Liebe ist kein Laster

      О чём ты думаешь, когда знаешь, что тебе осталось жить только час? О чём угодно, но не о смерти. Твой мозг рьяно сопротивляется правде. Ты веришь до последнего в чудо. Это происходит с кем-то другим, но не с тобой. Это кошмар. Ты сейчас откроешь глаза, и утренние лучи развеют сон из другой реальности. Так и я до последнего верила в чудо, пытаясь разбудить себя. Сначала я ждала Вольфа. Я представляла его врывающегося в грузовик и спасающего меня. Ждала. Не дождалась. Зачем немцу спасать меня? Мы общались только несколько минут. Это ни к чему не обязывает. Потом мои мысли заняла сестра. Я мечтала, как грузовик попадает в засаду. Нас спасут партизаны. Но ничего не происходило. Колёса грузовой машины, медленно крутясь, везли нас к концу. Вот же безнадёга! Крах всего, во что я верила. Меня действительно расстреляют. Нет. Не только меня, но и всех женщин. А девочку ту в особенности. Совсем мало прожила. Я посмотрела на неё, сидевшую как раз напротив солдат. Свет хорошо обрисовывал её юные черты лица. В камере я не рассматривала её так пристально. Полумрак не давал. А она красавица. Маленькая миленькая девушка. Рассматривая её, я заметила, что не одна любуюсь. Солдаты тоже посматривали на милое создание и перешёптывались. Я прислушалась к их разговору. Это было нетрудно. Мотор не заглушал их восхищённых возгласов. Они жалели, что такую фройляйн расстреляют. Такая красота и впустую. Похоже, с девчонкой позабавятся в этом грузовике перед расстрелом. Их разговор поверг меня в ужас. В таких подробностях они обсуждали, что будут делать с ней. Бедняжка! Лучше сразу застрелите. Да, застрелите, но не это! Их было только двое. Мы в последнем грузовике. Нас в кузове пятнадцать. Мы могли бы навалиться на них всем скопом и бежать. Грузовик медлительный. Чуть едет. Ноги не поломаем, выпрыгивая с него. Окинув взглядом женщин, я эту идею похоронила. Никто из них не рискнёт. Попрятали глаза и ноют. Смирились с неизбежностью. Овечки на заклании. Да и трусость не последняя в списке их страхов. А вдруг убьют именно меня. Все спасутся, а я нет! Спасутся ценой моей жизни, а меня не будет. Вот о чём думает, каждая женщина в этом катафалке. Страх. Лучше цепляться за призрачный шанс о спасении, чем отстоять это спасение самим. Всё! Всё мной полностью завладело отчаянье. Расстреляют. Меня расстреляют. Дашка была была права. Любить надо сейчас. На войне времени так мало. Жить надо было на всю катушку, а не ждать принца. Принцы предают, не меньше простых крестьянских мужиков. Теперь уже поздно. Поздно. Я больше никогда не увижу мать. Мама, я обрела тебя и тут же потеряла. Я заплакала. А что уже таиться. Итак сроднимся в общей могиле. Громкий сигнал клаксона заставил, дёрнуться. Грузовик остановился. Всё приехали. Моя душа упала в пятки. Ей так не хотелось покидать тёплое человеческое тело. Голос. Незнакомый мне голос.  — Ярцева, сюда!   — Ярцева? — мою фамилию произнёс уже солдат в грузовике, его хищные глаза пробежали по женщинам. Я не хотела вставать. Нет. Ноги отказывались слушаться. Меня подтолкнули. Ничего не понимая, всё-таки поднялась. Шатаясь из стороны в сторону, подошла к солдату. Тот больно, схватив за локоть, помог спуститься. Мотор опять заревел, и грузовик тронулся с места. Я провожала его глазами, пока он не растворился в искрящемся снегу дороги.   — Идём! Солдат — водитель проводил до чёрной машины. Открыл дверцу, приглашая сесть в неё. Я села. Полумрак. Глаза ещё не привыкли. На улице от снега больно резало их, а тут темнота. Знакомый запах. Табак. И герр Ягер. Разочарование. Я надеялась увидеть на его месте Вольфа. Штандартенфюрер СС на роль спасителя рыцаря никак не тянул. Сам приговорил и сам помиловал. Вот никак не спасение, а милость. Ещё раз доказал, что я в его власти.   — Не слышу слов благодарности. О, да! Я ему благодарна. Как же я ему благодарна! А водителя он заставляет мёрзнуть на улице в ожидании благодарности?   — Как губа? — напомнила я ему. Штандартенфюрер Ягер растянулся в презрительной усмешке и закурил. Он понял, что я не скажу хвалебных речей в его адрес.  — Зажило как на собаке.  — Повторить не хотите? — подразнила я его, отсаживаясь подальше в машине. Да, куда там отсядешь. Машина не бескрайней простор поля. Слишком близко мы сидели друг к другу. Ягер точно, ощущал мою дрожь. Он, как хищник, любое проявление страха для него не проходит не замечено.  — Пожалуй, повременю с налогом на благодарность. Смешно. Любитель чёрного юмора. Сегодня ему удалась шутка на славу. Я поверила в своё безвыходное положение. И зачем было так издеваться? На что он рассчитывал? Если я постою на краю обрыва, то сама брошусь ему в лапы. Меня это только разозлило.   — Так я «проклятый фашист»? — вспомнил Клаус.   — Да! — не задержалась я с ответом.   — Меня и хуже называли, — нисколько не расстроился штандартенфюрер.  — Что будет с женщинами? — спросила я с надеждой. Почему-то я хотела верить, что и их не расстреляют. Ягер же передумал насчёт меня. Так почему ему не пересмотреть своё решение и с ними. Штандартенфюрер выпустил облако дыма и посмотрел в окно на шофёра. Тот якобы копался в двигателе машины. Подняв капот, устранял несуществующие поломки. Штандартенфюрер же ясно, наверное, приказал: «Не лезь, пока не прикажу!». Вот и не лез в машину. А занять себя чем-то надо. До меня его взгляд так и не долетел. С моими глазами он не хотел встречаться. Неужели стыдно? Хотя вряд ли. У таких людей стыда нет. Они же превосходная арийская раса. Им чужды чувства простых смертных.  — Они уже не моя забота, — с каким цинизмом это прозвучало. Жизни не его забота. Клауса Ягера это совсем не трогает.  — А чья теперь это забота? Вы палач, штандартенфюрер Ягер! — со злостью выпалила я.  — Под их приговором подписывался не я. Я всего лишь приказал коменданту отложить исполнение приговора, — оправдание, или я ослышалась.  — Значит, вы можете приказать их помил…  — Нет, — прервал он меня. — Это не в моей компетенции.  — В вашей! Вы же спасли меня, так что вам стоит спасти их! — я сорвалась на крик. Штандартенфюрер повернул голову в мою сторону. Наверно, я его оглушила, крича на ухо. Его глаза опять резали гневом. Поджав губы, он сквозь зубы процедил:  — Ты о себе подумай, а не о толпе ненавидящих тебя женщин. Может, хочешь обратно в грузовик? Угроза. Теперь в его словах угроза. Он был в курсе моих отношений с заложницами и всё равно бросил меня к ним в камеру. Это, как понимать?  — Да, лучше ехать в том грузовике, чем с вами! — закричала я и выскочила из машины. Дверь я закрыла со всей силой. Даже машина качнулась. Шофёр отскочил в испуге от своего железного коня. Хлопая ресницами, утирал чёрными от копоти руками зардевшиеся на морозе щёки. Я выкрикнула:  — Будьте вы прокляты! Пошла вперёд по следам от шин грузовика. В моей голове не было ни одной мысли. Только злость. Чтобы я дела, придя к месту расстрела, я не думала. Наверное, удивила всех. И немцев и баб. Первый человек, пришедший на казнь по собственному желанию. Нет, скорее не по желанию, а по глупости. Я пыталась ему доказать, как он мне противен. Не доказала. Клаус Ягер не отпускает просто так, по доброте душевной. Штандартенфюрер выскочил за мной. За спиной раздался щелчок взведённого курка. Я остановилась.   — Я застрелю тебя, Елизавета Ярцева! Медленно повернувшись, я увидела дуло пистолета. Штандартенфюрер Ягер на вытянутой руке целился в меня. Его глаза источали гнев и ярость. Моя неблагодарность так разозлила его или нежелание ехать с ним рядом. Его шофёр закрыл глаза и дрожал, как осиновый лист на ветру. Мне бы о себе подумать и самой так дрожать, но нет.   — Стреляйте! — сказала я, не сводя с него глаз. Клаус медлил. Я подошла к оружию, так близко, что холодное железо упёрлось мне в лоб. С начала войны в меня так часто тыкали оружием. Я к этому привыкла, что ли? Приспособление человека убивать, больше не внушало ужаса. Ну, и чего бояться, когда всего несколько минут назад я попрощалась с жизнью. Я сама вышла из машины, преисполненная решимости пойти за смертницами. Я готова была принять смерть. Мне, по сути, было всё равно, кто нажмёт на курок. Солдат или Ягер. Я настолько потеряла себя за эти месяцы войны, что бороться за такое жалкое подобие жизни не хотела. Я устала. Устала от трусости. Устала от подлости. Устала от хамства. Устала от собственной беззащитности.  — Я нажму на этот курок. Секунда и всё, — сам себя старался подбодрить штандартенфюрер. Мы ещё с минуту стояли, смотря друг на друга. Его руки без перчаток мороз окрасил в красный цвет. Одни только сильно сжимавшие рукоять пистолета пальцы синели. Наконец, Ягер не выдержал напора чувств и опустил оружие.  — Иди в машину, — уже не приказывал, а просил. — Иди, пожалуйста. И я пошла к нему в машину. Штандартенфюрер открыл мне дверцу. Помог сесть на сидение. Через секунду и сам сел рядом. Его шофёр, буксуя, развернулся на заснеженной дороге. Он повёз своих пассажиров обратно в город. Машина ехала по улице, но не завернула к штабу. Проехала мимо. Меня это насторожило. Я прижалась лбом к стеклу и смотрела на дорогу. От моего дыхания окно запотело. Я не стёрла ладонью влагу, чтобы лучше видеть любимый город. Зачем? Мама уже, наверное, дома. А на жителей мне смотреть не хотелось. По площади мы проезжали медленнее. Бургомистр читал объявления наших господ, а народ для кучности согнали. Солдаты, стоявшие по краям, зорко следили, чтобы толпа не разошлась. Я пыталась среди людей найти мать. Я хотела, чтобы она увидела меня. Чтобы знала, я жива. Я узнала много соседей, только не мою маму. Её в толпе не было. Не пришла.  — Отсядь от окна. Тебя могут узнать.  — Вас так бояться, штандартенфюрер, что даже на вашу машину глаз не поднимут, — огрызнулась я, не думая подчиняться.  — Могла бы и спасибо сказать, — попытался обвинить меня в неблагодарности Клинге. — С нашей первой встречи я спасаю тебя. Ах, надо же, какой обидчивый. Видно, спасение для него что-то вон выходящее. Несвойственное его воспитанию. Надменный ариец.  — Если бы ваши сапоги не переступили наши границы, то не было бы ни первой встречи, ни последующих. А наши встречи для меня всегда чреваты, последствиями. И если бы не вы … — начала я свою тираду обвинений, но Клаус меня перебил.  — Если бы не я, тебя изнасиловали в том коридоре. Избили тогда на площади. Тебя бы расстреляли сегодня, — перечислил штандартенфюрер свои а-ля хорошие поступки. Их так мало оказалось, что он даже запомнил.  — Ага, конечно! Только не забывайте, что те солдаты служат вам, в штаб притащили меня по вашему приказу, следовательно, и к расстрелу моему тоже причастны вы. Спаситель герр Ягер! Сами в беду меня кидаете и тут же спасаете! — не унималась я. Мы выехали из Новгорода, а я из-за перебранки с Клаусом этого и не заметила. Дорога мне, показалась знакомой. Летом бы я собиралась уезжать по ней. Только тогда я представляла свою жизнь беззаботной и счастливой. Я хотела поступить в Москву и покинуть навсегда этот городишко. Сегодня же мои чувства противоположность тем. Тогда бы меня ждало безоблачное будущее. А сейчас? Я не хотела уезжать с врагом. Уезжать в неизвестность. Может, Ягер везёт меня в лагерь? Глупо. На собственной машине и с комфортом. Позабавится и вернёт обратно в Новгород.  — Это дорога на Москву? — спросила я.  — Да. Ты была там? Нет. Не была. «Иваны» же в Союзе, как крепостные. Живём в своём селе и в белокаменную не ездим.  — Зачем вы пришли к нам? — я задала вопрос, который меня мучил с первых дней войны. Штандартенфюрер поёрзал на сидении. Сделал вид, что усаживается. Сам, наверное, не мог подобрать ответ на мой вопрос. Он молчал, а мне молчать уже трудно было. Это война разрушила мою жизнь. Растоптала мои надежды.  — Зачем вы пришли… — уже не вопрос, — и всё уничтожили. Я так хорошо жила. В любви и заботе. Если бы не вы, я уже гуляла по Красной Площади. Я не знала боли, страха, ненависти. Мои слёзы были лишь каплями, от рек, что я пролила с начала войны. Вы пришли, и я всех потеряла. Если бы не вы, я, может, быть любовь свою встретила, замуж выш…  — Довольно, Елизавета, — оборвал он меня. Ну, да! А ты что хотела, Лиза? Ты тут врагу о своей боли рассказываешь, а ему плевать. Ягера ничего не задело. Бездушный фашист — он и в Африке фашист! Уткнувшись лбом дребезжащие двери, я уснула. Сама не знаю, как в таком положении можно уснуть. Но, я уснула. И так крепко, что открыла глаза только когда мы въехали в какой-то небольшой городок. Штандартенфюрер Ягер не знал, что я проснулась. Я сама первые секунды своего пробуждения не могла понять, где я. Потом вспомнила. В его машине. Стоп. Я сидела возле окна, а теперь… Теперь моя голова лежала на плече Клауса. Мои ноги на сидении. И каким-то образом в машине оказался плед. Немец укрывал меня им. Его рука прижимала меня к себе. Он, точно, думал, что я ещё сплю. Первое, что я почувствовала — испуг. Я не хочу его объятий. Я попыталась успокоиться, но начавшееся бешено биться сердце, предало меня. Немец почувствовал это.  — Ты не такая буйная, когда спишь. Я в тупике. На штандартенфюрера это не похоже. Отстраняясь медленно от согревающего меня тела, я посмотрела на него. Обычно, по ночам обращаются в злых оборотней. На Клауса Ягера луна действовала иначе. Она превратила его в человека. Ну, так мне показалось на секунду. Пока, он не испортил это приятное впечатление о себе.  — Но, помыться тебя не помешает. Вот, молодец! Я и сама об этом знаю. От себя самой тоже не в восторге. А всему виною ты. Но, я ничего не возразила штандартенфюреру. Видно, до сих пор не могла прийти в себя. Такой нежности я от немца не ожидала. Не побрезговал даже провонявшуюся русскую к своему надушенному кителю прижать. Что с ним? Рассудком тронулся от желания? Отвернувшись, я посмотрела в окно. Мы проезжали по улицам быстро. Видимо, шофёр хорошо выучил дорогу к месту жительства Ягера. По советским меркам респектабельный район. В этих домах до войны жили высшие чиновники и партийцы. У штандартенфюрера губа не дура. Из машины я вышла сама. Без посторонней помощи. Бросив шофёру плед, нагло посоветовала:  — Постирай. Реакции солдата на мой совет я не видела. Темно было. А вот Клаус смерил меня цепляющим взглядом и указал на дверь в подъезд. По лестнице я тоже шла сама. Шаталась, правда. Несколько дней просидеть без движения на холодном полу, бесследно не проходят. Ноги были, как ватные. Но, ничего, поднялась на третий этаж.

***

Клаус открыл передо мной двери и пропустил вперёд. Каким галантным стал мой немецкий кавалер! Мда… Вот это да! Ничего себе жила советская элита. А нам говорили: все равны. Только переступив порог квартиры, я чуть не ахнула. Такая роскошь. И это прихожая. Хозяев, наверное, жаба душила оставлять такие богатства фашистам. Но, оставили. Жизнь же дороже всех побрякушек. Такие апартаменты я видела только в кинофильмах. Умеют же жить люди в стране всеравняющего коммунизма. Долго стоять раскрыв рот, Ягер мне не дал. Он уже стаскивал с меня шубку. Снял и не повесил на антикварную вешалку. Новый хозяин квартиры бросил её в угол. Тогда хоть на стул повесил. А здесь, в такой благоухающей чистоте моей вещице место в углу. Ну, нет! Я возмутилась. Тем более Клауса я уже не так боялась. Я не тряслась в панике от каждого его взгляда. Он меня там-то не застрелил. Значит, не застрелит и в чистеньких палатах. Убирать потом придётся.  — Это моя шуба. И она мне ещё понадобится. Клаус, расстёгивая свою шинель, сказал мне:  — Я её выброшу, — потом посмотрел на меня оценивающе, добавил, — Эту одежду я тоже выброшу. Так, что не смей одевать её. Ванна прямо по коридору. Ни черта себе заявления! Я всё выброшу. А права распоряжаться моими вещами, ты имеешь? А ходить я, в чём буду?  — Мне что, голой ходить? Немец усмехнулся. Наверно, представил меня расхаживающей, в чём мать родила, по квартире. С ответом не спешил. Клаус спокойно повесил шинель на вешалку. Фуражку на полку. Кобуру с пистолетом туда же. Совсем как отец когда-то. И только потом повернулся ко мне, поправляя китель с наградами — крестами.  — Напротив ванной, сразу спальня. И всё. Я чуть не упала. Я знала, что это, так или иначе, произойдёт. Но, так быстро. Помылась и в койку, так что ли? Одежда мне точно не нужна. Я там жить буду в кроватке Ягера. Я никогда не чувствовала себя шлюхой, но именно в то мгновение я так себя и ощутила. Для завоевателя все женщины на завоёванных территориях шлюхи. Их можно пользовать, когда душе (нет, души у них нет), когда телу приспичит. Эта мысль пришла мне спонтанно. Наверное, от обиды. Моя грязная одежда служила барьером для штандартенфюрера. Будь я чистенькая, уже лежала бы под ним. Не буду утруждать Ягера выбрасывать мою одежду. Надорвётся ещё. Выброшу её сама. Я принялась расстёгивать платье. Клаус смотрел на меня с нескрываемым удивлением и даже, как мне показалось, неодобрением. Не ожидал? Думал, буду плакать? Нет, не буду! Когда платье полетело к шубе, он всё-таки сказал:  — Что ты делаешь? А что не видно? Раздеваюсь!  — Не хочу, штандартенфюрер, чтобы мои вши разбежались по вашей квартире, — ответила я, оставаясь в своей нательной сорочке. Глаза Клауса ползли на лоб, в прямом смысле этого слова. Не он приказал мне одежду снять. Я сама её сняла.   — Ванна прямо по коридору.  — А спальня сразу напротив. Я помню, — оскалившись, я развернулась и спокойно направилась к ванной. Его взгляд я ощущала, пока дверь не закрылась за моей спиной. Всё. Выдохнула я. Смелость осталась за дверями. Надолго её не хватило. А что теперь? Слёзы сами поползли. Я их утирала. А они никак не останавливались. Мой тихий плач переходил в рыдание. Чтобы меня не услышал хозяин положения, я включила воду. Если бы вы знали, как я не хотела спать тогда с врагом. Для меня это было, как войти в кипящее масло. Это подобно смерти. Предать всех кого я любила, и кто любил меня. Но, время идёт. Вода наполнила ванну. Всю жизнь я не смогу прятаться за этими хрупкими дверями от него. С ванной я вылезла полная сил и решительности, но посмотрев на дверь, опять приуныла. Нет. Голая я к нему не пойду. Халат накину. Его халат был мне великоват. Края тянулись по полу. Ну, и замечательно. Его потом тоже пусть выбросит. Я же им, считай, пол подмела. Дверь в спальню была приоткрыта. Там горел свет. Я не решалась войти туда. Две минуты стояла под дверями, набираясь смелости. В голове возникла картина, как Ягер лежит на постели. Но постель была пуста. В комнате никого нет. На кровати вечернее платье. Шпильки для волос. У кровати туфли. Штандартенфюрер не ошибся ни разу. Мне всё подошло. Вот глаз намётан. Видел меня всего пару раз без толстых одеяний. Летом в прошлом году и на допросе. Я любовалась собою в зеркале. Я и забыла, как красива. С начала войны мне никто не делал подарков. Ну, если не считать пощёчины и пинки подарками войны. Это так приятно снова почувствовать себя женщиной. Красивой. Хрупкой. Желанной. Насчёт желанной. Такое внимание врага меня ещё больше напугало. Я ожидала от него чего угодно. Насилия. Унижения. Но подарков. Правда, в этих подарках, я почувствовала себя более уверенно, чем раньше. Платье. Я спрятала свой страх под него. С такой роковой красавицей, что смотрит на меня из зеркала, ничего плохого не случиться. Это штандартенфюреру надо переживать. Сердечная мышца, да и не только сердечная, в этот вечер будет работать на износ. Может, инфаркт его приберёт? Хотя вряд ли, он молод. Где-то около тридцати. Инфаркта в таком возрасте ещё не бывает. А, жаль в случае с Клаусом.       «Штандартенфюрер Ягер, ты загадка для меня. Похоже, в твоих мечтах, я именно так и выгляжу» — думала я, смотрясь в зеркало. Моё отражение в нём, это больше не девочка в платьице в горошек и непростая провинциальная красотка. Из зеркальной глади смотрела женщина. Соблазнительная, роковая, гордая женщина. Женщина, покоряющая своей красотой мужчин, а не покоряющаяся им. Ягер совершил ошибку. Он показал мне саму себя. Он вложил в мои руки мою же судьбу. Он создал меня этой ночью. Его же творение его и погубит. В гостиной Клаус стоял возле стола и придирчиво осматривал его содержимое. Моё присутствие заставило его поднять глаза.  — Я знал, что мой подарок будет на тебе смотреться.  — А что ещё вы знали, штандартенфюрер? — спросила я, сделав пару шагов ему навстречу. Он подкупающе улыбнулся. Отодвинул стул, приглашая меня сесть за стол. Это Клаус? Меня расстреляли. Я в раю. Нет. Я в Аду, а он мой демон-искуситель. Я села за стол. Изысканно. Всё сервировано на высшем уровне. Столовые приборы, как у мамы в книге по этикету. Я читала её из любопытства. Каждая ложечка, вилочка, ножичек для строго определённого блюда. Так и запутаться можно. Не проще есть одной ложкой. Зачем столько мороки себе же создавать? Ну, культура есть культура. Примем его правила игры. Сегодня буду столбовой дворянкой. Дам свободу второй половине меня. Постараюсь не обижать штандартенфюрера Ягера. Видно, что готовился к этому ужину. Старался.   — А говорили на ужин не позовёте? Я попыталась быть хорошей гостьей, но мне это сразу не удалось. Язвила всё-таки.  — А ты злопамятная, — наклонившись ко мне, сказал Ягер. Его дыхание обожгло мне шею. Опять мурашки. Но, не от страха. Это уже что-то другое прогнало их по моему телу. Немец наливал мне рубиновую жидкость в бокал.  — Я не пью.  — Это Лембергер. Хорошее сухое вино. Мой кузен из Рейнгессена каждый год присылает по несколько бутылок. Я взяла бокал и залпом выпила его. Я знаю, что вино так не пьют. Только он был настолько близко ко мне, что наши тела то и дело соприкасались. Я уже не ловила взглядов штандартенфюрера. Я их ощущала кожей. Вот и решила расслабиться. Всё-таки не железная. Чувства тоже есть. Но, алкоголь не притупляет. Он ещё больше возбуждает. Вино ударило по ногам. Потом тёплой негой разлетелось по телу до рассудка. Клаус ухмыльнулся и налил ещё бокал.  — Только не пей так больше, я хочу поужинать. Он отходил от меня, а я пыталась унять дрожь в руках. Только бы он ничего не заметил. Вилка с ножом никак не хотели держаться в моих пальцах. Хорошо, что нас опять разделяет стол. С третьего раза я смогла отрезать кусочек мяса. Отправив его в рот, принялась жевать. Ужин остыл. Я разочаровалась. Мне хотелось поесть горячего после нескольких дней голодовки.  — Ты долго принимаешь ванну, — заметив моё разочарование, оправдался Клаус. — Агнес я позволил идти спать. Женщина? В его квартире женщина. Почему-то это тоже меня разочаровало. Спросить, кто эта Агнес, я не успела. Он сам ответил на мой незаданный вопрос.  — Это моя экономка.  — Вы даже на войну ездите с прислугой, — нервно усмехнулась я.  — Я привык приходить в уют и чистоту. К тому же мы скоро будем на передовой, — ловко отрезая кусочки мяса, он отправлял их в рот.  — Зачем? Вам и в лагерях будет работы много. Палачу в тылу всегда есть чем заняться, — беря пример с него, я тоже пыталась орудовать приборами. Получалось, но не так ловко.   — Я служу в главном управлении имперской безопасности. РСХА. И я не палач, — сказал Ягер, сделав глоток вина. — Эти земли пока к нашим не причислены. Колонии, так сказать.  — Но ваши солдаты там были. Они стояли в оцеплении.   — Еврейский вопрос не входит в мою компетенцию.  — Тогда, что они там делали? — мой вопрос перешёл в допрос. Я хотела знать, кого ненавидеть теперь. Кого проклинать в своих мечтах и желаниях.   — По некоторым данным, партизаны должны были напасть и отбить евреев. Мои солдаты только из-за этого там были. Я охотник, а не палач. Это разные вещи. Со своей дичью я нахожусь в равных условиях. Они не беззащитные детки, а вооружены до зубов. Или я. Или они.   — Охотник? Ты охотишься на людей? Это разве не одно и то же, что палач? — меня задел его цинизм.   — Елизавета, тогда они тоже палачи. Мы убиваем друг друга. Это война. В его словах я чётко уловила попытку оправдать себе.   — Самое лучшее оправдание мужской жестокости — война. На неё можно всё списать. Правда? На этот вопрос Ягер не ответил. Он только подлил вина в мой опустевший бокал. В свой подливать не стал. Я пила быстрее, чем он.  — Я расскажу тебе историю из своего детства. О, у него было детство. Клаус маленьким мне никак не представлялся. Я  принялась слушать сказку о жизни маленького немецкого киндера.   — Когда мне было двенадцать, на землях моего отца появились волки. Они нападали на скот и даже пара человек пострадали. Отец, как фрайхерр, организовал облаву. Он взял меня собою, решив, что я довольно взрослый для охоты на волков. До этого мы с отцом часто охотились вместе. Зайцы, утки и всякая мелочь. Не хищники. Собралось много мужчин. Спустили свору собак. Такой шум стоял в лесу, когда собаки вышли на след. Лая они выгоняли волков на охотников. Самая паршивая псина в своре побежала в другую сторону. Я пошёл за нею, — он замолчал на полуслове. Его глаза следили за мной. Следили за каждой эмоцией на моём лице.    — Я вышел не только на пса, но и на волчицу. Она сцепилась с гончей. Вгрызлась ей в шею. Заметив меня, отпустила, не отступив ни на шаг от скулящей собаки на земле. Оскалилась на меня. Ей некуда было бежать. За ней высокий овраг. Перед ней я с ружьём. В ней не было страха. Она знала, что это всё. И скалилась, рычала. Пасть в крови. Глаза блестят от ярости. Я нацелился и… Он замолчал. Я слушала его, а по моей щеке катилась одна слеза. Я так ясно представила себе эту волчицу. В ловушке, но всё равно не сдаётся.   — Вы убили её?    — Да. Я убил собаку, — сказал Клаус, потянувшись за бокалом. — В тот день стая погибла, осталась только одна волчица. Я отпустил её. Я не ожидала такого ответа от палача-охотника.   — Почему не убили? Я хотела знать, почему такой человек, как Ягер, не убил волчицу. Она же была полностью в его власти. Может, был слишком мал? Но, он же избавил пса от мучений. Почему не волчица? Что его остановило? Он был хозяин положения. В его руках оружие. Сила. Та сила, что даёт право решать, кому жить или умирать. Клаус воспользовался этим правом. Но, как?! Он избавил пса от страданий. Отпустил волчицу. По доброте душевной? Или… Ягер ничего не ответил. Он чуть пригубил бокал и вышел из-за стола. Проходя мимо, опять посмотрел в мою сторону. Да так, что сердце ёкнуло. Ну вот очередь дошла и до меня. Я залпом выпила оставшееся вино. Для храбрости. Её у меня почему-то совсем не стало.   — Ты танцуешь? — послышалось из-за спины. Нет, не танцую. Хороводы вожу. «Иваны» же только это умеют, — про себя, подумала я. А ему:   — Да.   — Что предпочитаешь? — по шороху, он перебирал пластинки.   — Вальс. Танго, — ответила я, оборачиваясь.   — Я тоже люблю танго. Клаус поставил пластинку. Из граммофона полилась музыка. Я так давно не слышала музыки. Он подошёл ко мне и протянул руку.   — Позволишь пригласить тебя?  Конечно, позволю. Это же событие! Штандартенфюрер Ягер спрашивает позволения. Не приказывает, а спрашивает. Ну, как тут откажешь. Я вложила свою ладонь в его открытую ладонь. Немецкий офицер потянул меня на себя, и я упала в его объятья. Руки врага обожгли мне талию. Жар от его пальцев я ощущала, сквозь тонкую материю платья. Невыносимо приятно… Шаг… на меня… Я отступаю… Его глаза. Пронизывающие до души глаза. Они ворвались в меня. Ещё шаг… Шаг в сторону. Я задыхаюсь от нашей близости. Прижал к себе… В тумане… Я, словно в тумане. Я пьяна. Зачем я пила. Зачем?   — Ты напоминаешь мне ту волчицу, — уже шепчет Клаус, а я загораюсь от этого тембра голоса. Наклон… Нога в сторону. Медленно обратно, по полукругу. Ты напоил меня! Напоил специально… Его дыхание я ощущаю шеей.   — Такая же бесстрашная. Отступать некуда. Ты в западне. В моей ловушке, а скалишься. Его рука сползает ниже с каждым словом. Всё ниже и ниже. От него. На шаг назад… рука преграда. Нет! Уже не преграда. На его шеи моя ладонь. Шаг. Ещё шаг на меня. Шаг от него… к нему… Поворот… Глаза в глаза… О, боже я схожу сума! Его глаза… Они… Я в них растворяюсь. Опять прижал… Я таю, как снег. Как же горячи эти ладони. Меня так давно не обнимали. Его рука — моя щека. Моя рука — его щека. Опять глаза в глаза… И я схожу с ума… Наклон медленно вниз. Его руки в моих волосах. Одна шпилька. Вторая шпилька… третья шпилька… резко вверх. Мои волосы каскадом по плечам… Я не сопротивляюсь. Уже не сопротивляюсь ему. Я танцевала до этого с кавалерами, но не испытывала ничего подобного. Танго — вертикальное отражение, горизонтального желания. Так вроде бы говорят. Или это вовсе не про танцы? Я пьяна… Я слишком пьяна… Не стоило пить тот последний бокал. Я не вижу в Ягере больше врага… Я хочу его… Безумно хочу этого немца, ворвавшегося в мою жизнь и разрушавшего моё привычное существование. Я уже не отличаю танец от ласки. Я сама ласкаю его. Дверь… мы танцевали по коридору. Спальня. Его спальня. Постель. И я уже на ней. Я сидела на постели. Во мне был алкоголь. Не нужно было пить. Несколько дней я толком не ела, поэтому вино так ударило в голову. Я не скажу, что плохо соображала. Нет. Я просто прибывала в каком-то тумане. Ну не умею пить. Клаус медленно раздевался. Пуговица за пуговицей… Китель, рубашка… Галифе… Всё аккуратно на стул. Вот же педант… — ещё раз пронеслось в моём опьяненном мозгу. Он не сводил с меня глаз. А я с него, следя за каждым движением его рук.   — Может, мне тоже раздеться? — усмехнулась я. Сердце заколотилось быстрее. Я не боялась, нет. Теперь Клаус смотрел на меня как-то по особенному. Пристально и жадно, как будто на свой трофей.  — Я хочу раздеть тебя сам.  — Надо же, — это я про желание раздеть. — Тоже хотите меня аккуратно повесить? — засмеялась я, убирая выбившуюся прядь волос с лица. — Я наверное остыну, как наш ужин.  — Я разогрею, — обнадёжил Ягер. Ничего себе! Клаус передо мной абсолютно нагой. До него я никогда не видела ничего подобного. Ещё никогда не была так близка с мужчиной. Я пристально рассматривала его тело. Боже, мне не было стыдно. Вот так смотреть на мужчину в свете включённых торшеров по краям постели. Мой взгляд медленно полз, как змея. Поднимаясь по стройным ногам к… и к этому тоже. И выше… выше… выше… Пах. Жилистый живот. Крепкая грудь и шея. Его волевой подбородок. Его губы в усмешке. Его глаза… Я утонула в синих озёрах Клауса. Я не разбилась об их лёд. Они больше не были холодные. В них полыхал огонь. Я неправильная женщина. Вернее, я стала неправильной рядом с ним. Нет. Это алкоголь меня такой сделал. Затолкнул мою природную женскую скромность куда подальше.  — Дождался, — не скажи это, я была бы не я. — Вижу рад… Откинувшись на спину, я раскинула руки в стороны. Клаус навис надо мной, упёршись в мягкие перины кровати.  — Не наглей, — в его голосе уже хрипотца, так сильно он возбуждён. — Лежи спокойно или я ничего не буду делать. Этот взгляд должен был убить, но меня он только возбуждал. Я смотрела пристально, старалась не моргать. Не хотелось проиграть в этом поединке. Его губы всё ближе и ближе… И всё быстрее оглушающе билось моё сердце. Если не поцелует, меня хватит удар! И когда Ягер внезапно застыл, я подалась вперёд осмысленно, встречая и захватывая его губы. Горьковатые после вина они дурманили меня ещё больше, пробуждая желание открыться ему. В этот раз я не кусалась. Я отдавалась этому поцелую. Это был так же естественно, как дыхание. Только от одного поцелуя я поплыла, а это только начало. Что дальше? Дальше… Вражеские, но желанные губы сползали медленно и страстно от шеи к плечам. Его руки сняли тонкие бретельки платья. Стягивая его ниже и ниже. Ну, сколько можно копаться. Сорви… Нет, он, словно нарочно, испытывал моё терпение. Похоже, я так себя держать в руках не могла. А, как держать себя в руках, когда твоё тело в его руках. И он над ним властвует. Наконец, платье скользнуло с меня, сорочка тоже не задержалась на теле надолго. Я что-то бессвязно простонала. Теперь губы Клауса принялись прокладывать дорожку от самых пальчиков на ногах выше. Он целовал мои щиколотки. Целовал мои колени. Целовал мои бёдра. Целовал мой живот. Целовал мою грудь. На ней его губы задержались дольше. Ягер покусывал мои соски, а внизу живота нарастала ноющая пульсирующая сладкая боль. Кажется, я хотела уже его самого, а не ласки. Этого мне было достаточно.   — Хватит… — прошептала я, выгибаясь под ним и обвивая его ногами, — прошу… Клаус завёл мои руки вверх, прижав их к постели. Я запротестовала. Я так не хотела.   — Пусти, — уже просила я, поняв, что не вырвусь. Не было ни сил, ни желания сопротивляться ему. Я пребывала в полной расслабленности. Голова в тумане, я в обмане. Моё тело сдалось и потянулось к нему.   — Пусти, — настаивала я. — Я… Я хочу тебя обнять… Позволь. Ягер разжал свои сильные руки. Я обняла его спину, пробежав ногтями по коже. Под моими пальцами, я ощутила его дрожь. Ох, зря ты отпустил меня, Клаус. Это он тоже понял. Только останавливать уже не было возможности. Мы оба попрощались с разумом, когда тела сошлись. Я впустила его в себя. Резкий толчок заставил всё тело испытать острую боль. Ногтями я исполосовала Ягеру спину. Это были не царапины моей страсти. Это были царапины боли. Голова шла кругом. Еще один толчок, еще одна боль. Мне просто нужно было привыкнуть к этим ощущениям. Просто привыкнуть и… расслабиться. И всё моё естество сконцентрировалось внутри живота. Я чувствовала только своё и его тело. Ни одной мысли. Только ощущения. Ощущения, что давал мне Клаус. Так отдаваться мужчине без остатка. Я растворилась в нём, а он во мне. Какая война? Какие диктаторы? Всё это чужое. Не нужное нам. Вот что имело значение  — страсть между мужчиной и женщиной. Сбросив одежды, мы забыли, что враги. Я непроизвольно шептала ему на русском:  — Да… Да… Да! Он, целовал мои губы и отвечал на немецком:  — Моя… Ты моя…  И я была его этой ночью. Была только его. Я разлетелась на тысячи клеток под ним. Не в силах сдержать саму себя, я сходила с ума. Его пальцы, как спички зажигали меня. Клаус то сжимал мою грудь, впиваясь в губы, то прижимал руками к постели. От этого я извивалась и наслаждалась всё больше. В сознании было лишь одно: «ещё». Эта мысль как спасательный круг. Но тело Клауса на мгновение напряглось, и останавливаясь, он покидает меня. Кажется, я смотрела на него немного безумным взглядом.    — Что-то не так? Я… Я больше не нравлюсь? — взволновано спросила я.       — Если не остановлюсь, могут быть последствия, — осторожничал немец.        Я почувствовала странные, не неприятные, но и не радостные ощущения. Разумеется, разве штандартенфюреру СС нужен байстрюк от какой-то русской? Его пульсация отдавалась моей же пульсацией. Мне казалось, что наши сердца стучат в один такт. Я не ощущала тяжести Клауса. А он лежал на мне. Его дыхание обжигало меня. Я попыталась сомкнуть свои руки на его спине. И это привело штандартенфюрера в чувства. Он втянул воздух сквозь зубы от боли. Спину я ему расцарапала на славу.  — Я не хотела…  — Конечно, — Клаус исподлобья улыбнулся и его глазка хитро прищурились, — в это трудно поверить. Когда он осторожно лёг набок рядом, я натянула на себя простынь. Ягер даже хотел противостоять этому, но я настояла на своём. Наши глаза бегали по лицу друг друга. Я пыталась поймать его глаза. Иногда мне это удавалось. Клаус улыбался. Боже! Как же красива и искренне была этой ночью его улыбка. Улыбка ничего не скрывающая, а выражающая счастье. Мои пальцы сами прикоснулись к его щеке. Я нашла всё, что так хотела в своём мужчине, в своём враге. Это уму непостижимо. Мы одного поля ягоды. Мы похожи.  — Так, значит, вы штандартенфюрер, у нас дворянин. Вписаны в германскую историю, — я вспомнила его рассказ и скорчила гримасу высокомерия, задрав нос. Клаус усмехнулся. Только на этот раз за его усмешкой что-то скрывалось.  — Барон.  — Ого! — удивилась я. До него эти бароны представлялись мне, чуть ли не сказочными персонажами. А тут я в постели с одним из них. Он обычный человек из плоти и крови. Ничего сверхъестественного.  — А почему не фон Ягер? Или вы решили взять пример с оберштурмбанфюрера Хайна? — чисто из любопытства спросила я. Но, похоже, упоминание о Вольфе было не к месту. Клаус напрягся ещё больше.  — Я не кичусь своим происхождением. Мне это мешает. Я сам дослужился до штандартенфюрера. Без упоминаниях о родовитых корнях, — гордо заявил немец. А его стоит уважать. Странно, что весь вечер я не вспоминала друга Ягера. Его место занял в моём сознании Клаус. И как, мне показалось, я его уже начинала терять.  — Поцелуй меня, — попросила я. Глаза Клауса снова потеплели. Он наклонился ко мне и выполнил мою просьбу. Мужчинам нравятся, когда их просят. Они, вообще, в восторге от любой просьбы. Это поднимает их самооценку. Что выгодно отражается на их ЭГО. Я не прогадала. Штандартенфюрер забыл обо всём, как только я раскрыла перед ним свои объятья. Всю оставшуюся ночь я никак не могла уснуть. Я лежала на спине и смотрела на луну. Полнолуние. Её свет пробивался сквозь стекло, рассеивая полумрак нашей спальни. Небо чистое. Каждая звёздочка поблескивала на чёрном ночном небосводе. В такую ночь только спать, прижимаясь к горячему телу мужчины. Но, нет, я не могла уснуть. Алкоголь вышел из меня, уступив место рассудку. Я медленно, но приходила в себе. Раз за разом я прокручивала события пару часовой давности. Я не могла понять, что происходит со мной. Думая и думая, я приходила к одному выводу. Нет. Ни алкоголь. Ни страх. Ни одиночество. Здесь ни при чём. Я не влюбилась в штандартенфюрера Ягера, он всё еще мой враг. Но с ним хочется взлететь. Взлететь, зная, чем выше взлетаешь, тем реальней разбиться. Пусть разбиться, но вместе с ним. Он, как луна, холодный и притягательный. А таких женщин зачастую тянет к тёмной стороне, а не к яркому свету благочестия. И всё же и в Клаусе я нашла недостатки. Каждая женщина мечтает выйти замуж. Родить детей. Подпитывать любовью и заботой семейный очаг. Я, кстати, тоже не исключение. В браке женщины способны простить многие недочёты. Там главное уважение, поддержка, уверенность и доверие. Но из Клауса же вышел бы никудышный муж. Почему? Красивый муж — не твой муж. А штандартенфюрер Ягер ещё и очень притягательный. Он говорил, что любит женщин, которые приходят к нему сами. Не сомневаюсь, к нему очереди выстраиваются в Берлине. Такие, как Клаус, не могут принадлежать только одной женщине. На него всегда будет вестись охота. Чтобы зацепить за живое такого герра, надо всегда быть начеку и в тысячу раз изобретательней. Изведёшь себя такими ритмами жизни. Это не справедливо. А так хочется обычного семейного счастья с мужчиной идеальным во всём. Я так и уснула, копаясь сама в себе.