От свечей к порогу

      Йорис, секретарь и заместитель проректора по воспитательной работе, был человеком умным. И, что немаловажно на его должности, ему нравились студенты — все в целом. Что значило, что в первую очередь он воспринимал их как союзников, и нужно было постараться, чтобы убедить его в обратном.       Юридический факультет был от этого максимально далёк. Им нравились союзники и, значит, нравился и Йорис.       Но сейчас он готов был проклинать их. Почти.       — Я не нарушила ни единого правила из устава университета и ни капли не мешала учебному процессу — можете спросить моих однокурсников! — воинственно заявила студентка, стоявшая перед ним. — Это профессор Петрауске тратил лекционное время — не я!       О, Йорис знал её. Эва, разумеется, входила и в зародившийся не так давно студенческий профсоюз, и в совет студентов, и, кажется, в принципе была способна приложить свою неуёмную энергию ко всему, что западало ей в голову. Йорис видел её чаще, чем некоторых своих коллег, но вызывал для воспитательной беседы впервые. Не блестящая студентка, но в основном потому, что она не желала тратить силы на предметы, которые расценивала как бесполезные. Ко всему, что касалось непосредственно её специальности, Эва относилась со страстью. Временами даже излишней.       «Вы же умный человек», — сказала Йорису госпожа проректор и оставила разбираться с этим. Большое спасибо.       Йорис и правда был умным человеком. И, как умному человеку, ему не нравилось тратить рабочее время на бессмысленное отчитывание талантливых студентов. И, между прочим, стипендиатов.       — Эва, внутренний регламент вам прекрасно известен, — устало произнёс он.       — Конечно! — не без гордости согласилась Эва. — Стиль одежды строгий, деловой, детали одежды студентов и их внешний вид в целом не должны мешать учебному процессу и служить отвлекающим фактором для других обучающихся.       И вызывающе взглянула на него, сложив руки на груди и широко расставив ноги.       Ноги. В которых, собственно, и была вся проблема.       — Есть негласные правила… — Йорис попытался ещё раз, зайдя с другой стороны. Эва громко фыркнула, безо всякого стеснения демонстрируя, какого невысокого мнения она о негласных нерегламентированных правилах. Проще говоря — местных традициях.       «Сохраняя традиции — стремимся в будущее», гласил девиз Алькависского университета. Абсолютно дурацкий по мнению большинства студентов, как и все подобные девизы. Даже не худший из возможных. Из сохраняемых традиций классическим образом выбирались самые бессмысленные.       Как, например, запрет для девушек на ношение брюк на территории университета. Здесь они считались неподходящей для юных студенток одеждой. Как они одевались в других местах, конечно же, никого не волновало.       Лично Йорису брюки ничем не мешали — ни свои, ни чужие.       — Это — нарушение моих прав, — Эва, очевидно, сочла его молчание за разрешение высказаться. — И прав всех остальных девушек — тоже! И вообще, это не имеет смысла! Куда удобнее носить брюки, по крайней мере, когда холодно. И они даже не запрещены официальным уставом!       Вся проблема спора с ней состояла в том, что она была права. Все аргументы, которые Йорис мог бы привести, были по сути своей несостоятельны.       — Эва, я понимаю ваше недовольство, — мягко начал он, — но попробуйте войти в положение профессора Петрауске, он человек немолодой…       — А почему бы ему не войти в моё положение! — щёки Эвы полыхали. Плохой признак. — Он не пробовал походить в юбке в конце осени?!       Йорис кашлянул. Эва переходила грань и явно сама это понимала, щёки у неё горели алым от злости, обиды и стыда одновременно.       — Выпейте чая и успокойтесь, — наконец велел Йорис. О, вот это была его стезя. Чайник, несколько чашек и пачка рыдающих студентов — вот с этим он справлялся отлично. Эва, правда, не рыдала, а ещё размешивала сахар так остервенело, что он всерьёз испугался, как бы она не разбила чашку и не ошпарилась. Но всё же она была близка к привычной ему категории тех, кто нуждался в успокоении.       Йорис достал ещё одну чашку и потёр переносицу, прежде чем устало взглянуть на спутника Эвы.       — Альвидас, а вы почему здесь? Я вас не вызывал, не было жалоб.       «Пожалуйста, — подумал он, — просто ответь, что ты староста и пришёл вместе со своей однокурсницей. Пожалуйста, просто скажи это».       — Потому что это мои брюки, — сообщил Альвидас, скорбно глядя в стену где-то над его левым плечом. — Я решил, что если Эва будет наказана, то и я тоже должен.       — Он мой сообщник! — торжествующе заявила Эва и в последний раз угрожающе звякнула ложкой. Она сидела на диване, в то время как Альвидас продолжал столбом стоять посреди приёмной и всё сверлил взглядом стену.       Йорис едва сдержал стон. Ну конечно. Где Эва, там и Альвидас. По какой-то нелепой причине эти двое были лучшими друзьями.       — Альвидас, ну хоть вы послушайте меня, — вздохнул он. — Представьте, а если бы вы пришли на пары в юбке?       — Все бы сказали, что это не юбка, а традиционный костюм, и никто бы ему ничего не возразил! — снова оторвалась от чая Эва. Впрочем, она явно понемногу успокаивалась.       А взывать к разуму Альвидаса было всё равно, что пытаться тушить пожар керосином. Особенно, когда он смотрел в стену рядом с твоей головой.       — Кроме того, я не хожу в юбках по улице, — наконец подал он голос. — А для девушек за пределами университета брюки — социально приемлемая одежда.       Это было бесполезно. Всё было бесполезно.       Йорис ненавидел юридический факультет — в данную конкретную минуту.       — Допивайте чай, и можете быть свободны, — сдался он. — Я постараюсь решить проблему в вашу пользу.       Не отчислят же их, в конце концов.       — Никакой проблемы и нет! — булькнула в чашку Эва, но он прекрасно видел широкую улыбку, расплывающуюся по её лицу.       — Большое спасибо, — вежливо поблагодарил его Альвидас — и наконец-то сел на свободную половину дивана.

***

      Обычно между парами они сидели на скамейке у корпуса юридического факультета. Вернее, сидела Эва, а Альвидас дремал, устроив голову у неё на коленях. Сейчас, однако, было слишком холодно, да и занятия уже кончились, так что говорить пришлось на ходу.       — Надо будет найти какой-нибудь подоконник пошире, — предложила Эва. Альвидас пожал плечами:       — Все подоконники давно заняты.       — Дмитрий сидит один, — многозначительно сказала Эва, прикладывая палец к подбородку. — Он, конечно, и сам немаленький, но мы-то поместимся.       Альвидас дипломатично промолчал — Дмитрия он недолюбливал, и Эве это было прекрасно известно, но она не оставляла попыток подружить их.       — Пойдём домой? — предложил Альвидас, уходя от некомфортной темы. — Я устал.       — Ты не устал, ты мечтаешь сесть за проект, — проворчала Эва, — хотя сдавать его только в конце семестра. Разве мы не должны ходить веселиться после пар?       — Мне кажется, сегодня я уже сделал это, — заметил Альвидас, вскинув демонстративно брови. — Я имею в виду, сходил и повеселился с тобой после пар.       Эва хихикнула, прикрыв ладонью рот:       — Пожалуй, тут ты прав!        Она оглядела себя со всех сторон. Под длинным пальто брюки вовсе перестали бросаться в глаза. Эва разочарованно вздохнула.       — Бедный Йорис, — заключила она. Между собой они всегда звали заместителя проректора исключительно по имени.       Эва жила недалеко от университета — и, по счастью, по пути к дому Альвидаса, но пошли они самой длинной дорогой.       — Маменька ни сном ни духом про брюки, — поведала Эва. — Если выгонит меня из дома — приду ночевать к тебе, так и знай.       — Всегда пожалуйста, — согласился Альвидас.       Эвина маменька отличалась редкостным даже для Вилони консерватизмом. Её дочери не то что в университете, дома-то носить брюки не разрешалось. Та, впрочем, относилась к запретам с полным равнодушием.       — Будет скандал, — поморщилась она. Юбка лежала в сумке, но переодеваться Эва очевидно не собиралась, и Альвидас не стал и предлагать.       Они шли по исторической части Алькависа, где рыжие фонари бросали странные блики на стены и порождали узорчатые тени. За спиной остались здания университета, похожие то ли на высокие и очень стройные муравейники, то ли на башни осыпающегося влажного песка. Парк с расстроенным жёлтым пианино, скрывавшимся под навесом беседки от ливней — но не от сырости. Полузаброшенное капище древних богов. Мост с перилами, где фигуры и барельефы из разных материалов словно перетекали друг в друга, образуя неразрывную цепь метаморфоз…       На длинной аллее Эва вдруг сошла с дорожки и зашуршала палой листвой, уже не рыжей или золотой, а бурой, влажной от дождей.       — Давай потанцуем? — предложила она и сбросила сумку с тетрадями на землю.       — Потанцуем? — с некоторым сомнением переспросил Альвидас. Эва прищёлкнула пальцами и кивнула:       — Давай! Иди сюда!       Альвидас хмыкнул и аккуратно опустил свою сумку на край дорожки. Эва протянула ему руку и закружилась по шелестящему под ногами газону. Альвидас немного разбирался в классических танцах, но его подруга мурлыкала себе под нос и плясала под одной ей слышимую музыку.       И всё же в какой-то момент ему удалось ловить ритм.       Это был один из тех танцев, к которым их матери относились с подозрением. Из тех, что танцуют в одиночку, или вдвоём, или целой толпой. В нём было что-то дикое, языческое — и, значит, в некоторой степени традиционное для Вилони, как ни отрицай. В этих экстатически вскинутых над головой руках, в порывистых прогибах тела. В самоотдаче, с которой Эва плясала в свете рыжих фонарей, в синеве осенних сумерек — и ветер обращался её неровным дыханием, и звёзды восходили в её глазах.       Они остановились, оба запыхавшиеся в танце. Эва хрипловато торжествующе рассмеялась.       И будь сейчас лето, они бы, верно, упали спинами в ломкую сухую траву и лежали, медленно приходя в себя. Но была уже поздняя осень, а потом пришлось схватиться друг за друга и остаться на ногах.       Альвидас первым поднял сумку и пошёл по аллее дальше, будто ничего и не случилось, только колени его слегка подрагивали. Эва запоздало последовала его примеру.       — Хочешь, поднимусь с тобой? — нахмурившись, предложил Альвидас, когда они стояли рядом и смотрели на свет, горящий в окнах дома. Эвину маменьку он знал с детства — с того памятного дня рождения, когда он познакомился с маленькой светловолосой девочкой, встрёпанной, как воробей, и сломал руку, скатившись вместе с ней с горки на только что подаренном велосипеде. В её защиту, Эва в тот раз сломала ногу. А велосипед остался цел.       — А, не стоит! — отмахнулась подруга. — Скандала всё равно не избежать, а так хоть тебя она продолжит считать идеалом и светочем. И серьёзно, если она выгонит меня — я приду к тебе, готовь смену белья. И не пропусти, если буду кидать камешки в окно.       — Можешь просто позвонить в дверь, — улыбнулся Альвидас. Эва засмеялась, показала ему язык — и скрылась в темноте парадной.