***
Измена сестры была раскрыта глухой бабой Клавой. Слуха-то нет, глухая тетеря. А вот глаза, как у сокола. Сплетни по городу пошли весной сорок первого. Не было ни одного человека, не знающего об Ане и Коле. Новгородские кумушки смаковали все подробности измены. «Жена Корина на сеновале любится с Ивушкиным — одноклассником своим», «Пётр врагов ловит, а собственную жену поймать не может», «Не ржавеет старая любовь! Анька с Колькой гуляет» — ну, и всё в таком духе. Не удивительно, что эти слухи дошли до ушей мужа. Рогоносец любовников не поймал с поличным, но Аньку побил сильно. В тот вечер я была у них дома. Ухаживала за Аней, когда явился Корин. Я бросилась на него с кулаками. Я царапалась, кусалась, лупила почём зря. Как же я его ненавидела. Единственное, что он смог сделать мне, это скинуть меня со спины. Замахнулся, чтобы ударить. Но, не ударил. Я смотрела ему в глаза без страха. Заглядывала ими прямо в душу. — Ну, ударь! Попробуй! С бабами воевать же легче, чем с мужиками! Я знала то, что Анька ничего не знает о мужчинах. Если хотя бы раз позволишь себя ударить, то потом по лицу ты будешь получать по поводу и без. Но в моих глазах Пётр не видел страха и это пугало его. Я не пряталась, не закрывала глаза, не дёргалась в испуге. Я смотрела прямо пред собой. Я видела хитрую душонку через его чёрные зрачки. Не выдерживая такой стойкости, он опустил руку и ломанулся к дверям. — Ведьма, проклятая! Надо же, а в ту февральскую ночь шептал: «Ведьмочка зеленоглазая». Вот так переменчивы мужчины. Достаточно один раз показать клыки, оскалившись, и ты уже для них проклятая, а не желанная женщина. Абсурд какой-то. Или, может, сорок первый год был богат на события. За последние два года Германия напала на Польшу, Бельгию и Францию. Югославов и греков они взяли уже в апреле. Хлынул поток беженцев — евреев с захваченных немцами земель. Их рассказы о культурном немецком народе сильно отличались от официальных источников. Июнь стоял жаркий. От асфальта и бревенчатых домов шёл такой жар, что дышать в городе становилось трудно. Мы открывали настежь все окна, но даже это не спасало от духоты. Ночь на двадцать второе июня не приносила никакой желанной прохлады. Я проснулась ровно в четыре утра. Меня мучила не только жара. Чувство тревоги, кошкой царапалось на душе. Сердце бешено колотилось не то от страха, не то от непонятного мне чувства тревоги. Я почему-то вспомнила Розу Францевну. После обрушившихся на головы советских граждан репрессий, я запретила себе думать о ней. И мне это даже удавалось. Я думала о учительнице немецкого, и сон никак не шёл. Так я пролежала до пяти утра, ещё не зная, что в Страну Советов пришла война.Часть 1. Глава 3.
28 мая 2020 г. в 09:54
Лето пролетело незаметно. Меня взяли на место Ани в райисполком. Сестру заставил Пётр уйти с работы. Хотел, чтобы жена всегда была дома и встречала горячим ужином любимого мужа. Только вот любимым его не назовёшь. Аня до сих пор ревела в три ручья и жаловалась матери:
— Не могу. Мне противно!
— Терпи! Стерпится — слюбиться, — вот что посоветовали ей.
Для Петра жена была собственностью. Он одаривал Аню подарками, требуя, чтобы она не примерно их носила. Жена — это ещё и витрина мужа. Пусть все видят, какой он хороший и заботливый. Как сильно он ценит свою Анечку. Только Анечке все подарки хотелось сжечь в печке. Сжечь так, чтобы и пепла от них не осталось. Вот как сильно она его ненавидела, что готова была отыграться на бездушных вещах.
Поняв, что мать не на её стороне, она и вовсе перестала к нам заходить. Если приходила, то крайне редко и только по делу. А я, напротив, бегала к сестре каждый день. В будни после работы. В выходные с утра и до самого вечера сидела у неё. Аня перестала радоваться жизни. Улыбка тоже не трогала её постоянно сжатых губ. По крайней мере, до одного случая.
В конце сентября стояла тёплая осенняя погода. Бабье лето. Последние солнечные денёчки. Повсюду летали паутинки. На полях уже несколько недель шла уборочная. Работы у меня прибавилось, но я не жаловалась. Ещё в школе я научилась сносно печатать на машинке. Поэтому справлялась с работой быстро. Надо было несколько раз перепечатывать одни и те же указы и постановления. Эти бумажки потом развозили по районным колхозам.
И вот сидя за столом я строчила очередной приказ, как вдруг дверь отворилась. В кабинет председателя вошёл Ивушкин. Он работал шофёрам у председателя райисполкома. Сегодня совещание, и пока руководители заседали в главном зале, бывший возлюбленный Ани решил забежать ко мне.
— Лизка, привет! — с ходу поздоровался он. — Аньке передашь от меня пару словечек? — хитро улыбнувшись, спросил он.
— Смотря что?
— Скажи ей, что я буду ждать её до самого утра на нашем месте, — переминаясь с ноги на ногу, сказал Коля.
— Ты, что сума сошёл? — возмутилась я. — Пётр узнает, тебе голову оторвёт, а про сестру я вовсе молчу!
— Лиз, ну, помоги. А? — не унимался он. Подойдя к столу, Ивушкин взял мою ладонь.
— Нет. Своей сестре я не враг.
— Лиза, я на колени перед тобой встану. Помоги, — уже опускаясь на колени, просил он.
— Нет! — стояла на своём я. — Корин прибьёт её, если узнает. А про сплетни я, вообще, молчу.
— Лиз, Корина не будет сегодня. Я слышал, как Антоныч говорил, что председателя в Москву вызывают, а Петра в управление. Вернутся через день.
— И? — я никак не понимала, что он этим хотел сказать.
— Ну, что? Что? У нас с Анькой целый день. Мне поговорить с ней надо. Когда такая возможность будет? Лиз, пожалуйста, — просил он.
Ну как откажешь, когда так просят?
— Хорошо.
Ивушкин подскочил ко мне и подхватил на руки.
— Спасибо! Спасибо! — довольно твердя, он кружился со мной на руках.
Вечером после работы я сразу пошла к сестре. Аня крошила капусту. Мужа не было дома и, похоже, с самого утра.
— Привет, сестрица.
— Привет. Что такая довольная? — спросила Аня, виртуозно шинкуя ножом.
— И ты сейчас будешь довольна, — сказал я, отправляя в рот сочную полоску капусты.
— Благоверного моего, что ли, застрелили? — неожиданно без единой эмоции на лице спросила сестра.
— Нет. Жив твой Пётр. В управление отправили.
— Тогда радоваться чему? — вздохнула Аня.
— Есть чему. Ивушкин ко мне заходил. Как стемнеет, ждать будет тебя на вашем тайном месте.
Нож выпал с руки сестры. Она быстро обернулась и впервые за несколько месяцев на её лице была улыбка. Не натянутая, а настоящая улыбка, когда и глаза светятся и румянец горит на щеках. Даже серость слетела с лица, стоило только ей улыбнуться. Она, словно, засветилась изнутри счастьем. Вот так одна лишь надежда на скорую встречу с любимым изменили сестру за мгновение.
— Надеть нечего, — спохватилась Аня и бросилась к шкафу.
— Ничего себе нечего, — подтрунивала я. — Шкаф ломится от платьев!
— Они же все пёстрые! Их за версту увидишь.
— Надень старое.
— Пётр всё выбросил, — разочарованно сказала Аня, смотря вглубь шкафа, — и вот даже платок в цвет флага.
В руках сестра держала ярко-красный платок. Такой уж точно заметишь даже в безлунную ночь. Он, как огонь маяка, привлечёт к себе сотни любопытствующих глаз.
— Платок красивый. Как наш советский флаг, — полюбовалась вслух я красивой вещью.
— А мне то, что? Красивый и красивый. Лучше бы синий или чёрный, — она раздражённо бросила его в шкаф.
Именно в это мгновение мне пришла коварная мысль. Что если Анькины яркие тряпки сыграют на нашей стороне. Этот недостаток, мы используем во благо нам.
— Я надену твой платок, а ты мой. В темноте нас никто не различит. Мы дойдём до нашего дома. Я в твоём платке пойду домой, а ты в моём огородами к Коле. Если нас кто и увидит, то подумает, что ты к родителям пришла. А я — это я. Я не замужем. Мало с кем любуюсь, да на свидания бегаю.
Я думала, что сестра меня задушит обнимая. Настолько сильно она обрадовалась. Мы дождались, когда стемнело и вышли переодетые из дома. Нас забавляла игра в шпионов. В городе даже собака не пробежала. Мы быстро прошмыгнули по площади. Потом пробежали по Советской улице. Зайдя во двор, Аня сказала:
— Если что, я на сеновале бабы Клавы.
Я даже не успела подшутить над их тайным местом встречи, как Аня уже бежала по огороду в сторону дома глухой старушки.
Походы Ани на ночёвки к семье никого не настораживали. Подумаешь, молодая жена бегает в отчий дом во время отлучек мужа. Страшно одной в пустом доме. Бывало, Аня приходила к нам на часок-другой. Потом брала незаметно мой серый платок и бежала к Ивушкину. А я в это время прятала Анькин красный. Сестра пропадала на сеновале несколько часов, заранее договариваясь со мной, когда мне ждать её возвращения. Я выходила с её платком, встречала сестру в огороде. Она накидывала атрибут нашего обмана на свою голову и довольная со спокойной душой возвращалась к мужу. Для Петра она была у родителей. И соседи видели нашу «Красную Шапочку», идущую по Советской улице. Вот так легко мы обманывали сотрудника НКВД.
— С нас вышли бы отличные шпионки, — шутила Аня, меняясь в очередной раз платками.
За месяцы тайных встреч с Ивушкиным моя сестра, снова стала улыбаться. Её счастье грело мне душу. Ради одной её улыбки, я готова была покрывать обман вечно. Петру было невдомёк, что это не от чувств к нему она так повеселела. Не от подарочков, Анюта улыбается. Молодая жена бегала на сторону. С любимым на залежалом сене, Аня забывала о проклятом муже. Моя сестра черпала удовлетворение ещё и оттого, что вот так просто обманывает благоверного. Он из кожи вон лезет ради неё, а она любится с другим.
Как-то сестра сказала, вернувшись со свидания:
— Это он украл у меня счастье, а я всего лишь беру своё. И мне не стыдно!
И ей действительно было не стыдно. Мы забываем о чести, долге, близких людях. Да обо всём мы забываем, когда в нашу жизнь врывается любовь. Наверно, это единственное оправдание нашим необдуманным поступкам. И мы не вправе судить тех, кто любит. Мы не вправе стоять у них на пути. Насильно мил не будешь. Моя сестра в полной мере доказала эту истину. Как бы ни пытался Пётр добиться её любви, все напрасно. Ни уговоры, ни ласка, ни подарки не смогли заставить сердце Ани полюбить его. Каждый подарок и каждый поступок только отвращал жену от него. А Коле ничего не надо было делать. Аня любила его. Любила за простоту. Любила за искренность. Просто за то, что он есть.
Чтобы продлить счастье сестры на несколько месяцев, мне пришлось заплатить. Дорого? Это с какой стороны посмотреть. Не поймите меня неправильно. Моя жизнь не кончилась на этом. А вот сестре после пришлось несладко. Для Ани чувства имели огромное значение. Она не могла быть с не любимым. Не могла притворяться и играть в любовь. Мне было проще. Я, наверное, родилась уже такой. Такой — это не ставящей на первый план чувства к мужчине. И если очень надо, я могла и подыграть.
В феврале сорок первого я не дождалась сестру во дворе. Пошла к сеновалу. Ночь была морозная. Небо чистое чёрное с яркими звёздами и огромной луной. Снег задорно хрустел под ногами. Поёжившись от холода, я потихоньку шла поторопить Аню. Неужто совсем заигралась и о последствиях не думает. К сеновалу по сугробам на чужих огородах, я пришла за полчаса. Долго. Когда нет снега эта дорога занимает не больше десяти минут. Подойти ближе к большим дверям, я не сразу решилась. Побоялась, что собаки услышат меня и подадут голос. Выдавать сестру с любовником мне очень не хотелось. Но было уже почти десять. И Пётр мог приехать в любую минуту или уже сидит дома. А жены-то нет.
С сеновала доносился смех Ани.
Я тихонько её позвала.
— Аня?
Тишина. Потом суета. Сестра вышла укутанная в тулуп Ивушкина и вся растрёпанная.
— Ты что кричишь?
— Поздно уже. Домой пора. Я замёрзла жутко. Жду, жду, а ты не идёшь.
Анька скривилась и выдохнула. Пар из её рта осел инеем на воротнике тулупа и её ресницах.
— Замело-то как. Пётр точно на ночь не поедет, — рассудила она.
— Сума сошла? — перебила я сестру. — А если приедет. Тебя не найдёт! К нам прибежит!
Аня сильнее укуталась в тулуп.
— Лиз, надень платок, сходи ко мне. Если он там, за мной прибежишь. Ну, будто я у вас задержалась. Или лучше с тобой заговорилась на улице. Хорошо? — уговаривала меня сестра.
— А если со мной пойдёт? — настороженно спросила я.
— Ты в дом не заходи. Свет увидишь — за мной беги. Ясно?
Возразить сестре я не успела. Аня скрылась за дверью. Видно, от любви у неё напрочь чувства самосохранения и осторожности отказали. Я огородами вышла на Советскую. Повязала платок. Уши сразу зажгли. До этого я пробежалась с голой головой, неся яркий платок под шубой. Мало ли кто в окно посмотрит. У нас только у Аньки такой приметный головной убор. Не дай бог, потом сплетни пойдут, что мужняя жена по ночам огородами бегает, а не чинно по улице домой идёт. Хотя отчасти они будут правы.
В окнах света не было. Только во дворе натоптано, и дверь скрипела от сквозняка. Первое, что пришло в голову: «Воры!». Я отворила дверь и вошла. Дверь на чердак тоже была открыта. Поэтому и сквозило. Несмотря на наказ сестры в дом не ходить, я всё-таки вошла. Из любопытства, что ли? Когда я зашла в переднюю комнату, тяжёлая дверь за мной с грохотом закрылась.
— Ну, и где же ты была?
Голос Корина донёсся с дальнего угла комнаты. Там, где у сестры обеденный круглый стол.
— Я уже подумал, что ты и вправду осуществила свою угрозу. Повесилась мне назло! — тишина была недолгой. — Я даже на чердак слазил. Только там можно верёвку закрепить.
Пётр сидел в потёмках и пил наедине с собой. Запах водки долетал до меня с его словами.
— Ты где была?! — гаркнул он вставая.
Испугавшись, я прижалась к закрытой двери. Платок предательски сполз с головы. В свете луны я смогла разглядеть замешательство, застывшее на его лице. Платок Ани, но это не Аня. Лиза. В этом удивлённом состоянии он прибывал недолго. Налив ещё водки, Пётр выпил.
— Где Аня? — как-то зло спросил он.
— Дома, — быстро соврала я.
— Её дом теперь здесь! — заревел он и стукнул кулаком по столу.
Пустой стакан подпрыгнул от удара и скатился на пол. Стекло разбилось. Бутылка водки не скатилась, но разлилась. Запах спирта заполнил всю комнату.
— Почему на тебе её платок? — в тоне его голоса теперь отчётливо улавливались нотки раздражения.
— Так она мне его подарила, — опять соврала я, на этот раз мой голос дрожал. — Я идти сюда не хотела. Она сказала, что платок мой, если схожу, посмотрю, приехал ли ты. Дома одна боится спать. Вот и ходит к нам.
Как быстро я научилась лгать. Впервые в жизни на ходу я придумывала небылицу и хотела в неё верить. Нет, тогда я верила в неё. Не веря, я не смогла бы так искусно врать. Врать, глядя прямо на него!
— Подарила, значит.
Пётр в два шага оказался прямо передо мной. Снял с плеча, повисший платок и прижал к своему носу. Жадно вдохнул его запах.
— Так легко мои подарки дарит.
Он не спрашивал. Он, будто, говорил сам собою.
— Можешь забрать, — еле слышно прошептала я.
— Оставь. Ей больше не нужен, — и протянул злополучный платок мне.
Но как только я потянулась, взять подарок, меня схватили и с силой ударили об стену, голова моя наполнилась шумом, когда я стукнулась затылком о твердую поверхность. Все происходило так стремительно быстро. Пётр сжимал меня в своих жилистых руках и тут же стягивал одежду. Я слышала сквозь его сопение, как она рвётся по швам. Разбрасывая мои вещи, он бросил на пол и меня. Я попыталась вырваться. Отползти от него. Я даже не могла кричать! Его рот не давал мне позвать на помощь. А услышал ли кто-нибудь меня? Нет. Это понимаешь потом. Дома стояли на приличном расстоянии друг от друга. Толстые стены заглушали любые крики. Я была в западне. Помочь мне было некому.
Покорившись судьбе, я не сопротивлялась. Мои глаза уже уперлись в куда-то в потолок, мозг был абсолютно пуст, сознание лишь временами возвращалось вспышками молнии. Пока моя рука не нащупала рядом валявшуюся кобуру с табельным оружием. Свободной рукой я коснулась холодного металла.
Это все не со мной, думала я. А может, я не успела ничего подумать, и просто пассивно наблюдала за той, другой Елизаветой Ярцевой, которая думала за неё. Но главное: когда я отдала себе отчет в происходящем, мои пальцы, или пальцы той, другой Лизы, сомкнулись вокруг рукоятки пистолета. Она обдумывала все бесстрастно и расчетливо: предохранитель, курок, ударник. Патрон.
Отцу по долгу службы приходилось использовать оружие красноармейцев против босяков и уголовников. Я видела это своими глазами. Значит последовательность правильная, если только ничего перепутать. Хотя, как бы то ни было, хуже не будет. Такие мысли роились в голове, когда я прекратила смотреть в потолок и поняла, что Корин замер и уставился на меня. Тогда я подняла пистолет и нацелила дуло ему в лицо.
Не помню, как Пётр вырвал оружие из моих рук. Но его удар был сильнее предыдущего, на этот раз рука его сжалась в кулак, и я почувствовала, как щелкнула моя челюсть. Я расслышала лишь то, что я такая же непотребная дрянь, как и моя сестра.
Помню, как меня волокли через весь дом к двери, и как я полетела на землю, тяжело приземлившись в сугроб. Обжигающее ощущение холода и острой боли пронзило меня.
— Подумай, что ты натворила, чертовка. Я ведь всё равно узнаю, где и с кем она, — рыча, пригрозил Корин.
Поднимаясь с заснеженной земли, я была уже другая. Не сломленная, но разбитая. Не жестокая, но озлобленная.
Помню чувства, которые меня одолевали. Помню ноющую боль во всём теле. Я дрожала, но дрожала не от холода. Я просто дрожала всем телом. Зуб на зуб не попадал. Звёзды так же мерцали в черноте неба. В ту ночь ничего не изменилось. Земля не остановилась. Изменилась только я.
Каждое движение мне давалось с трудом. Я сильнее ощущала боль, но не мороз. Горело лицо, руки, коленки. Только потом я заметила, что валенки обуты на босые ноги. Под шубой изорванная сорочка и спущенный до талии бюстгальтер. И этот хруст снега под ногами, меня раздражал. Каждое хрусь, хрусь, хрусь… действовало на нервы. А ведь еще недавно, я любила этот хруст. Не выдержав, я заплакала. Нет, даже не заплакала. Я зарыдала.