***
Юнги выключает телевизор, отбрасывая пульт на диван, и слышит с пола недовольное: — Ну, Юн, включи обратно, там сейчас мультики начнутся. Юнги смотрит на младшего брата у своих ног, худого шестилетку с круглыми блестящими глазами, он ерошит его и без того непослушные волнистые волосы, опуская ладонь на маленькую макушку, и мягко, но уверенным тоном отвечает: — Какие мультики бл... Зубы чистить и спать, — переглядывается с ещё одним мальчишкой лет пятнадцати, и, мазнув пальцами в воздухе, повторяет губами: — Правильно говорю? Тот кивает, улыбаясь, и послушно отправляется в сторону ванной комнаты, где минуту спустя образовывается нешуточная борьба за место у раковины между младшим Юнсоком и старшим Хёнджином. Юнги убирает пульты на тумбу, собирает раскиданные по ковролину тетрадки с неумелыми детскими рисунками и заглядывает в комнату к сёстрам, укладывающимся спать. — Мать была сегодня дома? — спрашивает, щипая старшую из сестер, Юну, за голую щиколотку, выглядывающую из-под одеяла. Та вскрикивает больше для вида, прячет ноги от брата и, устраиваясь удобнее на подушке, хмуро отвечает: — Нет, её и вчера никто из младших не видел. И блондин лишь молча кивает, оглядывая крошечную комнату, убогую, со старым ремонтом, но по-своему облюбованную младшими сестрами, развесившими свои рисунки и яркие журнальные вырезки по всей площади стен. У старшей возле кровати — стопка потрёпанных книжек, каких-то безымянных романов, найденных у матери, выпрошенных, выменянных у соседей. Ей скоро стукнет целых шестнадцать лет. У младшей семилетней Юнджи в кровати — армия старых и чуть поновее игрушек, она их всех целует в пластиковые носы и мягкие уши, желает сладких снов, никого не пропуская. Юнги выключает свет, щёлкая переключателем, и уже почти выходит из комнаты, когда до него доносится тихий голос Юны: — Иногда, когда она вот так вот не появляется несколько дней, я думаю, что хорошо было бы, если бы она и вовсе не возвращалась. Юнги замирает, ничего не отвечая, и та вдруг спрашивает: — Это плохие мысли, Юн? — Ты только не надейся на это, — тихо произносит Юнги, качая головой. — Она всё равно будет возвращаться. Собственную комнату уже давно заняли подросшие братья, которым сложно было теперь спать вдвоём на одной кровати. Поэтому блондин, проверив младших, расстелил постельное бельё на диване, где он уже привык спать каждую ночь. Косым лучом от фар проезжающей машины рассекает маленькую гостиную по диагонали, перетекает по застывшей фигуре Мина на старом диване, улёгшегося на спину и вперившего взгляд в потолок. Сон остался где-то за закрытыми дверями комнат младших братьев и сестёр, в маленьких кроватях, сколоченных в гараже за бесценок умелыми руками одного из соседских мужиков. И телевизор этот Юнги перекупил у него же, зияющей дырой чернеет экран в углу комнаты, заглатывает в пустое нутро мультфильмы по четвёртому и новости про убитого Минхо, найденного за каким-то хреном в другом конце города. С ним Мин пересекался чаще в квартире Хосока, чем в той же шараге, Минхо зависал там регулярно, употребляя наркотики, но Юнги почти никогда с ним не общался, предпочитая, как обычно, отсиживаться в тихом углу. И вот оно опять, утекающие мысли смешиваются с волнительными воспоминаниями, связанными с Хосоком, и убийство знакомого парня уходит на второй план, лезет призраком обратно в телевизор. Блондин комкает в кулаке край одеяла и всё воспроизводит в памяти свою последнюю фразу, брошенную Чону. И ему хочется зажмуриться изо всех сил, сжать губы до побеления, когда перед глазами снова оказывается знакомое лицо со сведёнными к переносице бровями и ухмылкой, залёгшей между губ. И Юнги думает, как ему быть дальше: стоит ли, пользуясь случаем, закончить эти отношения и избегать дальнейших встреч, или же пустить всё на самотёк, ожидая следующего разговора с Хосоком. Но Юнги уверен, тот сделает вид, что ничего не произошло, а, значит, этот круг никогда не разорвётся, пока он сам не приложит для этого усилия. Грёбаная цикличность. И всё же Хосок представляется слишком близким, таким, что сложно даже в мыслях оторвать, вырвать его из собственного нутра. Он представляется обнажённым на кровати, с красивым мускулистым телом и тёмными шрамами, отдающимися давно забытой чужой болью в подушечках собственных пальцев. Или только после душа, когда чужая ладонь зачёсывает влажные волосы назад, открывая лоб, а непослушная прядь всё равно падает прямо на глаза. И на той самой кухне Хосок тоже представляется, с сигаретой меж губ и чашкой кофе, зажатой в руке, и Юнги почему-то хочется провести ладонью по сильным плечам, зарыться пальцами в длинные волосы на затылке. И поцеловать очень хочется, выдохнуть в губы что-нибудь опаснее, убийственнее, чем то, что вырывалось на самом деле. Но Юнги знает, что опасный здесь только Чон Хосок. И что если он кого и убьёт этими словами, то только себя.Глава 3.
29 мая 2020 г. в 00:11
Примечания:
Целая порция Юнсоков, маленький кусочек Вигу.
Пальцы крепким кольцом сжимают член у основания, и приходится сдержать за плотно сжатыми зубами громкий стон. Красная головка лоснится, ударяясь чувствительно о низ живота, размазывает нить смазки вдоль, от паха до пупка.
— Блять, Чон, — выдавливает из себя меж ритмичными толчками Юнги, — дай мне кончить.
Хосок удерживает его одной рукой за бедро, оставляет отметины на светлой коже от сильных пальцев, другая — мёртвой хваткой на чужом члене. Блондин изворачивается, выворачивается наизнанку, но зажимает послушно в ладонях хрустящую простынь и топит жалобные стоны в подушку. Ноги дрожат, и колени то разъезжаются по чужой постели, то прижимаются друг к другу, стоит чоновской руке отпустить бедро и приподнять Мина, чтобы тот встал ровнее. Он вдалбливается в него глубоко и с оттяжкой, замирает на долгие секунды, когда собственные бёдра вдавливаются в мягкие ягодицы, и собирает кошачьей улыбкой влажную испарину на чужой спине.
Юнги, подстраиваясь, выгибается в пояснице, задирая зад вверх, чтобы углубить проникновение, и кричит в голос, когда крупная головка попадает по раздражённой простате. Хосок стонет хрипло, выдирая громкий вздох из пересохшего горла, и выходит из Юнги полностью, выпрямляясь в спине. Он отпускает чужой член, слыша облегчённый выдох, и, раздвигая ладонями ягодицы перед собой, дразнит разработанный сфинктер горячей и влажной головкой. Блондин скулит, укладываясь на кровать грудной клеткой, раздвигает ноги шире, раскрываясь полностью, и чувствует, как, надавливая, проникает внутрь крупная головка, растягивая податливые стенки ануса, и выходит, влажно хлопая по тут же сжавшемуся колечку мышц. Юнги матерится в голос, но не протестует, подмахивая задом и потираясь о твёрдый член между раздвинутых ягодиц. Хосоку эта картина нравится, он жадно облизывает губы, слизывает самодовольную улыбку, и перед глазами немного расплывается от отстроченного оргазма и податливого Мина, когда он, придерживая член у основания, вводит его в горячее и узкое нутро; следит расфокусированным взглядом за тем, как плоть исчезает внутри. Юнги выталкивает стон со дна грудной клетки, толкается назад, подстраиваясь под пару пробных размеренных движений, а затем в его бёдра вцепляются чужие пальцы, ограничивая в действиях, и приходится снова уткнуться лицом в подушку, пачкая наволочку слюной из раскрытого в приглушенном стоне рта.
Чон наращивает темп с двух толчков, вдалбливается ритмично в чужое тело, входя резко, размашисто, и, попадая по простате, доводит Юнги гортанным полустоном до черты, и тот, отпустив простыни и вцепившись тонкими пальцами в собственный затылок, выгибается дугой так, что каждый позвонок пересчитать сухими губами можно. Хосок ловит его под живот, жмёт влажной спиной к себе, входя до конца, удерживает рукой поперёк торса. Юнги ловит пальцами волосы на чужом затылке, зарывается в них, собирая в кулак, и откидывает назад голову, выстанывая громко и звонко, пачкая собственный живот горячей спермой, когда Чон замирает после очередного глубокого толчка и дышит надсадно в открытую чужую шею.
С самого утра тучи растягиваются серым текстилем, нависают над головой низко, грузно, и погода портится окончательно, когда Юнги выходит из душа, растирая влажные волосы полотенцем; за окном начинается дождь.
— В следующий раз, если у тебя не будет презервативов, просто не открывай мне дверь, — недовольно произносит блондин, швыряя мокрое полотенце в Хосока, развалившегося на кровати. Чон ловит его рукой, отбрасывает на пол, потягиваясь к пачке сигарет на тумбе.
— Разве мама не говорила тебе, что об этом должны заботиться обе стороны? — насмешливо спрашивает он.
— Не уверен, что она вообще знает о существовании контрацепции.
Раздражённый Юнги забавляет Хосока, он даже бровью не ведёт, когда тот отбирает у него прикуренную сигарету и затягивается, открывая окно. Холодный воздух резвым порывом залетает в комнату, выветривая плотный запах секса, кусает блондина во влажную после душа шею, и тот жмёт плечами, прогоняя ледяные мурашки. Чон смотрит на него через сизые облака сигаретного дыма, выдыхаемые собственными лёгкими, смотрит на почти детский профиль, — он отпечатывается в воспоминаниях другим лицом, вдавленным в глухую грязь, сочащуюся вчерашней дождевой водой. Юное мальчишеское лицо — со светлой кожей, почти белой среди вспоротой рытвинами земли; портят его только смазанные в линии капли грязи, разбросанные по щекам и лбу — одна застряла на тонкой переносице — да мокрые, сползающие на лоб волосы. От виска к подбородку бежит торопливо тонкая алая струя, смешивается она с пузырящейся кровью изо рта. А глаза зелёные отражают голубое небо над головой, меняется цвет причудливо и красиво в морскую волну, тихую, безмолвную. Рука сама ложится на пушистые ресницы, смыкая нежные веки, и во вздернутой вверх голове чернь собственных глаз отзеркаливает пронзительно-голубой и чистый небосвод, необъятный и чужой.
— Что? — спрашивает Мин, чувствуя на себе чужой взгляд.
Хосок качает головой, тянет руку вперед и, уже поймав холодные миновы пальцы своими, всё равно произносит:
— Иди сюда.
Брошенные в пепельницу сигареты дотлевают медленно, утекая белёсым дымом в окно, теряется он в усилившемся дожде. Никотиновая горечь перекатывается с языка на язык, смешиваясь со слюной, проглатывается с тонким вздохом в раскрытые губы. Юнги водит ладонями по чужим плечам, обводит пальцами твёрдые мышцы, навсегда застывшие камнем после многолетних тренировок. Они натыкаются, очерчивают два неровных круглых шрама под ключицей, коричневых, с тёмными рваными краями; вулканическими жерлами вспороли они бледную кожу, — это огнестрел. Огнём горят миновы пальцы, повторяющие кривые бордовые полосы, продольно расчертившие чужой бок. Кожа тут неровная, бугристая к краю шрама, — заштопали то ли неумело, то ли второпях. Юнги знает, что на спине, под лопаткой, найдутся такие же рубцы, и пара — поперёк поясницы. И под коленом есть маленький белёсый шрам маленького Хосока, упавшего с велосипеда, давно уж захлебнувшегося в чужой крови, исчезнувшего в потоке времени.
Чон следит за ним из-под полуопущенных ресниц, оглаживает подушечкой пальца острый подбородок, притягивая к себе. Юнги теряется в новом поцелуе безвозвратно, исчезает в барабанящем о подоконник дожде, забывая про ритм собственного сердца, и только намертво въевшаяся в нутро злая мысль, зачитываемая мантрой по утрам и ночам, не позволяет наделать глупостей. Обманчивая нежность Хосока, его тихий шёпот в самые губы и невесомое прикосновение к нежному местечку за ухом — отработанные механические движения, уверенные; так же уверенно эти руки разбирают и собирают обратно автомат. Юнги уносит в чёрный круговорот, в клубы сигнального дыма, стелющегося на дне чоновского зрачка. Таким взглядом он будет смотреть после долгого чувственного поцелуя, им же он осмотрит землю под своими ногами, прежде чем ползти по ней под раскинутой над головой колючей проволокой.
Хосок тычется холодным носом в шею, лезет руками в расстёгнутые джинсы Юнги, надетые после душа. Пальцы касаются ягодиц, сминают их, разводя, и Хосок толкается вверх бёдрами, выдыхая в чужие ключицы. Блондин упирается ладонями в торс напротив, отталкивая от себя парня, и, восстанавливая сбитое дыхание, с нарочитым недовольством бросает:
— Ну нет, Чон, сначала презервативы, а потом может быть.
Он поддевает пальцем цепочку на шее и звякает армейским жетоном, вставая с чужих бедёр. Хосок щурится привычно, по-кошачьи, прячет дикий взгляд за чёрной длинной чёлкой и встаёт с кровати следом, сбрасывая с себя простынь и обнажая наполовину эрегированный член. Он уходит в ванную, и Юнги ныряет в толстовку, застёгивая ширинку на джинсах, пряча под ней собственное возбуждение.
Яичница намертво прилипает к испорченному дну сковороды, и они едят её прямо так, из общака, сидя друг напротив друга. Юнги краем глаза пялится на экран мобильного, набирает что-то быстро, пролистывает диалог вверх и с тихим матом блокирует телефон.
— Вот они заебали, — говорит громче, — теперь все ссаться по углам будут, пока дело не сдвинется.
— Ты про мужика того?
— Да какой он мужик, — бросает Юнги, кривя губы, — твоего возраста пацан.
— Пацан моего возраста? — Чон непонимающе выгибает бровь, хмыкнув выдыхает с улыбкой. — Мне двадцать семь лет, какой блять из меня пацан?
— Ну, ничё такой, я же даю тебе.
— Чёртов малолетка...— Чон расплывается в улыбке.
— Да? — блондин притворно расширяет глаза, прикрывая рот маленькой ладонью. — А что с тобой будет, если узнают, что ты эту малолетку трахаешь? И вообще, мне через пару месяцев уже восемнадцать, мудак. — Блондин откладывает вилку в сторону, пьёт заваренный чай, обжигая язык, и, шипя, слушает Чона.
— Про имя молчат, но сказали, будто с нашего района он. Пиздец, начнут нам теперь карманы выворачивать.
— У вас же крыша есть, чё они вам сделают.
— Всё равно придётся завязать, пока разбирательства идут, — отвечает Чон. — Никто, блять, не хочет лишний раз жопу свою палить, хотя все знают, что это ненадолго. Если в ближайшее время никого не закроют, с глухарём уж точно возиться никто не будет. Кому нужен какой-то там пацан. Сколько таких пацанов зарыли без какого-либо следствия.
Юнги неопределённо жмёт плечами, кидает сковородку в раковину, заливая её горячей водой, и, разворачиваясь, опирается поясницей о столешницу. Он смотрит на Хосока, откинувшегося на стуле, следит за сжатыми в полоску губами и крепкими пальцами, вцепившимися намертво в керамическую кружку. Чону трудно будет усидеть на месте, думает блондин, без толпы чужих людей в квартире, без встреч и продаж, без привычного риска монстры повылезают из всех шкафов, из всех щелей, сцапают Чона запросто, будто тот никогда от них не прятался. Мин думает, что на месте Хосока ему было бы пиздец как страшно, но тот вдруг отмирает, вставая, растягивает губы в улыбке и, подходя вплотную, целует влажно чуть ниже мочки уха.
— В шарагу свою пойдешь? — шепчет. — Или за презервативами, может, сбегаешь?
— Можешь отсосать мне, и никуда бежать не придется. Я даже в шарагу ещё успею.
Юнги смотрит прямо, вглядывается в чёрное нутро чоновских глаз. Хосок щурится, посмеиваясь, считывает раздражение в чертах красивого лица, выдыхает в губы:
— Думаешь, мне слабо что ли?
— Тебе слабо не на слабо, — вырывается у Юнги, и он тут же прикусывает язык, уже начиная мысленно гнобить себя за слетевшие с него слова.
У Хосока брови сходятся к переносице, он делает полшага назад, не отводя взгляда от парня напротив.
— Чего? — а спрашивает всё так же насмешливо.
Юнги покачивает головой, отмахиваясь, ретируется с кухни, пока удаётся держать рот закрытым, и только в коридоре бросает короткое «пока», выходя из чужой квартиры. Настроение хуярит к минусовой отметке, и даже добротный секс с самого раннего утра исчезает бесследно в последнем разговоре на кухне. И сейчас Юнги кажется, что лучше бы он поспал лишних три часа, чем ни свет ни заря пёрся к Чону снимать напряжение после бессонной ночи возле детских кроватей.
Матерные слова и ругательства, выведенные, выдолбленные на поверхности парты, скрываются под холодными щеками, исчезают за закрытыми веками обшарпанная аудитория и сгорбленная спина Тэхёна. И там, в образовавшейся перед глазами темноте, только один взгляд ловится без приманки. Прямой, с хитрым прищуром и блестящими бликами на дне чернеющего зрачка. И только многим позже Юнги приходит в голову мысль, что наживка — и есть он сам, от макушки до пят, весь до остатка.
Хосок вспоминается в потёртых джинсах и обтягивающей бицепсы чёрной футболке — он сидел тогда на диване, и блондин смотрел, как шевелятся влажные от алкоголя чужие губы, растягиваются в широкой улыбке-ухмылке, оголяя ровный ряд зубов. Он вспоминается на кухне подпирающим сильным плечом дверной косяк, перекатывающим меж пальцев цветную зажигалку, с прикуренной сигаретой, зажатой указательным и средним. И в полутьме Хосок смотрелся как влитой, с расслабленной фигурой и размытыми чертами лица, будто растушёванными рассветом, собирающимся светлыми пятнами в густой синеве за окном.
И памятное утро лениво выхватывает взгляд Хосока, сидящего на подоконнике, впечатывает Юнги прямо в лицо, глаза в глаза. Блеклый свет мажет пастельными полутонами по чоновскому лицу, застывает тенью на линии сжатых губ, укладывается под острый кадык, в яремную впадинку. Юнги бессонно сидит в углу дивана, на его плече —голова Тэхёна, вмазанного с ночи, успокоившегося только полчаса назад и бесцельно глядящего теперь расфокусированным взглядом прямо перед собой. А Юнги смотрит только на Хосока, отвечает на прямой долгий взгляд и забывает моргать, проваливаясь в чёрный омут чужих глаз. И, возможно, это тот самый утерянный безвозвратно момент, когда внутренний часовой механизм, неизвестный, безымянный, начал вдруг неумолимо свой обратный отсчёт, и вот теперь Юнги уже не спастись, и резать провод, кажется, уже слишком поздно. И хотя в голове сталкиваются отчаянно мысли, заставляющие прервать зрительный контакт или даже бросить что-нибудь дерзкое, чтобы навсегда разорвать эти переглядки, сердце отчего-то бьётся в груди стремительно, надрывно, предвкушая дальнейшее развитие событий.
Кровь, разогнавшись, выстреливает горячим потоком к нервной мышце, когда Хосок, лениво встав с подоконника, бесшумно направляется прямиком к дивану и, подойдя к блондину, нагибается к нему, оперевшись рукой о подлокотник. Тот ловит раскрытыми губами никотиновое дыхание, чувствует, как чужое тепло ложится на собственное тело второй кожей, и застывает на мгновение, когда ничтожное расстояние сокращается до нуля. Тэхён даже не дёргается, не поднимает взгляда, продолжая бездумно сканировать пространство перед собой, пока Чон медленно целует Юнги, придерживая его второй рукой за подбородок. И поцелуй этот Юнги, к своему стыду, помнит донельзя подробно: и как Хосок прикусывал его губы, и как обласкивал горячим языком мягкое нёбо, и как невесомо чертил полукружья большим пальцем на тёплой щеке. И даже потом, когда блондин узнал, что не было в этом поцелуе ничего особенного, и что Хосок всегда целовался именно так, тот раз, утонувший в раннем утре, запомнился невероятно чётко и вспоминался из раза в раз, неизменно возвращая Мина к мыслям о собственном провале.
Иногда ему кажется, что невозможно было не влюбиться в Чон Хосока — сильного, уверенного в себе, казалось, забывшего о страхах и пережитых некогда ужасах, ведь являлся бывшим военным и повидал многое. Рядом с таким человеком можно было бы забыть о собственной ответственности, переложить её на чужие плечи и, может быть, наконец-то расслабиться, хоть раз в жизни, довериться. Но эти мысли всегда приводят к одним и тем же мукам и стенаниям, к сожалениям и разочарованию. Они кидают Юнги снова и снова в то бессонное утро, в угол дивана, кладут на плечо голову бессознательного Тэхёна, и губы снова чувствуют знакомое дыхание, а под закрытыми веками, в самую сердцевину грудной клетки, впечатываются чёрные кошачьи глаза.
То, что Юнги сегодня облажался, он знает определённо точно, вспоминает насмешливый тон Хосока и его бесстрастный взгляд. Ему кажется, что песенка почти спета, остался последний припев, повторяющийся уже в третий раз. Нельзя раскрываться перед Чоном, нельзя выворачивать своё нутро перед ним, потому что тот, Юнги это знает, сожрёт всё без остатка, измажется в чужой крови по локоть и с наслаждением будет слизывать её с каждого пальца.
И Мин самому себе до конца объяснить не может, почему этого так боится, тогда уже давно понимает, что пора заканчивать с этими отношениями. Недобитая надежда не теплится в сердце, разрывает она его по новой из раза в раз, пуская кишки под ноги, под твёрдую подошву чужой обуви.
Нельзя было влюбляться в Чон Хосока.
Юнги молчит практически весь день, перетекает сонно из одной аудитории в другую, прячется меж стеллажей на складе в поисках двух потерявшихся коробок, недосчитанных на отгрузке. Тэхён его не трогает, по одному виду вымученного Юнги понятно, что с ним происходит. Тут и варианта-то всего два, даже выбирать толком не из чего.
И только когда блондин роняет на ногу очередную коробку, поднимая с пола клубы пыли и громко матерясь, Тэхён качает головой:
— Иди отсюда, сам найду твои коробки, — и подталкивает Мина к выходу, на перекур.
Он осматривает стеллаж за стеллажом, сверяя документы, и в тот момент, когда понимает, что напортачил скорее тот, кто заполнял таблицу, чем комплектовщик, замирает перед полосой света, разрезавшей бетонный пол на две части. Рыжей стрелой утекает он от лампы меж стеллажей; блестит пыль над ней пляжным песком на солнце.
Тэхён смотрит на жёлтую линию перед босыми ногами, выползла она из приоткрытой двери, вспарывая утонувший в темноте линолеум. За дверью слышатся копошение и звуки, невнятные и для него непонятные, новые. И отчего-то становится страшно подать голос или постучать, выдать себя, и остаётся только унять волнение в маленькой грудной клетке, и, обойдя луч света, заглянуть в образовавшуюся щель. На широкой постели, застеленной знакомым бельём, она упирается ладонями в подушки, стоит на коленях, — те разъехались в разные стороны, и розовый (малиновый щербет?) подол платья съехал по круглым бедрам вниз, собравшись гармошкой на выгнутой дугой талии. Её тело качает вперёд и назад так, что видно, как колышется грудь, выпадая из глубокого выреза. Позади неё — мужчина, он тоже стоит на коленях, натянутой тетивой застыла его прямая спина, и только бёдра двигаются быстро-быстро, заставляя Тэхёна смаргивать каждое движение пушистыми ресницами в бессмысленных попытках уловить ритм. Большие ладони кладутся на женские ягодицы, раздвигают их одним сильным движением, и она вдруг кричит, привставая с постели, цепляется пальцами за резную деревянную спинку. Ким пугается и делает шаг назад, но падает на пол, споткнувшись о направленный на себя взгляд. Совсем не такой как обычно — блестящий, с собравшимися капельками слёз в уголках глаз и размазанной тушью под ними. Её губы шевелятся, но слова топятся в звенящем гуле, и пол подскакивает вверх вместе с устремлённой к потолку жёлтой стрелой.
Собственное имя разносится эхом в голове, и Тэхён разлепляет веки, поднимая голову.
— Порядок? — спрашивает Юнги, подходя к нему. — Я тебя раз пять звал, стоишь тут истуканом, ноль реакции.
Он замолкает, когда сократившееся расстояние позволяет увидеть блестящий беглый взгляд напротив и дрожь пальцев, сжимающих документы на отгрузку.
— Менеджер Чхве звонил, — говорит блондин, глядя в лицо другу. — Какой-то их долбоёб накосячил с таблицей. Так что мы отправили машину, можно по домам.
— Пошли накидаемся, — сглатывая вставший в горле ком, предлагает Ким. — Дерьмо какое-то.
Он проводит ладонью по волосам, ощущая, как уже успели выступить мелкие капли холодного пота на лбу, комкает в кулаке ненужные теперь документы, кидая их в развороченную коробку с мусором.
— Пойдём?
— Да, — отмирает Юнги и, обходя друга, первый направляется к выходу. — Ещё какое дерьмо.
Круглосуточный магазин набивается местными алкашами подзавязку. Он узкий и длинный. В ночные часы алкоголь продавать запрещено, и половина витрины скрыта под висящими на гвоздях покрывалами. Они то и дело приподнимаются, когда ловкие руки продавщиц шарятся по полкам по памяти, безошибочно. Выуживаются из-под навеса сплошь двухлитровые пластиковые бутылки с мешаниной из спирта, сахара и ароматизатора типа «колокольчик», их прячут за пазуху под недовольные многозначительные взгляды продавщиц и откупоривают тут же, стоит лишь оказаться за дверью магазина. Они пьют эту херню с горла, сидят тут же на бордюре, передают бутылку из рук в руки.
Юнги с Тэхёном сидят на лавке в соседнем от магазина дворе. Они делят на двоих купленную бутылку водки, делая поочерёдно глотки из тонкого стеклянного горлышка и запивая апельсиновым соком из бумажного пакета. Лавка всё ещё чуть влажная после сегодняшнего дождя, закончившегося только после обеда, и в воздухе гуляет тяжёлый запах подгнивших листьев, прибитых к осенней земле. Водка греет горло и растекается горячим пятном в грудной клетке, и шатен выдыхает расслабленно, упираясь взглядом в панельный дом напротив. Во дворе почти черно, светит на углу единственный работающий фонарь, но горящие под шторами окна расчерчивают ночную темень в шахматную доску. И в этом дворе растворяются воспоминания, заставшие его вдруг на складе врасплох. Они выдираются из головы почти легко и уверенно, уже по привычке, что сердце не фальшивит ни разу, отбивая свой ритм чётко, размеренно.
Тэхён щёлкает зажигалкой, закуривая, топит в ночи облако дыма, ласкающего пухлые губы.
— Дети? — всё же спрашивает он.
— Нормально, — отмахивается блондин.
Тэхён покачивает головой, скрытой в глубоком капюшоне толстовки, подытоживает:
— Значит, Хосок.
— Иди на хуй, окей? — беззлобно подхватывает Мин. — Если не хочешь, чтобы я тебе тоже пару вопросов задал.
Тэхён вскидывает в примирительном жесте ладони, подхватывает бутылку, делая глоток, и забывает запить, проталкивая в горло противную жидкость. Он морщится от мерзкого вкуса, оседающего на языке, и от мыслей, подкинутых расслабленным мозгом.
Юнги ведь не сразу на Хосока повёлся. Это Тэхён, познакомившись с Чоном, тут же принялся покупать у него дурь, а Мин то просто ошивался рядом, всё присматривался. Как эти недоверчивые взгляды привели его в чоновскую кровать, Тэхёну непонятно. Но, может быть, так и влюбляются в кого-то, просто слишком долго смотря, и в таком случае, думает шатен, не лучше ли всегда смотреть себе под ноги. Он хмыкает с громким выдохом, будучи уверенным в том, что произнеси он это вслух, то не досчитается пары зубов тут же. Юнги может и куколка здесь, но язык подвешен получше чем у барыг и тяжёлый удар. Очень. Тэхён проверял, повторять — желания нет.
А потом Тэхён отдирает свой взгляд от земли и давится никотином, когда в окне лестничного пролёта дома напротив из бесформенной тени вырастает уже знакомая фигура, облизывает блеском ярко-голубых глаз лицо Кима.
— Твою мать, — произносит он вслух, и Юнги хмурится рядом, поворачиваясь к другу.
— Ты чего?
Тэхён трёт глаза рефлекторно, всматривается в окна напротив, и знает, что даже при желании не смог бы разглядеть чужой взгляд. Но в подсвеченном слабым светом пролёте никого нет, ни намека на какую-либо фигуру. Он трясёт головой, мол, «ничего», и Юнги суёт ему в руки бутылку с остатками водки:
— Забирай и погнали по домам.
Тэхён допивает до дна уже подходя к подъезду собственного дома, швыряет звонко пустую бутылку в урну и на ощупь взбирается по лестнице. В ускользающих в закручивающейся воронке мыслях сложно уловить момент, когда ноги, заплетаясь, теряют устойчивость, и нос не встречается с грязным оплёванным полом только потому, что кто-то или что-то крепкой хваткой вцепился в руку чуть выше локтя. Ким выпрямляется, покачиваясь, и даже не удивляется, когда встречается взглядом со своим новым соседом, чуть ли не сталкиваясь с ним нос к носу.
— Как же меня заебали эти твои глазищи, — выдыхает пьяно Тэхён. — Ты за мной следишь, урод?
— Да ты что, — раздаётся насмешливо рядом, — а не потому ли ты хотел растянуться перед порогом моей квартиры, потому что запал на такого красавчика, как я?
— Чего? — оглядываясь по сторонам, бормочет Тэхён и замечает, как дверь собственной квартиры оказывается в нескольких метрах от него, тогда как чужая — прямо напротив.
Тэхён мотает головой, выдёргивает наконец-то руку из чужой хватки и молча отходит к своей квартире. Пьяные пальцы шарят в рюкзаке неловко, выуживают звякающие ключи только через долгие минуты и лишь со второй попытки попадают в замочную скважину. Он не видит, остается ли на лестничной площадке Чонгук, когда наконец-то заходит в свою квартиру, но кажется ему, что взгляд соседа прилип намертво к его лицу, не отодрать теперь.
Тело грузно валится на кровать, и бешено бьющиеся в голове матерные мысли из-за инцидента в коридоре перебивает вдруг чёткий голос диктора из включённого телевизора:
«Сотрудниками правоохранительных органов была установлена личность молодого парня, изувеченное тело которого было найдено ** сентября в юго-восточном районе под железнодорожным мостом, в трёхстах метрах от станции N. Им оказался восемнадцатилетний Чхве Минхо, студент колледжа N, проживавший в юго-западном районе города. Пока неизвестны подробности и возможные мотивы этого зверского преступления, но следствие ведётся, и представитель полицейского участка №-»