your favourite candy with glass

Цзян Чэн ненавидел чёртов ГуСу Лань на равне с непокорным правилам Вэй Ином, но помимо явных ограничений и строгой дисциплины его бесило ещё два момента. Во-первых, юный ХаньГуан Цзюнь доводил его до приступов дичайшей агрессии. Ему хотелось перегрызть глотку за каждый вдох, каждый взгляд, который этот развратник бросал на ЕГО шисюна. Во-вторых, юного СаньДу Шеншоу крайне гложили взгляды, словно у побитой собаки, со стороны старшего Лань. Сичэнь явно неровно дышал в сторону своего брата и так же замечал, как тот смотрит на Вэй Ина. Последний же, наглец, смел флиртовать с ВанЦзи, липнуть к молчаливой скале, донимать его своим обществом... Стоит ли говорить, как разрывало изнутри безумно жадного до своего любимого Ваньиня? Последней каплей в кубок его терпения стало вечернее заявление Вэй Ина о том, КУДА тот намылился несмотря на комендантский час. — Ты... Ты собрался КУДА и С КЕМ?!! — бешенство так и клокотало в груди Цзян Чэна, вынуждая сжимать белое ханьфу до боли в суставах. А шисюн будто и не замечал в каком состоянии находится его беспокойный возлюбленный, меняя форменные одежды на лёгкие ночные одеяния и домашний халат. — Мы с Лань Чжанем собрались наведаться в холодный источник. Точнее, это Лань Чжань сбежал туда сразу после наказания в библиотеке, а я просто хочу присоединиться. Чего ты так злишься, А-Чэн? — с улыбкой, глянул через плечо непозволительно довольный Усянь, вызывая уже вместо раздражения тупую боль в груди. Проклятый бесстыдник и обманщик... Цзян Чэну хотелось в слабости обнять себя за плечи. Ну как этот невероятный гений не понимает?! Или понимает, но нарочно делает больно, ставит точку в том, что происходило между ними уже почти два года?... Решение, идея и план тут же составились в далеко не глупой головушке наследника ЮньМэн Цзян. Уже вполне спокойно подняв пустой взгляд ониксовых глаз, он принялся так же неспешно, как до этого Вэй Ин, менять свои одежды на лёгкое ночное облачение, но пренебрегая вышитым халатом. — Ничуть не злюсь, Вэй-сюн. Даже наоборот, ты мне напомнил кое о чём. Постарайся сильно не гневать ХаньГуан Цзюня, не позорь фамилию Цзян в чужом доме, — вполне в своей манере улыбнулся, или же усмехнулся, темноволосый, полностью игнорируя горячий взгляд старшего, когда оголились спина и плечи в процессе смены одежд. Мимо чуткого слуха младшего не ускользнул и тяжёлый вдох, стоило ему надеть один из самых красивых своих ночных комплектов. Ханьфу цвета сирени было вышито гроздьями этих невероятных соцветий с помощью медной нити; нижние штаны, на пару тонов светлее, были из тончайшей ткани, всё-таки скрывая срам, но и давая простор должно спровоцированной фантазии. Верхнюю часть комплект не предоставлял, предлагая либо бесстыдно оголить плоский живот и грудь, либо же запахнуть ханьфу. Развернувшись лицом к Вэй Ину и заметив его буквально прожигающий взгляд, Цзян Чэн возымел наглость вопросительно вздёрнуть бровь и издевательски приподнять уголок губ в ухмылке. — Что за взгляды, А-Ин? Ты же торопился на встречу с вторым молодым господином Лань или снова одурачить меня решил? — завязывая шёлковый пояс ханьфу, Цзян Чэн неспешно прошествовал мимо замершего брата, намереваясь покинуть покои. Остановила его крепкая хватка повыше локтя. — И куда же ты собрался в таком виде, мой милый шиди? — голос у Вэй Ина хриплый, низкий. Такой, каким говорят, когда преследуют вполне очевидное желание... — Поскольку ты занял компанию Лань ВанЦзы, меня пригласил к себе ЦзеУ Цзюнь. Обычно он коротает время вечернего чая со своим братом, но поскольку тот занят твоим обществом, то счёл уместным предложить мне посетить его покои, — крайне официальным тоном ответил названный шиди, лишь под конец дойдя тоном до тихого смешка. Можно было счесть, что он смущён подобным предложением, но на деле он едва сдержал смех от того, как менялось лицо его шисюна с каждым сказанным словом. Шок, неверие, подозрение, а после жгучая, такая желанная Цзян Чэном ревность. Уж ему ли, бесстыднику, не знать, для чего зовут в чужие покои под предлогом "вечернего чая". Хватка стала крепче и Цзян Чэн недовольно поморщился. — Нежнее, А-Ин, ты на мне синяков наставишь. Да и мне следует поторопиться, путь от наших покоев до ханьши отнюдь не близкий... — последние слова утонули в горячем поцелуе и тихом стоне, когда Ваньиня нагло прижали к стене у самих дверей в скромные адептские покои. Вэй Ин тяжело дышал у самых его губ, вынуждая жаждущее тело дрожать, и напирал на него с каждым словом всё сильнее: — Ты. Никуда. Не. Пойдёшь, — едва ли не рычит взвинченный ревностью Вэй Ин, вжимая своего шиди всем телом в ровную поверхность стены и вклинивая колено между ладно очерченных бёдер. А Цзян Чэн просто теряется в ощущениях, не знает, что сказать или сделать, но приходит к выводу, что раз уж играть, так до конца! Упирается ладонями в плечи старшего, провоцируя того надавить сильнее, дыша в эти желанные губы, но не целуя, как хотелось бы. — Это почему же?! Ты уйдёшь, а мне прозябать в покоях одному? Да и больно ты зазнался, Вэй-сюн. Почему же тебе можно проводить вечер в компании молодого господина Лань, а я не могу разделить пиалу чая с его старшим братом? — и возмущается ведь до боли реалистично, словно и правда не понимает, что тут такого, почему нельзя? А Вэй Ина от этого ещё больше ведёт, вынуждает злиться, и взгляд полный жидкого серебра превращается в ядовитую, тёмную ртуть. — Почему нет? Ах, мой глупый шиди... Пиалой чая в этом вечере будешь исключительно ты, а делить тебя с кем-либо я не намерен... Или ты забыл, кому пообещал себя? — чужой взгляд обжигает, до дрожи в коленях вынуждает подчиниться, прогнуться и быть послушным. И Ваньиню так хочется поддаться, позволить заковать себя в желанный ошейник чужих слов, власти над ним... Но он решил быть упёртым. — О чём таком ты говоришь, бесстыдник?! ЦзеУ Цзюнь человек высокой морали и праведности, как он мог бы..! Скорее уж я поверю в то, что это вы с ХаньГуан Цзюнем собрались предаваться разврату в холодном источнике! — ловко подвёл старшего к предмету своего возмущения Цзян Чэн, внимательно следя за реакцией и замечая именно то, что желал увидеть. В глазах совершенно не умевшего ему врать Вэй Ина недоумение и полное неприятие этой мысли как таковой, будто ему предложили поцеловать Мадам Юй в нарумяненную щёку. — Уж кто тут бесстыдник! Как только у моего честного братца появилась такая мысль и фантазия? Я и Лань Чжань? Да мы глотки друг другу разорвём быстрее, чем посмеем прикоснуться к телу! — возмутился Вэй Ин, явно сбитый с толку таким абсурдным предположением, а после похабные губы, поджатые в гневе, растянулись в понятливой, хитрой улыбке. От одного вида этой эмоции Цзян Чэна пробрала крупная дрожь. — Так мой славный шиди приревновал? Подумал, что я мог променять тебя, своё драгоценное сокровище, на ледышку клана Лань? — тишину комнаты пронзает тихий смешок, а после постыдные, влажные звуки попеременно с горячими вздохами. — Глупый А-Чэн.. Хочешь я расскажу тебе, почему так прицепился к Лань Чжаню? Оскорблю твои благородные ушки такой постыдной тайной, — ухмыляется своими зацелованными губами Усянь, склоняясь к ушку младшего и бесстыдно растягивая одну лишь фразу: — Он каждый вечер самозабвенно делит ложе со своим старшим братом. Цзян Чэна пробирает током по позвоночнику от подобного факта, вынуждая бледные щёки заалеть до густого киноварного оттенка, равно как и кончики ушей. — О, все святые.. Как у тебя хватает стыда это говорить, развратник! Разве могут драгоценные Нефриты клана Лань... — поток его речи прерывает очередной сладостный поцелуй и последующие слова старшего. — Ещё как могут и я скажу тебе больше, мой невинный шиди, Лань Сичэнь крайне звучно стонет под своим любимым братом, отдаваясь ему. Мне довелось застать их в самом разгаре процесса, когда я нёс вино в наши комнаты, — ухмыляется бысстыдник Вэй Усянь, не давая Цзян Чэну закрыть ладонями пылающие уши. — Ты бы только знал, как преображается лицо ЦзеУ Цзюня. При нас он всегда улыбается с покровительством в глазах, а тогда так отчаянно хватался пальцами за плечи Лань Чжаня и буквально плакал, умоляя младшего брата брать его быстрее... — соблазняя собственного младшего развратными речами, Вэй Ин бесстыдно полез рукой под полы его ночных одежд, оглаживая горячими от возбуждения ладонями узкую линию груди, изящный изгиб талии и опускаясь на соблазнительно округлые, как для мужчины, бёдра. От ощущения чужих рук на теле, под тканью единственной преграды, под аккомпанемент развратных речей любимого, Цзян Чэн не сдержал постыдного высокого стона, обнимая Вэй Ина за плечи и прижимаясь к его груди как можно крепче. — А-Ин, бесстыдник, что же ты делаешь.. Мы не должны.., — чего они там "не должны", Усянь даже слушать не стал, накрыл желанные губы очередным поцелуем, душа всякое сопротивление с зачатков. Тело уже горело от желания ощутить совсем близко другое, не менее горячее и желательно обнажённое. Распалённое похабными речами воображение уже так и рисовало ему раскинувшегося на постели А-Чэна, протягивающего к нему изящные руки и просящего забрать то, что было ему обещанно в один из их вечеров на Пристани Лотоса. И Вэй Ин искренне желал воплотить эту картину в жизнь. Наглые ладони скользят по телу всё откровеннее, сжимая и гладя податливое сейчас тело, будто вылепляя из него желанный силуэт. "Хотя, куда желаннее?", — ухмыляется в изгиб шеи младшего Вэй Ин, легко целуя пахнущую лавандой и мыльным корнем кожу. Цзян Чэн всю свою жизнь отдавал предпочтение спокойным цветочным запахам масел после ванны, а потому у старшего появился почти рефлекс: стоит ему учуять лавандовое масло или выжимку сирени - значит его любимый вернулся после омовения. А в такие моменты он особенно податливый, разнеженный и мягкий. Кожа словно божественный шёлк, стелится нетронутым полотном лишь для его поцелуев, для его рук, только и только для него. И это пьянило Усяня в мириады раз сильнее, чем десяток сосудов с крепчайшим вином. Сам же Вэй Ин пренебрегал благородными маслами и ароматами, разве что сестрица заставила его пользоваться одним из безмерного колличестве её кремов, чтобы руки их драгоценного А-Сяня не сбивались в кровь, слишком тонкая и сухая кожа у того из-за постоянных тренировок под палящим солнцем с грубой рукоятью СуйБяня в изящных пальцах. От того, почти всегда, когда ладони шисюна обнимали его лицо или же путались в распущенных волосах, Ваньинь чувствовал тонкий жасминовый запах(*). И действовал тот на него соответствующе, вынуждая падкое на ароматы сознание отключаться и поддаваться сладкому наваждению. [* жасмин - природный афродизиак.] А сейчас всё грозились выйти за рамки простой игры на натянутых нервах и желаниях. Руки Усяня уже крайне откровенно хозяйничали под распахнутым ханьфу, порываясь забраться и под нижние штаны. — Ахх, Вэй-сюн, ты же помнишь моё условие? Нельзя.. Нам нельзя, шисюн.., — говорить Цзян Чэну было невероятно сложно. Сладковатый запах жасмина кружил голову, ощущаясь подозрительно сильно, а горячие ладони на жаждущем, необласканном теле явно не прибавляли силы разуму. Но таково было их условие, а точнее настойчивая просьба-приказ прознавшего об их отношениях отца. — Я прекрасно помню, мой милый шиди.. Не больше чем обычно, я дождусь твоих заветных семнадцати и тогда ты будешь полностью моим, — шепчет, не отрываясь от дурманяще пахнущей кожи Вэй Ин, оставляя очередной влажный поцелуй под ключицей. — Не только душой и сердцем, но и телом.. Я заберу тебя всего, А-Чэн. Взгляд, устремлённый в сами глаза младшему, заставил того отчаянно застонать. Жидкое серебро таких родных и любимых глаз обжигало все внутренности неприкрытым желанием, влечением такой силы, что у ведомого Цзян Чэна подгибались колени. Если бы не руки старшего, то он бы попросту рухнул на пол, силясь выровнять совсем сбитое дыхание. — О, небожители... Что же ты со мной делаешь, Вэй Ин, — с отчаянным желанием тянется к его губам Ваньинь, впиваясь, будто в последний раз, словно дышать не может без его поцелуев. Их ведёт уже в одинаковой степени. О посещениях двух Нефритов уже давно позабыто, выветрило из головы сильными руками, что умудряются, подхватить партнёра под ягодицы и спокойно держать на весу, пока губы не в состоянии разорвать контакт. Жгучая ревность так же забыта, вытеснена крепкими объятиями стройных, длинных ног, что вынуждает прижаться теснее бёдрами. Первые прикосновения сносят крышу быстрее всего, срывая с губ первые откровенные стоны. Вэй Ин, благодаря далеко не очевидной на первый взгляд физической силе, ловко вертит Цзян Чэна в своих руках, умудряясь удерживать того на весу до самого конца. За кровать никто даже не подумал, слишком уж нравился Усяню вид прижатого к стенке Ванъиня, запыхавшегося от резких движений возбуждённой плоти между его крепко стиснутых бёдер. А уж сам Цзян Чэн и вовсе не мог ни о чём думать, кроме как о блеске любимых глаз напротив, сильных руках, что надёжно и уверенно удерживают его на весу, и о таком желанном, но ещё не полном удовольствии, что доставляют ритмичные движения. Тишину покоев нарушали тяжёлые вздохи, тягуче-сладкие стоны и бесстыдный звук соприкосновения двух разгорячённых тел. Они настойчиво старались быть как можно более тихими, знают ведь, какие тонкие стены в гостевых покоях для адептов. Лишь в конце, когда обоих вознесло на вершину удовольствия, они позволили себе несдержанный вскрик и шипящий стон. Воспоминания о том, как они рухнули на близ стоящую постель смыло сладкой усталостью и подступившим сном. *** Утро в одних из гостевых покоев началось с приглушённого мата и шкодливого смеха. Юные наследники ЮньМэн Цзян прекрасно знали, что купальни закрыты с утра, только вот ночью их это волновало мало. Теперь же во весь рост стал вопрос об избавлении следов их развлечений. Думаю, не стоит уточнять, кого именно пинками послали за кувшином воды и чистыми тряпицами?