«Я не люблю истории. Я люблю мгновения. Люблю ночь больше утра, луну больше солнца, а здесь и сейчас, больше любого где-то потом»*, — сказал однажды Пак и выпрыгнул из поезда на ближайшей станции. Потому что мгновение перестало быть мгновением и медленно перерастало в настоящую историю. Ее страницы показались слишком скучными и нудными, чтобы продолжать читать. Поэтому выскользнуть на следующей станции оказалось самым верным решением из всех существующих. Чимин и не знал, где высадился, но упрямо продолжал идти вперед, уверяя себя, что еще немного — и он обязательного доберется до нужного места. Но в тот вечер он никуда не добрался, потому что все уличные фонари перегорели разом, перекрывая дорогу.
Замерзший и голодный, он шел по музыкальным проспектам. Чимину даже показалось, что ему удалось дойти до того места, где закат граничит с рассветом, образуя крошечную вечность, которая и длится не больше минуты. Но тогда он простоял слишком долго, задрав голову, глядя на небо. Потому что только однажды закату и рассвету позволили встретиться.
Эту вечность разделили трое: закат, рассвет и Чимин.
Он рассказал об этом только одному человеку, а потом как-то внезапно забыл. Потому что не хотел грустить из-за того, что закат и рассвет больше никогда не пересекутся.
В тот же вечер наткнулся на магазинчик, где с тех пор и поселился, поедая сырный острый рамен. И только в особые случаи менял его на рис.
Магазин, скрытый в переулке, без названия и вывесок, но с ярко-оранжевой крышей и огромными окнами.
Замерзший до смерти и изголодавшийся в такой же степени, тринадцатилетний Чимин появился на пороге. На его плечи тут же лег красный вельветовый плед. Но мальчик, взбудораженный увиденным, не заметил теплое покрывало поверх своей куртки. Он рванулся к окну и прижался вспотевшими ладонями к холодной поверхности, оставляя на ней отпечатки. Но мгновение прошло. Закат и рассвет снова расстались. Ярка вспышка погасла так же внезапно, как и загорелась. Небо стало самым обычным. Тогда Пак разочарованно обернулся к бабуле, которая мягко улыбалась и смотрела в ту же сторону, куда глядел он сам минутой ранее.
— Я все видела, — бабушка отодвинула стул и пригласила за стол уставшего мальчишку, который сжимал край пледа между пальцами.
Длинные поседевшие волосы завязаны в косу. На голове — венок из искусственных цветов. Искусственные цветы как вечный траур по ушедшей юности.
— Еще кто-нибудь заметил? — рассеяно спрашивает Чимин.
— Мы с тобой единственные зрители.
Тогда они долго разговаривали об этом. И с тех пор мальчишка стал главным посетителем крошечного магазинчика без вывески. Четыре последующих года он приходит сюда для того, чтобы снова увидеть, как рассвет встретится с закатом. Все время пялится в окно, но, кроме проезжающих машин и высоких домов, ничего не замечает.
И он смерился с тем, что однажды выдумал это событие. Может, ему так сильно хотелось придумать что-то новое и необыкновенное. Может, у бабули в тот день, тоже разыгралось воображение. Вот они на пару сидели и обсуждали выдуманное событие.
Чимин жил в три юности и два заката. Человек, ненавидящий лужи и время. И как хорошо, что лужи уже давно исчезли с улиц, их место занял мягкий и пушистый снег, на котором остаются следы от ботинок. Больше чем лужи, он ненавидел карты и компасы. Все то, что хоть косвенно напоминало о существование времени, терпеть не мог, поэтому давно избавился от всех календарей и всего того, что могло бы отсчитывать медленные минуты.
Смотреть на несуществующие часы и отсчитывать невидимые секунды, исчезать в несуществующих днях и неделях, где не нет никаких границ и пределов. Таким Чимин и был. Человек несуществующего дня.
Если Тэхен и Лаура смогли подружиться со временем, то Пак был его самым главным врагом.
Он вытащил Хосока на улицу в пять часов и объявил, что они опаздывают.
— Куда мы опаздываем? — тут же старший задался вопросом.
— Не знаю, но куда-то точно опаздываем, — парнишка радостно пожал плечами и рванулся вперед, пиная подол тускло-серого длинного плаща.
Вместо карманов — ярко-желтые вкладки, а весь воротник покрывает бесчисленное количество значков, цветных пуговиц и булавок, которые звенят при малейшем движении. Вообще сейчас уже трудно сказать, что какое-то время назад плащ был серым. Потому что теперь он весь исшит пуговицами, изрисован красно-желтыми драконами. Только где-то можно заметить пробивающийся серый цвет. На время Чимин и сам стал драконом, так он себя представлял, когда без конца бежал вперед.
Когда-то ему посоветовали не оглядываться назад, потому что ни к чему хорошему это в итоге не приведет. Сказали, что время по сути ничего и не значит, если живешь так, как ты хочешь.
Имя того незнакомца он не запомнил, но слова плотно засели в памяти.
И как бы Хосок не пытался догнать убегающего вперед мальчишку, он так и не смог за ним поспеть. Отпустил руку и остался плестись позади.
Первое время Чимин совсем не замечает, что остался один, не замечает, что Чон уже давно потерялся, стоит где-то там, зажатый двумя невысокими домами, сунув руки в карманы и зажимая в руках какой-то гладкий камень. Пока снежинки оседают на каштановых, шелковых волосах и теряются в них. А спустя минуту пропадают, превратившись в капли воды, соскальзывают с волос на воротник пальто, в результате впитываются в плотную ткань, окончательно исчезая.
Все-таки они опоздают. А Чимин знает, никак нельзя. Туда еще никто не опаздывал. Выруливает из-за угла, за которым уже успел скрыться, и возвращается к доктору.
— Ты чего, Хосок, — он подбирается ближе и, выхватив чужие руки из карманов, трясет их, — Опоздаем!
— Опоздаем?
— Верно-верно, Чон Хосок, опоздаем. Пойдем же!
Обходит застывший силуэт, становится позади и пытается толкать Хосока со спины. Но тот остается на месте. Чимин хмурится, трет замерзший нос и лбом утыкается в чужую спину.
— Пойдем скорее.
— Ты хотя бы знаешь, куда мы опаздываем?
— Нет, — Чимин мотает головой, запускает руки в хосоковы карманы, отыскивает там его ладони и холодными пальцами перехватывает большой палец доктора. — Но я знаю, что там будет кое-что очень важное.
— Кто тебе сказал?
— Призраки Тэхена. Они так уверенно об этом говорили, что я просто не мог не поверить. Призракам врать нельзя. Их наказывают, если они врут.
— Как же наказывают призраков? — с интересом спрашивает Хосок.
— Каждому призраку дается пять лет, чтобы путешествовать в нашем мире. Если они ведут себя хорошо, им разрешают отправиться на небо и переродиться вновь. Но некоторым приходится бродить здесь целую вечность, если они ведут себя плохо. Представляешь?
— Вечность — это ужасно долго, — Чон кивает.
— Я бы сошел с ума.
— Тогда веди себя хорошо, когда станешь призраком.
— Наверное, я буду самым вредным призраком, — Чимин смеется, и некоторым смешкам удается зацепиться за ткань, они тонут в складках пальто, — Если я мру первым, то буду без конца тебя доставать.
— Тогда будешь вечно блуждать по земле в качестве призрака.
— Подожду тебя, будем бродить вместе.
Блуждать вдвоем куда веселее.
Чимини боится упустить все самое интересное, когда огонь будет греть особенно сильно, когда разговоры станут интереснее и, звезды, заинтересовавшись человеческими разговорами, опустятся на землю.
Несколько раз они заворачивают не на ту улицу, проходят мимо не тех домов и переходят не те дороги. Но тот квартал, на который они натыкаются ближе к восьми, полностью захватывает внимание обоих.
На входе вывеска — «Ярмарка фонарей», и временно Чимин забывает про место, куда никак нельзя опоздать.
Оказавшись в сети бесконечного множества палаток, он решает, что в несуществующее место все-таки можно и опоздать. У каждой из палаток свой особенный запах, который подбирается прямо к носу и дурманит голову. Пак соглашается остаться здесь на пару минут.
Ему кажется, что идти осталось совсем немного, поэтому можно и передохнуть какое-то время, поедая сырные лепешки и рисовые пирожки.
Детские глаза и не знают, куда податься сначала.
Синие, зеленые, красные палатки выстроены в два рядя, расположившись друг напротив друга, окруженные людьми. Пар огромными облаками поднимается, Чимин хочет словить это облако и сунуть его прямо в рот, но оно убегает из рук и не позволяет, чтобы человек его коснулся. Из каждой палатки высовываются продавцы, привлекая внимания покупателей.
— Сначала рисовые пирожки, — Хосок указывает на третью слева палатку и тут же выдвигается к ней. Младший послушно идет за ним, не отпуская руку, потому что боится затеряться в толпе топчущихся повсюду людей.
Над головой возникает искусственное небо из маленьких разноцветных фонариков.
Палатки с едой смешиваются с теми, где продают безделушки, которые обязательно понадобятся на сегодняшнем вечере. Чимин выхватывает длинную разноцветную гирлянду из массы другого хлама и внезапно сам превращается в фонарик, который освещает дорогу. Теперь он светится тысячами крошечных огоньков, а нарисованные на плаще драконы внезапно оживают и начинают бродить среди людей. Пак их отпускает, зная, что в конце они обязательно вернутся.
Перевернутые металлические бочки заменяют стулья и кресла, Хосок занимает три таких бочки, одна из которых является столом. Светящийся Чимин опускается рядом с огромным количеством бумажных пакетов: в двух из которых находятся рисовые пирожки, в остальных — сырные лепешки и сладкая кукуруза.
— Вообще-то мы не так уж и далеко, — недолго думая, говорит Пак, пережевывая свой пирожок.
— Как ты это понял, если не знаешь, куда идти? — Хосок интересуется, закидывает ногу на ногу и, не глядя, вытаскивает сигарету из кармана.
— Просто знаю, — пожимает плечами.
— Значит, ты там когда-то был?
— Никогда я там не был. А может и был. Есть такие вещи, которые никогда не выветрятся из памяти. Возьмем в пример дом, не то место, где ты живешь, а место, где ты чувствуешь себя нужным и где о тебе думают, — Чимин стучит кулаком по металлической поверхности, привлекая внимание Хосока, — Как бы долго ты там не был, все равно неизменно будешь находить дорогу домой.
Отвлекается на то, чтобы выловить из пакета очередной рисовый пирожок.
— А еще дом — это ты. Место, куда возвращаешься после долгой поездки на поезде или автобусе, — поднимет руку вверх и щелкает пальцами, подводя итоги всего вышесказанного.
Хосок — дом. А Чимин в этот дом без конца возвращается. После самой длинной поездки на автобусе. Когда едешь без билета. Когда едешь с одним только рюкзаком. Когда впереди пересадка на сотни таких же автобусов. Со временем привыкаешь к дороге, знакомишься с пассажирами и смотришь глупые шоу на телефоне. И вот садишься на последний автобус. Дорога подходит к концу. И ты бесконечно счастливый от того, что удалось проехать зайцем.
— С возвращением домой, — Чон улыбается, смахивая крошки с чиминовых губ и щек.
— Ты тоже поскорее возвращайся домой, Хосок. Только сядь на нужный автобус и не пропусти свою остановку.
Чимин встает со своего место и, наклонившись над импровизированным столом, оставляет на щеках Чона мимолетный поцелуй.
— Оранжевый, — внезапно говорит Хосок, одновременно касаясь того места, на котором остался след чиминовых губ.
— Оранжевый?
— Если представить тебя цветом, то ты будешь оранжевым.
Если Чимин с того поезда сошел, потому что история показалась слишком скучной, то Хосок в этот поезд зашел, потому что это была его история. Которую он усердно старался сделать интересной, сотни раз писал и переписывал абзацы, стирал все и начинал заново, вместо точки ставил запятую и продолжал дальше. Ему всегда нравились истории, длинные повести и стихи. Но сам он плохо писал, поэтому предпочитал оставаться непредвзятым зрителем.
В тот день Чимин сошел на забытой всеми станции. Хосок наоборот запрыгнул в поезд. Тогда они не заметили друг друга.
Двадцатишестилетний Чон занял свое место у окна и долго в него пялился, периодически рассматривая проходящих мимо людей. Сначала он и не заметил, что все они внезапно стали бесцветными. А потом это показалось странным. Потому что их одежда, обувь и глаза не отражали ни одного из существующих цветов. Они будто были прозрачными, тенями бродили по узким коридорам с чемоданами и огромными сумками. В каждом из них Чон отчаянно пытался отыскать хотя отголосок одного из оттенков. Безрезультатно. Все люди были пустыми. На фоне красочных закатов это казалось странным. Доктор все никак не мог понять, в чем дело.
Но вот к нему подсел уж слишком болтливый мальчишка и без умолку начал рассказывать о своей короткой жизни, что вот его отправляют к бабушке на каникулы. Хосок почти не слушал его, потому что в окне он пытался разглядеть собственное отражение, но там тоже, кроме пустоты, он рассмотреть так ничего и не смог. И внезапно мальчишка перестал быть бесцветным, с каждым произнесенным словом приобретал естественный для человека окрас, но преобладающим оказался голубой. Потому что мальчик рассказывал о самом красивом небе, которое видел на прошлой неделе. Такую картину он заметил впервые в своей жизни, поэтому уделял этому рассказу больше времени. Еще он говорил о васильковых полях в своем городе и голубой куртке, которую ему купила мама.
К концу дороги он окончательно приобрел свой оттенок.
А когда сошел на своей станции, Хосок еще долго за ним наблюдал и видел перед собой те бескрайние васильковые поля, о которых ему так усердно рассказывали.
Чон понял, что началось что-то странное. Разом все люди стали цветными. Это выходило само собой, резко и непроизвольно. Бродящие по улицам незнакомцы всегда оставались бесцветными, но стоило узнать их поближе, и вот они уже становились цветами: черный и белый, красный или зеленый, это зависело от того, какую жизнь они проживали. Оттенок просто появлялся и оставался с человеком навсегда, только мог стать ярче или потускнеть со временем, если случалось что-то ужасное. А еще цвет можно потерять, так, как и самого себя. И если это случалось, то человек вновь становился пустым.
Единственный цвет, который Хосок был не в силах различить, — это свой собственный. И у кого бы ни спрашивал, никто не мог помочь. Потому что они понятия не имели, о чем говорит доктор. Никто так и не сумел ответить на вопрос.
Когда он познакомился с Енджу, она стала синим. Стала хаосом и беспорядком, который поначалу сильно раздражал. Но со временем приобрел свой смысл. В тот день, когда ей удалось вытащить Хосока из своего кабинета, доктор мимолетом заметил на девушке синюю яркую заколку. И с этого мгновения доктор увидел новый цвет. Синий. Он близко граничил с голубым, но все еще оставался таким.
За пару дней до ее смерти, цвет стал более тусклым. Но Хосок не придал этому особого значения, потому что еще не до конца разобрался со странным явлением. А потом девушки не стало. Чону показалось, что в тот момент, когда Енджу умерла, на его руках остался оттенок синего. И остается до сих пор, потому что несмываем.
Потом он боялся смотреть на людей, находить в них что-то такое, что могло сказать о худшем будущем. Если ты врач и видишь, что цвет пациента становится блеклым, это говорит о грядущей смерти. Тогда Хосок будто спотыкался об это видение, но еще ни разу не отказывался от пациента, даже в том случае, если цвет пропадал вовсе. Он просто брал краски в руки и разрисовывал пациента по новой.
Изначально Чимин тоже был бесцветным, а потом приобрел свой окрас. И стал оранжевым.
К чему он относился никто и не знал, поэтому Хосоку пришлось самому выдумать ассоциации.
— Ты символ бесконечной юности и громких песен, живущий мимолетной мыслью. Полет майских жуков и неумелая игра на гитаре. Твой мир — это разрисованные свитера, вечные пересдачи тестов и рамен.
— И ни слова об оранжевом, — Пак замечает.
— Эмоции воплотились в цвет, — отвечает Хосок, медленно и лениво выползая из собственных воспоминаний.
Первое, с чем он столкнулся — это голубой. А затем последовало еще тысячи оттенков и окрасок.
— Тогда, Хосок, какой же ты цвет?
— Его я так и не сумел увидеть.
— Придется тебя разукрасить, — смеется Чимин.
Снимает с себя гирлянду, сжимает несколько фонариков в пальцах и вешает ее на Чона, обматывая вокруг шеи.
— Теперь ты разноцветный, — щелкает старшего по носу и опускается на свое место.
— И что же это означает?
— Можешь выбрать любой цвет, можешь стать кем угодно: жить в компании майских жуков, недописанных картин или окруженный стопками белых халатов. Ты не привязан ни к одному из цветов.
Хосок улыбается и соглашается. Минуту назад он был бесцветным, а теперь разом стал владельцем всех красок. Они яркими огнями играют на черном пальто, разбегаясь и собираясь вновь.
— Так лучше, — зачесывает мокрую от снега челку и собирает со стола все бумажные пакеты.
— Вообще-то я тоже хочу стать разноцветным.
— Тебе идет твой цвет, Чимин.
Драконы продолжают блуждать между людьми, оставаясь незамеченными, никто их не видит, кроме самого хозяина. Они ускользают тут же, как только попадаются под ноги человеку. Прячутся за палатками, но, успокоившись, выползают из своего укрытия и присоединяются ко всем. Ярко-желтые драконы становятся невидимым символом сегодняшнего вечера. Им интересно наблюдать за тем, как живут люди, но дружить с ними они точно не хотят. Потому что их могут словить и засунуть в клетку, используя как развлечение. Поэтому драконы предпочитают оставаться незамеченными.
Чимин бурчит что-то себе под нос, и они возвращаются к нему. Тонким слоем краски опускаются на плащ. Возвращаются все, кроме одного, он остался торчать у одной из лавок с сувенирами, совершенно забыв о своем возвращении.
Красно-желтые драконы. Пак думает, что кое-что понял. Может, Хосоку еще давно удалось их заметить, только он промолчал. Оранжевый находится между желтым и красным.
Поэтому Чимин и стал оранжевым.
Улыбается собственным догадкам. Хлопает по плащу и, удостоверившись, что драконы вернулись домой, встает из-за стола. Сейчас вспоминает о том, что они порядком запозднились. Наверное, уже опоздали.
Напоследок вгрызается в кукурузу. Кричит о том, что вспомнил, где находится то место. Вспомнил, никогда там не бывая. Хватает хосокову руку и бежит, обегая толпу и наступая на ноги идущим впереди. Он только изредка оборачивается, чтобы поторопить Хосока. На самом деле, они бегут не одни. Со всех сторон сотни людей идут в том же направлении, в непонятной и странной одежде, в шляпах, обернутые гирляндами и со стопками листов в руках, края которых тормошит ветер.
Мальчишке так и хочется снова призвать своих драконов, чтобы с их помощью поскорее добраться до нужного места, но они, наверное, уже давно спят, поэтому он не спешит будить их вновь и решает оставить в покое.
Чимин был прав, звезды действительно спустились с неба и сидят среди людей, вслушиваясь в их разговоры, пустые или переполненные каким-то смыслом, в любом случаем они остаются здесь. Сегодня они и сами являются непосредственными участниками, потому что оставаться на небе все время ужасно утомительно. А если выпала такая удача, то они непременно затеряются среди толпы, как драконы.
Пропуская пустые кварталы, пробегая мимо безмолвных домов, толпа оказывается на затерянном, забытом всеми автобусном парке. Старые автобусы, которые уже негодны для поездок, отправляются сюда и остаются здесь навсегда. А сегодня вечером встречают сотни посетителей, которые рассеиваются по всему периметру.
Украденные с ярмарки бочки стоят между старыми автобусами, рядом с ними — самодельные скамейки и вытащенные из автобуса сидения. Все, кто пришел сюда пораньше, уже успели разжечь огонь, который горит во всех углах. Возле него собираются уходящие и пришедшие, занимая свободные места в виде бочек, расстегивают куртки, пальто и пуховики. Вынимают из карманов все, что принесли с собой, и собирают в них то, что оставлено другими. Все занимаются своими делами, расхаживают по территории, заглядывают в пустые автобусы. Некоторые из них уже заняты людьми, которые расстилают старые тряпки и куртки, занимая себя чудаковатыми историями. Окна запотевают, потому что внутри становится тепло из-за человеческого дыхания, на них остаются какие-то надписи или рисунки, исчезающие со временем. Здесь говорят о всяком. Кто-то рассказывают историю возникновения самого парка, кто-то рассказывает о том, что в скором времени он исчезнет. И тогда этого грубияна тут же выгоняют из автобуса. Потому что о таком здесь никто и никогда не говорит.
Чимин идет туда, где читают стихи и просто много говорят. Здесь рассказы — из одного слова, стихи, состоящие только из одной запятой, или обыкновенное молчание, которое привлекает по-своему.
— Почти не опоздали, — говорит и подходит к той группе людей.
Опускаются на свободное место и приходится задрать головы, чтобы посмотреть на того парня, который забрался на крышу невысокого автобуса, она скрипит, и кажется, что вот-вот — и точно обвалиться.
Читает он невнятно, тихо, и приходится внимательно вслушиваться в то, что он говорит. А заканчивает свою речь стихотворение про свитер из скорби и траур в ботинках.
Он жил в три юности и два заката,
Человек запятых и кавычек,
Ненавидящий лужи и время.
Облеченный в стихи,
Он шагает по музыкальным проспектам.
На нем —
свитер из скорби, траур в ботинках
В пиджаке слова и карта,
На ней — пределы несуществующих лет.
Из слов — границы потерянных и забытых мест.
Солнце в руках больно кусает пальцы.
И под симфонию майских ветров
похититель закатов исчезает в несуществующем дне.
Несколько раз Чимин прокручивает его в голове и все-таки решает записать на испепеленном листе бумаге, чтобы потом показать Тэхену. Ему оно точно понравится, в отличие от Хосока. Он толкает парня в бок и шепотом спрашивает.
— Тебе не кажется, что слова будто вырваны из контекста? Будто и не стихотворение вовсе!
— Может, это и не стихотворение, может, это красивые хаотично расставленные слова.
Парень, читавший стихотворение, еще долго стоит на крыше автобуса, что-то усердно рассказывает, собирая вокруг себя толпу зрителей. Они, задрав головы, внимательно слушают оратора, чтобы в результате ничего не было упущено. В некоторых автобусах окна опущены, из них вывешиваются люди, пряча руки в перчатки. Наверняка, уставшие от долгих разговоров и душного помещения, они выставляют лица под порыв сильного ветра.
— И все-таки я считаю, что во всем должен быть изначальный смысл, если его нет, то зачем вообще что-то делать? — продолжает Хосок, подносит руки к огню и наблюдает за тем, как крошечные искорки опадают на песок и тут же гаснут.
— Может в «Черный квадрат» смысл то же не закладывался, просто люди сами решили его отыскать. Так со всем, Хосок. Не стоит его искать. Просто насладись хорошим времяпрепровождением. Если бы мы думали о том, что у всего есть конец, то ничего бы и не начинали.
— И вместо пока он кричал до свидания, не зная, что это конец. Имеешь в виду что-то такое?
— Ты все точно понял.
Чимин улыбается и кладет голову на плечо Чона, зарываясь замерзшим носом в плотную ткань. Он не замечает, как опустившиеся на землю звезды, рассаживаются рядом, сливаясь с яркими огоньками, поэтому никто и не подозревает, что звезды спрятались среди них. Как и не подозревали, что драконы тоже могут бродить где-то поблизости. Но Чимин с ними здоровается, приветствует кротким кивком и что-то мимолетом говорит.
Еще около пятнадцати человек решают занять место предыдущего оратора, и на этот раз говорят о чем-то совершенно другом. Их мало кто слушает, потому что блуждающие люди устали, замерзли и спешат поскорее скрыться в свободных автобусах. Последней девушке в одном только зеленом свитере помогли забраться на крышу, но как только она заняла свое место, все уже разошлись.
Ей было все равно. Она и не заметила ушедших. Потому что главным зрителем оставался потерянный в дороге дракон. Он разжигает почти потухший огонь и направляется к одиноко стоявшей девчушке. Обхватив его голову ледяными ладонями, утыкается в широкий драконий лоб.
Утром от нее не останется и следа, она исчезнет так же внезапно, как и прибыла. Никто не узнает, о чем она говорила и куда ушла. Только вернувшийся на время дракон расскажет Чимину о существовании нескольких затерянных стран, название которых не упоминается в книгах и библиотечных архивах. «Страна солнца», «Страна вечных дождей» и та, откуда прибыла сама девушка — «Империя мертвых детей».
Она запрыгнула на дракона и отправилась домой, ожидая в своей стране новых гостей.
Чимин и сам решает перебраться в автобус, тормошит засыпающего Чона и тянет к тому микроавтобусу, который не слишком переполнен людьми. Приходится переступить через спящих. И в итоге Хосок находит два свободных места в последнем ряду.
Ночь историй заканчивается, медленно перетекая в зимнее морозное утро.
— Вообще-то я сходил к психологу.
— И что же он тебе сказал? — Чимин перехватывает замерзшие хосоковы руки и зажимает в своих ладонях.
— Сказал, что со мной почти все нормально.
— Почти — не окончательный результат.
Хосок прижимается к спинке холодного сидения и, глядя в окно, говорит.
— Однажды мне удалось заметить кое-что необыкновенно. Когда поезд остановился, я вышел на конечной станции. Стоя на краю земли, я увидел, как рассвет и закат встретились. Нашел то место, где они могут пересечься и поздороваться друг с другом.
Конечно, тот, кто владеет всеми окрасками сразу, просто не мог проигнорировать эту красочную вспышку из всех существующих цветов. Значит, Пак и бабуля были не единственными, кому удалось заметить почти несуществующее явление. Только Хосоку для этого потребовалось дойти до самого края земли.
— На самом деле, это был единственный день, когда им разрешили встретиться, — Чимин говорит сонно, прикрывая глаза, — Потому что когда-то, очень давно, они провинились так сильно, что были разлучены навсегда. Хоть это и часть одного целого, они потеряли друг друга. Когда закат гаснет на одной части земли, то рассвет расцветает на другой.
— Чем же они провинились?
— Существует множество легенд. Одна из них говорит о том, что рассвет предал закат, подружившись с человеком. Закат так сильно разозлился, что собственноручно обрек сея на вечные страдания. Он попроси Бога солнца их разлучить. Но пожалел об этом слишком быстро.
— И больше им не суждено встретиться? — Хосок спрашивает, заинтересованный скорбной историей.
— Может, когда-нибудь, через сотни лет, когда все вселенные прекратят свое существование, а все звезды погаснут разом, закат и рассвет встретятся вновь, образуя мнимую вечность.
Последний дракон прощается с Чимином и возвращается в «Страну мертвых империй», хвостом освобождая небо от злобных облаков. Он единственный, кто снова увидел встречу давних друзей. И в этой вспышке дракон исчезает.
На автобусный парк опускается утро, ласково касаясь волос спящих и не спящих.
***
Частная школа, находящая в самом центре крошечного города, со временем теряет свое звание и превращается в абсолютный беспорядок. Кроме того, что по ее коридорам разгуливают школьники в безобразно ярких свитерах с кактусами в руках, то теперь все ее блеклые стены обклеены яркими плакатами и постерами. Которые рассказывают о несуществующем кафе, выдуманное несколькими мальчишками. Теми, кто ходит с кактусами в руках и разрисованными лицами.
Чимин думает о том, что Тэхен здорово постарался, занимая бумагой сразу пять этажей, в каждом из углов лежит по стопке листовок из толстой глянцевой бумаги. Заинтересованные заглядывают в эти углы, а незаинтересованные проходят мимо. Или они просто кажутся таковыми, потому что потом обязательно возвращаются и кладут бумагу в рюкзаки. Счастливые оттого, что их преступление осталось незамеченным.
В коридорах — вечные толпы школьников, взбудораженные предстоящими экзаменами. Теперь они — главная тема на два последующих месяца. Чимину эти разговоры становятся поперек горла, поэтому спешит поскорее отсюда выскользнуть.
Только что он вышел от директора. Беседа оказалась жутко утомительной и совсем неинтересной. Он распинался и кричал, взбешенный постоянной борьбой с выходками безумных школьников. Грозился, что все объявления будут сняты на следующей неделе. Обещал ввести обязательную школьную форму и запретить любое проникновение кактусов. Вены на лбу от долгого разговора вздулись, поэтому пришлось закурить. Он и сам не заметил, как толстая сигарета оказалась в мясистых пальцах, а дым повалил из рта. Ему пришлось открыть окно, чтобы выпустить на волю душные серые облака.
— И что это у вас за кафе такое дурацкое, несуществующее место. Может там и люди несуществующие?
Чимин ухмыляется, искоса поглядывая на директора и вторую подряд тлеющую сигарету.
— Люди вполне существующие: цветные и бесцветные, они приводят своих потерянных друзей прямо из «страны Солнца», организуя настоящую оргию!
Директор вяло отмахивается от слов мальчишки и бросает окурок прямо на стол.
— Проваливай уже в свою «Страну Солнца».
— А я гость из «Вечных дождей»!
Дверь за Чимином захлопывается моментально. А за ней — усталый вздох истощенного человека.
После упорной двухмесячной борьбы с математикой школьнику все-таки удалось получить долгожданный допуск к выпускным экзамен. Удивительно, но у Чимина действительно все получилось. Сотни тестом и споров с преподавателем, и как итог — довольный выскакивает из школы.
Теперь он спешит поскорее вернуться в кафе, потому что все остальные уже давно добрались.
На винтовой металлической лестнице, прикрепленной к крыше, сидит Тэхен, прижав руку к подбородку. Он смотрит на кирпичную стену напротив, высчитывая, сколько же в ней кирпичей. Кудри развиваются на безжалостно сильном ветру, разлетаются в разные стороны и тут же собираются в прежнюю композицию. Все остальное спрятано под тяжелым черном пуховиком.
Пак застревает между двумя стенами, встречаясь взглядом с одиноко сидящим парнишкой. Поднимает руку и приветливо машет.
— Ты почему здесь сидишь? — Чимин опускается рядом, но тут же встает, потому что сидеть на этой лестнице просто невозможно: она вся покрылась плотной коркой льда.
— Думаю.
— И что же, на холоде лучшее думается?
— Они забрали моих зверей, и не дают подобраться к ним ни на шаг, — отвечает Тэхен, сейчас он вполоборота и искоса поглядывает в окно. На той стороне, где гораздо теплее, расхаживают друзья.
— Что еще за животные?
— Драконы, слоны и медведи. Там есть и другие, но эти — самые главные.
— А у меня был ручной дракон, — внезапно говорит Чимин, держась за поручень винтовой лестницы и шатаясь из стороны в стороны.
— Тогда пригласи его к нам? — предлагает младший.
Он замечает, что к двери кто-то направляется и тут же отворачивается, будто все это время не ждал, что за ним кто-нибудь придет.
— Я отправлю ему приглашение, потому что вчера он отправился домой.
В проеме появляется Лаура, одетая в два свитера поверх фиолетового гольфа, ветер тут же разносит края широких тонких штанов. Он придерживает дверь, чтобы та не захлопнулась, вытягивает руку и манит мальчишку к себе.
— Тэхена! Тебя все ждут, возвращайся скорее. Мы больше не будет трогать твоих зверей. Они все вернулись на стену и забылись сладким сном, — О, Чимина, ты тоже заходи.
— Кенсу перестанет оттягивать уши моего слона?
— Перестанет.
— Ну ладно, — Тэхену больше ничего не остается, как соскочить со своего места, и ринуться в сторону дверей. Он рад, что про него не забыли и решили все-таки забрать с холода.
Лаура прячется внутри.
— Кесну, черт возьми, перестань мучить этого слона! — парень тут же отпрыгивает от стены, испуганно роняя фломастер на флисовый ковер.
— Вообще-то ты светло-зеленый, — говорит Чимин. Слова бегут впереди него, останавливаются перед Тэхеном, выстраиваясь высоким забором, через который затруднительно переступить.
Ким непонимающе смотрит на своего друга.
— Зеленый?
— Ну да, зеленый, — Чимин пожимает плечами.
— Это из-за той жилетки?
— Вовсе не из-за нее.
Пак понял это и без Хосока. Когда он сказал, что цвет Тэхена — зеленый. Чимин уже знал. Потому что только этот окрас можно соотнести с мальчишкой, у которого весна расцветает в глазах, васильковые поля расстилаются на белом свитере, а мертвые кактусы оживают через минуту после своей смерти.
