Liebe ist kein Laster

      Война.       Одно слово и такое страшное. Тогда я ещё не совсем понимала трагедию этого слова. Для меня война была что-то из книг про мушкетёров или «Война и мир» Толстого. Война так резко не приходила. Ещё недавно все мы нежились в своей постели, и знать не знали о ней. И вот война! Она уже началась, но я её не ощущала. На границах умирали тысячи. Горели дома. Бежали люди. Рыдали матери и дети. Кровь реками лилась на сухую землю. Кто-то успел стать героем ценой собственной жизни. Кто-то предательски наставил дуло винтовки на вчерашних товарищей. До Новгорода эта война дойдёт через один месяц и пятнадцать дней бомбами с неба. А пока в моём городе было спокойно. Я с трудом верила в происходящее. Я не хотела в них верить. Я думала, что война останется там — далеко. Сейчас наша доблестная Красная Армия прогонит подлого врага и всё будет, как раньше. Мне хотелось в это верить. Мне хотелось только это знать. Меня даже не интересовало, кто потревожил нашу великую страну. В любом случаи, как я желала думать, он безумец. У нас самая сильная армия. У нас самые смелые люди. У нас… А что было у нас? Я, как все рядовые граждане СССР, верила сказкам партии. Люди просыпались в выходной день не раньше девяти. К десяти выбежали играть дети. Их крики и смех до сих пор звучат в моей голове. Они ещё не знали ничего о войне. Их ещё не коснулись: голод, холод и страх. Они были ещё детьми. И их глаза были по-детски наивными. Но совсем скоро эти дети будут смотреть глазами стариков. Ведь за такой короткий промежуток времени им придётся повзрослеть. В их маленьких тельцах уже будет взрослая душа. В полдень обращение Молотова повергло всех в шок. Кто-то плакал. Кто-то разразился негодованием и злобой. Но, большинство было в растерянности. Мы не знали, что нам делать. Председатель райисполкома, надрываясь, кричал на всю площадь. Он пытался успокоить народ. Да, Германия вероломно напала, но мы должны держаться и верить в нашу армию и страну. Война началась, но где она? А война уже шла. Она уверенно ступала по советским улицам. Многие преисполненные чувством патриотизма бросились в военкоматы. Приходит война — мужчины уходят. Людей свозили копать окопы вокруг города. Красная Армия отступала, а на фронт бесконечно ехали грузовики с солдатами. Обратно они уже везли тяжелораненых. Начинались массовые эвакуации заводов и предприятий. Каждый день приходили распоряжения, касающиеся военных действий. Копать окопы я не горела желанием. И судить меня за это не стоит. С лопатой я себя не видела. Если я и собиралась внести вклад в борьбу с фашистом, то только, как медсестра. В госпитале не хватало рук. Меня звала туда соседка. И я вправду, собиралась пойти в медсёстры. Линия фронта стремительно приближалась. О военном положении рассказывал отец, когда забегал домой. Он с другими мужиками копал противотанковые рвы и окопы. Готовили город к обороне.       — Война ведь не придёт сюда, Алеша. Армия не пустит! — мать посмотрела на отца с надеждой, что он подтвердит её слова. Ну, или хотя бы успокоит. Мама всё ещё не могла принять всю правду и трагедию. А вот, отец, прошедший первую и гражданскую войну, прекрасно всё понимал.       — Мы их не пустим, — попытался успокоить он. — Лизонька-дочка, лучше спой нам с мамкой. Это было неожиданно. Война, а ему спой. Я запела. Тихо. Шёпотом. Только для отца с матерью. «Ох, не плачь берёза. Ох, не плачь берёза. Листья ты свои не кидай. Это всё уходит, это всё проходит И за осенью придёт май...» Я помню, как белые занавески качались на сквозняке. И всё что родителям останется это песня. Она будет им воспоминанием о семейном счастье. Да, счастье. Не смотря ни на что они были счастливы. Я помню, как мать не хотела отпускать отца. Ей, казалось, что если она разомкнёт свои объятья, то он исчезнет. Меня тоже не покидало чувство, что больше нам не свидеться. Всю ночь мама просидела в сенях, смотря в окно. К Ане я прибежала уже под утро. У сестринского дома стоял НКВДшный грузовик. Шофёр сидел в кабине. Я бросилась со всех ног во двор. В доме назревал скандал. Я всё слышала, через распахнутые окна.       — Едешь в Москву к моей тетке и точка! — Корин вскипел, как чайник.  — Я не поеду! Я не брошу семью! — протестовала она.   — Твоя семья теперь — я! Собирайся! Живо! Моя сестра воистину глупая баба. Видать, собственная жизнь для неё ничто, по сравнению с желанием что-то доказать нелюбимому мужу. Пока Анька не ляпнула очередную глупость и не испортила всё, войдя в дом, я вмешалась.  — Аня, Пётр прав. Уезжай пока не поздно.  — А мама, папа, ты? — попыталась она оправдать своё нежелание подчиниться мужу.  — Отец всё равно бежать не станет. А за матерью я догляжу. Езжай в Москву. Бог даст, свидимся, — не дав сестре ответить, я потащила её в грузовик. Собрав всё необходимое, Корин сел к шофёру. Мы же с Аней поехали в кузове. Машина была гружена документами с милицейских и отдела НКВД архивов. Грузовик вёз эту макулатуру на поезд до Москвы.  — Я сойду на ближайшей станции, Лизка. Нечего мне в тылу сидеть. Коля на фронте. И мне за ним надо. Я ошарашено смотрела на горе-сестру. Война на Родину пришла, а она всё за своим Ивушкиным в петлю и пекло лезет.  — Выбрось это из головы, дурёха! Тыл — это не оккупация. Шансов на выживание больше. Коля твой до первой пули вояка, а дальше что? Смерть или плен в немецких лагерях? Не геройствуй. Слезай в Москве. До вокзала мы доехали быстро, несмотря на переполненную дорогу и кружащие в небе нацистские самолёты. Они не обстреливали потоки беженцев. Наверное, у них были другие задачи. Бомбить стратегически важные города и заводы. Беженцы пока их не интересовали. Мы стояли на перроне. Вокруг были толкучка, крики и плач. Пётр помог Ане подняться в вагон. Отходящий поезд пыхтел и свистел. Люди пытались перекричать самих себя. В этом гуле уже невозможно было что-либо расслышать. Я поздно осознала, что даже не попрощалась с сестрой. Только было уже поздно. Аню я больше не видела. Она навсегда осталась в моей памяти стоящей в вагоне уходящего поезда. Хочется верить, что она не сглупила, сойдя с поезда раньше и выжила. А вот с Ивушкиным мы всё же встретимся. В сорок пятом году в Германии на территории подконтрольной союзниками. Я сразу его узнала, хотя от мальчишки, каким он мне запомнился, не осталось ничего. Шлем и форма танкиста ему шли. Меня почему-то всегда окружали мужчины в форме. Судя по офицерскому званию, он отличился на войне. Иногда мне кажется, что эта война была дана нам свыше. Чтобы в пылу сражений, предательства, убийства, жестокости каждый прозрел и нашёл единственный правильный путь. Путь, который каждого приведёт к своему предназначению. Война наше испытание в стойкости и вере в лучшее. Кто-то потерял облик человека, взяв в руки оружие, стал решать: кому жить на этом свете, а кому нет. А кто-то из слабого стал сильным. Война изменила каждого. Первые бомбы коснутся Новгорода пятнадцатого августа. Бомбили вокзал, мост через Волхов и Софийский собор. Взрывы слышались отовсюду. Стены домов сотрясались. Люди кричали и разбегались по укрытиям. Немецкие солдаты маршировали по нашей земле всё дальше и дальше. Остановить их обескровленная армия Советов уже не могла. Домой отец так и не вернётся. Снаряд угодил прямо в блиндаж, где он находился вместе с другими бойцами. Осколком ему разворотило всю грудь. Он умер не сразу, а на руках медсестры. По её словам перед смертью отец вспоминал Лизоньку и ту песню, что она пела, прощаясь с ним. Интересно, чтобы отец сказал обо мне, если бы знал о предательстве. Когда за Отечество он истекал кровью среди грязи, а родная дочь совсем скоро станет любовницей врага. Но мне хочется думать, что папа не проклял бы меня за это. Однажды, он сказал: «Женщина рождена для любви. Именно жажда любви к жизни в ней так притягательна». Я всего лишь женщина. Я не должна расплачиваться за желание мужчин убивать и завоёвывать.