июнь (поделить на два)

Эдик прячет свои невысказанные чувства в чехле от гитары - июня остаётся одна несчастная половина и её часть разделит их ещё на несколько дней. Он консервирует в строчках из старых песен всё о том, кто никогда не приходил в его дом, прячет в волосы Ефима случайные одуванчики, сорванные у дороги, ест слишком много сладкого, оправдывая себя вечерней прохладой, падающей на улицы во время, когда он появляется у кондитерской. Если Ефим удивляется, то не показывает этого - у Эдика ни на что не хватает времени, тем более на любовь, и он пытается успеть всё за несколько дней. Ефим смеётся: "куда спешить?", Эдик панически ищет повод сбежать в его маленькую страну со светло-зелеными лампами и ужасными креслами. Саша сидит на бетонном бордюре, лениво перебирая пальцами стебли цветов, сплетающиеся в венок. Валик лежит у него на коленях, "я не буду отмораживать голову - но Валь, тут горячо - тут слишком твердо", Валик, кажется, совсем не собирается оправдываться и говорить, что кондитер ему понравился. - Я думаю, Эдику бы познакомиться с кем-то таким. Раз уж ему нравятся Ефимы. Такая история может быть, он нам альбом напишет. - Ты думаешь, - Саша щекочет ему нос травинкой, и Валик чихает, - он знает каких-то ещё Ефимов? У тебя много знакомых Ефимов? Мы же не в Одессе, Саш. Саша смотрит на него сверху и он краснеет. - Я говорю, история получится. Конечно не тот, тот бы сразу сказал, что знает Эдика, такого кадра попробуй не запомнить. Валик, насколько ему позволяет положение, пожимает плечами. Он на самом деле думает, что история если и получается, то какая-то странная, совсем не киевская и не Эдиковская, с его нелюдимостью и любовью к музыке - какие парни, какой шоколад, какие розовые волосы и раздутое самомнение? Он на самом деле думает, что Эдику подошёл бы кто-то вроде Саши, и в тайне радуется, что их общая страсть положила начало дружбе, а не тайным выдохам, длинным рукопожатиям и двусмысленным взглядам. - Вот почему ты себе до сих пор палатку не купил, это уже вопрос. Валик не купил палатку, конечно же, из-за Саши, хотя навряд ли скажет ему об этом. Но когда фестивальными ночами его длинные конечности не могут найти себе места, Валик чувствует себя чуть более нужным. Он появился в их троице случайно, и Эдик шутил поначалу, что с его приходом они стали почти святыми. Он громко говорил с соседкой, ладно, он кричал на соседку через балконную перегородку, и Саша крикнул ему в окно третьего этажа: "Україна має талант, твій голос нам потрібен, звони по телефону...", и Валик позвонил, и Валик оказался в гараже, где висели пучки крапивы и усатый мужчина с высоким подростком пытались освоить синтезатор, не зная, какая кнопка его включает. И теперь они едут на фестиваль, конечно, скорее как гости, чем как участники, но Саша уверен, что их музыка больше, чем про-мир, она про-Человека, он любит это повторять как мантру, Человек - больше, чем видимая Вселенная, представляешь? А что, если он даже больше, чем невидимая? *** - Ты же знаешь, что это ненадолго, - смеётся Ефим, пряча руки за спиной, чтобы не выдавать своё желание прикасаться. - Хорошо, - говорит Эдик. И его хорошо силой поражения превышает падающие радиовышки. Хорошо, говорит Эдик, доставая сигареты из кармана потрёпанной ветровки, потому что Ефиму холодно стоять в одинадцать вечера у закрытых дверей собственного магазина, и не иметь возможности пойти домой. Он говорит ладно, и приносит ребятам на обед овощной салат, потому что Ефима тошнит от сладкого. Эдик говорит так и быть, пальцами забираясь по ступенькам ребер, переходя на позвоночник, почесывая лопатки, потому что Ефим похож на кота (на своего собственного кота, которого Эдик никогда не видел). Он по большей части молчит, и Валик замечает что-то неладное уже в поезде - у Эдика в руках не гитара, а телефон, и он улыбается, совсем не слушая Сашу. Колеса стучат в такт пульсу, поезд чешется животом о ромашки, растущие между шпал. Саша высовывается в приоткрытое окно, и Валик боится, что он словит головой столб. Местами поля закрывает лесополоса, сосны - высокие и стройные, серьезные и хмурые, стоят ровными рядами, и между ними угадываются дорожки. По таким дорожкам, думает Эдик, можно дойти к чьему-то сердцу. Только вот, мысленно добавляет Валик, никогда не знаешь, будет это сердце прятаться в заячьей норе, или в вороньем гнезде на самой верхушке дерева. В это же время автобус везёт Ефима вдоль незамысловатых пейзажей, исчерченых горячими асфальтными полосами, прямиком в чудесный город, и он пишет Эдику сообщение в третий раз, и снова стирает, отбрасывает телефон на соседнее сиденье и откидывается назад, закрывая глаза. *** В палатке душно. Эдик ворочается с боку на бок в спальном мешке, пытаясь уснуть прежде, чем его желудок переварит сам себя. У соседей слышится возня: значит Саша снова использует Валика в качестве персональной подушки, Эдик посмеивается в усы, глядя на царящее между ними двумя недопонимание. Снаружи по лагерю шарит свет фонарика, распугивая сверчков и ночных парочек, кто-то цикает, кто-то почти по-змеиному шипит, слышатся извинения и ужасно знакомый приглушённый голос: "я парень вашего гитариста, знаете, такой весь, музыкант". Парня незамедлительно посылают назад к "гитаристу" и Эдик, растегивая молнию палатки, высовывает голову и щурится, не уверенный, что это не сон. Ефим замечает его, и, выключая фонарь, ступает не разбирая дороги прямиком в пепел от вечернего костра. Когда Эдик затаскивает его, почему-то мокрого, к себе, Ефим гладится, как ручная лиса, пытается потереться, потрогать, попробовать воздух на вкус. Эдик фыркает, стягивая с него нелепую майку с queen, развязывая шнурки его кроссовок, Эдик не чувствует ничего подозрительного в том, что Ефим с его молчаливым согласием тоже соглашается. Эдик не слышит, как отвечает "хорошо" на Фимово "я собираюсь спать с тобой", не слышит, как падают электрические столбы, как шорохи его палатки заглушают соседние, впервые в жизни он не слышит музыку, зато трогает музыку. "Ты - музыка" говорит он Ефиму в солнечное сплетение, и Ефим кивает, обнимая его за шею, обнимая его руки и ноги. "Ты - соленая карамель", отвечает Ефим несколько мгновений спустя, прикасаясь губами к его широкому открытому лбу и закрытым глазам. Июнь за пределами палатки режется горячим ножом как пирог, чтобы каждому оставить ровную половину, ночная фиалка разлетается от ветра, луна прячется, оставляя наедине тех, кто влюблен, и тех, кто только собирается влюбиться.