***
Нежелание возвращаться домой было до тошноты привычным в последние дни, но в этот раз Изуна намеренно задерживалась не столько из-за мрачной атмосферы в доме, сколько из-за банального страха. По сути, причина все та же: дома неуютно, но раньше она просто не хотела сидеть в тишине при наличии другого человека, а сейчас она боялась повторения той сцены. Она всадила себе в ногу нож, а дедушка никак не отреагировал. Ну не показатель ли? Сидя на старых качелях даже не в квартале — на окраине Конохи, чтобы не столкнуться со знакомыми, она смотрела, как оранжевый диск солнца клонится к закату, и смутно осознавала, что пора бы уже идти. Она уходила к ирьенину, однако прошло уже несколько часов. Какими бы бездарями не считались медики Учиха (мнение, как ей казалось, может в чем-то обоснованное, но совершенно несправедливое: бывают и похуже, а ее клан просто внимания этому мало уделяет!), за такое время даже они бы могли залечить рану полностью. Однако… Бедро, перевязанное совсем новыми бинтами, все еще кровоточило: гораздо меньше, но все-таки на белом уже проявилась кровь. Это потому, что не стоит носиться по деревне, как угорелая, когда у тебя такая рана. Но что уж теперь… В голове отчего-то без конца прокручивались слова Аками. «Поругается немного, Вы состроите грустную мордочку, и он растает». Представляя это в контексте с Мадарой Изуна сгорала от стыда, потому что сцена выходила напрочь фальшивая, больше похожая на пародию, которой и являлась. Кагами, отчитывающий ее за неосторожность, может, действительно оттаял бы, но он беспокоился бы за нее и именно поэтому перешел бы к утешению пострадавшей. Мадара же злился на нее. Что уж там, он был в ярости. Пребывал в холодной, отдающей немой опасностью, неблагосклонности. «Любимый дедуля», хах. Не столь давно она вообще рискует называть его «дедом». И даже если раньше поведение говорило громче слов, суть этого человека не менялась: кем бы он ни был ей, он остается опасным шиноби, не брезгующим марать руки. Только раньше он марал их не об нее. Теперь? Теперь она трусливо склоняется к мысли, что что-то может измениться. Пока она единственная, кто навредил себе, но даже просто вспылив, не рассчитав силу, Мадара может… поранить ее? («Поранить» звучит куда более мягко, чем «убить».) Но все-таки, даже если в такой формулировке это выглядит, как третьесортный спектакль, попробовать стоит, — решила Изуна и резко соскочила с качелей. Нога стрельнула болью. Ксо. Неостановившаяся качель ударила сзади. — Угх!..***
Изуна шла по садовой дорожке от ворот, когда увидела выходящего будто ей на встречу софу. Изуна-джи держался не вполне уверенно, выдавая общей аурой неловкости, что быть слепым ему непривычно, но все равно двигался слишком целенаправленно к ней. По всей логике обязанная ускорить шаг, девушка наоборот его замедлила, вдруг поймав себя на мысли, что подходить к деду ей не хочется. Что сказать? Как себя вести? Продумывая манеру поведения с Мадарой, касательно роли в этом Изуны-джи она так и не определилась. Родной дед, прямой предок был для нее все равно что чужим человеком. А еще он был физическим воплощением всех проблем, беспокоящих ее сейчас. И, когда на лицо наползло болезненное выражение, Изуна могла только порадоваться, что никто этого не увидит. Идиотский план, не отпускающая ее идея заключалась лишь в том, чтобы продемонстрировать, как задевает ее такое поведение грэндпа. Чтобы она в свою очередь смогла убедиться, что злость временна, что он не изменился. Это даже звучало глупо. И плюсом ко всему, в ответ на бурю в душе лицо так и порывалось расплыться в улыбке, а язык — сказать, что все хорошо. Желая заметить ожидаемую реакцию на ее грусть, Изуна в то же время хотела бы проигнорировать проблемы. Как всегда. Иногда это работало. Вполне вероятно, сработает и в этот раз. Я же изначально планировала просто подождать, — думала она по пути домой, однако стоило ей увидеть лицо софу, как от этой мысли не осталось и следа. Корчащий миролюбивую улыбку… Он выглядел почти так же, как она его оставила. Но что-то изменилось. Какая-то болезненность, проскальзывающая на его лице время от времени исчезла. Все бы хорошо, но предчувствие требовало сделать хоть что-то, чтобы усмирить тревогу. — Изуна-джи, — химе, даже зная, что ее не видят, улыбнулась. Не для него, но для себя. — Добрый вечер. — Подумать только, вечер, — произнес мужчина в пустоту, подставляя лицо последним лучам солнца. Чернота под веками вызывала мурашки по коже, но сказать об этом вслух Изуна не решилась. Софу опустил голову и его глаза, закрытые, стали выглядеть гораздо приятнее. Длинные темные пряди скользнули по щекам. — Добрый. Осознание, как правы были все те, кто говорил об их внешнем сходстве, приятным не было.***
Дедушка сидел напротив, склонив голову, сложив локти на стол и явно прислушиваясь к звукам окружающего мира. От этого есть в его компании было еще более неудобно. Рис во вкусном соусе, который нравился ей еще вчера, не лез в горло, хотя желудок грозил разразиться воем. Изуне казалось, что даже глотает (почти не пережевывая) она слишком громко: давать софу оценить серенады из ее живота казалось настоящим кошмаром, и лишь поэтому она заставляла себя есть. Пустой разговор, завязавшийся у них на улице, утих сразу, стоило им зайти на кухню, и тишина, стоявшая с тех пор, казалась такой прозрачной, что все мерещилось, что дыхание (лишь ее) вот-вот обернется паром, как на морозе. Неудивительно, что шаги, тихие, но не бесшумные (Мадара, по правде, любил демонстрировать свою силу легким пренебрежением правилом о том, что ниндзя должен быть незаметен), Изуна услышала за секунды до того, как источник этого звука вошел в помещение. С приходом Мадары воздух, казалось, стал еще холоднее, но при этом перестал быть «прозрачным». Его тяжелая аура, реальная она или только фантазия Изуны, затрудняла дыхание. Вскочив с места слишком резко, девушка побежала накладывать деду. И движения ощущались «деревянными», стук тарелки — слишком громким. Дедушка не делал ровным счетом ничего, но такой демонстративный игнор явно оказывал задуманный эффект. Было очень-очень обидно, а в носу нестерпимо закололо. Планируя демонстрировать свою грусть, Изуна не ожидала, что наигрывать-то ничего и не придется. Да и кому нужны демонстрации, когда она и так скоро разревется? Идея с тем, чтобы надавить на жалость тому, кто де факто представляется человеком, не ведающим ее, вообще регулярно казалась идиотской, уступая позиции плану «терпи, все пройдет», но сейчас, хотя она и вновь уступила, терпеть не получалось. На блеснувшие в глазах внучки слезы Мадара подавил раздраженный вздох. Сумев решиться на такую авантюру, она ревет лишь от малейшего намека на недовольство. А чего ожидала? Радости? Благодарности? Прошедших часов хватило, чтобы остыть, но не чтобы прекратить злиться. А блеск, не сходивший с ресниц провинившейся девчонки на протяжении всей трапезы, откровенно бесил. Причины подобного поступка были понятны смутно, хотя Мадара знал, что весомых Изуне и не надо. Воспылала желанием познакомиться с кумиром лично — сделала все, чтобы преодолеть любые препятствия на пути к этому. Даже смерть. И эта легкость, с которой мелочь переступила грань, злила еще сильнее. Как и нежелание Изуны нести ответственность за то, что вскрыла раны, и без того болящие столько лет. Стоило ему видеть брата, зная, что задерживать его душу он не смеет и что тот, ради кого ему хотелось построить мир, не увидит его? У него теперь свой идеальный мир. Брата следовало оставить в прошлом, и Мадаре потребовалось много времени, чтобы принять это, а теперь… Все идет прахом. Из-за этой!.. Небрежно бросив палочки на тарелку, Учиха рискнул разорвать установившуюся тишину, возобновляя прошлый разговор, когда взгляд зацепился за мелкое движение. Скатившаяся слеза. — Вместо того, чтобы ныть, лучше отмени технику, — бросил жестко он. Заставлять внучку сделать это насильно не хотелось, потому что Мадара, несмотря на дурное расположение духа, четко осознавал: применить на ней мангеке вновь — значит переступить грань уже ему. Обида, слезы, истерики. Небольшая цена, но как сильно она возрастает, стоит подумать, что обида может перерасти в страх. Слепой, унизительный и мерзкий, как у многих других, кто встречал его. — Если не знаешь как, я помогу. Правда, на краю сознания грелась мысль, что он уже напугал ее, обида уже переросла. Взгляд Изуны на него заставлял вспоминать первые встречи, когда она также смотрела на него с опасением. Под столом, комкая подол платья, Изуна сжала руки в кулаки. Чуть, казалось, смягчившийся тон деда выводил из равновесия даже сильнее, чем слова, сказанные грубо. — Не отменю, — сглотнув, выдавила она, готовясь к спору. — Я знаю печати, но не отменю технику. — Изуна, — в голосе Мадары послышались рычащие нотки. Софу даже не дернулся, настолько было очевидно, что обращаются к ней. — Ты хоть понимаешь, что это за техника? — Техника нечестивого воскрешения, — с готовностью ответила Изуна, а рана от давления рук заболела. Отлично. Может, боль придаст ей сил. Спорить с дедушкой… морально было очень тяжело. — Мертвые должны оставаться мертвыми, — как отголосок ее собственных мыслей тогда, еще до воскрешения. — Чего ты пыталась добиться, вытягивая упокоившуюся душу из предназначенного ей мира? Кулаки сжаты до побеления, больше сжимать некуда, и Изуна стискивает зубы, прекращая это самоистязание лишь для ответов. Ответы… чертовы ответы. Чего она пыталась добиться? Счастья! Для него же. — А если мертвые не хотели умирать, это тоже плохо? — девушка, не стесняясь посмотрела на родного деда, молча сидящего за столом с ними. Он не говорил ничего, не вступал в их спор ни тогда, ни сейчас, а ведь, пожалуй, его мнение здесь самое важное. — Изуна-джи… ведь умер насильно. Кто захотел бы умирать молодым? Сам Изуна-джи хочет на покой?! В голосе дрожал какой-то бессмысленный вызов. Мадара не давил ки открыто и не повышал голос, в отличие от нее, но какое-то незримое давление действовало на нервы. И это давление Изуна рассчитывала разделить со своим тезкой. Она же права? — Изуна-джи, — необходимо в этом убедиться. Но ведь иначе быть не может? — Ты хочешь, чтобы я развеяла технику? От такого вопроса Мадару как будто дернуло. А софу… — Нет, — ответил он негромко и добавил: — Прости, Мадара, но нет. Я не хочу… После разговора с братом, Изуна смутно понял его мотивы. Брат не перестал любить его, просто не хотел снова испытывать боль, затягивая неизбежное. Но Изуна не чувствовал того, чего ожидал от него Мадара. Он не хотел… …умирать. Новая жизнь, пусть пока не были ощутимы и осознаваемы все ее недостатки, нравилась ему гораздо больше перспективы раствориться в вечности. Потому что из загробной жизни Изуна не помнил ничего и последним его воспоминанием было невыполнимое желание остаться в живых. Изуна думала, что такой ответ станет началом конца. Софу извинялся, значит, Мадару-джи это могло разозлить, так? Но его слова свернули разговор, а после и вовсе что-то изменилось. Между братьями. Дедушка больше не требовал от нее отменить технику.