Liebe ist kein Laster

      Я шла по коридору, а из бывшей учительской доносился смех. Я знала, кому принадлежат эти голоса. Один штандартенфюреру. Второй Ему. Чем ближе мы подходили к дверям, тем сильнее колотилось моё сердце. Как только дверь открылось передо мной, я уже не понимала, это оно так бьётся, или всё моё тело трясёт. Я увидела Вольфа… Я не надеялась, ещё раз увидеть его глаза. Глаза, в которых мне хотелось раствориться, как облачко в голубом небе. Два немецких офицера стояли у окна и курили. В допросной было жарко. В буржуйке потрескивали поленья. Штандартенфюрер Ягер первый перевёл на меня свой взгляд. Я ещё отметила про себя, что рядом с Вольфом в его глазах нет превосходства. Обычный человек, а не каменная статуя из авторитета и важности. Солдату не пришлось ничего говорить. Он сам ретировался. Я даже не поняла, что осталась с немецкими офицерами одна. Вот же выдрессированные. Дисциплина с одного взгляда. Нам бы такую понятливость научится прививать.   — Елизавета Ярцева, — подходя ко мне, сказал штандартенфюрер — Позволь помочь. Не дождавшись моего ответа, он снял мою шубку и повесил на спинку стула за письменным столом. Вот, педант! Рядом со своей шинелью вешать побрезговал. Конечно, ещё пропахнет камерой надушенная форма или ещё хуже шерсти нацепляется. Края шубки лежали на пыльном полу. Я могла и возмутиться, но прикусила губу. Ещё испугаю своим вздорным характером Вольфа. Для него мне хотелось казаться самой покладистой и невинной девушкой. Этаким беззащитным оленёнком в зубастой пасти волка по кличке Ягер. И как казалось, это у меня получалось. Вольф смотрел на меня, не отводя взгляда. Его мягкая улыбка не сходила с лица. Он любовался. Не возжелал, как все мужчины. Я была ему интересна, как женщина. И в койку сразу тащить меня, он был не намерен. Если бы я была интересна ему только в этом плане, то сутки бы в камере не сидела. Меня доставили бы немецким офицерам ещё прошлой ночью. Захотел бы меня Вольф, штандартенфюрер был бы не против. Сам пылал желанием. Развлеклись бы по-дружески с местной девчонкой.  — Присаживайся, — указал на стул Ягер. Присев на стул, я сразу же демонстративно завернула нос. Ещё идя по коридору, я не могла надышаться воздухом. В камере от вони дышать было нечем. И здесь, пока они стояли возле открытого окна, до меня не долетал терпкий аромат табака. Но, стоило штандартенфюреру Ягеру сесть на стул и выпустить мне чуть ли не в лицо облако дыма, я почувствовала головокружение. Мне ужасно не хватало кислорода. Чистого воздуха. Я позавидовала Вольфу. Он стоял как раз в вползающем пару мороза. Ягер сделал ещё затяжку и повторил своё издевательство. Он дышал на меня дымом. Мои лёгкие загорелись. Я не выдержала такого обращения. — Можно не курить, — попросила я, отворачиваясь ещё дальше от надвигающего дыма.  — Тебе не нравится запах? Это хороший немецкий табак, не то что ваш, — не скрывая язвительности в своём тоне, сказал штандартенфюрер. Ягер говорил, а Вольф тут же выбросил свою сигарету в окно. Глаза немецкого офицера с восхищением загорелись. Такое открытие! Русский варвар и говорит на языке Шиллера.  — Да, я не люблю когда курят при мне, — соврала я штандартенфюреру, смотря на его друга. Отец всегда курил махорку. Запах табака мне не был противен. Я привыкла к нему. Но, никто специально не выдыхал мне дым в лицо, как немецкий офицер. Ещё культурная нация! Смех. Штандартенфюрер Ягер перехватил мой взгляд адресованный Вольфу. Отведя бездушно-ледяные глаза, всё-таки затушил трубку. Как же он взбесился. Табак ещё не выгорел, но ему пришлось отказаться от утреннего курения.  — Итак, — начал Ягер, достав со стола папку для бумаг, — Елизавета Ярцева.  — Моё досье? — улыбнувшись, перебила я штандартенфюрера.  — Да. Советские органы очень щепетильны в некоторых вопросах, — с треском провалился штандартенфюрер. Хотел блеснуть хитростью и такой облом. Может, с глупой ничего не знающей девкой это прошло бы, но не со мной. Я своими глазами видела, как грузили милицейские и НКВД архивы в поезд до Москвы. И на меня в комиссариате ничего не было. Об этом я тоже знала.  — Я сказал что-то смешное?  — Нет. Продолжайте, я послушаю, — и опять медленно перевела свой взгляд на Вольфа. Немецкий офицер неприкрыто улыбался мне, а я улыбнулась ему в ответ. Это заметил штандартенфюрер Ягер. Нужно было видеть его раздувающиеся от гнева ноздри, когда он открывал лжедосье! — Твой отец — Алексей Ярцев. Полицейский. Погиб в июне сорок первого. Мне пришлось посмотреть на Ягера. Он читал якобы моё досье, которого нет, а глаза оставались неподвижны. На бумажках не написано и строчки. Штандартенфюрер, признаться, неплохой актёр. — Мать — Мария Ярцева. Домохозяйка. Сестра — Анна Ярцева. Жена капитана… — он остановился перечислять моих родственников и поднял глаза. Вот теперь голубые льдины забегали по моему лицу.  — Тебе смешно?   — Штандартенфюрер, это и так все знают в Новгороде. Может, что-нибудь интересное прочтёте из пустых листков. Если, конечно, умеете читать без букв? Глаза немца сузились. Он не понимал, как я смогла раскусить этот блеф.  — А ты не глупая, — единственное, что пришло ему в голову. — Откуда тебе известно, что у нас ничего нет? Я уселась поудобней на стуле. Заложив ногу за ногу и отбросив спину назад.  — Помогала Петру вывозить архив. Когда вы напали ни в милиции, ни в райисполкоме уже не было ни одной бумажки. Я чувствовала себя победительницей, особенно теперь, когда на лице Ягера появилась оторопь.  — Кто такой Пётр? — он цеплялся к мужским именам.  — Вы, штандартенфюрер, как я вижу, сплетни про меня уже собрали? И про него должны знать, — оскалившись только для него, сказала я.  — Я задал вопрос, — Ягер сверлил меня глазами, снова начав играть мышцами челюсти.  — Пётр Корин — капитан НКВД. Муж моей сестры.  — Где он?   — Погиб, защищая город. Ему, словно стало легче. Глаза победно заблестели.  — Хорошо, что его нет, а то бы его уже застрелили, — бесцеремонно сказал штандартенфюрер и бросил папку на стол. Да, теперь эта филькина грамота не нужна. Проку от неё. Карты на стол все выложены, но козырь остался только у меня.  — Не сомневаюсь, штандартенфюрер, что убивать на допросе из пистолета для вас норма, — я продолжала трепать нервишки фашисту. Оказывается, даже у Его Превосходства нервные клеточки имеются. Эти непредсказуемые клеточки человеческого тела.  — Ты о моих привычках осведомлена больше, чем я о тебе, — признался герр Ягер, поняв, на что я намекнула. На одном из таких допросов убили партизана месяц назад.  — И вы бы узнали, покопайся получше в грязном белье. Последние слова оскорбили его самолюбие.  — Я немецкий офицер, а не прачка! — вскочив со стула, заорал на меня Ягер. Я дёрнулась в испуге. Вжалась в стул. Это было неожиданно. Черт. Я дура, раз так заигралась с мужчиной, что забыла о его самолюбии. Довела, короче, до ручки. Сказала бы мне Дашка, будь она рядом. Но, поблизости оказался, на моё счастье, Вольф. Он вмешался в допрос штандартенфюрера.  — Клаус, разве можно, так кричать на девушку?  Ягер не оборачиваясь на слова друга, смотрел на меня волчьими глазами. Я ещё обрадовалась, заметив, что пистолет с кобурой висит на вешалке. Штандартенфюрер снял оружие, прежде чем приступить к допросу. Наверное, не хотел пристрелить меня в порыве гнева. С моим острым языком он уже успел познакомиться.  — Её сестра — партизанка. Устроенный ими взрыв на железнодорожной станции, забрал жизни невинных людей, — стараясь быть, как можно, спокойней герр Ягер нагло врал своему другу.  — Невинными людьми, вы называете немецких солдат и предателей родины? — спросила я, впиваясь взглядом в своего врага. Надо же поддержать штандартенфюрера в искусстве лжи. Пусть для него я буду упрямой, склочной девкой, а для Вольфа мне хотелось быть обычной русской девушкой. Но интерес штандартенфюрера ко мне возрастал с арифметической прогрессией. И делиться с другом Ягер не желал. Чтобы разрядить накалённую обстановку, Вольф двинулся мне навстречу. — Поразительно! — он позабыл про вышедшего из себя друга и уселся на стол возле меня. — Настоящий берлинский акцент! Эти «иваны» не перестают меня удивлять, Клаус! — радовался как ребёнок Вольф. — Кто научил вас? Никогда не думала, что мой немецкий будет высоко оценён кем-то из немцев. Кроме, Розы Францевны, конечно.  — Моя учительница была немкой, — призналась я любопытному офицеру. Вольф был дружелюбен и… приятен. От его взгляда не хотелось прятаться. Его хотелось ощущать на себе и греться в нём, как в лучах полуденного солнца. Ягер же холоден и резок. Удивительно, что будучи абсолютно разными людьми их связывают дружеские отношения. Штандартенфюрер сел обратно на стул. Остался мальчик не в удел. Его главную партию в допросе забрали. Он всё ещё бросал на меня пропитанные злостью и скептицизмом взгляды. А толку? Мне уже было всё равно. Рядом со мной Вольф. И с ним мне злой бука Клаус не страшен.  — Никогда не думал, что встречу в этой дыре настолько ценный экземпляр, — признался сражённый мной немецкий офицер. Его рука потянулась к моей ладони. Когда тёплые пальцы коснулись меня, я затаила дыхание. Вольф без тени брезгливости поднёс мои давно немытые руки к своим губам и поцеловал. Я открыла рот от удивления. А потом, глубоко втянув в лёгкие воздух, тяжело задышала. Вот так, никто никогда на меня не действовал. Если и существовали ещё рыцари без страха и упрёка, то этот немец относился к ним. Благородство без высокомерия! Его глаза… Я снова в них тонула. Совершенно в незнакомом мужчине в форме врага. В наш созданный на мгновение маленький мирок, ворвался голос штандартенфюрера Ягера. Разрушитель мира и идиллии напомнил о себе.  — Я вам не мешаю?! — нарочито высокомерно спросил ссовец. Мы оба посмотрели на него. Наверное, наш вид был красноречивее слов. Да, мешаешь! Но, мы промолчали. Вольф не хотел обижать друга. Это понятно. Я не хотела предстать грубой дамой перед моим рыцарем.  — Нет, Клаус, — Вольф попытался заверить его в обратном, — ты нам не мешаешь. Ягер был не дурак. И слова Вольфа за чистую монету не принял. По лицу было видно, он с трудом сдерживает себя от самой большой ошибки в своей жизни. Кое-кто присмотрел меня для своего единоличного пользования. А тут залётный друг крадёт лакомый кусочек, прямо из-под носа. Обидно. Это напряжение между нами разрядил вошедший солдат. Вытянувшись в постройке смирно, как СС научило, доложил:  — Штандартенфюрер Ягер, позвольте обратиться к оберштурмбанфюреру Хайну.  — Да! — громко разрешил Ягер, не сводя глаз с меня.  — Оберштурмбанфюрер Хайн, вас просит зайти к себе бригадефюрер Бирман. Это срочно! — доложил солдат. О, нет! Я поникла. Расставаться с новым знакомым так не хотелось. Вольф тоже погрустнел. Поцеловав мою руку ещё раз напоследок, отошёл к вешалке с шинелями. Одеваясь, он не сводил с меня своих глаз. Когда последняя пуговица на его шинели была застёгнута, он сказал: — Мы ещё увидимся.   — Надеюсь, на скорую встречу, — отозвалась я. — Штандартенфюрер Ягер, до вечера! — Вольф шутливо отдал честь вышестоящему по званию другу. Тот только кивнул в ответ. Дверь закрылась. Я осталась тет-а-тет с голодным злым волком, который уже сжирал меня глазами.  — Значит, на встречу с ним ты надеешься, а со мной нет, — констатировал факт немецкий враг. Я хотела было ответить ему. Но… О, боже! В животе заурчало. Было ужасно неловко. Я уже сутки не ела. И маковой росинки во рту не было.  — На ужин я тебя не приглашу, — услышав, мой голод издевался Ягер.  — Сидеть с вами за одним столом? — вызывающе ответила я вопросом на вопрос. — Что вы! Штандартенфюрер Ягер, я лучше умру от голода, чем сяду с вами за стол.  — Ты уже сидишь со мной за одним столом, — напомнил мне Клаус.  — Ах да, точно! — продолжала нарываться я, потеряв страх. — Не самое приятное, что могло случиться со мной сегодня… Не успела я договорить, как штандартенфюрер в два скачка преодолел расстояние между нами. Он схватил меня и с силой сжал меня в своих объятьях. Ягер намеревался меня поцеловать. Если бы его рот не пытался раздвинуть мои губы, я бы подумала, что он пытается меня задушить. С такой неистовой силой он обнимал меня. Одной рукой прижимал к себе. Другой рукой, сдавив сзади шею, не давал мне отстраниться от его посягательств. Я ничего не могла сделать: не пошевелиться, не выкрутиться, не закричать. Единственное, что пришло мне в голову, это позволить ему поцеловать меня. Когда его язык проник в меня, я сжала зубы. Укусила не только за язык, но и нижней губе досталось. Даже, наверное, больше, чем тому настырному фашисту. Во рту разлился солоноватый привкус его крови. Ягер резко отстранился от меня. Отбросил, как вещь, и я влетела в стену спиной. Мне надо бы там и остаться, вжимаясь от страха в стену. Но, нет, я сделала шаг вперёд и гордо посмотрела на штандартенфюрера. Он стер выступившие капельки крови ладонью. Про платок с вензелем и забыл в таких порывах страсти, чистоплюй.  — Русская стерва, — процедил сквозь окровавленные зубы отверженный немец. Каких ему понадобилось сил, чтобы сдержаться и не ударить меня. Другой бы на его месте это бы сделал. С начала войны я получала от сильной половины человечества и за меньшие прегрешения. Но, Ягер только зло смотрел на меня. Как много чувств я рассмотрела в его холодных глазах. Нет, они уже не холодных. В них пылал такой неукротимый пожар. Но его высокомерие сдержало свои неистовые порывы. Штандартенфюрер открыл дверь и крикнул в темноту коридора:  — В камеру её! Правильно. В камеру. Никогда не думала, что так захочу сама в эту вонючую камеру. Ещё секунда и я сама туда побежала бы и без провожатого. Из темноты появился солдат.  — Да, Штандартенфюрер Ягер! Меня схватили за локоть, и потащили к выходу. Я успела схватить шубку. Стул с грохотом упал на пол. В камере меня ждали с нетерпением. Как только я вошла, все недовольно зашушукались. Не битая. Сама идёт. Одна баба даже не растерялась и ляпнула:  — Ну, и как под немцем? Понравилось? Я огрызнулась, даже не удостоив взглядом.  — А тебе, как под немцами? Мы ведь теперь все под ними. Тишина. Больше никто не шептался. Наверное, обдумывали мои слова. Сев на своё место, я заплакала. И побоку, что чужих много. Я же некаменная. Только в камере я поняла, как близка я была к непоправимому. Моя жизнь могла оборваться уже там. Клаус Ягер такой непоколебимый и холодный снаружи, и такой взрывной внутри. Он мог убить меня. Но, не убил. Моё сопротивление штандартенфюреру ещё аукнется. Это я понимала. В камере я просидела ещё двое суток. Первый день после допроса, я ждала, что меня отпустят. Вольф всё-таки уговорит Клауса освободить меня. Когда к концу пошли вторые сутки, мой энтузиазм улетучивался со скоростью ползущей темноты в камере. Я отчаялась. Можно сказать, сдалась. Я даже стала подумывать, что отдамся Ягеру, как только он пришлёт за мной. Голод был невыносимым. Мой желудок, казалось, поедал самого себя. От жажды болела голова. Но Дашке удалось передать мне еду. С её заботой я смогла продержаться. Передачку подруги мне отдал тот солдат, что приходил за мной. Он позвал меня в коридор, якобы для допроса и протянул узелок с хлебом.  — На! Твоя крикливая подруга передала, — сказал он мне. На третьи сутки двери камеры открылись. К нам вошел капитан и несколько немецких солдат. Последние выстроились по обе стороны и наставили на нас автоматы.  — Встать! — заорал капитан. — На выход! Все! Заложницы загомонили, вскочив с пола.  — Куда нас?!  — Что происходит?  — Я не пойду!  — Замолчать! — приказал капитан. — Кто сам не пойдёт, тут пристрелят! — и указал на квадратные рожи солдат. Да, с этими я была уже знакома. Эти точно пристрелят. Пошли все. Уже не крича, а шепчась между собой. На улице стояло два грузовика. Нас разделили и запихивали в кузова. Снаружи солдаты с автоматами и лающие овчарки. Всё это напомнило мне гонение евреев. Только пригнали не на Чёрные Болота, а в могилу. Сердце замерло. Что-то произойдёт. И это что-то очень страшное. Оно неизбежно. Не в наших силах изменить это. За нас уже решили, нашу судьбу. Моя очередь ещё не подошла, когда я услышала голос матери.  — Лиза! Я завертела головой по сторонам в поисках мамы. Она бежала от ворот ко мне. Ближе подбежать не дал солдат. Он стал стеною между нами, отпихнув мать.  — Лиза, девочка моя! — кричала она.   — Мама! — рвалась я к ней. Я не видела штандартенфюрера Ягера, но его голос остановил солдата. Он позволил нам попрощаться. Я никогда так не бежала к ней. Всё моё детство мы были, словно чужие. И только несколько месяцев войны подарили мне мать, о которой я всегда мечтала. Я ворвалась в её объятья, и растворилась в них. Мама покрывала моё лицо поцелуями. Гладила мои волосы и плакала. Я утирала её слёзы ладонями. Как же мне было больно, смотреть на слёзы матери. Я ничем не могла ей помочь. Я не могла остановить этот ужас.  — Лиза, куда вас? Девочка моя, милая…   — Я не знаю, мамочка.  — Доченька, как же так? Я не пущу, — ревела мама.  — Всё хорошо. Всё будет хорошо, — пыталась успокоить её я, а сама уже глотала слёзы.  — Куда вас везут? — всё плакала она. И тут проходящий мимо солдат, с довольной рожей зашпрехал по-русски:  — Расстреливать! Мать прижала сильнее меня и заорала:  — Нет! Не отдам! Я сама не могла поверить в эту правду. До последнего верила в своё спасение. Но, Хайна здесь не было. Один только Ягер. Так не доставайся ж ты никому. Так получается, что ли? Штандартенфюрер решил, хватит этих прощаний. Перед смертью, как говорится, не надышишься. Его приказ ударил, как плетью.  — В грузовик её! Маму от меня отдирали солдаты. Штандартенфюрер стоял возле служебного автомобиля и беспечно курил свою трубку. Мама вырвалась и бросилась Ягеру в ноги.  — Нет, только не мою девочку, господин офицер! — молила она, обнимая его начищенные сапоги. — Она совсем молоденькая ещё! Меня забирайте, а её не трогайте… Вам, всё равно, кого стрелять! Мою жизнь возьмите! Не требовался переводчик, чтобы понять мольбы русской женщины. Штандартенфюреру Ягеру не нужна была жизнь увядающей фрау. Ему нужна была моя жизнь. Меня тащили к грузовику, а я кричала матери:  — Мама, не унижайся! Не смей! Не позволяй этому проклятому фашисту упиваться нашим горем! Не смей! На «фашиста» Ягер моментально отреагировал. Он поднял глаза с убивающейся в его ногах женщины на меня. Что-то хотел сказать, но не успел. Его архаровец закинул меня, как полено в кузов, и сам залез следом. Я навсегда запомнила свою мать, стоящую на коленях. Её руки, сложенные крест-накрест и слёзы. Вокруг стояли солдаты. Грузовик увозил меня всё дальше и дальше. Пока не скрылся за поворотом. Больше я свою маму никогда не видела. Помнится, я говорила, что к своей матери я бы так не бежала, как к Майе Исааковне. Вздор. Я бежала бы к ней сломя голову. Бежала, через все преграды, только бы почувствовать её руки на своих щеках. Только бы вновь увидеть её полные материнской любви глаза. Война забрала многих матерей. А мне она, пусть на несколько месяцев, подарила маму.