Ферзь любит свой цвет

Габриэлла не выспалась от слова совсем — в глазах рябило и сетка белка безжалостно покраснела. Тушь кусками осыпалась, оставляя на смуглой коже черные разводы, а изо рта плохо пахло — она бросает взгляд на часы в нижней части экрана ноутбука и резко подскакивает на стуле. Без пятнадцати. Скоро вернется Гленн в мастерскую, а она выглядит словно после попойки — выхватывает из сумки щетку с пастой и бежит в общественный туалет, чтобы хоть немного привести себя в приличный вид. Да, это было определенно отвратительной идеей — работать всю ночь над книгами, ноутбуком и делать заметки. Она устала как собака и грозилась вот-вот свалиться с ног. Босых. Туфли на каблуке уже как несколько часов бесхозно валялись под столом, как и официальный пиджак. Рубашку она вынула из брюк еще в обед. Похожа на сбежавшую из психушки — жмурясь, агрессивно мылит лицо и смывает остатки косметики. Она провела всю ночь в мастерской с открытыми окнами — запах растворителей и химикатов стоило выпускать из помещения в процессе работы. Обручальное кольцо жмет тонкий темный палец и девушка прячет его в карман, разминая руки. Когда возвращается — в мастерской голоса. Их пристанище находилось в дорогом архитектурном здании в центре Парижа и в отделе компании "Рековер" работали специалисты, художники, историки и архитекторы по восстановлению и анализу картин, скульптур и разных украшений, что иногда, но довольно таки часто, их директор выкупал во время раскопок и вскрытий разных подвалов старых замков, а потом продавал в музеи. Три года назад они работали над старым, немного плесневелым полотном, подлинность авторства которого подтвердили — им был Рембрандт в самом начале своей карьеры. А пол года назад им принесли эскизы Яна Вермеера 1664-го года и директор продал их на аукционе за деньги, гонорар от которых именно Габриэлле составил три тысячи евро. — Ты не представляешь, что это такое! — Гленн поднимает руки в воздух и на его лице такое безумное счастье, что страшно становится. Но женщина его не разделяет: — Спорим, представляю? Я всю ночь тут сидела и побольше тебя узнала. — Да? — высокий англичанин на секунду отступает, но тут же возвращает свой пыл, — И что же? Ты восстановила полотно? — Частично, — увиливает она и манит рукой коллег к центру. Их мастерская имела большой стол прямо по середине огромной комнаты, заставленной шкафами и полками с невероятным и всегда пополняющимся количеством материалов. Закончив чистку пары слоев женщина решила, часам к двум ночи, заняться исключительно лицами — и часам к пяти утра у нее уже были лица с полотна и полный доступ к библиотеке. Молодая женщина, не лишенная смелости и иронии во взгляде — густые волны золотых кудрей, дерзко не собранных по обычаям того века. Ее глаза и улыбка — не то, что рисовали известные художники с натур герцогов и королей. Те были чопорные, холодные, равнодушные, все сделанные "правильно", чтобы к холсту не придраться. Но тут... мазки были аккуратными, нежными, верными, а лицо этой красавицы — донельзя ироничным и дерзким. Одежды, что обычно господа выставляли художникам, как таковой не было. Простая длинного покрова рубаха с дорогим ремнем на поясе, а вот обуви не было видно — время съело краску. Рядом с ней — невысокого роста худой, в средних годах, мужчина. Габриэлла не могла оторваться от его лица. Изрезанное грубыми шрамами с тяжелым взглядом, с аккуратными губами и рукой, что так естественно лежит на плече молодой красавицы. Из его одежд был виден только ворот недорогого, но явно добротно сшитого сюртука. — Это же... Мединасели! Какой абсурд! — Гленн подскакивает на месте и быстро притаскивает ноутбук, что-то яростно на нем печатая, — Ведь с ней рядом не муж. Вот она! Вот! Мерида Констанция Гарсия Мединасели! А вот рядом её муж, а на картине... это разве он? Иван — русский архитектор из Санкт-Петербурга, что и привез эту картину после покупки её французским директором, склонился над полотном вместе с латино-американкой, что только и выдала осторожно: — Нет, это не её муж. На ноутбуке Гленн зумнул фотографию картины герцогини Мединасели и её мужа, герцога Померанского, что повысил свой пост после женитьбы на испанской красавице. Правда, из исторических источников было известно, что после войны за Польшу и её наследство, вскрылось — девица была оппозиционеркой и представляла интересы Австрии и Российской Империи. От того и мигрировала в Санкт-Петербург, а после информации и не много вовсе было. — Возможно, это какой-то русский герцог? Иван? — Нет, — мужчина отрицательно качает головой, — Думаешь? — Я когда лицо её увидела, сразу нашла всю информацию про неё и её отца еще до польской войны. И мужа её. Но в одном Гленн прав — на холсте рядом с ней не он... Знаешь, — женщина надевает перчатки и берет тонкую указку, показывая, не касаясь холста, её одеяния, — она не выглядит так, как на портрете с мужем... И посмотри — свет. Словно их писали в каком-то подвале. Будто бы... Мужчина кивает, подхватывая её догадку: — Будто бы их писали тайком. Тайный роман? — Возможно. Но кто он? Я понятия не имею. Ни какой информации. Возможно, когда мы полностью закончим картину, придется шепнуть шефу, чтобы пригнал пару профессоров из универа. Могут знать. Иван надевает перчатки и осторожно берет фонарик, направляя на мазки, запечатлевшие строгое и холодное лицо спутника Мединасели. Да, определенно — было в этом мужчине что-то страшное, дикое и пугающее. Взглядом, что передал неизвестный мастер, он походил на дикого андалуза, сбежавшего от острых шпор в прерии обширных полей. Он фотографирует картину и убирает телефон в карман. Кто он такой — так и будет загадкой.