Оружие веры

Библиотека снова опустела. Афелий был единственным, кто навещал книги, хотя и делал то не просто так. Лунари ждал. Ждали и книги, и чистые листы бумаги, и перо с чернилами. Ждали, когда придёт он. Но он не приходил. Брюнет заглядывал в беседку, углублялся в лабиринт в саду, но не мог найти. Участвовал в боях арены как дневных, так и вечерних, изнуряя себя, но он не пришёл ни на один. Где же он? Тогда лунари решил разобраться. В один из свободных от боёв дней Афелий направился прямиком в приёмную Босса, однако секретарь у входа в кабинет сообщил, что тот ещё не появлялся. Мужчина предложил остаться и подождать или же покинуть приёмную, оставив сообщение. Афелий остался. И просидел весь день, не отвлекаясь на еду или справление нужды. Он ждал. Он искал встречи. Но Босс так и не появился. Пришлось уйти лишь тогда, когда секретарь сказал, что его рабочий день окончен, и нужно закрыть приёмную на ключ. Лунари вышел, подождал, пока мужчина закроет дверь и уйдёт, и, прислонившись спиной к стене, медленно сполз вниз, садясь на пол. За окном погибал последний солнечный луч. Он смотрел на его стремительную смерть, не понимая, что происходит с ним самим прямо сейчас. Так... невыносимо пусто? Луч перестал светить в глаза, убежал с бледного лица и потерялся где-то за подоконником. Вокруг сделалось в разы темнее, когда солнце зашло за горизонт. Афелий рвано выдохнул, задрожал в плечах и уронил голову лбом на колени. Он обещал, что покажет свои чувства. Это они и есть? Афелий обнаружил себя лежащим в позе эмбриона на полу. Открыл глаза, резко задрал голову и быстро сел. Измождённость физическая и моральная дала о себе знать: он не заметил, как сознание оставило его в виде беспокойного сна. Коридорчик дарил одинокий лунный свет из окна, бросая к ногам Афелия серебряную скатерть. Брюнет прислушался к собственным ощущениям, вытирая почему-то до сих пор мокрые уголки глаз. Он не мог видеть, насколько веки покраснели на самом деле. Голод давно не мучил, зато лунари уловил кое что другое. Кое что, от чего, должно быть, он на самом деле и проснулся. Сначала ему показалось, будто то было лишь бредом воспалённого ума. Однако нет же, ведь оно продолжалось! Звуки. Это определённо были звуки клавиш фортепиано. Афелий не сразу нашёл в себе силы, чтобы подняться. Ему понадобилась вся сноровка и ловкость, чтобы заставить окоченевшие, неживое тело хоть как-то двигаться. Скользя рукой по стене, лунари встал с пола, отряхнулся как мог и побрёл куда-то туда, где ещё никогда не был. Коридоры, коридоры, коридоры. Афелий не отличал один от другого, не знал, где сейчас идёт, не ориентировался. Однако то было не важно, ведь звуки клавиш становились громче. Рваные, будто агрессивные, они напоминали стук дубиной по дереву от доисторического человека и уж точно не могли составить единую мелодию, хотя исполнитель явно старался, ведь попытки взять нужный точный звук продолжались. Наконец лунари остановился близ какой-то совершенно неприметной двери, не отличающейся от других. Прильнул ухом: без сомнений, звуки идут из этой комнаты. Захотелось уйти, когда разгадка была найдена, но... Афелий не сделал шаг назад. По какой-то неизвестной ему причине его сердце сбилось с привычного ритма, начиная лихорадочно плясать от волнения и непреодолимого желания узнать, кто же мог столь безнаказанно отвратительно терзать инструмент в такое позднее время. Пальцы обхватили дверную ручку и нажали на неё, слегка толкая дверь вперёд. Ушки дёрнулись, рука отнялась от клавиш. Что-то заставило его действовать незамедлительно. И это был страх. Афелий заглянул в комнату лишь на половину. Небольшая, она состояла исключительно из рояля нежно-молочного цвета, двух высоких ваз с живыми свежими цветами и парочки стульев будто для несуществующих зрителей. Зауженные глазки стали чуть шире от удивления: за инструментом никого не было. Не могло же ему всё это почудиться, верно? Афелий медленно прошёл внутрь, тихо закрывая дверь. Привычка и настороженность заставляли его ноги не издавать звуков при ходьбе. Лунари подошёл ближе, сразу примечая тот факт, что, в отличие от тех же ваз или стульев, инструмент был абсолютно не пыльным. Пусть его клавиш редко касалась рука, но за ним следили, тщательно убирали пыль и настраивали, если было необходимо. Афелий подошёл достаточно близко, вытянул руку и пробежался подушечками пальцев по холодным клавишам, будто здороваясь, затем замер и перестал двигаться, потому что заметил кое что странное. Длинные красные шторы в пол, закрывающие половину окна, почему-то двинулись. Брюнет оставил инструмент в покое и прошёл дальше. Подушечки пальцев, что мгновение назад касались клавиш, пробежались по красному бархату и впились в него, отодвигая в сторону. Взгляды встретились, и сердце лунари остановилось. — Какой же ты, мать твою, настырный. – Сетт покинул укрытие, отходя от окна. Ему явно не понравилось, что его нашли. – Весь день караулил меня в приёмной, не дал работать, так теперь ещё и тут достаёшь? – Он резко развернулся к нему лицом, продолжая отходить теперь уже назад, расставил руки в стороны ладонями вперёд и слегка оскалился. – Что? Теперь будешь всю жизнь меня преследовать?! Афелий решил умолчать о том, что уже неделю подряд пытался найти с ним встречи в разных местах различными способами. Полувастайи остановился, опуская руки, затем взглянул на инструмент и вздохнул. — Убил последнее желание что-либо вспоминать... Лунари сделал шаг в сторону Босса, но тот одарил его таким холодным взглядом, что брюнет остановился на месте, опасаясь последствий. — [Почему ты прятался?] — А разве не логично? – Сетт поднял одну бровь и скрестил руки на груди. Затем пожал плечами. – Скажи мне, разве эти руки имеют право на что-то, кроме как разбивать лица, а? По крайней мере в глазах общественности это именно так. А потому будет слишком много вопросов, если эти руки решат заняться чем-то абсолютно иным, например игрой на музыкальном инструменте. Дошло? Афелий утвердительно кивнул. Настала пауза, во время которой Сетт ещё раз как-то грустно посмотрел на инструмент. — [Не вижу нот на подставке. Ты...] — Я пытался вспомнить, ясно?! – рыкнул полувастайи, затем выдохнул и успокоился, убирая руки от груди. – Когда я был маленьким, у нас дома был подобный инструмент, и мама часто играла для отца. Она играла и пела для него весёлые интересные песни, а когда его не было дома, то редко прикасалась к инструменту. Мне всегда было интересно наблюдать за ней. Отсюда выросло желание научиться играть. Хотелось однажды сыграть мамочке, чтобы развеселить. Но я не успел. Выучил кое как одну единственную песню, но так и не сыграл ей. Да и сейчас вот уже забыл её. Мотив помню, даже слова. Давно пытаюсь подобрать ноты. Не получается. Афелий боялся двигаться, даже лишний раз неправильно вдохнуть. Этот полувастайи открывался перед ним вновь совершенно с другого ракурса. Сетт рос любознательным, воспитанным, открытым всему новому мальчиком, который приобрёл любовь к растениям в заботе о них в саду за домом, который хотел освоить игру на фортепиано и когда-нибудь сыграть для самого близкого и дорого сердцу существа, но потом что-то пошло не так и... Теперь эти руки имеют право лишь на хороший мордобой. Лунари вдруг сделалось очень грустно. — [Если ты дашь мне мотив, я смогу подобрать для тебя аккорды.] – Сообщили руки. Сетт поднял глаза на брюнета и прищурился. — Не понимаю, что творится у тебя в голове. — [О чём ты?] Полувастайи закрыл глаза. Было глупо говорить нечто подобное, ведь естественно то, что Афелий продолжит... играть свою роль. А значит он должен продолжить играть свою. Но как долго? — Забудь. – Босс отошёл, взял один из стульев и приставил ближе к роялю. – Давай лучше попробуем подобрать аккорды. Брюнет хотел бы хоть немного порадоваться, однако внешний вид Сетта не давал ему повода. Будто... губы говорят одно, а разум занят другим. Что произошло? Что успело измениться? Что он, лунари, сделал не так? Афелий сел за инструмент. Босс склонил голову и начал тихонько напевать мелодию. Брюнет слушал, слушал, а потом коснулся белых клавиш. Сетт поразился тому, как всё быстро произошло. Признаться, он не мог до конца поверить в то, что это была хорошая идея. Но вот пальцы танцуют на чёрно-белом полу ту самую песню, которую полувастайи когда-то обещал сам себе выучить. Губы тронула едва заметная искренняя улыбка. — Да-да! Максимально похоже. Сейчас, давай заново. Афелий задержал звук педалью и отнял руку от клавиш. — [Я придумаю небольшое вступление. Ты поймёшь, когда следует начать петь.] — Хорошо. И Сетт услышал то самое импровизированное вступление, затем набрал в лёгкие воздух. Lord of the lost — See you soon (Live and Unplugged at Chameleon Studios) I see you soon in a while Мы увидимся совсем скоро. When my eyes fade please give me your smile Когда мои глаза начнут угасать, пожалуйста, улыбнись мне! And even dark nights are ending in dawn Ведь даже после непроглядной ночи наступает рассвет. You'll have time to cry when I'm gone У тебя будет время поплакать, когда меня не станет. Вначале Сетт искренне пытался как можно лучше запомнить, каких клавиш касаются тонкие пальцы, но не смог: сначала сосредоточился на тексте, а потом отвлёкся совсем. И вот он скользит взглядом по спокойному выражению лица брюнета, умиляется слегка приоткрытому от сосредоточения ротику и вновь обращает внимание на руки, невероятно аккуратные, нежные и изящные. Они рождены, чтобы не держать ничего тяжелее писчего пера или маленькой чашечки с кофе и вальсировать на чёрно-белых клавишах рояля. Но они уже давно утонули в чужой крови, ровно как и его собственные руки. Они оба не выбирали, кем быть. Так может Афелий подставил его неосознанно? Может он следует чьей-то указке? Может... Сетт сжал руки в кулаки. Нет, ему нет оправдания за то, что произошло у Барона. Сердце, заткнись! Прекрати так болезненно биться о рёбра! Пожалуйста, хватит... Когда Афелий закончил, взгляд лунари мельком убежал от клавиш, замечая низко опущенную рыжую голову, испугался этого и вернулся обратно на чёрно-белое полотно. Брюнет чувствовал, как стремительно холодеют пальцы рук, успокоившихся на коленях. Нижняя губка дрогнула и поджалась к верхней. Он должен, должен спросить! Нужно узнать, что случилось. Узнать, по какой причине Сетт вдруг стал так холоден и... так далёк от него. Ладони оторвались от колен, а сам лунари повернулся в полоборота, уже готовый к тому, чтобы счёлкнуть пальцами и привлечь внимание. Но Сетт внезапно поднялся, взял стул и поставил его на место. Уходит... Куда он уходит?! 《Остановись! Послушай меня! Послушай!!!》 Рука выбросилась вперёд, а рот застыл в безмолвном крике. Не остановится. Не услышит. Что-то болезненно сжалось в груди. Сейчас ему как никогда в жизни хотелось иметь возможность раскрыться, передать эмоции, выразить чувства. Но он...не мог. Или...? Афелий развернулся к инструменту и, закусив губу до крови, вдарил по клавишам. Jean-Michel Blais "il" Сетт остановился, когда до двери оставался всего один шаг. Полувастайи не ожидал, что брюнет решит сыграть что-то ещё. Но он понял. Понял, по какой причине Афелий сделал это. "Вернись и выслушай меня! Моё сердце страдает." 《Моё тоже.》 Он застыл на месте, боясь пошевелиться. Представлял, как уже такие дорогие сердцу пальцы бегают по клавишам в попытке передать эмоции и чувства, как скорее всего их обладатель нервно сглатывает слюну, позволяя кадыку дрожать, как... Быстренько собирается влага на нижнем веке, как лунари боится моргнуть, и клавиши расплываются в тумане слёз, а пальцы продолжают играть благодаря одной лишь мышечной памяти. Боролся... Он боролся с неистовым желанием бросить всякую плохую мысль и вернуться, подойти быстрым шагом и прижать к груди, укутать в тёплые объятья, отрывая пальцы от клавиш, прерывая этот болезненный монолог. Думал, что те руки непременно накроют собой его предплечье, а потом конечно же погрузятся пальцами в волосы в таком привычном жесте, и они обязательно окажутся холодными. А он сам согнётся в спине насколько это возможно, уткнётся носом в тонкую шейку и утонет с головой в лаванде и вербене. И всё у них будет хорошо. Не будет. Был взят последний аккорд, который задержали на педали. Афелий услышал, как хлопнула дверь. И весь его маленький мир рухнул в одночасье. — Ха... Короткий шумный выдох, и голова упала лицом на ладони. Чёлка, попавшая внутрь, быстро намокла. Спина согнулась настолько, что лунари коснулся лбом клавиш. Они не издали ни звука, ведь касание было медленным и осторожным. Плечи ушли вниз и принялись дрожать. Брюнет давился собственной болью, запрещая себе шуметь, решил, что не имеет права на громкое дыхание или всхплипы. Один. Снова совершенно один. И не осталось ничего, кроме сомкнутых на шее ледяных рук бездонной пустоты.