***
Все хорошие сказки, какие Альвидас знал, заканчивались на этом моменте. Победа одержана, все чудовища побеждены, всего и осталась — светлая и чистая дорога домой. Все самые лучшие сказки тянулись дальше, до порога дома. Это были сказки о том, что каждый человек и есть путь, грустные сказки о том, как не найти покоя и не найти прошлого себя, как никто и никогда не возвращается, все мы уходим однажды и навсегда. Но всё же в них не говорилось о том, каким мучительным и тягостным может стать путь, когда всё уже, казалось бы, закончено. Иногда, особенно когда дни бывали чересчур уж жаркими и душными, ему хотелось выть и плакать, словно потерянному ребёнку: пожалуйста, отведите меня домой, пожалуйста! В такие моменты Альвидас только крепче сжимал зубы и упрямо смотрел в синеватый горизонт, туда, где за холмами скрывался Залаверец, наверное, всё ещё окружённый военными кордонами, а ещё дальше на западе был его родной Алькавис, где до сих пор, наверное, трепетали цветные флаги Солнечного порога. Он чувствовал себя истерзанной надорванной нитью, волокна которой готовы вот-вот распуститься окончательно. Первый раз его сорвало ещё в старом почтовом доме, где они остановились на несколько дней, чтобы залечить хотя бы часть ран и прийти в себя. — Дай посмотрю, — попросила Марцелина, аккуратно ощупывая его лицо. От прикосновения холодной влажной ткани стало легче. — Ну, ничего и не сломано. Скоро заживёт. Однако лицо у него опухло и болело. Орсолья неприятно, зло хохотнула: — Что, канцлер у нас теперь не такой красавчик? Альвидас взглянул на неё беспомощно, не зная, что и ответить, отвернулся — и, неожиданно для самого себя, завыл громко и отчаянно, словно зверь. — Орса! — Марцелина возмущённо хлопнула себя по бедру и вскочила. К Альвидасу подсел Кароли и аккуратно обхватил его за плечи: — Ты чего, лисёнок? — негромко шепнул он. Он теперь часто звал Альвидаса лисёнком. — Глупости это всё, ты самый красивый на свете, — и махнул рукой остальным, мол, не лезьте, не надо. Альвидас слышал, как тихо скрипнула дверь, и их оставили наедине. Он бешено замотал головой, совсем не во внешности дело, ну что ты. — Я хочу домой, — отчаянно прошептал он, утыкаясь мокрым красным лицом Кароли в грудь. — Я так ужасно хочу домой! Это было нечестно, и Альвидас сам прекрасно это осознавал. Кароли тоже проделал с ним весь этот путь. Кароли тоже наверняка тосковал по дому. И всё-таки он крепко обнял Альвидаса и прижал к себе, убаюкивая, как напуганного ребёнка. — Мы вернёмся в Алькавис, — шепнул он. — Найдём себе новую квартиру, хочешь? Переедем туда вместе с Гинтарой. Альвидас подумал о старой родительской квартире, где всё и началось. О статуэтке в виде певчей лошади. О веснушчатом мальчишке, выстрелившем в него. Жить там и дальше было бы невыносимо. — Да, — прошептал он. — Да, давай переедем, пожалуйста! — Хорошо, — пообещал Кароли, запуская пальцы в отросшие волосы на его затылке. Но статуэтку всё-таки стоит взять с собой. Вечером того же дня он сидел на пороге дома. Дежурных ещё оставляли на ночь, но скорее по старой привычке. Зверьё, напуганное ведьмами, близко не совалось, степь была тихой, пустынной и такой звёздной, каким он никогда не видел Алькавис. Наверное, сейчас Пишт пугал его даже больше, чем когда был полон ведьм. Тишина и пустота казались почти ощутимыми в лодочках-ладонях. «Но люди вернутся сюда, — подумал он. — Не сразу и не все — но они вернутся. И Пишт снова оживёт». Зато он стал замечать другое — и других. Белые меловые круги сделались чётче и иногда ему казалось, пока только казалось, что он видит бело-золотые контуры дверей на склонах холмов. Если приглядеться, они исчезали, но появлялись снова на самой периферии зрения. Не прошло и получаса, как рядом с ним опустилась Орсолья. — Вообще-то, я пришла извиниться, — как будто неохотно произнесла она. Несколько раз рассеянно притопнула ногой по ступенькам крыльца. — Вовсе меня не радует, что у тебя разбито лицо. — Я так и думал, — вежливо согласился Альвидас. — Но всё равно спасибо, — он аккуратно пощупал опухшее лицо. На прохладном вечернем воздухе болело меньше. Повезло, что, падая, умудрился ничего не сломать. И что ему не перешибло хребет бревном — потому что он правда мог бы умереть вместе с Фейнеш, вышло бы даже красиво. И ещё повезло: много-много раз, прежде чем он вообще добрался сюда. Орсолья негромко хмыкнула и со вздохом вытянула ноги. — Обратно дойдём быстрее, не переживай, — сказала она. Альвидас вспомнил, что на заднем дворе находится могила её маленького сына. Лицо у Орсольи было непроницаемым. — Больше нет необходимости обходить деревни и дороги. И с припасами будет полегче. На свежее, конечно, без охоты рассчитывать не придётся, но консервами разживёмся. — Ты вернёшься сюда? — невпопад спросил Альвидас. — Я имею в виду, чтобы… жить. Орсолья закусил нижнюю губу и нахмурилась. — Не знаю, — призналась она. — Пишт — мой дом, но здесь у меня ничего больше не осталось, кроме… — она запнулась и покачала головой. — Нет. Ничего. Я спрошу Марцелину. Может, она захочет. Не знаю. Это слишком сложно. Альвидас понимающе кивнул. В этом было что-то страшное и несправедливое: стольким рискнуть ради того, чтобы вернуться, а в конце понять, что возвращаться больше некуда и незачем. — Может быть, я могла бы купить дом здесь или в Залаверце, если ты и правда нам заплатишь, сколько обещал, — криво улыбнулась Орсолья. — Конечно заплачу, — фыркнул Альвидас. Некоторое время они сидели молча, глядя, как сиреневое небо постепенно синеет до черноты, а звёзд становится всё больше, пока они не вытянулись через весь свод белёсым витком спирали. — Я тебе, вообще-то, очень благодарна, канцлер, — негромко сказала Орсолья. — За всё это. За то, что тебе не было всё равно и ты приехал. За то, что всё это кончилось, разумеется. Но, веришь, как будто не могу тебе до конца простить, что получилось всё именно у тебя, всё спрашиваю — почему? Разве ты был храбрее и умнее всех? Или просто оказался достойным звания героя, не то что все, кто… Вот и злюсь, и говорю дурости, самой после за себя стыдно. А простить всё равно не могу, — она ещё немного помолчала, качнула крупной головой и встала, с тихим скрипом приоткрыв дверь в дом. — И не думаю, что однажды сумею. Альвидас остался сидеть на крыльце один. Он не ждал от неё прощения.Глава двадцать первая
30 декабря 2021 г. в 14:49
Фейнеш шла медленно, и Альвидас прекрасно осознавал — из-за него. Уронить его на скользком склоне было бы проще простого, даже несмотря на удобную ложбинку, в которой он сидел, и на то, как отчаянно он цеплялся пальцами за лошадиную гриву. Ускорить шаг, тем более, перейти на рысь или галоп Фейнеш не могла. Иногда им приходилось надолго замирать среди редкой кривоватой поросли того, что можно было бы назвать деревьями. В такие моменты Альвидас крепче прижимался к шее лошади и утыкался в неё носом. Если Фейнеш останавливалась, это значило — там ведьмы. Конечно, она тоже была ведьмой, одной из хозяек степи, но она была одна и её отвлекал маленький человек, скорчившийся у неё на спине.
Альвидас устал. Вся накопившаяся в его теле усталость вдруг разом решила заявить о себе. Малейшее неудобство отзывалось болью, пронизывающей буквально до кости.
Он не спрашивал, куда они идут и что нужно делать. Фейнеш молчала, как будто не хотела его пугать, а Альвидас себя особыми надеждами не тешил. Если был хоть какой-то шанс, что весь Пиштский кошмар закончится — оно стоило того.
К рассвету его хватало уже только на то, чтобы полулежать, вытянувшись, на лошадиной спине, прижиматься лбом к горячей влажной шкуре и мерно покачиваться в такт её шагам.
В этом муторном полусне он слышал нежный плеск реки, её неумолимое приближение, вода, сносящая всё на своём пути, подтачивающая меловые берега, стремящаяся к морю…
— Просыпайся, мой родной, — голос Фейнеш тоже был подобен воде. Не поддаться ему было невозможно, и Альвидас открыл глаза, кое-как выпрямился.
Ему показалось, что он лишился зрения. Потом, когда он снова смог видеть — что они уже не в Пиште, пересекли какую-то грань, где начиналось новое, незнакомое, чужое. Холмы едва ли угадывались среди многочисленных рытвин и длинных логов, словно кто-то вскрыл земное тело, сковырнул с него плоть, попытался добраться до самой глубины. И ещё, там, где раньше был предгрозовой фронт, тяжёлый, набухший неразразившимся ливнем, тучи теперь собрались в единую воронку, растекающуюся по небу концентрическими кругами, чтобы снова сжаться вместе, сойтись к центру сияния.
— Что это? — спросил Альвидас.
— Они, — ответила Фейнеш, прядая ушами, будто пытаясь избавиться от задувающего в них ветра. — Мы. То, ради чего ты здесь.
Это было так просто. Проклятая зелень следовала за ведьмами, отражение и воплощение их силы. Что ж, сейчас они все собрались здесь, их тянуло за Альвидасом, за маленьким человеком, пробравшимся в самую глубину их царства, как магнитом. Он только и мог, что надеяться, что эта тяга окажется сильнее притяжения его спутников. С ним, по крайней мере, была Фейнеш.
— Не бойся, родной, — шепнула она, — любовь моя. Я тебя не отдам.
Альвидас подумал о небе над Залаверцем, о чистом небе без капли зелени.
— Я не боюсь, — сказал он.
И потом он увидел ведьм. Никогда раньше Альвидас не думал о том, сколько их — не меньше сотни собрало здесь, у реки. Разнообразие форм и размеров, все — со страшными потусторонними глазами, сияющими изумрудами. Все эти взгляды были прикованы к нему, крошечной фигурке не лошадиной спине. Альвидасу сделалось страшно до обморока.
И всё-таки он нашёл силы выпрямиться. Сел ровно, словно выступал в Дорации, трясущимися пальцами сжал пряди серебристой гривы. Ведьмы жили в Пиште, не так ли? Значит, они были его народом.
А власть — всего лишь иллюзией.
— Ты готов, родной? — спросила Фейнеш. Он почувствовал, как напряглись под влажной шкурой мышцы, что-то вздулось и забугрилось. Она перестраивала собственно тело прямо сейчас, пытаясь сделать ноги как можно сильнее.
— Конечно, — Альвидас надеялся, что она не уловила дрожи в голосе. — Я пришёл сюда для этого.
Лошадь сорвалась с места, и это всё равно вышло неожиданно. Альвидаса тряхнуло, поясницу дёрнуло болью, и он проехался по лошадиной спине назад, почти целиком повиснув на гриве.
— Не бойся, не уроню! — пропыхтела Фейнеш, но усложнять ей задачу Альвидас не хотел. Он кое-как выпрямился, сжал коленями лошадиные бока и обеими руками обхватил шею. Внизу, по обе стороны от него, мелькали и разгорались изумрудные искры. Грозовая волна поднималась от Фейнеш от самой земли.
— Тебе нужно туда! — выдохнула она на бегу, мотнув головой в сторону светящегося ока бури. Щёлкнула зубами, отбрасывая в сторону какую-то мелкую тварь. — Любой ценой, родной мой!
Бьющий в лицо ветер не дал Альвидасу ответить ей. Вокруг него рычало, ревело и билось в воздухе, словно стая взбешённых птиц. Лошадь неслась вверх по изрытому склону, казалось, отталкиваясь от слоя белой меловой грязи прежде, чем та успеет задержать её. А потом она вдруг резко затормозила, пронзительно заржала — и выпрямилась вверх, как спущенная стрела.
Удар был такой силы, что от Альвидаса бы и мокрого места не осталось. Несколько мгновений он видел раздробленный, разбитый позвоночник лошади на том месте, где только что был он сам — а потом в лицо ему рванулась земля и Альвидас почувствовал солоноватый привкус во рту.
Поднялся с трудом, поскальзываясь на расползающемся, чавкающем склоне. Из разбитого носа хлестала кровь, Альвидас шмыгнул им пару раз, пытаясь вдохнуть, отстранённо заметил тёмно-красные капли на куртке.
Мельком оглянулся на Фейнеш. Ей не было дела до переломанного позвоночника. Всё её серебристое, светящееся от дождя тело покрывали изумрудные искры.
Но ему нужно было не к ней, а туда, к воронке, к поднявшемуся на дыбы небу. Смаргивая выступающие от боли слёзы, Альвидас побежал наверх.
Перед ним развернулась Шехна. Ничего не было в ней от той ласковой реки, недавно усыпляюще шептавшей ему на ухо. Шехна бесилась в своём русле, бросалась на берега жадно, будто в надежде сокрушить их, бурлила и кипела, заходясь водоворотами. По ней плыли, вращаясь, брёвна, какие-то обломки и прочий мусор. У Альвидаса перехватило дыхание. Он знал, что Шехна — не самая быстротечная из рек, но что значило это знание сейчас, когда он стоял и смотрел, как мутная грязная волна перешибает древесный ствол, будто тростинку?
Сзади громыхнуло, склон под ногами заходил ходуном. Альвидас покачнулся, зацепился взглядом за меловую крошку, скатывающуюся вниз.
«Так или иначе, я всё равно умру, — отстранённо подумал он. — Значит, хотя бы сделаю это по-своему».
Несколько шагов назад понадобились ему для разбега, и всё же Альвидас едва не наткнулся на человеческую руку с множащимися фрактально пальцами, потянувшуюся за ним. Медлить было нельзя. Он разбежался — и прыгнул. Уже падая вниз, Альвидас как будто услышал знакомый голос, зовущий его. Но было слишком поздно.
Это был снег? Разве сейчас было время для снега? Но нет — то оказались всего лишь клочки пены, разлетающиеся в разные стороны.
Ему показалось, что от удара о воду что-то лопнуло у него в груди. Так Фейнеш говорила о смерти. Но боли не было, одна только непостижимость. Да ещё яркий зелёный свет на самой грани слепящей белизны.
Альвидас попытался закрыть глаза, но то ли мышцы больше не подчинялись ему, то ли веки сделались совершенно прозрачными, и он видел, не мог перестать видеть эту пронзительную зелень.
Потяжелевшие от воды ботинки и куртка тянули ко дну. Немеющими от холода руками он попробовал развязать шнурки, но только перекувырнулся в воде и окончательно потерял ориентацию в пространстве. Вода билась в него, словно в натянутую посреди реки сеть, Альвидас не мог понять даже, сносит ли его течением — или он застыл на месте, пойманный светящейся небесной воронкой.
Что-то мелькало вокруг, помимо щепы, плавника и неясных обрывков. Постепенно зрелище становилось более чётким, как будто глаза канцлеру вовсе не заливала мутная вода.
Перед ними были призрачные зелёные огни.
Они не говорили — огням не положено разговаривать, как, впрочем, и лошадям, — но Альвидас всё равно каким-то образом понимал их. Не слова, но образы, алгоритмы, воплощающиеся у него в голове. «Что ты забыл на нашей земле?»
«Это не я на вашей земле, а вы на моей», — подумал Альвидас. Ему не хватало дыхания, и он изо всех сил пытался удержать остатки воздуха в лёгких. Только бы не открыть рот, не попытаться заговорить с ними вслух…
Им стало смешно, и это ощущалось, как лёгкая, но неистребимая щекотка где-то в глубине живота.
«Это моя земля, — упрямо повторил Альвидас. — Потому что я жертвую собой ради неё. Потому что на этой земле жили и умирали мои люди. И здесь всё будет по моим законам и по моему слову».
Щекотка усилилась, но на этот раз вместе с ней пришла нежность: словно бы что-то гладило его по голове, только… изнутри? Он чувствовал прикосновения не кожей, и вообще это были будто бы и не прикосновения, а только последствия от них. Ощущение любви и тепла, но вместе с тем грозной силы, как будто вся эта нежность была направлена не на него, а только текла, струилась по его телу, оказавшемуся у неё на пути. Как будто Альвидас был для неё проводником.
«Мы слышим тебя, маленький наместник. И что же ты дашь нам за это право?»
«Это не обмен, — подумал Альвидас. В голове у него мутнело, лёгкие и горло готовы были разорваться. — Я дам вам то же, что даю любому, кто живёт на моей земле — я стану слушать вас».
Голоса, очертания, фантомы — всё это хлынуло в его голову разом. Альвидас ощутил у себя за спиной с полсотни рук, новообретённые мышцы тянули позвоночник в разные стороны, рвали тело, и всего его десятки голов взрывались мучительной болью. Альвидаса выгнуло дугой в неясном импульсе, посланном через всё его тело, он закричал — и захлебнулся водой. Острый изумрудный столб вонзился в дно реки, прошив его насквозь, но это уже не было важно.
«Ты услышишь нас, маленький наместник, — шепнула зелень, прорастающая у него между рёбер. — Ты не сможешь не услышать».
А потом всё кончилось, и Альвидас, измученный, опустошённый, позволил ревущим волнам подхватить себя и понести. Переставшие просвечивать веки опустились и погрузили его в благословенную тьму.
Он не знал, сколько болтался щепкой в этой бархатной пустоте, прежде чем воротник рубашки сдавил и без того сведённое спазмом горло и что-то с силой выдернуло его обратно на поверхность. Альвидас закашлялся, выплёвывая воду, и сделал судорожный вдох. Ему показалось, что рёбра затрещали от напряжения. Он захрипел и отчаянно попытался грести, боясь снова пойти ко дну.
— Не дёргайся! — прорычал Кароли, сам с трудом держащий над водой голову. Бестолковые бултыхания канцлера вряд ли помогали ему, и тот послушно замер, позволив реке сносить себя.
Впрочем, это продолжалось недолго: они уткнулись в затор, созданный несколькими брёвнами, плавником и прочей всячиной. Альвидас попытался подтянуться выше, потому что волны всё ещё грозили захлестнуть ему лицо, но сил не хватало, а дерево угрожающе потрескивало и шевелилось под его руками, готовое сорваться с места и унести их за собой.
— Нет! — Кароли снова потянул его за шиворот, прижимая ближе к себе. — Не пытайся вылезти. Двигаемся вбок, к берегу, понял? Медленно, я впереди, ты за мной.
— Д-да, — стуча зубами, согласился Альвидас. Еле двигая немеющими руками, сантиметр за сантиметром он продвигался в сторону берега, всё ещё довольно крутого, но хоть не того вертикального обрыва, с которого он прыгнул в реку. Ему было страшно. Из всего надёжного рядом был только Кароли, но цепляться за него Альвидас боялся. Ему приходилось до боли сжимать пальцы, но скользкие ветки всё равно так и грозили вывернуться.
— Осторожно! — закричал кто-то, а в следующую секунду Альвидас почувствовал резкую боль в спине и с плеском ушёл под воду, расцепив руки. Его мгновенно снесло под груду плавника и, сколько он панически ни бился, вынырнуть на поверхность мешал дрейфующий мусор.
Потом он почувствовал, как его тянут за куртку, а руки начинают предательски выскальзывать из рукавов, и мёртвой хваткой вцепился в собственную одежду, замер, не мешая Кароли снова вытаскивать его на поверхность.
На этот раз тот прижал Альвидаса к колеблющейся плотине своим телом, загораживая от всего, что могло бы снова снести его.
— Я почти чувствую дно, — прохрипел он Альвидасу на ухо. — Ещё немного.
Медленно, чудовищно медленно они продолжали сдвигаться вбок. Иногда Альвидасу казалось, что он ощущает под ногами дно, но течение не позволяло ему надёжно встать.
— Альвидас, не дёргайся, кому сказал! — рявкнул Кароли.
— Верёвку ловите! — послышался сверху голос Сергея и что-то несильно ударило Альвидаса по плечу, но он всё равно вздрогнул. Кароли, едва шевеля онемевшими пальцами, схватил верёвку и принялся обвязывать её вокруг пояса Альвидаса. Тот попытался ему помочь, несколько раз они столкнулись руками, скорее мешая друг другу, но несколько томительных минут спустя всё-таки умудрились затянуть крепкий узел.
— Держись на всякий случай, — шепнул ему Кароли, прежде чем подтолкнуть к берегу — и отпустить. Без его рук Альвидас снова ощутил себя лёгонькой щепкой, верёвка натянулась, а потом потащила его наверх.
Кажется, он пытался упираться ногами в склон, но большую часть времени просто висел, пока его вытягивали. Руки, красные от холода и почти потерявшие всякую чувствительность, скользили и не давали уцепиться за верёвку. Уже на самом верху Альвидасу показалось, что сейчас петля на его поясе распустится, и он упадёт. К счастью, в этот момент сверху склонился Сергей, крепко схватил его и выволок на берег. Пока он деловито развязывал верёвку, Альвидас просто свернулся дрожащим комком, сдерживая подступающие к горлу рыдания. Его мутило, зверски болел разбитый нос, спина, по которой пришёлся удар бревна, ныла, а ещё он замёрз и устал, как не уставал никогда.
Его заставили сесть, и он увидел Марцелину. Она аккуратно стянула с него промокшую тяжёлую куртку и накинула на плечи свою в попытке хоть как-то согреть. Альвидас попытался выдавить слова благодарности, но не смог. Он просто молча смотрел, как Орсолья и Сергей вытягивают наверх Кароли. Зелень исчезла, словно и не бывало. Рыжие травы и нежно-голубое небо показались Альвидасу слишком яркими, и теперь он болезненно щурил глаза, привыкая заново.
Несколько минут они провели в тишине. Кароли подвинулся к краю, заглянул вниз и явственно содрогнулся.
— Второй раз я бы туда не прыгнул, — признался он.
Как оказалось, они находились сейчас не сильно ниже по течению того места, где Альвидас оставил Фейнеш. То ли течение казалось быстрее, чем было на самом деле, то ли он провёл в воде куда меньше времени, чем думал.
В любом случае…
— Мне нужно туда, — пробормотал он, указывая рукой вверх по берегу — туда, где громоздились несуразные в своей смерти тела ведьм, лишённые магии. Зелёный свет покинул их, оставив лишь пустые оболочки, не способные функционировать.
— А ничего больше тебе не нужно?! — огрызнулась Орсолья. — Ещё раз там в Шехну прыгнуть, или чего похлеще?!
— Орса! — Марцелина схватила её за локоть, успокаивая. Альвидас умоляюще воззрился на Кароли. Тот устало потёр лоб.
— Альвидас, если ты ещё раз вот так от меня сбежишь…
— Можешь и за этот раз наказать меня как угодно, когда вернёмся в Алькавис, — торопливо, вовсе не думая о том, как это прозвучало, выдавил Альвидас. Кароли запнулся, подавившись вдохом, и растерянно пригладил мокрые усы. Посмотрел на канцлера так, будто впервые видел его.
— Я тебя отнесу, — решительно сказал Сергей и поднял Альвидаса на руки. Тело, наверняка покрытое синяками, отдалось болью. — Только говори, куда.
Это напоминало поле боя, но попробуй разбери, считалось ли им на самом деле. Во всяком случае, столько трупов, особенно ведьминских, он никогда раньше не видел — и надеялся больше не увидеть. Некоторые тела ещё шевелились в последних мгновениях агонии. Торжества не было, только печаль. Все эти люди были жителями Пишта, так некстати попавшимися под руку вечной ласковой силе, использовавшей их как инструмент.
— Вот там, — сказал Альвидас, попытавшись не обращать внимания на то, как дрожали его пальцы.
Среди всех этих громад Фейнеш казалась совсем маленькой. Она лежала, подогнув под себя ноги, вытянув голову вдоль земли, словно очень устала и уснула прямо здесь. Позвоночник её был разбит в крошево чуть пониже холки.
— Опусти меня, — попросил Альвидас. Ноги его не держали, так что он, опираясь о Сергея, медленно сполз на землю рядом с серебристой лошадью и бережно-бережно, стараясь не потревожить, устроил её голову у себя на коленях.
Фейнеш открыла глаза. Не зелёные, орехово-крапчатые глаза реджишегской девочки.
— Вот и ты, мой родной, — прошептала она. — Я думала, мы с тобой умрём вместе, но вам, людям, так привычно поворачивать всё по-своему, да?
— Нам, — тихо сказал Альвидас. — Нам, людям.
Она попыталась засмеяться, но из горла вырвался только неясный всхлип, непохожий даже на её прежний клокочущий смех. Не было смысла просить её беречь силы. Она уже умирала. Альвидас скорчился рядом с ней, аккуратно разбирая спутанную гриву, покрытую грязью. Фейнеш дышала рвано, едва слышно, в ноздрях её на каждом выдохе пузырилась кровь. Альвидас заглянул в её расширенные от боли зрачки и увидел отражения собственных чёрных глаз.
— Спой мне, родной, — попросила она. — Как я тебе пела.
— Конечно, — согласился Альвидас. И голос у него был сорванный, совсем не музыкальный, когда он тихо запел, продолжая поглаживать умирающую лошадь по нежной бархатистой шкуре:
— Засыпай, далёки звёзды, ночь в степи светла…