***
Чуткий слух шиноби улавливал звуки в пределах дома с безукоризненной легкостью. Особенно такие. Всхлипы, плач — все это звучало уже час, и изрядно действовало на нервы. Чаще всего, стоило внучке заплакать, как Мадара быстро сдавался (не стоило оно того), либо та сама прекращала плач, поняв, что в конкретном вопросе он уступать не намерен. Но сейчас был иной случай. Ей действительно не стоило участвовать в этом деле, и Мадара не мог так просто подойти к ней и сказать: «Хорошо, я беру тебя с собой. Хватит плакать». Но и Изуна все не успокаивалась, а, казалось, только распалялась сильнее. И хотя он определенно не должен был даже задумываться о возможности компромисса, ради этой же глупой девчонки… Брат после того, как их внучка выбежала с криком из комнаты, был немногословен. Память о его жестах, характере, говорила, что он встревожен. Изуна, очевидно, замечал, какую слабость Мадара имеет к его потомку, но не до конца понимал, чем тот руководствовался, отказывая в подобной форме. Для Изуны все — что мир внешний, что нынешний мир их семьи — было непривычным и незнакомым. — Она кричит уже полчаса, — заметил он наконец, и чуть повернулся к Мадаре, словно пытаясь по привычке заглянуть ему в лицо. Но заглядывать ему было нечем. Пока. — Это только из-за твоего отказа брать ее с собой, или я чего-то не знаю об… этом? Мадара о многом ему рассказал, но далеко не обо всем. Изуна был осведомлен о странной идее брата, однако что касалось грядущего события, сведений о нем было немного. Мадара говорил, что это и не важно, что от Изуны требуется только присутствие. Изуна кивал головой, соглашаясь участвовать в не до конца понятной авантюре, поскольку привык доверять брату полностью и до конца. Но все-таки случившаяся сцена заставляла задуматься: не было ли в задуманном какого-то подвоха? О том, что Мадара может причинить ему вред, Изуна даже не задумывался, отметая такую мысль на подходе. Брат бы не стал, да и если бы захотел — не стал бы изгаляться. В каких-то вещах Мадара не изменился ни капли: он все еще недолюбливал лишние усложнения простых по сути вещей, хотя, несомненно, в составлении многоступенчатых планов стал гораздо опытнее — чего стоила только сама его задумка. В голову невольно закрадывалась другая мысль: а не хочет ли Мадара каким-то образом отменить технику, которой его воскресили?.. Но здесь вновь вставал вопрос доверия. Еще в первые дни у них произошел разговор об этом, и Мадара сказал прямо: «Я не хочу, чтобы ты умирал. Больше никогда». Однако что-то было в реакции Изуны-чан. Была ли это простая ревность и обида, или за этим крылось что-то большее? В первый вариант Изуне, выросшему в мире, где слезы не позволялось проливать даже на похоронах, верилось с трудом. — Мелочь… Тэссон просто не привыкла, чтобы ей отказывали, вот и истерит, — бросил Мадара, но его тон не был так небрежен, как он хотел. — Дети нового поколения другие. А эту еще и разбаловали сверх меры. — Ты разбаловал? — логично предположил Изуна. Ему было удивительно легко представлять Мадару, потакающему капризам внучки, но даже в самой больной фантазии невозможно, чтобы девочку разбаловали настолько. Невозможно же? Тон обрел некую ехидность: — Кто бы мог подумать. Раньше ты был довольно неловок с детьми, прямо паниковал, когда тебе их на руки давали, и своей грубостью постоянно доводил их до слез. — Я в том числе, но за то, какой масштаб это приобрело, благодари наших соклановцев, — Мадара сохранял подчеркнутое спокойствие. Хотя где-то в глубине души слышать знакомые насмешливые нотки было приятно. Теперь они звучали наяву, а не в его воспоминаниях. — Сложно поверить, но, кажется, Учиха после заключения мира стали куда бережнее относиться к детям. Они обменивались саркастичными фразами и остроумными замечаниями, но плач, идущий фоном, не смолкал, то становясь громче, то почти стихая. Изуна не видел, но Мадара старался держать невозмутимое выражение лица. Вот только… Внутри что-то скреблось. Плач, крики — никому не будет приятно их слышать, но слезы внучки заставляли Мадару вспоминать то, что он предпочел бы оставить в прошлом. Первое время их знакомства. Когда слезами, плачем, страхом заканчивалась всякая их встреча. — Может, стоит выйти пораньше? — предложил брат, словно учуяв его нерешительность. Выйти пораньше… Нужно сделать это до того, как он сдастся под напором лишней чувствительности и совестливости. — Стоит. Он множество раз в своей жизни принимал трудные решения. Так не может же он отступить от верного решения только потому, что у Изуны (младшей) это вызывает такую реакцию? Пусть она сейчас думает, что он зол на нее, пусть отчаянно ревнует, но не может же он… Не может?.. — Чего разнылась? — зачем, для чего он решил заглянуть к ней перед уходом? Мадара не мог сформулировать точно причину, поскольку та крылась только и лишь в его ощущениях. Он просто не мог уйти, оставив за спиной плачущую внучку. Вместо того, чтобы ответить, Изуна надрывисто всхлипнула и посмотрела на него краснючими глазами. Все белки теперь имели ярко-красный цвет, как, впрочем, и нос, и щеки девочки. Противное зрелище, но вызывает почему-то не отвращение. — Какая тебе разница? — всхлипнула с надрывом Изуна и демонстративно отодвинулась от него, даром, что он и так стоял на пороге и в ее личное пространство не попадал. — Иди с Изуной-джи общайся, ему же лет больше, чем мне. — Изуна, — вздохнул Мадара с обреченностью. Обида девочки была очевидна и до его прихода, но все еще было не понятно, что с ней можно сделать. Он мог бы подробно объяснить, почему не хочет ее брать, но в таком случае это противоречило бы его цели: не подпускать мелочь к опасным знаниям. Кажется, этим придется заняться позже… — Мы с… братом уходим. Будь хорошей девочкой, не спали дом в наше отсутствие. Мужчина уж начал разворачиваться, как Изуна вдруг резко повернула голову в его сторону. — Спалю, — мстительно бросила она и, когда он застыл, пытаясь осознать, насколько это заявление серьезно, добавила с едкостью: — Напутствие, Мадара-джи, отстойное. Звучит прям так, словно обычно ты меня одну не оставляешь, и вообще, живешь со мной. Иди-иди, гуляй со своим И-Изуной-д-джи… На последних словах голос ее начал дрожать. Каждое слово ударило прямо в точку. Глупые обвинения, но она действительно жила одна. Иногда он приходил к ней (чем дальше, тем чаще), но в конечном итоге странно было беспокоиться за Изуну, потому что взрослые для присмотра ей были не нужны. Разумеется, этот «тонкий» намек не стал причиной его конечного решения… но определенно внес свой вклад. — Возьму, если пообещаешь слушаться и не спорить, — кинул Мадара спустя пару минут давления на его совесть слезливыми глазами и дрожащими губами. Он не собирался брать внучку с собой, чтобы та даже ненароком не увидела то, что ей видеть не положено. Однако оставлять ее сейчас тоже не казалось хорошей идеей. Того и глядишь, действительно дом спалит. Или еще чего похуже. — Деда… — звучало пораженно. В груди что-то сжималось. Давно она его так не звала.***
Изуна беспрестанно улыбалась. Улыбалась, улыбалась без конца, смеялась с каждой мелочи, радостно щурилась на солнце и довольно окидывала взглядом идущие вперед фигуры дедов. Они взяли! Они взяли ее с собой! Пусть для этого пришлось много плакать, много давить на «запретные» (а точнее просто нежелательные и болезненные) темы, но все-таки!.. Изуна была по-своему счастлива. Ей просто не хотелось видеть в ситуации никаких «но», даже если тех было предостаточно. Например, ей пришлось клятвенно пообещать быть послушной и не спорить. Это было жестокое условие, учитывая, что споры были частью их повседневной с Мадарой жизни, а послушание… Угх. Ну, если дело касается Мадары, то это ведь совсем другое? Изуна никогда не любила слушаться взрослых. То, что возраст не гарантирует большего, чем у детей, ума, стало понятно довольно быстро, но даже если бы они и были умнее ее, слушаться их просто не хо-те-лось. Но с дедом все было иначе. Он не всегда был прав, и дело, вроде как, было вовсе не в его почтенном возрасте. Просто он был дедом, и от того быть послушной внучкой было особенно приятно. Непослушной, впрочем, еще приятнее, но должно же быть в жизни разнообразие. Судя по ситуации, долг за непослушание накопился нешуточный, раз ей приходится быть послушной внучкой аж для двух дедов разом. Задача выходила сложноватая для той, для кого шалости и пререкания были образом жизни, а никак не «бунтом», как оно бывает, но… Но я очень постараюсь, — загорелась решимостью Изуна и ускорила шаг. Очевидной целью ее послушания был Изуна-джи, как самый нуждающийся. «Послушание», о котором они договаривались с Мадарой-джи, в конце концов, явно подразумевало не только, собственно, послушание, но и заботу, и всяческую примерность поведения. — Изуна-джи, — начала она вдохновленно. Мадара-джи отчего-то покосился на нее с опаской. — А тебе не трудно идти? Изуна-джи тут же споткнулся, но вовремя вернул равновесие. — Непривычно, честно говоря, — мягко засмеялся софу. Так странно, но, стоило Мадаре-джи перестать ее обижать, как прелестнее в ее глазах стал почему-то не он, а его брат. А может это связано с тем, куда они идут?.. Куда они идут, Изуна не знала и, так чувствовала, не узнает никогда. У дедов были какие-то свои секретики, в которые ее посвящать и не думали. Если она не удовлетворится тем, что ей дали, в следующий раз она даже о факте наличия секрета не узнает. — Но все в поряд… Бедный миленький софу, слепой и так стесненный тем, что оказался в будущем, вызывал бесконечное желание защищать. — Может мне тебя понести? — предложила Изуна с жалостью и готовностью помочь всем, чем сможет. То, что помощь была необходима, стало еще очевиднее, когда Изуна-джи все-таки упал. То, что Мадара-джи сразу после этого объявил привал, лишь кинув взгляд на растерянного софу, наводило на плохие мысли. Изуна улыбалась. Улыбалась, улыбалась и все-таки старалась о плохом не думать. Ну и что с того, что в случаях, когда падала она, Мадара только ругался и привал объявлял — с язвительными комментариями, а не так спокойно — только когда она уже совсем не могла бежать. Что с того, верно?.. Это закономерно. В конце концов, по простой математике, Мадара-джи должен любить Изуну в четыре раза больше, чем ее. Чем «тэссон».***
Изуна-чан казалась взбодрившейся, радостной и счастливой. Изуна не мог видеть улыбок на ее лице, но зато прекрасно слышал тихий смех, раздающийся за спиной в разное время. Что ее так веселило, он тоже увидеть не мог. Пока не мог. То, что проблема со зрением скоро решится и его самого приводило в хорошее расположение духа, и единственным, кто не казался счастливым, был Мадара. Связано ли это с тем, что тому пришлось изменить свое решение касательно участия Изуны-чан в этом походе?.. — размышлял Изуна. Пусть он и питал особую привязанность к этим двоим, разум его был холоден. Брат изменился не настолько сильно, чтобы стать чужим человеком, однако кое-какие изменения привлекали внимание только со временем. В целом Мадара стал жестче, серьезнее. Он все еще мечтал о мире, но осознал наконец, что тот попросту невозможен. Изуна чувствовал, что, не будь он братом Мадары, близким и родным человеком, опаска по отношению к нему, жившая внутри, была бы гораздо сильнее. Он видел бы только человека, который готов убить каждого на своем пути. Пути, который ведет к непонятной обычным людям цели. Жестокого человека. Монстра. Но это не было удивительным, Мадара всегда таким был, с возрастом это просто обострилось. Однако что цепляло глаз (блять) сильнее всего… С ним Мадара оставался жестким. С другими людьми, Изуна уверен, он был монстром, самым худшим кошмаром. Однако стоило на горизонте появиться внучке… Изуна-чан ему нравилась: пусть не как шиноби, но как неведомое ему существо, делающее жизнь легче и приятнее (именно такое от нее было, странное, не свойственное ему, ощущение). Изуна и не сказать, чтобы видел (ксо) в этом что-то плохое, хотя разумом мог привести тонну доводов, почему Мадаре это еще выйдет боком. (А также тонну доводов, почему Мадаре на это будет плевать.) Просто он не мог не заметить, что в присутствии внучки Мадара просто… таял. Иначе и не назовешь. Брат по идее был в ярости, он злился на Изуну-чан за ее выходку, пусть даже та и пошла на благо (отец за такое их бы избил) и старательно это демонстрировал. И в отношении других людей да даже самого Изуны Мадара бы наверняка смог разыграть свой спектакль безупречно, раз уж задался такой целью, а вот с Изуной-чан… Брат вышел из комнаты Изуны-чан после странного грохота. Изуна до сих пор с трудом ориентировался на слух. В бою этого обычно хватало, а вот для полноценной жизни — уже нет. В любом случае, этот грохот встревожил его, но свои мысли на этот счет Учиха заранее для себя решил не озвучивать перед Мадарой. — Нии-сан?.. — окликнул Изуна брата, осторожно продвигаясь в сторону звука. Слабо врезавшись в чужую грудь, мужчина вздрогнул. Мадара ходил не беззвучно, но, видимо, по привычке вплетал звук своих шагов в чужой топот. Даже перед близкими не хотелось показывать слабость, так что Изуна усилием воли взял себя в руки и заговорил спокойнее: — Выходим? — Чуть… позже. Мелочь дождемся и на выход, — ответил Мадара с заминкой. Изуна опешил. Ч-что? — Ты же был категорически, — подчеркнул он, — против ее присутствия. Обстоятельства изменились? Почему-то — хоть это и казалось бредовым — казалось, что… — Нет, — голос Мадары стал показательно безразличным. Изуна знал, что это указывает на то, что брату сейчас ужасно неловко. — Просто я передумал. Если ее оставить одну, она еще кого-нибудь поднимет. Лучше присмотрим за ней, а что до ритуала… Просто не подпустим. Звучало, конечно, разумно, и Изуна даже какое-то время верил, что дело действительно в рациональном переосмыслении ситуации, вот только… — Я все! Я все!.. — от грохота, с которым Изуна-чан вывалилась из седзи за его спиной, заложило уши. От ее крика уши начали болеть. — Давайте, пошли быс-тре-е же!.. Вот только поведение Изуны-чан и то, что в ее окружении разбаловать ее мог только один человек, опровергало такую теорию. Его собственное отношение к внучке, если честно, тоже было странным. Изуна это признавал и отчего-то отказывался признавать это плохим. Потому что в компании Изуны-чан он чувствовал себя хорошо. И это не было иррациональным, чем-то навязанным, просто существо, носящее его кровь, не раздражало, даже если творило всякую дурь. Тц… С потерей зрения он стал большую часть своего времени (которого стало непривычно много) уделять всяческим размышлениям, порой уходя в них от истинных или, говоря иначе, надумывая сложностей. А ведь стоило бы сосредоточиться на реальности. Тем более, что реальность начала касаться его. — Но… — звучал жалостливо голос Изуны-чан. Звучал тонко, умилительно и довольно профессионально, вызывая нужные чувства. Без зрения, без обзора на мимику, Изуна не мог точно сказать, насколько это наигранно, потому что голосом девочка игры не выдавала. Игрой это вообще казалось лишь потому… Да потому что Изуна просто ни разу не встречал людей, которые вели бы себя так искренне. Разве что Хаширама Сенджу, но и тот, на его взгляд, был не так невинен и чист душой, как хотел казаться. К Изуне-чан придираться просто не хотелось, хотя это и должно было стать поводом придраться. — Мы будем просто сидеть и ждать, пока вода закипит? А что же тогда будет делать Изуна-джи? Ему ведь нельзя есть! Если точнее, он не может есть. Потому что мертв. Но такая забота об его чувствах, конечно, льстила. Особенно она бы льстила, если бы не заключалась в… — Для начала договорись с Изуной-джи, — сказал как отрезал Мадара, и, если бы Изуна уже не составил о нем мнения как о заботливом деде, он бы решил, что тот излишне жесток. Потому что голос Мадары звучал не то что сухо… А даже угрожающе. От такого Сенджу в свое время пересирались только так. Да и Учиха тоже. Самому Изуне тоже становилось не по себе, но Изуна-чан, хоть и была зрячей (а Мадара ведь больше лицом всегда пугал, чем голосом), то ли не видела очевидного, то ли, наоборот, тоже видела слишком много (то есть, понимала слишком много тоже). — Я не против, — подал голос объект обсуждения. Глухим он от отсутствия глаз не стал, так что был в курсе происходящего. Происходящее же заключалось в том, что Изуна-чан предложила ему поиграть в «печати». Двенадцать печатей, от крысы до свиньи, чем ближе к свинье, тем «сильнее», и крыса может победить свинью. Обычная игра для тренировки складывания печатей. В их случае игра казалась невозможной, ведь он слеп, а верить на слово сложно, но если Мадара согласится быть судьей… Повисла тишина, во время которой, очевидно, потерявшие чуткость родственники обменялись многозначительными взглядами. — Тогда насчет три, — довольно объявила девочка. — Раз… Два… Три!.. Стандартный тур состоял из двенадцати печатей, каждая из которых потом сравнивалась с идентичной по очередности у противника, но они взяли тур на сорок восемь печатей, продлившийся больше минуты. Изуна-чан обещала закрыть глаза «для честности», но Изуне было все равно. В конце концов, это всего лишь игра. Победа или проигрыш не так важны. — Победа за Изуной, — коротко огласил результат Мадара и на ехидные смешки внучки, что так не ясно, кто же победил, правды не сказал. Изуне было все равно. Изуне-чан, наверное, на самом деле тоже.