***
Под ногами шуршала трава, и, когда свободного пространства вокруг стало слишком много, а шелест древесных листьев стал тише обычного, Изуна ощутил, как привычное уже волнение усиливается. Он скоро прозреет. — Мне что-то нужно делать? — спросил он чуть дрогнувшим голосом. Мадара не мог солгать, и едва ли что-то может пойти не так, но… Но слишком многое стояло на кону, поэтому верить в успех безоговорочно не хотелось. В таком случае боль от неудачи будет еще сильнее. — Нет, просто подожди, — откликнулся Мадара сосредоточенным голосом. Раздался шорох бумаги, хлопок, чье-то мычание. Жертва. Изуна подозревал, что подобные ритуалы без крови не обойдутся, но наличие жертвы делало игру… опасной. — Брат… жертва точно необходима? — Изуна не жалел чужой жизни. Но он был достаточно религиозен, чтобы опасаться гнева Шинигами. Да и хотелось хоть сколько-то разобраться в происходящем. Ждать в тишине было невыносимо. Раздался вздох. — Может и нет, — отмахнулся Мадара, продолжая чем-то шуршать. Воздух ударными темпами наполнялся чакрой. — Но на разработку бескровного способа уйдет слишком много времени. Не вижу причин задерживаться: это ничтожество в любом случае не достойно жить. «Не вижу»… С момента воскрешения Изуна довольно остро реагировал на подобные выражения, но сейчас он не чувствовал такой обиды, потому что скоро и сам… — Я тоже, — хмыкнул он насмешливо. Тишина. Спустя секунду со стороны Мадары раздался смешок. Да, теперь, когда до прозрения остались минуты, он способен шутить о своем дефекте. Приготовления были закончены ровно через шестнадцать минут. Брат окликнул его, провел к нужному месту. А еще через три секунды в глазницах потяжелело. Со стороны жертвы раздался вопль. — Видишь? — спросил знакомым голосом пожилой мужчина, в чертах которого легко угадывался Мадара. Изуна оторопело моргнул. Потом моргнул еще раз. Яркая картинка мигала, то скрывалась во тьме (уже не такой кромешной, как раньше — он видел свет), то вновь открывалась перед ним. В какой-то момент Изуна поймал себя на том, что не дышит. — Вижу… — выдохнул он наконец. Идиллию портили только завывания со стороны жертвы: неприметной внешности мужик беспрестанно выл, хватаясь за черные провалы глаз. Учиха дернуло от понимания — в его глазницах теперь глаза жертвы. Но чувства вины не было. Меткий бросок куная — теперь по не на слух, а на глаз определенной траектории — и из горла хлещет кровь. Изуна перевел восхищенный взгляд на собственные руки. Пошевелил пальцем и не сдержал вздоха, когда смог это увидеть. — Пора возвращаться, — тронул его за плечо Мадара. Изуна не сразу среагировал: он видел, и не мог перестать разглядывать брата, сравнивая с последними своими воспоминаниями. Мадара… постарел, как ему и было положено. Синяки стали еще четче, кожа покрылась морщинами, а волосы поседели. Но он не выглядел немощным. Старость не сделала его слабее. Дело, наверное, было в опыте, но в любом случае перед ним был не дряхлый старик, а опасный шиноби. Изуне это нравилось. Окажись его всегда сильный и непоколебимый брат ослабшим старцем, он был бы сильно разочарован, а так… у Мадары появилась всего одна слабость. Изуна кивнул. Они вернулись в лагерь.***
— Я совсем ничего не понимаю… Девочка грустно поджала губы, махнула носком в воздухе и в который раз шмыгнула. Кроме как разговаривать в тишине, жалуясь, видимо, грязным мискам и кружкам, на свою беду, делать ей было нечего. Да и не хотелось. В одиночестве энтузиазм как-то упал. — Деда злится… или уже не злится… А может, разочарован? Изуна вскинула голову. Да, разочарован. Наверное, так и есть. Злость — эмоция яркая и недолгая. Мадара всегда был отходчивым (и вспыльчивым), так что теперь в нем уже не было видно желания ее удушить. Но он не прощал ее. Все помнил, и своим отношением беспрестанно напоминал о проступке. Да, верно, это было разочарование в ней. Он решил, что она безнадежна, что он теперь ее ненавидит, и ненавидел, тихо, свысока, ведь не высказывать же свою ненависть по отношению к тому, кто слабее тебя, агрессивно и явно. Это было презрение. — Я разочарова-тель-ни-ца, — проговорила Учиха, путаясь в произношении, задумалась: — я ра-зо-ча-ро-ва-тель-на. Ладно, это почему-то звучало смешно. Но ситуация была не смешная. Изуна чувствовала, что дед охладел к ней, и то, что пока он еще пытается вести себя как прежде, это не навсегда. Теперь у него есть Изуна-джи, и вскоре Мадара перестанет обманывать всех, что и она нужна ему тоже. Не нужна. И никогда не была. Ее ценность… Всхлип. — Но ведь один с четвертью это лучше, чем один!.. — надрывно провыла Изуна и сжалась в комок. Если Мадара-джи любил ее (или был привязан) только за то, что она — частичка его брата, то будет она ему нужна, когда брат вернулся? Или она еще может на что-то рассчитывать?! Изуна ненавидела вторые роли. Она не хотела быть для кого-то на втором месте, но — вот ирония — вечно была. Даже чаще и не на втором, а на третьем, четвертом, в списке приоритетов где-то между троюродной племянницей и любимым котом. Мадара-джи был вторым человеком, для которого она была близка к первому месту. Первой была мама, но мама, правда, тоже любила ее за то, что она — дочь ее любимого человека (мама, пожалуй, была единственной в клане, кто счел бы родство с тем человеком достоинством). И Мадара-джи так же: играл для нее примерного дедушку, со временем даже забив на свой пугающий образ, но действительно любил только своего брата. Еще, может быть, Шодайме… Новая мысль увлекла Изуну так стремительно, что на минуту она даже перестала плакать. Насколько дед любил Шодайме? Этого, конечно, не знал никто, кроме деда. Но с Хаширамой Сенджу Мадара-джи дружил в детстве, и именно от его руки «погиб». Девочка озадаченно нахмурилась. Сложная выходила задачка. Дед, вроде как, явно на Шодайме не обижался, называл, конечно, идиотом и все такое (но он называл так всех… кроме Изуны-джи), но и ей оскорблять его не позволял. А ведь Мадара позволял ей стебать даже их клан, и Коноху, и даже его самого какое-то время (короткое, но тем не менее — другим такое вообще не позволялось). Но только не Шодайме и не Изуну-джи. Однако при этом Первый пробил деду грудь катаной… да еще и сердце, считай, разбил: даже если Мадара-джи предал Коноху, такая решимость от лучшего друга сама походит на предательство. Но Мадаре-джи плевать на это… — пронеслось у нее в голове, и Изуна опустила взгляд, — Хашираму-сама он тоже любит… А меня? Главной основой мысли была идея, что даже частички дорогих себе людей Мадара-джи будет беречь. Если при появлении Изуны-джи его кусочек в ней уже не нужен, то можно вспомнить о другом дорогом деду человеке. Шодайме Хокаге Изуна приходилась аж родной племянницей. По родству — похоже на внучку, тоже два «шага» по семейному древу. Только был один нюанс: с родственниками врагов такое тоже работало. А она… А она — родная дочь (ненужная и незнакомая, но и что?) самого ненавистного Мадаре-джи человека. И что тогда… Что теперь делать? Изуна не понимала, что она делает не так. Софу и Шодайме были разными, да, милыми по-своему, но разными. И все-таки оба были дороги Мадаре-джи так сильно, что он мог полюбить тех, кто хоть как-то с ними связан. Любовь, достававшаяся ей, была «вторичным продуктом» настоящей любви. Но почему ее нельзя любить просто так? Чего ей для этого не хватает? — Может, дело в возрасте?.. — раздалось в тишину. С Первым Хокаге дед познакомился еще в детстве, а софу вообще с пеленок няньчил. Но теория разбилась вдребезги. Ведь «настоящую любовь» она не получала и от своих ровесников. Ситуация виделась безвыходной. Стоит ли ей сдаться?.. Просто принять тот факт, что Мадара-джи будет держаться все отстраненнее и отстраненнее, пока не отстранится совсем? Что вообще тогда будет? Он просто покинет ее навсегда? Или что? В своих метаниях Изуна подорвалась с места и начала расхаживать вокруг потухшего костра. Она то и дело шептала свои опасения вслух, то и дело всхлипывала и взмахивала руками от переизбытка чувств. Ей теперь вообще о собственной безопасности надо думать! А она все равно переживает о том, что дед ее больше не любит, думая, что скорее наложит руки на себя сама от горя, чем доведет его, больше не обремененного мыслью «это последнее, что осталось от моего брата». В шорохе листвы совсем неслышны были шаги шиноби. А когда те неспешно вышли на поляну, Изуна замерла. Она сразу поняла, что за «дела» были у дедов. И сердце пропустило удар. С лица Изуны-джи смотрели глаза с угольно-черной радужкой, неприметной, но такой характерной для одного клана и редкой для других людей. Горло сжимало, сдавливало, казалось, весь воздух в легких в один миг исчез. Тело одеревенело. Слезы больше не капали. О, да, конечно, она всегда знала, с кем живет и чьего внимания так жаждет… И она всегда делала вид, что не понимает. Поэтому, выдавив судорожную улыбку, Изуна смогла задать лишь один вопрос: — Чьи?