать момент, когда он станет опасен для своих?       Кароли с невесёлой усмешкой подкрутил усы, неприглядно отросшие и теперь тоскливо свисавшие к подбородку. Стыд да и только.       — Вы только посмотрите! — прервал его размышления удивлённый голос Сергея. Кароли мгновенно вскинулся навстречу возможной опасности.       Сначала ему показалось, что это всего лишь птица — серокрылая родственница дарвы, жулянка, необычайно крупная, правда, метра так под два против обычных полутора. Когда она, словно не замечая людей, подошла ближе, он увидел мелкие алые крапинки странным узором украшавшие перья на горле и груди.       Птица вышагивала ровно, высоко поднимая длинные мозолистые ноги и изогнув голову так, что клюв зарывался в пушистые крапчатые перья. Удивление Кароли постепенно сменялось настороженностью по мере того, как она приближалась. Ему показалось, что несколько алых пуховых перьев сорвалось и упало на траву…       Она клевала саму себя. Методично вырывала клювом кусок мяса за куском, неумелая, жестокая насмешка над сказками о птичьей матери, выкармливающей своих птенцов. Алая кровь стекала по горлу, по груди, образуя полосы от уголков клюва, и застывала диковинными узорами, похожими на побеги плюща. В этих спиралях было нечто гипнотическое, как и в том, что она продолжала идти вперёд. Шаг — новая тоненькая струйка сбегает по изогнутой шее, но не капает на землю, застывает на кончике заалевшего пера. Шаг.       Тёмные глаза птицы с суженным в точку зрачком отсвечивали зеленью.       — Надо пристрелить её, да? — севшим голосом спросил Сергей. Кароли моргнул и нехотя отвёл взгляд от страшного зрелища.       — Стоит поберечь патроны, — буркнула Орсолья. — Сворачиваем лагерь и уходим, ну, живо!       С живостью она, допустим, переборщила.       Альвидас едва шевелился, словно даже попытки сфокусировать взгляд давались ему тяжёлым трудом, под весом рюкзака его ноги попытались предательски подогнуться. Сергей то и дело замирал, настороженно глядя на птицу. Та, впрочем, так и не обратила на них внимания.       Шли между холмами, и всё же даже на самые пологие склоны Альвидаса приходилось волочь едва ли не за шиворот. Под конец Орсолья сдалась и объявила привал.       Кароли не припоминал, чтобы даже в начале пути им приходилось делать остановки столь часто. Над отрядом повисло тягостное молчание. Рыжие холмы да меловые скалы и раньше казались неизменными, но сегодня они ползли мимо нестерпимо медленно, так что казалось, будто до вечера они не прошли и десятка километров.       Паршивого настроения добавила нагнавшая их птица. Она не спешила и не пыталась расправить широкие истрёпанные крылья, но делала неестественно широкие шаги, а её взгляд на них так и не остановился. Тем не менее, её присутствие действовало на нервы.       Тварь даже осмелилась подойти вплотную к костру и остановилась. Отражения пламени плясали в её глазах, окровавленные перья влажно поблёскивали. Солоно пахла свежая кровь, сладковато — незаживающая рана.       Когда Орсолья всё-таки подняла винтовку, взгляд птицы затуманился, и Кароли понял, что она прикрыла третье веко.       Грянул выстрел.       — Вот же… — проворчала женщина и устало вытерла глаза. Может быть, Кароли вовсе и не померещились в них слёзы.       Вдвоём с Сергеем они вызвались оттащить мёртвое тело в сторону, как только над ним закончили переливаться изумрудные огни. Яркие свечники растаяли в ночном воздухе, словно их и не было.       — Боишься? — спросил Сергей, пока они волокли тело за ноги прочь от лагеря.       — Боюсь, — признал Кароли. — Не нравится мне, что Орсолья сказала беречь патроны.       — Мне тоже, — согласился Сергей.       Может, став министром, Кароли слишком уж привык полагаться на других людей, хотя казалось бы. Существовала тысяча мелочей, о которых ему более не нужно было заботиться самому, по крайней мере, на первый взгляд. Оказавшись здесь, да ещё в составе отряда, он больно многое пустил на самотёк. Следовало внимательнее следить за тратами патронов, да что уж теперь.       «Стоит провести ревизию», — отметил он про себя.       Ночную тишину нарушал только неумолчный стрёкот цикад.       Этой ночью Альвидас спал, не поджимая под себя ног, но и не вытягиваясь в струну. Кароли ощутил облегчение. Казалось, что канцлеру стало лучше, и если так — утром они смогут пойти быстрее… Торопить Альвидаса он не осмеливался и не позволил бы никому другому. В этом мальчике так изумительно сочетались жёсткость и нежность. И всё же вряд ли бы он стал жалеть себя, став помехой.       Или вообразив себя таковой.       Министр поморщился и прижал пальцы к вискам. С каждым ударом сердца там всё сильнее вспухала пульсирующая головная боль. Заглядевшись на канцлера, он вполне мог забыть лечь сам. Когда он всё же опустился на тонкий спальный мешок, Альвидас со вздохом машинально подался ему навстречу, спиной к груди.       Так вот, оказавшись в степи, они почти перестали разговаривать. Кто бы что ни говорил и ни думал, дело было вовсе не во внешности милого канцлера. Кароли нравилось проводить с ним вечера, рассеянно обсуждая новости. Нравилось сидеть рядом, пока Альвидас читал, сдвинув к самой переносице очки. Нравилось слушать и в шутку поддевать его, когда он жарко рассказывал о каких-то вещах, в которых Кароли ничего не смыслил…       Здесь, когда они разлучались за день едва ли на полчаса, они перестали говорить. Поначалу оба слишком уставали за время пути. Теперь обсуждать произошедшее не хотелось вовсе. Кароли бы с радостью вовсе позабыл обо всём, что случилось за последние недели. Он спал тревожно и проснулся задолго до того, как Орсолья разбудила их, во всяком случае, было ещё темно. Выбрался ненадолго на улицу, но почти сразу же, стуча зубами и зябко ёжась, залез обратно в палатку. Лёг было на не успевшее остыть место — но сон не шёл, как Кароли ни убеждал себя, что ему нужен отдых.       Альвидас во сне перевернулся на другой бок, так что Кароли сделалось видно его лицо: чуть заострившиеся скулы и острый прямой нос, встрёпанные тёмные волосы, падающие на лоб, короткие резные тени от ресниц…       Ему потребовалось несколько минут, чтобы заметить, что Альвидас смотрит на него в ответ.       — Спи, — хрипло шепнул ему Кароли и глухо прокашлялся. В горло будто густого клея налили.       — Не хочу, — так же шёпотом отозвался Альвидас. — Я всё равно не могу отдохнуть во сне. Слишком громко поёт. Расскажи мне что-нибудь?       Кароли насторожился, когда Альвидас заговорил о песне, но развивать тему не стал. Что он выучил, так это то, что канцлер только замыкается сильнее, если надавить.       Он устроился удобнее, опёрся спиной и затылком о рюкзак, приобнял канцлера рукой, позволяя улечься к нему на плечо.       — Когда мы вернёмся из Пишта и всё закончится, возьмём отпуск, — негромко начал Кароли.       — Ты полагаешь, что всё действительно закончится? — слабо улыбнулся Альвидас. Министр хмыкнул в усы и прижал палец к его губам.       — Тч-ч-ч, не перебивай. Да, всё закончится и будет хорошо, и мы вернёмся в Алькавис, — он почувствовал, как Альвидас снова начинает возиться под боком, и добавил: — С Гинтарой. И Дмитрием, конечно. И возьмём отпуск. А потом я отвезу тебя на восток Реджишега, к родителям. Там степь переходит в леса, а в их глубине прячутся болота, и по утрам от них поднимается такой туман — ты даже в Алькависе такого не видел, это я тебе обещаю. Но у самих болот никто не селится. У моих родителей дом в городке недалеко от леса, Кёдмачре. Там много рябин, Гинта сможет бегать между ними. А ты будешь спать до обеда — или вставать рано утром и выходить на крыльцо, а перед ним всё будет залито белым густым туманом…       Если долго говорить, в какой-то момент голос обретает особую ритмику, становится напевнее. Тогда говорить даже проще, чем молчать. Глаза у Кароли слипались, и в итоге он закрыл их и принялся мерно поглаживать Альвидаса по плечу, пока сделавшаяся ватной рука не сползла на одеяло. Он сам не заметил, как монолог сделался внутренним, а сам он, вместе со своим канцлером, погрузился в неглубокий, но спокойный сон. Ему снились рябины, бросающие резные тени на землю, и бегающая среди них рыжая собака. Она виляла хвостом.       Проснулся он от грубоватого резкого окрика Орсольи. От приоткрытого входа палатки по полу тянулся треугольник света. Мелкая противная мошкара успела облепить ноги Кароли. Тот выругался себе под нос, бережно встряхнул Альвидаса и первым вылез на улицу, давая канцлеру время привести себя в порядок.       Скоро он начал тосковать по ночной прохладе. Как и следовало ожидать, день выдался душный, воздух казался тяжёлым, мошкара тоже никуда не делась, тучами поднимаясь над ломкой травой. Они еле плелись по степи, укрытой, как одеялом, влажными испарениями от реки.       Пёстрое пятно на склоне сначала показалось ему всего лишь странным камнем, выделявшимся среди белого мела. После — изъеденной падальщиками тушей животного.       — Там кто-то есть, — встревоженно сказала Марцелина и повысила голос: — Смотрите, там кто-то есть! Внизу, у холма!       И первой начала спускаться вниз, благо, под прикрытием неизменной винтовки Орсольи.       — Марца, стой! — с мольбой выдохнула женщина. Марцелина послушно остановилась на полпути до своей находки. Она тихо ждала, пока остальные спустятся к ней.       «Груда тряпок, — удивился про себя Кароли. — Но откуда здесь?..»       — Девочка, — оборвал его мысли потрясённый голос Орсольи. — Это девочка.