Хроники жизни демонической кошки

      Стоило ей услышать именно этот вопрос, как в память врезались осколками битого стекла сразу несколько вещей, но одна из них особенно выделялась среди прочих — навечно осталось в памяти ярким всполохом то, что разделило её жизнь на «до» и «после».       Обращение.       Становление нефилимом.       Называйте, как хотите, — суть от этого не изменится всё равно.       Напоминания об обращении всегда приносили с собой ужасающие воспоминания — давние, но такие свежие, словно всё произошло буквально вчера. Словно отпечатались на подкорке сознания, словно на внутренней стороне черепа кто-то безжалостно выжег огненным тавром клеймо, ведомое лишь Ей, — нефилим.       Именно с обращения одним из главных кошмаров Барбары стало противное ощущение парализации. Она стала панически бояться, когда тело немело, когда совершенно не слушалось её. Попытка суицида не увенчалась успехом — за ней не пришла Смерть, не принесла долгожданный покой. Барбара была атеистом и не верила ни во что, но никогда не забудет странно-противного ощущения во время комы. Когда слышишь всё, что происходит вокруг, — сердитые, полные паники и отчаяния, окрики, мерный писк медицинских приборов. Когда чувствуешь малейшее прикосновение. Даже ощущала резкий аромат дорогостоящего одеколона — чужой, незнакомый. Всё было бы прекрасно, если бы не одно «но» — она совершенно не ощущала собственного тела. Не могла пошевелить даже фалангой мизинца, не могла открыть глаза, не могла ничего сказать онемевшими губами — оказаться запертой в собственном безжизненном теле отныне и навсегда стало её кошмаром. Лишь тьма за налившимися свинцом веками — ей хочется успокоить, сказать, что с ней всё в порядке. Но не может. Словно её от окружающего мира отделила глухая и высокая стена. Она стала узницей собственной плоти.       Бродить во тьме, не в силах дать знать о себе — думала, хуже не будет. Как же наивно думать, будто бы нельзя пробить дно, — всегда есть куда хуже.       Барбара даже не поняла, когда конкретно началось обращение. Оно просто началось, и всё, — словно кто-то запустил ни разу не использованный и уже покрывшийся вековой пылью механизм.       Что такое обращение нефилима? Это боль. Море беспросветной боли. Всегда. Исключений не бывает.       Непроглядная тьма вспыхнула за плотно закрытыми веками всеми оттенка пламени — от бордово-карминового до бледно-жёлтого, что сменялись между собой бешеным калейдоскопом. Вместо крови по венам мерно потекло калёное железо, выжигая затейливые узоры глубоко-глубоко под иллюминирующей бледной кожей. Где-то в глотке застрял вопль, — до срывающихся связок, до хрипоты. Ей хотелось неистово орать от поистине адской боли, которая, казалось, заполнила всё существо, — хотелось слёзно молить о пощаде неведомо кого, умолять прекратить эти нечеловеческие пытки, эти чудовищные муки. Внутри она рвала и метала, кричала и ревела, — но на лице застыло безмятежное выражение, ни один мускул не напрягся. Словно Барбара мирно и спокойно спала — и лишь ей одной ведом был тот кошмар, который затягивал водоворотом в пучину дикой боли.       Сердце забилось как умалишённое, быстрее гоняя по артериям и венам отравленную кровь — отравленную адским пламенем, что нещадно пожирал существо Барбары, пытался сделать её существом более совершенным, жестоко уничтожая без права на восстановление ту часть, которая делала её смертной, которая была в ней от человека. Словно Феникс, что должен был прекрасной птицей восстать из пепла, но прежде обречён сгореть дотла. Сердце — вряд ли уже человеческое — билось слишком быстро для смертного, колотилось о рёбра, грозясь переломать их изнутри, грудная клетка налилась свинцом, дышать становилось неимоверно трудно. По крайней мере, так казалось.       Лихорадочный жар обжигал изнутри, становясь сильнее, становясь беспощадней, — тело ломало от резко повышающейся температуры, её лихорадило, ей было откровенно хреново. Для человека такая температура тела губительна — но разве она уже человек, если через боль, но может терпеть пламя в венах, пламя по коже? Сколько ещё продлятся пытки? За что она заслужила их? Пытки длиною в бесконечность, не прекращающиеся, становящиеся только сильнее с каждым мгновением. Те, от которых уже молишь кого угодно их прекратить, соглашаясь даже на смерть — только бы не чувствовать пожирающего изнутри огня.       Дальше — хуже. Дальше — больнее.       Казалось, она слышала хруст костей — словно кто-то намеренно выворачивал челюсть. Менялось всё — клыки становились длиннее, становились острее, но боль от этого становилась тоже сильнее; как только не закровоточило всё во рту, как только не почувствовала на языке знакомого железного привкуса. Под ногти словно засовывали десятки острейших и мельчайших игл, кончики пальцев предательски немели. Режущая боль пронзила спину, словно под лопатки какой-то садист-маньяк вонзил ножи. Боль, прорезающая кожу, впивающаяся осколками чего-то старого в самые рёбра. Как финал метаморфозы, главный удар пришёлся по глазам — боль прошила их гвоздями, до кровавых слёз по щекам, до вечной слепоты, до давней подруги-тьмы.       Она внутренне молилась о смерти — без разницы, каким богам. Без разницы, что ни во что не верила — такой агонии, такой боли нормальный человек не выдержит.       Когда ей удалось разлепить потяжелевшие за время комы веки, краски и шум внешнего мира, от которого Барбара была столько времени отстранена, заполнил её новую сущность вместо привычной боли. Всё стало невероятно чётким, невероятно насыщенным. Сотни совершенно новых запахов принёс с собой свежий ветер, взгляд вылавливал на дальнем расстоянии мельчайшие детали, звуки захватили настолько, что она могла услышать даже шорох мыши в соседней квартире.       И это откровенно сводило с ума.       Барбара перевела на вопрошающего тяжёлый, но непроницаемый взгляд — равнодушное лицо не выражало ничего. Однако она и не желала делиться собственными переживаниями, собственными эмоциями с первым встречным — разве поймёт он весь пережитый ужас? ту жгучую агонию? ту растерянность после метаморфозы, когда ты понятия не имеешь, что с тобой произошло?       — Становление нефилимом — вот, что я запомню навсегда. Навсегда запомню то, о чём мечтала бы забыть, как страшный сон, — лаконично и несколько прохладно ответила девушка, взгляд подёрнулся льдом. Людям не понять и малейшей толики того кошмара, который переживает каждый нефилим при превращении. Барбара безжалостно продолжила ледяным тоном, упрямо смотря в глаза гостю, — под этим взглядом тому стало ужасно неуютно — лицо не выражало ровным счётом ничего: — Не все наши переживают метаморфозу. Многие погибают, не выдержав такого напряжения, — она неопределённо хмыкнула, несколько помедлив, прежде чем договорить: — Даже я не знаю, кому больше повезло: тем, кто выжил, или же тем, кто обрёл в смерти долгожданный покой.       Отрешённо покачав головой, полукровка поднялась с дивана и направилась прочь из комнаты. Неприятные воспоминания давили, заставляли периодически просыпаться в ледяном поту.       Людям не понять и малейшей толики той боли.       Падшим — да.