•••
Он приехал в дождливый день, он и уехал в дождливый день. Только на этот раз была причина: погода будто бы горевала с ним по разлуке с каким-то рыжим парнем, который приходится ему свояком, но, тем не менее, Кшиштовский ощущает себя лучше всех и всего на свете, когда тот присутствует рядом. Ольга пару раз пыталась как-то коснуться до своего супруга, витавшего в облаках, но тот будто был совсем чужой: и так нелюдимый парень сейчас дичился любого внимания к своей персоне, поэтому вскоре девушка заснула на сидении напротив с Атосом на коленях, решив его не беспокоить. По прибытию в город дождей и серости, москвич разложил вещи и сразу рванул на улицу, отмахиваясь тем, что пойдёт выгуляет собаку, но на самом деле его целью был нашумевший Катькин сад. Когда Жданова попросилась составить ему компанию, то парень очень резко отмахнулся от данного предложения, опровергая это тем, что ему нужно побыть одному. Девушка не обижалась – ей были известны такие приступы, правда не совсем такое поведение. Единственное, что привлекало Кшиштовского в Ольге – забота. Ливень прекратился, стоило парню выйти на улицу, что не могло не радовать. Хотя бы погода не будет внушать тоску, ему хватило недавних событий. Примерное понимание того, как он будет искать Поперечного, отсутствовало. Тот мог находиться совсем близко, буквально на соседней улице, но мог и жить где-то на окраине, в большом поместье. Неопределённость пугала и заставляла опустить руки. Дойдя до площади, в центре которой восседала бронзовая императрица, Миша облегчённо выдохнул. Ещё было не совсем вечернее время, отчего в саду маячили и барышни, но пару мужчин, определённого выделяющегося и женственного вида, он всё же заметил. Парень начал неспешно гулять по кругу, вглядываясь в лица незнакомцев, подмечая про себя некоторые детали и выбирая того, кто ему приглянулся. Делая не первую петлю, москвич всё же наткнулся на кое-кого знакомого. То был парень, тот самый, на которого он наткнулся за пару дней до отъезда, чей убийственный взгляд своих светло-серых глаз сразил его наповал, аристократичной бледностью кожи, тонкими пальцами, неплохим внешним видом и женственным лицом. Аристократ пристально наблюдал, казалось, изучал, сканировал глазами, что послужило причиной для Кшиштовского поспешно отвернуться: он мог неправильно понять, а выставлять себя дураком, из-за внезапно вскрывшегося увлечения мужским полом, парень не хотел. Атос своей любопытной мордой глядел, будто с осуждением. Москвич продолжил свою незамысловатую прогулку – обход, во время которой он словил пару явных намёков, скрытых за трепетом ресниц и брошенными взглядами. Он предпочёл их игнорировать: те парни явно были не в его вкусе, который состоял из сероглазых парней в вычурных модных одеяниях. Стоило Кшиштовскому ещё раз посмотреть на лавочку, где раньше сидел аристократ, как та оказалась пуста. В своей голове москвич уже успел накрутить пару сюжетов с плохой концовкой, нелестно отзываясь о себе. Но буквально через пару секунд парень почувствовал несмелое прикосновение к локтю, после чего его робко взяли под руку. Он посмотрел направо и был удивлён: лицо незнакомца было горделиво (видимо из-за происхождения) вздёрнуто вверх, но глаза упирались в землю, будто ища там подсказки. Миша уже было приоткрыл рот, не решившись спросить, но парень его неожиданно резко прервал: — Ничего не говорите. Делайте вид, будто всё так и должно быть, не то вас посчитают чудаком. Тот говорил больно вычурно, как будто из самого высшего общества, но то было притягательно, как некая изюминка. Голос по-прежнему был сладок, почти доводящий до истомы одним своим баритоном. — Как вас зовут? — в незатейливой манере продолжил диалог парень. — Михаил Кшиштовский из рода дворянин. А вы?.. — Граф Руслан Усачев, — незаметно они стали идти в ногу. — Как давно вы здесь? Раньше я не имел чести наблюдать вас. — Буквально пару недель. Я вынужден был переехать сюда по работе. — Кем будете? — Разбираюсь с политической ситуацией в стране. — О, моё почтение. Атос бросался под ноги, заставляя мишиного нового знакомого улыбаться. Наблюдать радость на руслановом лице поистине было великим удовольствием, на которое Кшиштовский ненадолго повёлся. — Какие у вас планы на ближайшее время? — продолжал Усачев. Он всё ещё держал москвича под руку, что для него будто бы казалось незначительной вещью. — Думаю – никаких. А что? — Прекрасно. На этом их незамысловатый диалог и кончился, уступая место неуютному молчанию. Графу на это было наплевать, судя по его спокойному лицу. Вокруг шумели деревья, пели птицы, разговаривали люди, а под ногами тихо шуршали мелкие камни – идиллия, рутина. Руслан ушёл так же внезапно, как и возник: — Прошу прощения, разрешите откланяться, меня, уж видно, ждут. — До свидания, всего хорошего. — И вам того же. До скорой встречи. Вот что Миша не подозревал, так это то, что встреча действительно будет скорой. Он остался один со смешанными чувствами, которые рассеялись, стоило москвичу пойти домой.•••
Дни пролетали незаметно, а новостей от рыжего всё так же не поступало: скорее всего, тот до сих пор находился в поместье Ждановых, оттого у юноши просто не было возможности начать разыскивать Кшиштовского. По крайней мере, москвич себя этим успокаивал. Плохая погода усиливалась с каждым днём, из-за чего приходилось сидеть дома: вспышки грозы стали частым гостем на небосводе, а улицы буквально затапливало. Но всё же хорошо, что есть дождь. Человек растёт, а ливневые капли остаются на ветвях деревьев, которые будут жить и после нас. Дождь всё очищает, вместе с дождём уходит грусть. Только в данной ситуации фраза была не совсем верна: с дождём ушла не только грусть, но и вообще все эмоции, так как день повторялся регулярностью действий, что наскучило уже через сутки. Книги из личной библиотеки были уже давно прочитаны (и не один раз), папиросы скурены (он дважды посылал прислугу в ближайший кабак, но даже новых пачек не хватило, чтобы хоть как-то заполнить зияющую дыру в душе), а вид в окне не менялся. Вся сложившаяся ситуация навевала скуку и хандру. Ольга постоянно сидела и вышивала или расписывала очередной холст, но ничего удивительного, хоть каплю красивого в её работах по скромному мишиному мнению не было. Однако этого Кшиштовский решил не высказывать, чтобы не ранить и так хрупкую душу девушки. По устоям их тупейшего общества он должен был поддерживать и хвалить свою невесту, чем бы та не занималась, потому что он же «крепкое мужское плечо, поддержка и опора». Но всему свойственен конец, это москвич понял через неделю. После продолжительной (что было в их случае) грозы небо чистое, после ночи восходит солнце. Так и закончился недельный петербургский кошмар для парня. В Москве никогда такого не было за всю его жизнь, поэтому Миша имел право высказать пару лестных слов о городе на Неве. Тогда все пластинки на граммофоне были прокручены не по одному кругу, а надоедливые мелодии прилипли к сознанию. Кшиштовский буквально выпорхнул на прогулку с собакой в двадцатых числах марта. Он не спал не первую ночь, терзаемый мыслями о прошлом и возможном будущем. На улице не было ни души, лишь проспекты, окутанные туманом, и погасшие фонари, на замену которым пришли первые лучи солнца. Пёс рвался вперёд, слишком сильно и со звоном тянув поводок, а москвич вертел головой направо и налево, пытаясь выцепить хоть кого-то из знакомых серых глаз. В очередной раз, поворачивая голову направо и не глядя вперёд, Миша всё же натыкается на какого-то парня, поспешно извиняясь – привычка, навязанная ему городом. Ему действительно стоит перестать врезаться в людей и не следить за дорогой, ведь... — Прошу прощения, я- — Миша? До боли знакомый голос режет слух, заставляя посмотреть прямо в глаза встречного. Те отдают привычной тёмно-серой сталью, которая пропадает, стоит двум мирам столкнуться. — Даня? — Миша! — Даня! На улице никого не было, поэтому они могли себе позволить что-то большее, чем простое дружеское рукопожатие, на улице никого не было, поэтому они могли себе позволить обнять друг друга до хруста в костях, зарываясь в волосы затылке, и притягивать ближе, ближе, ближе. Москвич до этого момента не замечал особенный запах Поперечного – тот пах розовыми кустами, рассветом на берегу в беседке и домом Ждановых, как местом, где они впервые познакомились. Хотелось взять лицо рыжего, покрытое веснушками, и поцеловать каждую, что Кшиштовский собственно и сделал, вызывая у юноши улыбку и тихое хихиканье – они могли себе это позволить, ведь на улице никого не было, они ещё раз проверили. Атос, тоже больно радуясь знакомому человеку, обвил их поводком, заставляя невольно подступиться ближе. — Я же обещал, что найду тебя. — Мой дорогой Миша, ох, Миша. Прошу, пойдём, я не могу больше ждать. — Куда? — Ко мне домой, он тут совсем рядом, прошу, пойдём. И не согласиться было невозможно. Его подхватили под локоть и неспешно повели дальше, вперёд по улице. Проблески в окнах средь тьмы глядели на них, но скрывали их тайны. Всё произошедшее сегодня останется за закрытыми ставнями. Им сопутствуют равномерные шаги по мокрой мостовой, а вскоре – роскошный серый дом на горизонте, заходя в который, Кшиштовский тут же оказывается прижат к секунду назад закрывшейся двери. Слуги, видимо привыкшие к такому поведению хозяина, ничуть не удивлены ворвавшимся вихрем из двух парней и последующий грохот – они, кажется, разбили какую-то вазу или опрокинули вешалку, поэтому даже не высовываются из своих комнат. — Дань, Дань, стой, погоди, — прерываться и самому не хотелось, но у них была одна маленькая проблемка. Проблемка, которая прямо сейчас вертелась у парней под ногами и цокала когтями. — Нам нужно куда-то деть Атоса. — Оставь его здесь, — барон проводит носом по мишиной шее и продолжает мокро сеять её поцелуями. — С ним ничего не случится. — Не могу. На эту фразу рыжий с рыком отстранился от манящих его губ, подошёл к двери, рядом с которой висел колокол, и дёрнул за него, вызывая звон. На звук поспешно выбежала пара сонных людей, потирающих глаза, на что Данила кивком указал им на пса, передав в руки поводок. Слуги ретировались обратно, в другую часть дома, по всей видимости, отмывать собаку. С немым укором и поднятой бровью москвич глядел на юношу, но тот схватил его за грудки, и повёл за собой, после чего прижав к ещё одной стене, но на этот раз рядом с лестницей. — С ним всё будет в порядке. — Уж надеюсь. Ступени мешались под ногами, и подниматься по ним наперекор с поцелуями было ещё тем испытанием, с которым они всё же справились. Руки не знали, куда себя деть, то беспорядочно шаря по стенам, то забираясь в волосы, то буквально разрывая одежду на своём партнёре. Влетев в комнату, после чего сразу последовал ещё одно громыхание двери, Поперечный в этот раз обошёлся без стен, сразу кидая москвича на кровать. В её мягкости можно было утонуть, а вся постель пропахла Данилой, заставляя повернуть голову на бок и чувствовать. Спустя десятки (хотя, как казалось, сотни) поцелуев они остались без одежды. Вещи летели в разные стороны, вследствие чего были разбросаны на каждой горизонтальной поверхности. Возможно, его рубашка даже порвалась в пару местах, из-за чего ему благородно придётся позаимствовать подобную вещицу у Поперечного. У Данилы были сильные руки и подкачанное тело, с ног до головы покрытое созвездиями в виде родинок и веснушек. Как бы Кшиштовский не просил юношу быть осторожней и не оставлять никаких меток, но тот всё же не сдержался – пара укусов наблюдалась на бёдрах и на линии челюсти, скрываемой за бородой. Губы невероятно саднили и кровоточили – страсть пылала повсюду, заметно повышая температуру в комнате. Все движения были резкими, нетерпеливыми, выражающими полную отдачу. Но по прошествии ещё некоторого времени, активность проявляемых действий и ласк со стороны рыжего заметно сбавилась, после чего тот мягко отстранился и сел на кровать, разглядывая нагого парня. Тот был поистине прекрасен – тело, будто бы юнца, было до того хорошо и сладко, что оторваться от него было невозможно. Худые ноги, которые выглядели буквально как кости, руки, настолько тонкие, что заломить их не требовало больших усилий. Его фигура была более чем женственна и прекрасна, оттого непонятно что в нём вообще находили столичные дамы, москвич будто был создан для любви и грешности лишь с мужчинами. Кшиштовский явно изнывал из-за продолжительного отсутствия близости, но сам дотронуться на парня не решался. — Я же у тебя первый? — в нерешительности спросил барон. Это всегда было большой ответственностью, брать на себя лишение чей-то невинности. — Да. — И ты совсем-совсем ничего об этом не знаешь? — Поперечный придвинулся ближе к парню, нависая сверху. Пальцы начали неспешно порхать над грудной клеткой, задевая чувствительные соски и обводя пупок. — Н-нет, — трезво мысли и говорить было более чем сложно. — Ты же, понимаешь, что будет неприятно? — кивок головой и загоревшиеся глаза. — И ты всё ещё уверен? — изводил как чёрт, искушая. — Более чем. — То есть, твой окончательный ответ – это «да»? — уже полностью разместив ладонь на грудной клетке Миши, юноша вёл ниже. — Даня, послушай меня, если бы я сомневался в тебе или во мне, то я бы оттолкнул тебя ещё тогда, у беседки. Но как видишь, я этого не сделал. Я не сделал это и в ванной. И когда мне нужно было уезжать обратно в город. Хоть сейчас я тебя и не первым заметил, но я не прошёл мимо, а сразу полез с поцелуями. Потому что скучал. Потому что ждал. — Признаться честно, будто какая-то загадочная сила потянула меня на улицу тогда. Я не предпочитаю прогуливаться одному. — Я готов довериться тебе. Полностью. Так прими же меня, прими тот час, в который мы согрешим, как что-то святое, естественное, лучший момент твоей жизни. Потому что для меня он будет таковым. Этого было достаточно, чтобы развеять последние сомнения и сломать и так истончавшие стены, этого было достаточно, чтобы Поперечный полностью припал к мишиному телу своим. Чтобы после Данила потянулся к тумбочке, где хранилось всё нужное, пока что ещё неизвестное для москвича. Но у них есть время, хоть целая вечность, чтобы во всём разобраться. Послышался щелчок, и комната наполнилась каким-то нежным цветочным ароматом. Кшиштовский кинул взгляд на юношу – тот держал в руках какую-то баночку с кремом. — Тебе сейчас нужно будет расслабиться. Я помогу, не бойся. Что-то мокрое, резко прикоснувшееся к его груди, заставило вздрогнуть и прекратить летать в облаках – след пошёл ниже, огибая пах, и прислонился к тому самому месту. Вот тогда ситуация начала набирать обороты. Немного покрутив пальцем, Данила вскоре приспособил и вторую руку, медленно лаская ей член парня, надрачивая ему. Такой сильный контраст ощущений заставил протяжно простонать, запрокинув голову наверх – спокойно наблюдать за происходящим было невозможно, будучи терзаемым чувствами вселенского наслаждения. Кшиштовский будто был как натянутый нерв, чем собственно рыжий и нагло пользовался. Что-то резко проникающее в него появилось так же внезапно, как и его член в плену горячего, мокрого рта. Такой способ успокоить москвича был действительно неплох, вот только неэффективен, потому как неприятные ощущения заставляли морщиться, вызывал дискомфорт и желание отстраниться. Но Поперечный не давал, удерживая парня на месте, не столь телесно, как ментально – прерывать наслаждение, граничащее с неприятными ощущениями, всё же не хотелось. — Ты хорошо справляешься, — тому удавалось совершать три действия одновременно, уму непостижимо, просто чёртов Юлий Цезарь. Второй палец (как и последующие) по ощущениям дался сложнее. Но и Данила не отставал: юноша усерднее работал ртом, насаживаясь до конца, языком обводя венки и втягивая щёки. Но постепенно дискомфорт сменился наслаждением, заставляя самому насаживаться глубже, подвиливая бёдрами. Для Миши всё было в новинку, оттого он и не знал как правильно, поступая так, как считает нужным и (благо)приятным. В очередной раз, двигая рукой, рыжий пальцами нащупывает что-то такое, что заставляет Кшиштовского вздрогнуть, подпрыгнуть и протяжно простонать, закатив глаза и комкая ладонями одеяло. Пальцы на ногах автоматически поджимаются, а волосы уже давно разметались по подушке – парень постоянно крутит головой, не справляясь со своими эмоциями и чувствами. Но Данила поспешно вытаскивает пальцы, и на смену приятной заполненности приходит холодное опустошение. На лице Кшиштовского в какой-то момент проскользнуло недоумение и грусть, заметив которые, Поперечный поспешил заменить прикосновениями. — Сейчас будет больно. — Больно? — в недоумении спросил парень. Ему говорили про дискомфорт, но не про боль. — Да, больно. — А как силь- Договорить ему не дал резкий толчок, растворившийся в полукрике. Юноша поспешил заткнуть мишин рот требовательным поцелуем, но даже сквозь него доносились протяжные всхлипы и стенания. Данила вошёл даже не на половину, всего лишь головкой, но и этого (хоть и с предварительной растяжкой) показалось москвичу много. Миша точно не мог разобрать, но по его ощущениям пару капель крови скатились вниз по бёдрам, впитываясь в покрывало. — Подожди немного, — просьба, почти мольба. Барон прислонился лбом к костлявому плечу – тот был уже весь мокрый. Вторая ладонь юноши нащупала эрекцию Кшиштовского, начиная вновь тому надрачивать, чтобы хоть как-то отвлечь и расслабить парня. После этого юноша стал в своей полюбившейся привычке осыпать поцелуями всё, до чего только мог докоснуться. С мишиной стороны послышалось тихое «давай», что послужило сигналом к действию. Он легко протолкнулся дальше, что послужило причиной появления пары полос на его спине – Миша не знал, куда деть руки, поэтому беспорядочно шарил ими то по постели, то по телу рыжего. Юноша решил эту проблему: он убрал свою руку с члена москвича, сцепляя его ладони со своими, и на пробу вошёл ещё глубже, на этот раз уже до конца. Почувствовав головку члена тем самым комочком нервов, каждый раз при толчке в который его подбрасывало на кровати, Кшиштовский даже удивился – неужели он смог принять его весь, но чуть позже расслабился, полностью отдаваясь в сильные руки Данилы. Двигаться не хотелось, да и не надо было – хотелось, чтобы его использовали, наигравшись на славу. Сначала движения были медленными, но резкими, но вскоре ритм сменился на безудержно быстрый, выбивая из парней остатки самообладания, стоны и тяжёлые вздохи. Много времени, чтобы кончить, Мише не понадобилось – тот сделал это, даже не прикасаясь к себе, тяжёлым дыханием опаляя ушную раковину юноши. С Поперечным ситуация обстояла сложнее: он смог довести себя до пика лишь собственными руками, вытаскивая член и изливаясь на грудь москвича, где их семя смешалось. Рыжий обессилено упал, поморщившись, после чего взял близлежащую подушку и вытер грудь москвича, притягивая того к себе в объятия. Они оба выдохлись, а упадок энергии позволял сделать только одно: заснуть под седьмой час утра. — Я не думаю, что нам стоит сейчас спать. В конце концов, меня там Оль- — Спи. И причин возмущаться больше не было. Он перенёсся в царство Морфея с первым пением птиц.