***
– Санса, у тебя всё хорошо? – поинтересовался ее лорд-муж за завтраком. – Благодарю, милорд, я прекрасно себя чувствую, – (Всё в порядке, милорд, всё в порядке, милорд). – Но могу ли я узнать, какая участь ждет Сандора Клигана? Он совершил... ужасный поступок, потащить меня против воли... – протараторила Санса, поливая медом ломоть хлеба, и сразу поняла, что вызвала подозрения со стороны Тириона. «Веди же себя естественно, или ты уже передумала?» Тирион Ланнистер попытался взглянуть на жену, но та была нарочно увлечена мёдом и сотами, что его источали. Однако на мгновение Санса позволила себе поднять голову, и в свете утреннего солнца, настолько яркого, что черноты ночи будто бы и не было никогда, волосы карлика показались ей каким-то божественным ореолом света. Тирион бросил попытки и, наливая себе красного дорнийского, проговорил: – Ты прекрасно знаешь, что вердикт остается за светлейшим нашим королём Джоффри. – Голос его при этом имени скрипнул. – Ему решать, что делать с дезертиром и почти похитителем его бывшей невесты. – Его могут повесить? – Или отрубить голову; благо, она не в самом хорошем состоянии. – Он помолчал. – Надеюсь, я не смущаю тебя своими остротами; не хочется применять свое лучшее оружие против собственной жены. – Ничего, ничего. – Санса поняла, что потратила мёд зря: аппетит совсем пропал, и наибольшее, что она могла сделать – отломить кусочек размером с ноготь. Но не стала. – Вы не извините меня? Хочется подышать свежим воздухом при такой хорошей погоде. Тирион легко кивнул и вновь обратился к кубку с красной, веселой и пьянящей жидкостью, запершись в каком-то своем мире. Санса не могла не заметить, что ее муж, и так проявляющий любовь к хмельному, пьет всё больше и больше; особенно после того, как Шая пропала. Да, ее служанка, ее, как Сансе казалось, верная и единственная подруга в змеином гнезде исчезла из столицы. Ну, или же ее не могли найти в сети многочисленных затхлых переулков и широких, но пыльных улиц. Северянка, увидев Шаю в разорванном платье и с безумным испугом с примесью возбуждения в глазах, решила не вдаваться в подробности, узнав о том, что ее ждут в богороще. О, как Санса надеялась на благородство сира-дурака Донтоса Холларда (сколько бы она ни корила себя за глупый огонек веры, он все еще теплился)! И эта надежда заставила ее неразборчивой фразой попросить Шаю остаться в покоях и убежать сломя голову к сердце-дереву. Когда Тирион отвел жену в покои, пытаясь успокоить ее и выслушивая непрестанные «всё в порядке», темноволосой девушки уже там не было. Как выяснилось позже, не было ее и в подвалах, и в комнатах для прислуги, и на берегу Черноводной, куда она иногда спускалась, чтобы прополоскать бельё. Лорд-муж Сансы Ланнистер был куда сильнее обеспокоен этим происшествием, чем ему следовало бы, но с женой никогда этого не обсуждал; и она была ему за это благодарна. Она знала, что он ее ищет. Отмахнувшись от всего лезущего в голову, Санса уже было подошла к двери, но все-таки обернулась и выпалила: – Могу ли я повидаться с ним? Тирион заморгал; его разные глаза смешно сверкали в тех же лучах солнца. – С кем? – С Клиганом, милорд. Я бы хотела лично выказать ему отвращение и пожелать скорейшей казни. – «Боги, пусть я буду хоть чуть убедительна». – Я смогу это устроить, дорогая Санса, даже рискуя и своей головой: его величеству вряд ли понравится ваша повторная встреча, – ответил Тирион будто сонно, с некоторыми паузами между словами, и, заметив испуг девушки, поспешил заверить: – Но он не узнает. Не должен. Я знаю большинство тюремщиков; а те, с кем не знаком, знают звон серебра. – Благодарю, милорд, – ответила она с реверансом, – боги вознаградят вашу доброту. – Уж надеюсь на это, – хохотнул мастер над монетой и шутливо поднял кубок в тосте: – За псов, вино и деньги! – Санса неловко улыбнулась и вышла за дверь. Этот солнечный свет, так занимавший ее за завтраком, не потерял своей изюминки и в компании со сладким воздухом. Девушка шла знакомыми чистыми дорожками и старалась, старалась отвлечься красотой растительности. Там цвели розы, гибискусы, фиалки; прекрасные деревья, чьи названия она не знала или забыла, поднимались гордо вверх и наполняли пространство той самой сладостью; свежестью; настоящей жизнью. Санса увидела как обычно пустующую дорожку, что вела к богороще, и внезапно поняла, что не сможет более и ногой на нее ступить. Мимо проходили цветные и черно-белые люди. Над головой летали серые чайки под покровом чисто-голубого неба, не подпускавшего к себе ни единого облака, – хотя облака в такую погоду могли быть только мягкими, пушистыми, сотканными из легчайшего хлопка. Из-за поворота вышла Маргери Тирелл в сопровождении свиты; Сансе сразу почему-то захотелось с кем-то поговорить. И, поняв, что, кроме будущей королевы, компанию ей могли составить только цветы да чайки, девушка направилась к дочери роз.***
Ночная тьма вернулась. Кое-как ей сопротивлялись только факелы, так обманчиво яркие. Санса спускалась вниз. Лестница была каменная, крепкая, но она чувствовала узел внизу живота, который грозил в любой момент развязаться, и легкую тошноту. Возможно, их вызывала пугающая темнота или странный кисло-тухлый запах, а может, трубила интуиция, ждущая новой трагедии. Ее сопровождал сравнительно молодой, но уже обрюзгший и бледный тюремщик, звонко потряхивая ключами. Вновь открыв разум воспоминаниям, она сравнила этот противный звон с мелодиями певцов, навещающих Винтерфелл в ее детстве, и ненадолго перед мысленным взором девушки предстал родной замок. Безумное, безумное сравнение, но по непонятной причине оно ее подбодрило, и вовремя: они уже подошли к тяжелой двери, напоминающей тупой каменный блок с мелкой прорезью. Санса ждала каких-то едких насмешек от тюремщика, но тот, лишь полухитро-полугнусно улыбаясь, два раза повернул подернутый ржавчиной ключ и бросил ей взгляд, словно говорящий: «Не волнуйтесь, он слаб, и никто не обмыл его раны; и он умрет, как больная чумой псина. Хотя постойте: он и есть Пёс! Ха!» Дверь не скрипнула, открываясь, – скорее, измученно выдохнула. Девушка вошла в, казалось, самое нутро тьмы; только факел оберегал ее от страха, паники перед ней, густой и всепоглощающей. В камере было сыро, совсем рядом слышался писк крысы и ее крысенышей. Сразу вспомнился волшебный воздух садов города: в камере его как будто вообще не было, каждый вздох наполнял легкие волнениями и тяжестью. Они становились как переполненные бурдюки с водой. У дальней стены, на перине из подгнившей соломы, лежала темная фигура, громоздкая, но слабая; мощная, но израненная. Ей не хотелось подходить ближе, ведь пламя факела осветило бы его и показало все повреждения (возможно, и душевные); мало того, Сандор Клиган ненавидел огонь, и Санса это знала. Дверь прикрыли снаружи, и тюремщик вроде бы отошел, но вполне мог подслушивать, чтобы потом потребовать у Тириона прибавки, если услышит что-то незаконное. Грешное или грязное. Не то чтобы она боялась сказать чего-то лишнего – она боялась за жизнь того жалкого человека с ключами. – Неужели, – прохрипела тень и закашлялась. Санса вздрогнула. Он и раньше отличался низостью голоса, теперь же будто рычало дикое побитое животное. – Пташка прилетела повидать своего подлого, мерзкого похитителя, который позарился на ее крылышки. – Милорд, я здесь, чтобы поблагодарить вас. – Тошнота исчезла, но узел затянулся еще туже. – Я понимаю, что вы желали мне добра, и мне жаль... – Жаль! Ей жаль! Эй, урод, будь свидетелем! – Милорд!.. – Я не лорд! – крикнул как мог сильно Сандор и вновь зашелся в кашле. Странно, но тюремщик не пришел проверить, в порядке ли она и что вообще происходит. Пламя факела дрогнуло, и Санса отвела его в сторону, дрогнув вместе с ним. – Посвети. – Что? – будто издалека услышала северянка свой голос. – Посвети на меня, или же ты оглохла, птаха? – Что-то новое, прежде ей неведомое появилось в его грубом, ослабевшем тоне. Она сделала несколько шагов вперед – глубже во тьму – и осветила тень. Закованный в цепи, с разбитым лицом, ставшим еще более уродливым и в испачканном кровью одеянием, он выглядел несчастным (но Санса не посмела углубляться в этот вывод), но все-таки сохранившим тягу... к чему-то: в обожженном и здоровом глазах сохранился блеск. – Надеюсь, что нравлюсь тебе таким, – криво ухмыльнувшись, заговорил Пёс Клиган. Та новая нота в его голосе только усилилась. – Знаешь, не думал, что проеду весь гребаный Вестерос, чтобы только оказаться тут. Вы, Старки, несете одни проблемы, особенно твоя мелкая сестра. Мне плевать, сдохну я или нет; но знай, пташечка, когда твой немой друг занесет надо мной меч, что моя грязная кровь на твоих грязных перьях. Навсегда! – Он резко подался вперед, и оковы лязгнули. Он был зол, стоял на грани безумия, но Санса могла поклясться всей погибшей семьей, всеми существующими богами, что в его словах была боль. Боль не от оков, не от раны, нанесенной арбалетным болтом или кольчужным кулаком. Боль от невозможности иметь то – ту, – что необходимо. Не вынеся смеси жалости и страха, загорающейся внутри, девушка сперва робко отступила назад, а потом бросилась к двери, кинув короткое: «Мне жаль». Захлопнув ее, она услышала тяжелое сопение, дыхание тьмы и крысиный писк. Узел едва-едва держался, грозя свести с ума. Вокруг стояла самая громкая тишина, что она слышала: писк, дыхание исчезли. Санса направилась к лестнице, на вершине которой, по словам ее лорда-мужа, должен был ожидать Бронн, чтобы отвести в Крепость Мейегора. Обрюзглого тюремщика больше никогда не видели. Вернувшись в покои, Санса Ланнистер поняла, что этой ночью ей вновь придется молить сон о пощаде.