Экономист

      — Вот так мы и познакомились с твоим папой, Эмилия, — легко целую дочку в лобик, поправляя пушистое лоскутное одеяло с чередующимися пастельно-розовыми и нежно-цветочными вставками. До боли знакомый янтарь ее сонливых глаз уже почти слипается, но маленькая обладательница сего сокровища и не думает сдаваться. Сдуваю прядку так не вовремя спавших волос и пытаюсь нежными прикосновениями ускорить процесс засыпания девчушки. Сейчас уложу кроху и пойду к…       — Ты рассказывала ей эту историю уже сотни раз, — тот, к кому я так усиленно собиралась, неожиданно появляется в дверном проёме, с особой теплотой и нежностью глядя на нас.       — А что потом стало с Майклом, мам? — устало трёт глазки моя маленькая девочка, ведя несомненно проигрышную войну со сном.       — Отстал от твоей мамы раз и навсегда, солнышко, — Аарон проходит к постели дочери, наклоняясь над ней, готовый ответить на любой волнующий вопрос юной почемучки.       — Нет, я не об этом, — зевает, прикрывая глазки, устало трёт кулачком бровки.       — Ну… — задумчиво тяну я, — окончил университет, нашёл себя в бизнесе, построил собственную корпорацию с нуля, — загибаю пальцы, перечисляя достижения Тёрнера, — открыл благотворительный фонд, построил дом малютки…       — Откуда ты все это знаешь, м? — опять этот менторский тон в голосе. Даже за столько лет совместной жизни он не оставил свою «профессорскую» выправку. Со временем стало понятно, что сталь была простой неприкрытой ревностью, желанием обладать и отгородить от всего мира, а не чем-то возвышенным и поэтическим, однако от этого осознания стало в разы теплее и уютнее в его компании. Появилась другая проблема — не давать повода для появления этого режущего и слух, и сердце холодного оружия в таком любимом, сладком баритоне.       — Встреча выпускников была на днях, не беспокойся по мелочам, — я тянусь к Аарону, обвиваю его шею руками и целую в губы. Не для того, чтобы он перестал сомневаться в моей верности, нет, презумпцию невиновности никто, естественно, не отменял, а просто…       Потому, что могу себе это позволить. Потому, что он мой. Весь. Полностью. Абсолютно. Каждой клеточкой своего подтянутого загорелого тела, каждой крупицей сознания, каждым жестом и взглядом, каждым вдохом и выдохом. Эта связь не поддаётся описанию.       Про неё не пишут в женских романах, не показывают ни в одном современном фильме массового потребления, настроенном на коммерческий успех, не напечатают ни в одном издательстве мира. Её просто чувствуешь, в ней живёшь. Нет, даже не так. Ты именно живёшь благодаря ей. Благодаря человеку, что всегда рядом, что часть тебя, если не весь ты сам полностью. Человеку, изменившему для тебя мир, человеку, что стал для тебя не крохотной точкой-Землёй, а целой Галактикой, Млечным Путём, целым небосводом, каждой яркой звездочкой на темном полотне неба, если не бескрайней, бесконечной Вселенной.       — Хорошо, милая, — разрывает он поцелуй, — А теперь, — он поворачивается к Эмилии, — принцессам пора баиньки. Папа-дракон будет защищать ее чуткий сон и оберегать от всяких варваров.       — А как дракон будет поступать с рыцарями? — сон всё-таки постепенно вынуждает её уронить косматую голову на подушку, лениво, больше по инерции, заставляя симбирцитовые глазки оставаться в закрытом положении всё дольше.       — Об этом тебе пока рано думать. Как придут в замок — тогда и поговорим по душам. Дракон поймёт, что перед ним за рыцарь, каков он на самом деле, просмотрит его насквозь глазами-лазерами, придумает каверзные испытания, и только если рыцарь пройдет такой строгий отбор, то потом уже спросит у принцессы, согласна ли она…       — Хорошо-хорошо. Аарон, жду тебя в гостиной, — с этими словами я выпархиваю из «башни» цвета клубничного крема, именуемой резиденцией принцессы Эмилии Хилл.       — Ты что-то хотела? — шёпотом интересуется он, тихо прикрывая дверь в комнату дочери. Прошло меньше пары минут, только и успела, что расположиться на диване, сложив руки в замок на коленях.       — Нам нужно поговорить. Серьезно.       Он меняется на глазах. Из заботливого папы-дракона в человека, пытающегося вспомнить, где же он провинился. Так и вижу, как маленький человечек в черепной коробке судорожно бегает от одного стеллажа памяти к другому, чертыхаясь и ругаясь на себя самого, мол, тревога, случилось то, не знаю что. Видимо, не найдя веского повода для беспокойства в чертогах разума и не дождавшись реакции того самого маленького человечка, любимый спрашивает:       — И о чем же?       — Аарон… — тут уже моя очередь замяться. Заметив перемену, он подходит, садится напротив меня на корточки и обхватывает мои мелко дрожащие руки своими большими и теплыми ладонями. От одного только прикосновения к пальцам по коже проносится электрический разряд, как и в моем далеком студенчестве. Эти мысли заставляют меня нервно дернуть уголком губ, так и не давая добро на полноценную улыбку.       Мы пересекаемся взглядом. Я, словно порох, зажжённый вечно согревающим огнём его глаз, в которых плещутся нотки заботы вперемешку с легким, таким естественным беспокойством. Совру, если скажу, что не любуюсь их ярким, почти ослепляющим сиянием искр, что опаляют все чувствительные рецепторы.       «Нужно решиться. Скажу ему уже наконец…» — докучает голос внутри, и он, как ни странно, прав. Про себя считаю до десяти, приводя свои мысли в относительный порядок, и медленно, в отчаянной попытке успокоиться, выдыхаю весь углекислый газ из легких. В носу начинает нестерпимо колоть, а влага скапливается в самых уголках глаз, но Хилл уже тянет руку, чтобы смахнуть непрошеные слезы.       — Сара, давай проясним. У тебя все хорошо?       Молча киваю, стараясь не распасться на ионы от его нежных, трепетных прикосновений к сведённым вместе бёдрам.       — У тебя что-то случилось?       Отрицательно качаю головой, втягивая шею в плечи и жалея, что вообще додумалась начать разговор. К чёрту всё это. Не нужно было…       — Тогда почему ты плачешь?       Шмыгаю носом, стараясь отогнать пелену слёз, застывших в глазах, и говорю:       — Аарон, понимаешь… Мне очень нравится этот дом. Нравится каждый его уголок: наша спальня, комната дочери, гостевая, гостиная. Абсолютно каждый светильник, каждая фотография на стене, узор обоев, его тепло и уют. Всё это казалось мне когда-то несбыточным, невозможным. Но вот спустя годы я сижу в своём доме, на своём диване, со своим мужчиной… — ещё один глубокий вдох, — И все это мы сделали вместе, сообща, общими усилиями. Аарон, я… — голос переходит на еле уловимый, дрожащий шёпот, — Безмерно благодарна тебе.       — Сара, — большими пальцами он оглаживает мои костяшки, — Ты — лучшее, что со мной происходило, — чуть приподнимает и целует мои руки, смотря прямо в глаза, — Но ведь это не всё, да?       — Да, ты прав… — тело начинает пробирать мелкая дрожь, и я не пойму: это от его близости или слов, что я хочу произнести? — Аарон, я люблю тебя.       Он усмехается, но продолжает давно известное, повторённое не один десяток раз:       — И я тебя люблю, Сара.       — Не «тебя», а «вас», молодой папа.       Аарон хмурит брови явно не понимая, какого чёрта это сейчас было. Прямо вижу, как активно заработали шестеренки в его черепной коробке, с каким металлическим лязгом пазл начал складываться воедино, и как расцветает на его устах улыбка. Самая счастливая, полная эмоций от страха до чего-то тёплого-тёплого, что может согреть в любой мороз, пережить любое стихийное бедствие, переждать только за счёт его энергии один апокалипсис и, вероятно, не один. Однозначно любви.       — Это… — обхватывает мое лицо руками, притягивая к себе, и начинает покрывать его мелкими, беспорядочными поцелуями, — просто… волшебно… — сминает мои губы в поцелуе полном тысячи признаний, что он и в жизнь не произнесёт. Откуда-то извне слышу глухой стон, и не сразу признаю в нем свой собственный.       — Тише, ты же не хочешь разбудить Эмилию, — поцелуи перемещаются с лица на шею, нежные, аккуратные, пробирающиеся под кожу. Его рука скользит по бедру, задирая подол домашнего платья все выше, оголяя ножки едва ли не полностью. Млею на его умелых руках, изучивших вдоль и поперёк всё мое тело, знающих о каждой родинке, впадинке и эрогенной зоне. Прикусываю его плечо, чтобы хоть так удержать рвущиеся наружу всхлипы.       Он бережно гладит по голове, невесомо облокачивая ее на спинку дивана, заставляя меня расслабиться и лишь наслаждаться ласками. Трепетные прикосновения ощущаются всей кожей, что вот-вот начнёт плавиться под ними. Каждое невесомое движение отзывается сотней мурашек. Каждая остановка на его пути — повод для моего тонкого вскрика, который я пытаюсь заглушить прикусыванием пальца. Не помогает от слова совсем.       Он плавно, не прерывая ласк, встаёт на колени напротив моих ножек и левой рукой поддевает белье, что, словно по мановению волшебной палочки, спадает и аккуратно складывается на диван. Теперь я, нагая, разгоряченная, сижу перед ним, смотря в тягучую патоку глаз, где вновь, в который раз, теряю себя.       Аарон придвигается ближе, зацеловывает каждый дюйм кожи живота, шепча какие-то плохо различимые из-за нахлынувшего возбуждения милости едва сформированному плоду, продвигаясь все ниже и ниже. Тёплое дыхание, влажные следы, которые оставляют такие любимые губы, заставляют выгнуться навстречу. Кажется, ещё немного и…       — Ах, — невольно вырывается из приоткрытых уст, когда он легко касается языком моей плоти. С каждым прикосновением страсть опьяняет нас всё сильнее, разводя пожар невиданной мощи. Его губы касаются вульвы, он играючи то втягивает, то прикусывает складочки, заставляя меня извиваться. Аарон нежно оглаживает внутреннюю поверхность бедра, останавливаясь у подколенной ямки, и проделывает извилистый путь обратно к эпицентру моего удовольствия.       — Ещё, ещё, — тело пребывает где-то между небом и землёй, а мозг бредит в полусознательном состоянии, вырисовывая такие сочные, яркие картины перед глазами, что они сами собой закрываются. Чувствую секундную пустоту, и на мои губы обрушивается выгоняющий все мысли из головы, крышесносный поцелуй, заставляющий трепетать все сильнее. Собственный солоноватый вкус на губах распыляет ещё больше, и, не удержавшись, прикусываю его губу, когда он одним движением входит в полную длину.       Тело пробивает крупная дрожь, желание собирается тугим, до боли сжимающим внутренности комком внизу живота. Хочется, чтоб он был ещё ближе, а потому обвиваю мощный корпус руками, оглаживая и притягивая, разрушая расстояние. Кожа к коже, дыхание в унисон и медленные, плавные фрикции. Наружу и внутрь до предела.       Рассудок пребывает за пределами атмосферы, тут слишком жарко, слишком хорошо, слишком как надо. Ловлю воздух большими глотками, но каждый раз всё выбивается одним точно выверенным движением. Всхлипы, стоны, мольбы — всё смешалось в один непрекращающийся поток мысли, и уже неясно произношу ли я его вслух, или оставляю ярким воспоминанием в памяти.       Ещё пару томительно медленных толчков, и он изливается внутрь и, щекоча тёплым дыханием шею, шепчет так, что слышно только мне одной во всей чёртовой Вселенной:       — Сара…