***
Семенюк прошёл мимо Бустеренко, задумавшись о своём. Макушка его вся была сырая от ливня, но Вова на это старался закрыть глаза. Не простудится, не маленький ребёнок. Он поднимается на второй этаж, оглядывая небольшой коридор. Всё какое-то тёмное, мрачное, грустное. И от этого на душе только паршивее. Погода подобает настроению. — Лейтенант, живы? — Вова открывает дверь, останавливаясь на пороге. Его серые глаза проезжаются по фигуре Губанова, и на лице появляется мелкая ухмылка. Старший сложил локти на столе и, уткнувшись в них лбом, спал тихо на бумажках. — Нет, — отмахивается мычанием лейтенант. Голову он так и не сумел оторвать от рук, лежал, почти не дыша. Волосы абы как лежали на столе, и от его вечных попыток зачесать их назад почти ничего не осталось. — Плохо, — кивает лениво Вова, садится на край своего стола и тоже закрывает глаза, чувствуя некую безопасность, хотя после слов Ильи её совсем не должно быть. Корни идут глубже, и Вова был бы полным дураком, если бы не понял, что это коснётся и его. Руслана уже коснулось. Мысли просто выдёргивают из реальности, парень будто не слышит, не видит, как усталый Губанов поднимает голову, оглядывает пришедшего на рабочее место парня и быстро отводит глаза, закрывая их. — мне нужно к Козакову. В голове словно ураган пронёсся, Семенюк резко осознал, для чего он водится в этом отделении, чего требует, добивается и от кого. А Губанов промычал одобрительно, вспоминая рассказ полковника. Владимиру и дела до раскрытия преступлений быть не должно, а он ходит следом за лейтенантом, страдает от незапланированного сопротивления. А главное достаёт постоянно своими обращениями. Лейтенанту не ясно, что там в голове у этого парня, откуда у него пистолет и почему он проявляет огромное желание хоть чуть-чуть сдружиться с ним. Но Алексей отметает многочисленные вопросы и молча провожает взглядом выходящего из кабинета. Это проблемы точно не его, и мучить себя ими нет смысла. Лучше немного взбодриться и перечитать дело. Вова обернулся напоследок, встретившись с лейтенантом взглядом. Вымученные черты лица на секунду отпечатались в голове младшего, но тёмно-голубые глаза чётко отразились в памяти. Его черты лица, правда, удивляли. Прямой нос с мелкой горбинкой — самое необычное у Губанова, не считая большие голубые глаза. Семенюк старался особо на внешность нового коллеги не заглядываться. Оно, во-первых, ни к чему, а во-вторых, Вова часто залипает на что-то. Он может оглядывать что угодно, а потом в момент задуматься, не в силах даже моргнуть. Этого стоит бояться. Такие залипания не всегда ведут к чему-то хорошему. Два года назад он так случайно залип на Дашу, а потом его обвиняли в педофилии и смеялись над ситуацией пару месяцев. Уверенный шаг, чёткое эхо в коридоре и сжатые в кулаки ладони. Злой взгляд прошёлся по нужной двери и зацепился за дверную ручку. У него совершенно нет настроения, но деваться некуда. Ну хотя бы проснётся, вынырнет из убитого, сонного состояния. Врывается без стука, суёт руки в карманы, выгибаясь в спине. Стоит расслабленно напротив большого вытянутого стола, сверлит взглядом не понимающего ничего генерала и ухмыляется сонно. — Будь у меня желание кричать, я бы уже начал, — мямлит устало Братишкин. Он проморгался и, сочтя молчание за гостеприимный приём, уселся на самое крайнее место за столом, прямо напротив Вадима. — ты ищешь? — Кого я должен тебе найти? — бодается Козаков, исподлобья сверля взглядом парня. — Сначала память, а потом убийц моего отца, — за большое количество времени Вова уже перестал чувствовать какую-то душевную боль при произношении этой короткой фразы. Он уже давно принял это как должное. — Собирай монатки и кыш отсюда, — фыркнул генерал. Он поправил спадающие очки, опустил глаза в бумаги и продолжил начатое. Семенюк возмутился, вскинул брови и закусил и без того больную губу. Он искусал её в последнее время в кровь. — дело закрыто, что ты ещё от меня хочешь? — Чтобы ты поднял его и закрыл по-нормальному, с виновными, с судом и нормальным тюремным заключением, — хмурится Вова. — О каком нормальном тюремном заключении ты говоришь в девяностых? Воры и то сидят по паре месяцев, хотя должны гораздо больше. — Ну и чего ты тогда добиваешься с этим Денисом? Политика у тебя странная, — Вова раскинулся на удобном кресле, закинул ногу на ногу и сидел, чуть склонив голову к левому плечу. Лицо его сморщилось. — для себя всё, а для других, чтобы отъебались, ничего. — Как я найду тебе эту тварь, если прошло уже пять лет? — спокойно поднял голову генерал. — кто его тебе найдёт? — Ошибки своей молодости нужно исправлять, — рявкнул Вова, потеряв всякий страх. — у Дениса это тоже ошибка молодости. — Но ошибку молодости Шевцов не исправит никак, — губы Вадима тоже под натиском злобы скоро будут изливаться кровью. Сам он выглядел разбитым, оттого чуть жалким. Вова видит, что ему до сих пор больно это обсуждать. Семенюку тоже было больно, но никто не пришёл к нему на помощь тогда. Не пожалел и не сказал доброго, ласкового слова, что помогло бы успокоиться. — и свою я тоже не исправлю никаким образом. В кабинете нависла тишина. Вова поостыл, а Вадим, отведя глаза, чуть поник. — Ты ведь понимаешь меня, — выдавил из себя Вова. — прекрасно понимаешь всю боль вот эту душевную, — он приложил руку к груди, беззлобно ухмыльнувшись. Его самого уже мысли давят. Все разом нахлынувшие воспоминания о счастливом детстве, о юности. А потом резкий обрыв, не обещающий ничего хорошего. Внутри всё горит, неприятно пощипывает глаза. — тебе, может быть, не понравится моё предложение, но я за свободу Дениса готов простить тебе эту ошибку. Козаков голову не поднимал. Смотрел в пустоту, бегая глазами по узору столешницы, сжимал в руках ручку и молчал. А Семенюк ждал. Пристально глядел на генерала, вдыхая глубоко, думая, что чем глубже вдох, тем легче на душе. А ведь отчасти правда. С каждым таким вздохом он откидывал мысли, воспоминания куда подальше, расплываясь на кресле. — Я исправлю его ошибку, хочешь? Хоть как-нибудь, но исправлю. — Вернёшь Машу? Удачи, — обиженно фыркнул генерал. — Я чем смогу, тем помогу, — Вова встрепенулся, упёрся локтями в ручки и наклонился вперёд, сцепив руки в замок перед собой. — я разговаривал с Бустеренко неделю назад. Мне со дня на день могут дать фальшивое удостоверение, но я могу взять настоящее. — Какое удостоверение? — Вадим начал подавать признаки жизни. Он наконец поднял голову, откинул ручку и навалился на спинку своего кресла. — что ты хочешь? — Ментовское вот это ваше, — показал на пальцах темноволосый. — я знаю, что это не затмит твою проблему, но я готов поднять статистику твоего отделения. — Бред несёшь, — Козаков упёрся, лениво глянул на парня, но продолжал слушать. — Считай как хочешь, но завтра я принесу тебе свои документы, — кивнул Семенюк. — а ты снимешь обвинения с Шевцова. — Это слишком малая плата, во-первых, — начал тихо генерал. — а во-вторых с чего ты решил, что сможешь? — Губанов тебе дело приносил? Мужика видел на первом? — Ты что ли помог? — А он не говорил? — Говорил наверное. Только отдал, буркнул что-то и ушёл быстро. Вова усмехнулся, вспоминая сегодняшнее состояние Губанова. Бедный практически не выспался, а может и вообще не спал. Работает без конца. — Я хочу работать с ним, — Вова отвёл взгляд. — мы нашли общий язык. — Денис всё равно не рассчитается со мной. — Ты только выпусти его завтра, дальше мы с тобой сами разберёмся. Он уже больше недели в больнице валяется. После разговора с генералом осталось что-то неясное на душе. Вроде и рад, что всё более менее наладилось по поводу Дениса, а вроде и хуёвит после воспоминаний. Нужно бы вызвонить Пешкова, поехать за своим потерянным вчера пистолетом, найти свой новый паспорт дома. Как получил полгода назад, так и не доставал. Фотография там уёбищная — единственное, что помнит Вова. Он прошёл равнодушно мимо Ильи, не повернув и головы, и вышел на улицу. Он ступил на сырой асфальт, поднял голову на небо, обнаружив всё те же устрашающие чёрные тучи. В воздухе свежесть летняя ещё. Дышится легко. Голова тяжёлая. Может и правда спросить Макса о его планах на неделе и выпить? Нет, лучше сохранить трезвость ума после вчерашнего.***
— Вов? — звучит в коридоре и хлопет деревянная дверь. Семенюк развалился на кровати, дремал прям в плаще и закатанных, чуть грязных джинсах. Ему лень даже глаза открывать, но голос Васи его немного будит. Грубый и громкий. Таким голосом старый зовёт его только тогда, когда Вова оплошался где-то. Рыжий прошёлся по длинному коридору, перебирая купюры в руках, оглядывал каждую комнату и вошёл в спальню, раздражённо глянув на лежащего. В полумраке мало что видно, даже купюры не разглядеть. — Спал? — спрашивает Быстров. — Дремал, — сонно отвечает Братишкин. Он лениво открывает глаза, поворачивает голову на друга и ждёт. Хороших или плохих известий, пизды или бутылочку чего крепкого. — Пока ты дремлешь и нихуя не делаешь уже какую неделю, — рыжий садится на край кровати, шурша деньгами. — мужики почти всё с квартиры Вадима продали. Плюс ещё аренду собрали с рынка. В слабую руку ложится хорошая стопка купюр. Вова смотрит на неё, хмурится и поднимается на локте, еле различая номинал бумажек. Голова его идёт кругом. И вовсе не от денег в его руке. Он чувствует себя неважно. — Твоё, остальное другим сам отдам, — мямлит Вова. — Только давай так, чтобы и тебе нормально осталось, — просит Быстров, ложась рядом. Он видит, как по высокому потолку с большим перерывом бегут яркие огоньки фар, слышит, как тяжело дышит Вова, часто шмыгая носом. Он чуть заебался, завертелся в этих делах. Всё, что раньше был обязан делать Вова, легло на плечи рыжего. Но Вася понимал, что отвоевать Дениса намного важнее этого ебучего рынка. — что там с Дрейком? — Завтра заберу, — улыбается сдержанно Семенюк. Эта мысль греет. — Тебе везёт по жизни, — вздыхает старый. — где бы ты не оказался — удача на твоей стороне. — Отец, — просто ответил Семенюк. Он искренне верит, что ему помогает его отец, и что благодаря ему он ещё живой бегает. Ему спокойнее думать об этом. — это ему спасибо. — Я поеду к Гвину, он снова купил пива, — Вася поднимается, резко переводя тему. Он не любит, когда разговор сводится к отцу Вовы. И это не из-за того, что этот человек рыжему не интересен или не важен совсем, а потому что понимает, что парню ещё тяжело. Он может опять начать загоняться, и это уж точно ни к чему хорошему не приведёт. Ночь Семенюк провёл в одиночестве. Всё думал о словах Васи, о Денисе, который ещё ничего не знает, о Серёже… О лейтенанте наконец. Он переворачивался с боку на бок, натягивал посильнее одеяло и, чуть приоткрывая глаза, глядел в темноту. Комнату чуть освещал уличный фонарь, свет которого легко пробивался через неплотные шторы. Вова хочет подняться, зашторить окно по-хорошему, но сил нет. Их нет практически ни на что, если честно. Смотрит на деньги на тумбе и жмурится, отворачиваясь.***
— Долго ещё стоять будем? — Жожо вздохнул устало, поставил локоть на приоткрытое окно и поёжился. В одном чёрном свитере не очень было тепло, а в закрытой машине душно. Вова обещал ему поехать за город, и Серёже уже не терпится обнести пару домов в будни. Но они стоят у какой-то зарыганной — как сказал Пешков по приезде сюда, — больнице уже час. О том случае, когда они, оказывается, удачно обнесли неизвестную квартиру, Серёжа вспоминал не часто и даже немного успокоился. — мы что, не можем без отмычек никак? — Мне не хочется ломать колени о дубовые двери, — фыркает Вова, для вида следя за случайным подъездом. Они довольно далеко уехали от центра, и все красоты Питера кончились. А вообще, он уже сам устал ждать. Но, когда в голове проскользнула мысль о том, что Козаков мог наебать, в метрах десяти мелькнула похудевшая, высокая фигура. — выходи, — скомандовал Семенюк Пешкову открывая водительскую дверь. Первого, кого увидел Денис после недели врачей — Вова. Ноги чуть подкосились то ли от радости, то ли от всё той же слабости на фоне расшатанных нервов. Темноволосый шёл уверенно прямо к нему с распростёртыми руками, готовясь крепко обнять. Шевцов наверное, больше соскучился за пару недель, чем за два месяца отсутствия Вовы в Петербурге. Он только сделал шаг в сторону шефа, как его тут же подхватили руки, крепко обнимая. Семенюк прикрыл глаза, хлопая Дениса по плечу. Он проделал большую работу по исправлению своей ошибки. Всё можно исправить, Вова в этом уверен. Серёжа вышел из машины только через минуту, остановился у бампера, зачарованно глядя на улыбающегося Дениса, и замер. Странно смотреть на него после более трёх недель разлуки. Даже не верится, что он правда стоит сейчас прямо перед ним, обнимается с шефом и глаза от земли не отрывает. И как только Вова хлопает его по спине последний раз и отстраняется, Пешков чуть ли не с разбегу льнёт к парню, обнимая так крепко, что мышцы рук сводит. Он неверяще скользнул взглядом по затылку Дениса, глянул на длинную тихую улицу и закрыл глаза, будто нежась в чужих руках. Он скучал. Больше всех скучал по Шевцову. Без него приставка стояла запылённая, без него шкаф, где Серёжа прятал пустые бутылки от матери, был пустой. Без него скучно и душа ныла. Вова, чуть улыбнувшись, отвернулся, возвращаясь к машине. Видеть перед собой Дениса — победа. Только все старания Губанова насмарку. Семенюк оборачивается, видит, как Пешков истерически начинает смеяться от нахлынувшего счастья, и улыбается тоже, садясь в машину. Он чувствовал себя отцом-одиночкой утром: оба пацана позади галдят, перебивая друг друга, смеются и машут руками. А Денис будто за секунду расцвёл. Глаза заблестели, улыбка не сползала с его похудевшего лица, он постоянно прижимал колено к груди, заливаясь смехом. Для счастья ему нужно только оказаться в компании восемьдесят девятого. — Денис? — окликнул Вова, заворачивая на Таврическую. Шевцов оглянулся, сел прямо и, поглядывая на Пешкова краем глаза, сделал вид, что слушает. — о том, что с тобой случилось, знает только Джоин, Вася и Серёжа. — А Даша? — Дрейк навалился на водительское сидение, придвигаясь поближе к уху шефа. — Даша в курсе? — Зачем? — Вова пожимает плечами, поворачивая голову на источник звука, но лишь утыкается носом в тёплую щёку. Тут же отстраняется, рукой убирая мордашку Дениса подальше от себя и фыркает: — хочешь, чтобы она меня придушила? Денис обводит растерянным взглядом приборную панель, садится обратно на своё место и поглядывает на успокоившегося Пешкова. Темноволосый дышал глубоко, трепал свои волосы без конца и, взявшись за горловину свитера, тряс им, лишь бы стало прохладнее. Он весь вспотел, словно только что сошёл с дистанции. Дрейк нехотя отводит взгляд и смотрит в лобовое, замечая родную парадную, и выходит, вдыхая наконец не запах лекарств, а запах Питера после дождя, свежесть безграничную.