От свечей к порогу

      Слушать, как Орса и Кароли спорят о судьбе девочки, было невыносимо — в особенности потому, что Орса-то как раз предлагала оставить её здесь. Ничего, мол, хорошего мы ещё от людей в степи не видели, ну его.       Марцелина ушла, потому что иначе… потому что она сказала бы о маленьком сыне Орсы, пропавшем в Пиште, что, если его так же бросили проходящие мимо беженцы, что, если испугались помочь ребёнку, что если… Это было жестоко и нечестно, всё это вообще было нечестно, и Марцелина просто ушла на другой край наскоро разбитого в неглубокой ложбинке лагеря и принялась доставать крупу, хлеб и солонину, чтобы приготовить обед.       Место для остановки было, конечно, так себе, больно уж хорошо просматривались невысокие холмы, не было ни крупных скал, ни зарослей. Среди легко трепещущих на ветру палаток Марцелина чувствовала себя голой.       Странно, может. Раньше вокруг неё постоянно крутились какие-то люди, из живущих в соседних комнатах многие и не думали стучать в дверь. Здесь с ней была только Орса. Альвидас был слишком тактичен, чтобы лезть к ней в душу, Кароли — слишком сосредоточен на Альвидасе, Сергей… Сергею тоже было не до неё в последнее время. Оно и понятно.       И всё же, несмотря на это, ей впервые потребовалось уединение.       — Ничего хорошо мы от людей в степи ещё не видели! — хриплый, рычащий голос Орсы остался сдержанным и будто зарокотал, вырываясь из горла.       — Так ты ж сама из степи! — возмутился Кароли, хлопнув себя по бедру. — Что теперь, и нам в чудовищ превращаться? И что же, в Пиште ни в ком человеческого не останется, ну и кого тогда спасать-то, скажи на милость?!       Это был опасный путь. «Ты же сама» — этак он скоро нанесёт Орсе удар, от которого она не сможет оправиться. Марцелина замерла, руки её действовали сами по себе, вешая котелок, наливая в него воду, роясь в укрытых брезентом рюкзаках. Через искажённое отражение в поблёскивающем боке огнемёта она следила за продолжающимся спором, не прекращая прислушиваться к нему.       Невероятным усилием она заставила себя вернуться к ним. С каждым шагом ноги всё меньше слушались её. Марцелина до боли сжала пальцы в кулаки, так что ногти впились в ладонь.       — Орса, пожалуйста! — кажется, она перебила Кароли, но, стоило ей заговорить, и они замолчали. Марцелина стояла в круге из тишины и чужих взглядов. — Пожалуйста, позволь ей хотя бы отдохнуть с нами. И немного поесть. Я не прошу брать её с собой.       Её взгляд столкнулся со взглядом Орсы. Та медлила. Марцелина знала, что пользуется своей властью над ней — пользуется тем, что принадлежит ей не по праву.       — Она может остаться здесь на время привала, — сумрачно произнесла её милая, наконец. — Но мы не станем брать её с собой и не позволим за нами следовать. Пусть идёт своей дорогой. Она станет нам только обузой.       «Вы уже взяли с собой меня, — невесело подумала Марцелина, — хотя и не хотели этого. Куда уж вам большую обузу».       Девочку, едва приходящую в себя из забытья, бережно поднял на руки Сергей и перенёс ближе к огню.       — Я посижу с ней, — вызвалась Марцелина. Негоже было сваливать теперь на других ещё и это. Их припасы подходили к концу, помимо выматывающих дежурств Орсе, Кароли и Сергею теперь ещё приходилось тратить время и на охоту. Альвидас тоже потихоньку учился, пусть и не слишком успешно — вызывая неясный смех у Кароли, будто какая-то шутка, понятная только им. Что ж, Марцелина помогала им свежевать и разделывать тушки, но сама стрельба вызывала у неё только что не священный ужас. Какой-то внутренний инстинкт, словно запрещающий отбирать чужую жизнь.       Дочь рыбака, Марцелина чувствовала себя настоящей дурочкой.       Для начала она бережно обтёрла губы девочки водой. Видно, та не пила долгое время, тонкая кожица на губах успела потрескаться.       Потребовалось время, чтобы ресницы девочки задрожали снова и она открыла глаза. И тут же снова зажмурилась. Марца встала над ней, создавая тень — она не могла не заметить покрасневшую кожу у глаз, словно девочка чересчур долго лежала на солнце. Её взгляд казался мутным.       — Привет, — мягко сказала Марцелина, наблюдая, как этот самый взгляд заторможенно фокусируется на ней. Девочка выглядела ошарашенной, словно бы не до конца верила в то, что видит. Немудрено. Сколько времени она провела в степи одна? — Меня зовут Марцелиной. Ты хочешь пить? Есть?       Она успеет спросить позже. Обо всём остальном сейчас знать не обязательно.       — Пить, — прохрипела девочка. И, словно очнувшись, торопливо добавила: — И есть!       Марцелина продолжала улыбаться ей, наливая полную чашку воды. Она не позволила девочке самой держать посуду, боясь, что та станет слишком торопиться.       И всё же она позволила измученной малышке съесть целую плошку жидкой пресной кашицы, а потом снова запить водой.       — Глаза болят, — пожаловалась девочка. Она больше не хрипела, только иногда пыталась прокашляться.       — Обожгло солнцем, — покачала головой Марцелина. — Дай-ка я посмотрю?       Девочка не попыталась удрать от неё, но вся сжалась, стараясь избежать прикосновений. Марцелина осмотрела её лицо: покрасневшую кожу, воспалённую слизистую глаз, помутневшие радужку и зрачок.       — Не слишком сильный ожог, — утешила она. — Должно пройти скоро.       — Скоро, — эхом отозвалась девочка, пряча от неё взгляд. Чтобы не смущать её, Марцелина отсела подальше. Определённо, её нужно было осмотреть, и повезёт, если истощение и ожоги на лице останутся единственными травмами. Но сейчас главное, чтобы она перестала бояться, без этого ничего не выйдет.       Марцелина нашла в рюкзаке собственные сменные штаны и принялась штопать дырку, протёртую у колена. Она ждала.       — Что вы делаете здесь? Вы бежите из Пишта? К морю? Почему так задержались? — конечно, долго девочка не выдержала. На вид ей было лет одиннадцать от силы, а, впрочем, она была так истощена, что точно называть возраст Марца бы не решилась. Вопросы сыпались изо рта девчонки так, что уже через пару минут она закашлялась и требовательно потянулась за водой. Наглости ей было не занимать. Марцелина молча передала ей свою фляжку.       — Мы не совсем беженцы, — осторожно сказала она.       — Но и не военные, — возразила девчонка, вытирая губы истрёпанным рукавом.       — Нет, — поспешно замотала головой Марцелина. — Мы идём к морю, это верно, — не объяснять же девочке, что до моря добираться они не собираются… Может, Орса и права? Брать её с собой — подвергать лишней опасности, только затаскивать в самую глубь Пишта. Но не бросать же здесь одну…       — Из самого Залаверца, что ли? — с подозрением спросила девочка, будто не верила в это до конца. — И как вас не убили только!       — А ты-то откуда? — подгадала момент Марцелина. — И как тебя звать?       Девочка моргнула несколько раз, и взгляд её снова поплыл, сделался заторможенным.       — Тимейка, — сказала она. — Тимейкой меня звать, — и ощетинилась, что пойманный в ловушку зверёк.       — Что ж, здравствуй, Тимейка, — Марца сделала вид, что вовсе не удивлена, продолжала штопать штаны, только изредка поглядывая на девочку из-под ресниц. — Как думаешь, по размеру тебе штаны придутся?       — Мне? — девочка выглядела изумлённой.       — Твоя одежда вся протёрлась, — невозмутимо напомнила Марцелина, и Тимейка вцепилась в свои лохмотья в попытке прикрыться.       Да и что за одежда была — детская нижняя рубаха до лодыжек, и ничего больше. Что ж, когда ведьмы приходили, люди и нагишом из домов выскакивали. Так, по крайней мере, Марцелина слышала.       — Значит, подойдут, — едва слышно прошептала девочка себе под нос. — Я из Фордуци.       Не то чтобы Марцелина знала хорошо старый реджишегский, сейчас-то всё больше говорили новым языком, перемешанным с другими соседскими, но Фордуца — это от старого «поворот». Деревня у изгиба реки, стало быть.       — Вот как, — сказала Марцелина. Не было нужды спрашивать что-то ещё. Тимейка шмыгнула носом:       — Зря вы сюда пошли. Пишт теперь ведьмин, он вас просто так не отпустит. Что-нибудь да заберёт.       — Уже забрал, — слова сорвались с её губ сами по себе. Марцелина замерла, даже равномерное движение иголки остановилась. Она подняла голову, чтобы внезапно прихлынувшие к глазам слёзы не капали на ткань.       Ей не впервой было терять кого-то — и всё же каждый раз ей заново приходилось мириться с тем, как много боли может принести потеря одного человека. Несоизмеримо, казалось ей. Нечестно.       Тимейка следила за ней почти что жадно, и в то же время с жалостью.       — Я тоже потеряла кое-кого, — прошептала она. — Может, он насытится и позволит мне выбраться отсюда.       В её голосе было столько тоски… Марцелина не выдержала, отвела глаза и сделала вид, что оглядывает лагерь.       У костра они с Тимейкой остались вдвоём. Альвидас и Сергей возились с брезентом от одной из палаток, выкладывая на нём какие-то съедобные клубни, найденные ими, и очищая их от земли. Орсы и Кароли видно не было — ушли на охоту, пусть и вряд ли далеко. Марцелина ощутила, как на несколько секунд её прошиб озноб.       «Мне нужно следить за Сергеем», — напомнила она себе. Она не хотела. Постоянно подозревать друга и спутника, что в этом хорошего. Но они не знали, когда он может перестать быть собой.       — На границе стоят кордоны, — сказала она девочке. — Они могут отправить тебя в карантин, — «Если, конечно, тебе повезёт добраться туда».       — Я видела, как люди становятся ведьмами, — зловеще отозвалась Тимейка.       «Я тоже, — подумала Марцелина. — Я тоже».       Она всё ещё поглядывала на Сергея, но теперь вернулась к шитью. Ей не хотелось говорить о ведьмах. И уж тем более о превращениях.       Девочка подёргала её за рукав.       — Можно мне ещё попить?       — Конечно, — Марцелина дала ей ещё и кусок хлеба, и Тимейка вцепилась в него, как в самое вкусное угощение на свете. Видно, просить еды она попросту не решалась.       Сергей взял нож и принялся сноровисто очищать жёсткие рыхловатые клубни, похожие на картошку, от шкурки.       — У меня было две сестры, — сказала Тимейка. — Две старшие сестры. Марташа и Гизела. Нас втроём только и звали: Гизела, Марта и Тимея, даже песенку в деревне придумали, я бы тебе спела, но я не умею, но честное слово, была песенка прямо про нас! — голос её дрогнул и сорвался. — А потом мы пошли к реке. Нас отправили набрать воды для стирки, мама работала прачкой, Фордуца — большая деревня, ещё какая, и там дорога недалеко, и вот она собирала бельё у проезжих, кто в гостинице или доме останавливался, и стирала его, а мы носили воду и натягивали верёвки.       «Пошли к реке», — всё ещё эхом отзывалось в ушах у Марцелины. Сердце у неё заныло от боли и тоски о бедных девочках, так не ко времени спустившихся к воде.       — Там были свечники, да? — тихо спросила она. Тимейка кивнула. Она не плакала, видно, слёз уже не осталось, только остервенело тёрла кулаками красные воспалённые глаза.       — Куча такая, что едва воду видно, — выдохнула она. — Всё светилось, мы никогда такого не видели! И Марташа… Марташа, она… Она спустилась к самой воде и вошла в неё. Просто так, посмотреть! Интересно же, кто бы не спустился! — она тяжело сглотнула. — А свечники набросились на неё, ну просто как комары! И Марташа кричала, ой, как страшно она кричала! Мы махали вёдрами, пытались отпугнуть свечников от неё — и ничего, не задевали их даже! — губы девочки дрожали, голос срывался, стучали зубы. Она всхлипнула, зашлась кашлем… Краем глаза Марцелина заметила, как тревожно смотрит на них Альвидас. У Вацлава тоже кашлем всё начиналось…       — Что случилось потом? — спросила она. Она не хотела этого слышать и не хотела знать.       Тимейка кашлянула последний раз, сжала ладошки в кулаки и прошептала:       — Я видела, как с моей сестры слезает кожа. Вся, как шкурка от яблока. Сходит как будто лепестками, а под ней тоже — всё зелено от свечников. И она кричала. Всё это время она кричала так страшно… Они кричала, пока таяла, как будто с неё сходит слой за слоем, как кожура, и потом она не смогла кричать, потому что её больше не было, совсем не было, ничего не осталось… Но так же не бывает, верно? От человека должно остаться хоть что-то?! Не только ведро, заполненное свечниками!       Марцелина не знала, что ей сказать. Всё её тело оцепенело от ужаса, только пальцы продолжали двигаться сами собой. Её затошнило. Каким нереалистичным и в то же время настоящим был Вацлав перед смертью. Как страшно было видеть, как человек пропадает, сменяясь чем-то иным.       — Мы убежали, — прошептала Тимейка. — Мы просто бросили вёдра и сбежали. Даже не попытались найти то, что осталось от Марташи, у нас не было даже пряди волос, чтобы сделать куколку и похоронить вместо неё… И всё равно было поздно, понимаешь?! Было поздно!       — Твоя вторая сестра? — с содроганием спросила Марцелина, откладывая шитьё. Девочка молча кивнула. Несколько минут они провели в тишине — Марца не торопила её. Шумели под ветром травы, задевали, шурша, брезент. Ей показалось, что где-то за холмами она услышала выстрел.       — С Гизелой началось, когда мы уже вернулись в деревню, — сказала Тимейка. Она вся тряслась — но, когда Марцелина потянулась к ней, чтобы утешить, отодвинулась в сторону. Она не желала, чтобы её трогали. — Она не кричала. Просто будто… будто что-то изнутри смяло её, сжало в один комок. Я обернулась, и моей сестры, моей единственной сестры уже не было. Это был просто… ком, — она скривилась, черты лица исказились, губы задрожали. — А потом он расплавился… расправился, но это уже была не моя Гизела. Она вся была тонкая, и огромная, и… Её шатало и она совсем непохожа сделалась на себя, я знаю, Гизела бы никогда меня не ударила, но она сбила меня с ног так сильно, что я покатилась прямо кубарем и ушиблась головой! И люди кричали, и что-то падало, а потом я… я не помню, что стало потом. Наверное, на меня упало что-то. Но Гизела не хотела никого ранить и ничего ломать, я уверена! Просто она стала такая тонкая и большая, она совсем не справлялась со своим телом!       «Твоя сестра перебила всю деревню, не так ли? — подумала Марцелина. Она видела, как Тимейка в отчаянии сжимает кулаки. — И ты знаешь, что случилось. Даже если оправдываешь её. Это и правда была больше не твоя сестра — и всё же она».       — Ты ушла оттуда, когда очнулась? — спросила она. Девочка помедлила, прежде чем ответить.       — Не сразу, — призналась она. — Я искала маму. Мне нужно было рассказать ей, что случилось с Марташей, и что Гизела это не специально… Но я не нашла. Я вообще никого не нашла, кроме Гизелы. Не знаю, почему она не пошла к реке. Может, не сообразила, а может, её тело сделалось слишком тонким, чтобы управлять им. Я правда не знаю. Когда я её нашла, она была уже маленькая, почти с меня ростом, и всё ещё уменьшалась и сворачивалась, как будто сохла. И я пошла и принесла ей воды. У меня больше не было ведра, я носила ей воду в переднике, потому что она же была совсем тоненькая, и когда я попробовала её поднять, она снова сжалась. Гизела мне ничего не сказала, но я подумала, что мои руки для неё слишком горячие, и солнце её жжёт, и ей нужна вода…       — Ты носила ей воду?! — ошарашенно выдавила Марцелина. Тимейка взглянула на неё с вызовом и вскочила на ноги:       — Это была Гизела! Моя Гизела! Моя сестра!       — Марцелина? — окликнул её встревожившийся Сергей. Она спиной чувствовала его напряжённый взгляд.       — Всё в порядке! — крикнула она, не оборачиваясь. — Пожалуйста, Тимейка, сядь.       Девочка послушно плюхнулась на место и сердито откинула с лица растрёпанные волосы.       — Я уже бросила одну свою сестру, — пробурчала она. — Я бросила Марташу. И я не собиралась оставлять ещё и вторую, но только Гизела всё равно умерла! Она высохла и сгорела на солнце, а под ней были камни, горячие твёрдые камни, и моя сестра сгорела на них, слышишь?! Она сгорела на них!       Тимейка закрыла лицо ладонями. Её плечи дрожали.       — Я слышу, — как можно мягче сказала ей Марцелина. — И я понимаю. Тебе нужно выплакаться, я знаю, что тебе больно. Но ты не могла бы помочь ни одной из них, никто бы не смог, это не твоя вина. Посмотри, у тебя глаза красные, ты сама едва не сгорела на солнце. Вот, смотри, я заштопала для тебя штаны. Надень их, так будет легче.       Что-то колючее и тревожное ужом ворочалось у неё в животе. Марцелина чувствовала себя заключённой меж двух огней, глядя то на девочку, то на Сергея. Слишком настороженная, слишком подозрительная — такое мало кого доводит до добра. Нельзя ждать угрозы со всех сторон, так недолго сойти с ума.       Ей нужно было отдохнуть. Всего лишь немного отдохнуть, хотя бы каплю покоя…       «Что-то не так, — сказала себе Марцелина, глядя как девочка одевается, неуклюже придерживая рубаху и натягивая её едва ли не до колен поверх новых штанов. — Что-то не так, но я не понимаю, что, и в ней ли».       Когда ей требовалось подумать, она всегда чем-то занимала руки. Марцелина взяла в руки опустевший котелок из-под каши и принялась начищать его закоптившийся бок. В этом не было никакого смысла, сосредоточенные движения помогли ей выровнять дыхание, и только. С тихим вздохом Марца опустила котелок и огляделась, ища, что бы ещё сделать.       — Подожди, — попросила она Тимейку. — Сейчас попробую найти для тебя новую рубашку, должно остаться что-то…       Она отошла к рюкзакам, опустилась на корточки рядом с ними, чуть приподняв брезент, начала копаться.       Её осенило мгновенно, словно прошибло не то ударом молнии, не то разрядом дикого электричества. Марцелина почувствовала, как немеют от ужаса пальцы. Она неуклюже замерла, склонившись над рюкзаками.       Девочка не плакала. Всё это время она не плакала. Да, конечно, обезвоживание — но к чему было притворяться, закрывать ладонями глаза? Её щёки ни секунды не были мокрыми. И она просила воды. Марцелина дала ей воды — сколько? Много? Достаточно? Как давно она ходит по степи в одиночку? Вопросы роились в голове Марцелины, нахлынув разом, словно до того она усилием не пускала их.       Отражение в металле котелка… Оно показалось ей случайным, подумаешь, исказившийся тягучий блик, котелок не был ни ровным, ни гладким, однако, сейчас Марцелина готова была поклясться, что под рубашкой девочки клубилось что-то нечеловеческое.       Её руки жили своей собственной жизнью, продолжая копаться в рюкзаке, откладывая в сторону рубашки да носки, словно она никак не могла найти то, что нужно. Отпустив их, Марцелина уткнулась взглядом в бок огнемёта. Тимейка смотрела на неё. Тимейка была там, у неё за спиной, расплывчатое отражение скрывало черты, но не движения. Не бугрящееся нечто под рубахой.       Она могла бы закричать. Может быть, Сергей успел бы схватить винтовку, или прибежала бы Орса… но Орса была далеко, ей было бы ни за что не суметь спасти Марцелину.       «Если я права, — подумала она, — я спасу нас всех. А если нет — убью невинного человека. Ребёнка, которому нужна помощь».       Она не желала этого. Она никогда не была воином, не просила ни о сложном выборе, ни о подвигах. Она всего лишь хотела быть рядом с Орсой.       Это была не её война.       Нажать на крючок. Нужно всего лишь нажать на крючок.       Вацлав говорил — дальность небольшая. Нестрашно.       Марцелина закрыла рюкзак и деловито встряхнула брезент. Обеими руками вцепилась в шланг огнемёта, подтягивая к себе пистолет. Она не знала, сколько газа и зажигательной смеси осталось там после… после смерти Вацлава. То, в чём Марцелина была уверена, можно было пересчитать по пальцам одной руки.       Она обернулась.       Длинная змеиная шея вытянулась из ворота изодранной рубахи, разматывая кольца, и метнулась к ней. Пасть распахнулась широко-широко, как не смог бы открыться человеческий рот. Внутри Марцелина увидела длинные зубы, похожие на змеиные клыки. Их было два ряда, этих страшных изогнутых зубов.       Огонь хлынул прямо в эту раскрытую пасть сплошной струёй. Тело ведьмы, тело Тимейки занялось мгновенно, забулькало, плавясь. Она схватилась руками за лицо, отпрянула, споткнулась и упала на спину, бешено пытаясь выцарапать неумолимый огонь из глотки. Шея металась и хлестала из стороны в сторону.       Руки Марцелины опалило жаром, но она всё равно продолжала стискивать пистолет с зажатым спусковым крючком, пальцы словно судорогой свело. Потом она услышала душераздирающий, жуткий крик, полный нестерпимой боли. Он длился и длился, беспрерывный и монотонный.       Она не сразу поняла, что этот страшный вопль исходит из её горла.       Кто-то оттащил её в сторону, легко подняв поперёк туловища, и даже сумел разжать пальцы, хотя Марцелине казалось, что кожа уже прикипела к раскалившемуся металлу. С её одежды и с травы вокруг сбили пламя. Марцелина рыдала в голос, всё так же вытянув ладони вперёд.       — Марца!!! — милая, её милая была здесь. Марцелину отпустили и она чуть не упала, но в ту же секунду Орсолья прижала её спиной к своей груди. — Ты цела?!       Марцелина хотела ответить — но вместо этого только тонко, отчаянно взвыла, захлёбываясь слезами.       Вокруг слышались голоса, но у неё не получалось разобрать ни слова, в ушах как будто засел рокот пламени, и за этим шумом всё остальное превращалось в смутный гул. «Может быть, я оглохла», — мысль мелькнула в голове и вовсе не расстроила её. Как будто это было неплохо. Это было бы неплохо.       — … в Алькависе много каналов и с конца весны почти по середину лета вода в некоторых из них, тех, что ближе к морю, становится зеленоватой. Каналы чистят от мусора, так что вода в них прозрачная до самого дня, а к праздникам набережные подсвечивают цветными огнями.       Марцелина уцепилась за этот голос, как за спасительную нить. Он не кричал — напротив, был абсолютно спокоен и размерен. Вдыхая и выдыхая ему в такт, Марцелина сумела прекратить захлёбываться.       Только тогда она осознала, что всё это время держала глаза накрепко зажмуренными.       Альвидас сидел перед ней на коленях, как всегда сосредоточенный, серьёзный, но в его тёмных глазах как будто таял и плавился лёд, что в пресловутом канале.       — Если идти вдоль набережной, заметишь, как постепенно меняются узоры парапета. Их проектировали разные архитекторы, но постарались сделать переходы плавными. Незнающий с первого раза не заметит ничего.       — Что ты творишь, канцлер? — тихо зарычала сзади Орса и прижала Марцелину к себе крепче, как медведица защищает детёныша.       — Тихо, — шикнул на неё Кароли. — Он знает, что делает, посмотри.       Альвидас опустился прямо на землю, скрестив ноги и положил руки раскрытыми ладонями вверх к себе на колени. Приглашая. За рёвом пламени в ушах она разбирала его негромкий ровный голос. Он успокаивал её, как перепуганного дикого зверька.       — Туда часто приезжали Легкадумнецкие архитекторы — попрактиковаться или посмотреть на творения друг друга. Центр Алькависа — это открытый музей. В черте города нет открытых полей, но зато есть беседки, в самом центре которых растут деревья. Они созданы как уменьшенные копии дворцов из Легкадумного или храмов из Оргулло, а из окон тянутся ветви, и по весне на них распускаются цветы.       — Белые? — сипло спросила Марцелина и сосредоточенно нахмурилась, представляя себе эту картину. Такая безмятежность. Ни змеиных клыков, ни налитых кровью глаз, ни бушующего пламени и запаха горелой плоти...       — Да, — мгновенно ответил Альвидас, отвлекая её от воспоминаний. — Белые крупные цветы на узловатых ветвях, они пахнут сладко, как яблони или вишни, но плоды на них — зелёные шарики, слишком плотные и твёрдые, чтобы их есть. Вам понравилось бы там?       Она кивнула. Канцлер, видно, задумавшись чересчур, снова перешёл на «вы», но сейчас это было меньшим, что смущало её.       — Вы могли бы приехать в Алькавис после того, как всё закончится, — серьёзно сказал Альвидас и взял её обожжённые руки в свои, бережно-бережно, едва ли касаясь запястий. — Вам бы хотелось этого, Марцелина?       — Да, — шёпотом ответила она и обмякла, прижавшись наконец к крепкой и безопасной груди Орсы. — Да.