Liebe ist kein Laster

      Свет… О, нет! Не открывая глаз, я спрятала лицо в подушку. Пошаря рукой по кровати, расстроилась. Одна. Штандартенфюрер уже слинял с кровати. Сколько там времени. Большие часы тикали на стене напротив. Потянувшись лениво, я посмотрела на них. Ничего себе поспала. Без двадцати одиннадцать. Вот уморил же меня. Так сладко спалось в его кровати. Я ещё бы повалялась, но ручка двери щёлкнула. В спальню вошёл Клаус.  — Любишь ты поспать, — с ходу заметил он. Я села на постели. Одеяло сползло, оголив меня до пояса. Прикрываться я не спешила. Чего стесняться он и так меня прошлой ночью разглядел во всех ракурсах. Сбросив одеяло на пол, я позвала гера Ягера.  — Присоединяйся. Поваляемся вместе. Клаус выдохнул. Одет. Во всеоружие. Его щёки румяные. Наверное, только с мороза. Окно по краям зарисовал причудливый узор.  — Иди ко мне, я согрею.  — Нет времени. Составишь мне компанию за обедом.  — Ты хотел сказать за завтраком.  — Завтрак у тебя. Моё утро начинается в половине седьмого. Одевайся. Я жду за столом. И вышел. В той спальне утром, я не уловила перемен в нём. Времени мало. Ему надо побольше времени со мной. Что минуты, когда вечером нас ждут часы. Успокоила я себя, надевая платье. Стол накрыт. Штандартенфюрер уже приступил к обеду. Моё появление заставило его скупо задержать на мне взгляд.  — Я же сказал, что времени очень мало, — не отрываясь от тарелки, сказал он.  — Мы куда-то едем? — спросила я, усаживаясь за стол, напротив него. Клаус не ответил, лишь указал на папку рядом с моей тарелкой. Надо же, а я не заметила её. Открыв папку, пробежала по первому листочку. Липне. Знакомая фамилия. Моей учительницы. Но моё имя и моя фотография.  — Что это? Ещё одно досье? — ничего не понимая, спрашивала, уже перелистывая листки.  — Ты хорошо знала свою учительницу? — задал вопрос Ягер.  — Да, — я зачиталась.  — Что именно ты знаешь о ней? — опять вопрос. Отбросив папку. Я посмотрела на Клауса. Что-то не то. Он больше не смотрел на меня с той прежней страстью. Опять этот холодный взгляд. Что я сделала не так?  — Она родилась в Берлине. У неё есть брат. У него кондитерское кафе на Вильгельмштрассе. Мария Францевна потеряла с ним связь с началом войны в четырнадцатом году, — я знала о своей учительнице всё. — Зачем ты спрашиваешь, Клаус? Моя учительница была мне очень близка. Её семью я знаю заочно по её рассказам.  — Хорошо. И фотографии посмотри. Они в конце папки, — положив вилку с ножом в тарелку, сказал Клаус.  — Я видела их. Это её брат. А это его жена. А мальчишек я не знаю.  — Конечно, не знаешь. Они родились после 1917 года. Это твои кузены. Рихард и Арнольд.  — Не понимаю. О чём ты? — мой мозг ещё никак не мог включиться в этот разговор. Всё как-то вокруг да около.  — Ты теперь Элизабет Липне. Дочь Марии Липне. Твои родственники в Берлине очень обрадовались, когда узнали о потерянной племяннице. Особенно один кузен. Рихард служит под Смоленском. Он связист.  — Это ложь! Я не Липне! Я Ярцева! — возмутилась я. Конечно, когда-то я мечтала быть дочерью Марии Францевны. Мои мечты сбылись. Только это ложь. Так издеваться над людьми. Обмануть их надежды я не могла. Но, похоже, Ягеру было на это плевать. Для него всё прекрасно складывалось. Я немка? Теперь немка.  — Елизавету Ярцеву расстреляли вчера. Её больше нет. А Элизабет Липне есть. Ты же не хочешь, чтобы тебя расстреляли два раза? — Клаус поднял бровь вверх, как будто ожидая от меня ответа, но я молчала. — И меня в придачу, как подделавшего документы. Так что играй роль Липне. Тебе это легко удастся. Вы несколько лет не виделись. Твою мать репрессировали в тридцать седьмом. Подтвердить или опровергнуть этот обман никто не сможет.  — И когда мы уезжаем в Берлин?  Клаус расстегнул пуговицу на воротнике кителя, словно ему стало резко жарко. Он тянул время, которого и так не хватало. Затем пригубил бокал с водой и, не отводя глаз, бросил мне правду-матку в лицо.  — Мы никуда не едем. Ты уезжаешь с оберштурмбанфюрером Хайном. И не в Берлин. Ему необходима переводчица. Твоё желание послужить на благо родины удовлетворили. Вчера… Вольф. При чём здесь Вольф? Я же была с ним. С Клаусом прошлой ночью. О Хайне я даже не вспоминала.  — А тебе? Тебе не нужна переводчица? — слова давались мне с трудом. До меня начал потихоньку доходить смысл сказанного Ягером. Неужели меня использовали, как разменную монету? Я сжала вилку так сильно, что костяшки побелели.  — Элизабет, это была идея Вольфа. Я просто помог другу. Нет! Не возможно! Нет! Хотела я закричать. Меня спас Вольф руками Клауса. И только узнав эту ужасную правду, я, поняла, зачем был нужен весь этот ужин. Штандартенфюрер Ягер устроил мне экзамен. Сможет ли русская варварка вести себя за столом в обществе культурных немцев? И танцы тоже входили в этот экзамен. А вдруг я танцую только гопак или польку-бабочку? Нет, это ещё, куда ни шло. Вот возьму и среди немчуры запрыгаю барыню-сударыню. Да, какая барыня! Я хоровод закручу вокруг Рождественской ёлки. Я выпала в осадок.  — И какую оценку вы мне поставили, герр штандартенфюрер? — вызывающе спросила я.  — Отлично, — он понял, про что я спрашивала.  — Постель тоже входила в… Я не успела договорить, как Клаус поднялся со стула. Его глаза пронзили моё сердце предательским холодом.  — Нет, — спешно ответил он. Понятно. Это личная инициатива Ягера.  — Скажи, — уже пыталась быть холодной я, — тебя совесть не мучает? Клаус свёл брови к переносице и смотрел на меня исподлобья. О чём эта русская? Какая совесть? Её, вообще, у него нет.  — Не утруждай себя ответом. Я это сделаю за тебя, — не желая встречаться с ним глазами, я уставилась в окно. — Ты откусил от кусочка, предназначенного другу. Я подарок. С ленточками и бантиками, а ты испортил меня. Попробовал, не спросив. Я уже подарок. Я вещь. И я говорила о себе, как о вещи. А кто я ещё, когда мужчины только и видят во мне бездушную игрушку.  — Тебя могли испортить задолго до меня, — Клаус старался, казаться спокойным. Только голос выдавал злость. Он злится. На кого? На мою прямолинейность или всё-таки на себя? Не наигрался. А игрушку сегодня забирают. Мне надо было не потерять лицо. Хотя, наверное, я его уже потеряла. На глазах накатились слёзы. Вот сейчас они были некстати. Когда надо быть непробиваемой каменной, они тут как тут. Ручьями льются. А когда им самое время — слёз нет. Они высыхают на подступах к глазам. Я плачу душою… Так больно мне не делал ещё никто. Да, меня били, толкали, оскорбляли. Я пережила. Я простила. Но, так изысканно обидеть смог только он. Да, лучше бы Ягер убил меня. Застрелил на той заснеженной дороге, чем убил во мне веру. Веру в мужское благородство. А, вообще, оно существует? Или это очередной миф. Сказка, придуманная мужчинами о себе же. Я смахнула предательскую слезу. Потом ещё одну. Ещё одну. Ну, сколько вас там ещё? А он стоял и смотрел на моё унижение. Смотрел, ничего не говоря. Холодные синие глаза! Ненавижу их! Будь они прокляты!  — Я тебя ненавижу, — наконец-то смогла сказать я, когда жалость к себе самой сменила злоба на него. Клаус протянул платок. Ох, заботу проявил, подлец.  — Мой тебе совет, Элизабет. Если не хочешь спугнуть Вольфа, не говори ему о нас. Это знать Вольфу ни к чему. Забуду я. Забудь и ты. Забыть? Как можно забыть своего первого мужчину? То, что между нами было, я никогда не смогу забыть. Вытирая слёзы его платком, я рассмотрела вензель штандартенфюрера Ягера. Именной платок уже был у меня. Надо бы вернуть и этот. Офицер и такой мерзавец. Он думал, что победил. Растоптал мою гордость и ему это сойдёт с рук. Нет. Не сойдёт. Во мне в самые тяжёлые минуты в жизни всегда просыпалась смелость. Клаус Ягер после проведённой с ним ночи, я узнала намного ближе, чем он меня. Какой бы он ни был высокомерный и эгоистичный, это всё маска. Без неё Клаус обычный человек с душою и чувствами. Штандартенфюрер Ягер одинок. Это одиночество убивает его, лучше, чем мой гнев.  — Я забуду эту ночь, Клаус, — я посмотрела прямо в его глаза. — Ведь мне о ней ничего не напомнит, — опустив взгляд ниже, обошла его. — А вот ты, — я прикоснулась к его спине. Под ладонью ощутила, как он напрягся. Больно. Вспомнил. — Ты ещё долго будешь вспоминать меня, — приблизившись к нему, я уже прошептала, встав на цыпочки, чтобы достать до его ушей. Но мои слова долетели только до щеки.   — Ошибаешься, — тяжело дыша, сказал он. — Прошлую ночь я провёл с Елизаветой Ярцевой. С Элизабет Липне у меня ничего не было.  — Тогда зачем просите оставить это втайне, штандартенфюрер? — спросила я, отступая от уже задыхающегося от гнева Клауса. Не на ту напал, нацист. Я могу и забыть, что беззащитная девушка. Красота — моё оружие. И ей пора пользоваться, а не ждать принца. И ждать я устала.  — Я не прошу.  — Просите. Даже умоляете. Это важно для вас, герр Ягер, — прошипела я. Клаус развернулся и почти срывающимся на крик голосом сказал:  — Я никогда. Никого не умолял.  — А меня умоляешь. Мгновение. Наши глаза сцепились. Ощутимое сопротивление и соприкосновение было в наших взглядах. Я смотрела на него с не меньшей одержимостью. Клаус станет единственным, кому удастся спалить меня дотла своею страстью. Не любовью, а страстью. Не путать — это разные чувства. От страсти тебе снесёт голову. Это чувство возникает спонтанно и неожиданно. При этом страсти всё равно кто перед тобою заклятый враг или добрый друг. Страсть плюёт на возраст, национальность и религию. Всё различия отходят на второй план. Но, ненадолго. А любовь приходит постепенно. От неё ты пребываешь в полудрёме. Летаешь в облачках голубого неба и на носу розовые очки. Любовь постоянна. Любовь не измена. Любовь навсегда.  — Скоро приедет Вольф, — в голосе Ягера я расслышала грусть. И глаза его мгновенно потухли.  — Немецкая пунктуальность, — горько усмехнулась я. Уезжать с Вольфом я не хотела. Он мне понравился. Правда, очень понравился. Только страсть к Ягеру приглушила во мне все чувства к Хайну. Штандартенфюрера я уже познала. Я могла руководить им. Я всё равно хотела быть его, после всего, что между нами произошло. Меня так сильно тянуло к немецкому полковнику, что я готова была пожертвовать всем. Даже рыцарем Вольфом. Оберштурмбанфюрер Хайн был для меня ещё чужим, а я уже принадлежала ему. Только в конце войны я узнала тайну их дружбы. И почему старший по званию отдал младшему по званию женщину, которую так безумно желал. Прежде чем покинуть меня, Клаус сказал:  — Агнес поможет тебе надеть форму. Ответить ему, я не успела. Он быстро ретировался, так больше не подняв в мою сторону свои синие глаза. Его экономка явилась тут же. В руках она держала нацистскую форму.  — Фройляйн Элизабет, герр Ягер прислал меня помочь вам надеть форму.  — Да, помоги мне надеть эту броню. Похоже, надев её, перестаёшь быть человеком, — прошептала я на русском.