***
Новая девятиэтажка на окраине Питера — совсем не то место, куда Денису хотелось бы сейчас ехать, но он везёт, потому что Пешков обещал наведаться к Джоину на машине Вовы и немного выпить. Прав у Дениса, конечно же, нет. Оттого сердце колотится чуть быстрее и пальцы впиваются в руль. Страшно сделать что-то не то — с потрохами съедят и даже не подавятся. Семенюк к своей машине относился как к члену семьи, а вот Жожо не очень. Он закинул ногу на приборную панель, отодвинул кресло и сделал звук чуть громче. Денис успевал только усмехаться; в остальное время он следил за дорогой. Пиво, вино, коньяк, водка, виски. И все эти напитки, на радость Дениса, шли на повышение градуса. Джоин обычно любил скакать по всем напиткам сразу: запивал водку пивом, коньяк вперемешку с дорогим вином, а в конце может и шампанского добавить. И всем казалось, что ещё год таких экспериментов, и Саня сляжет с желудком. Столько пить казалось невозможным, но на каждый день рождения он в хлам. Дрейку много раз говорили, что алкоголь — это не его развлечение. Но он всё пил и пил, забывая про слова Дианы, — старой подруги Вовы. Он хочет, значит будет. Ни Серёжа, ни Саня его не останавливали, наоборот, подбадривали, и он вливал в себя виски. По-настоящему пьяным он почувствовал себя только тогда, когда Джоин, недавно пребывающий в опьянённом состоянии, резко встал и поехал к Васе по каким-то делам. Пара пьяных парней осталась одна в чужой квартире. — Я больше не буду, с меня хватит, — мямлит Денис, когда бутылка виски отрывается от столешницы Серёжей. — Слабак, — фыркает уж очень пьяно Жожо, наливает себе кое-как и вливает последнюю, ложась на прохладный стол. Он отвернул голову на окно, смотрел блестящими глазами на ненадолго заходящее за горизонт алое солнце и лениво моргал. С восьмого этажа всё какое-то странное. Закат кажется ярче, пыли здесь почти нет и тихо слишком. Ничего не ездит прямо перед твоим окном и не шумит, как в центре. Туда Серёже хочется. А Денис, поглядывая то на Пешкова, то на закат, понимал, что с темноволосым пойдёт на любую хуйню, законную и незаконную, адекватную и не очень. Принимаемую обществом или нет. Он с Жожей на всё готов.***
На своих ошибках Пешков никогда не учился, не учится и не будет. В нём сейчас полбутылки водки, и хочется ещё. Больше, больше. Столько, чтобы свалило с ног в секунду, но его останавливает Денис своей болтовнёй. Вернее, своим невинным лицом с пьяной, милой улыбкой. Пешков старается не пропускать мимо ушей слова, и это ему удаётся. Не с первого раза, конечно, но удаётся. Воспоминания о лете греют душу. Мозг ещё работает благодаря Денису. Пешков запускает ладонь в лохматые и без того волосы, треплет, стараясь вернуть себе здравый ум. Денис убирает со стола бутылку, будто говоря, что на сегодня хватит. Сам он лишь чувствует, как начинает плыть в глазах, и как голова заполняется странными мыслями. — Пошли к Неве? — неожиданное предложение округлило глаза Серёжи. Ему совсем не хочется выходить из светлой квартиры. — я хочу в город выйти. Пешков сильно ломаться не планировал, так, отмахнулся один раз, но, глянув в грустные, блестящие глаза, всё-таки согласился во второй раз. Надеть свои кеды с тремя полосками было вообще практически невозможно. Как только Жожо наклонялся, голова начинала идти кругом, и он хватался за ручки шкафа, за стену и даже успел ухватиться за ногу Дениса, лишь бы не упасть. — Мы не дойдём, — прогнозирует Пешков, пытаясь проанализировать своё состояние. — Дойдём, поебать, — Шевцов закрыл входную дверь ключами Пешкова и дёрнул ручку пару раз, убедившись, что точно закрыл чужую квартиру. — ты нас недооцениваешь. — Я оцениваю своё состояние, — Пешков ровно и, главное, без происшествий спустился по лестнице, оглядывая темнеющее небо. Звёзды горят всё ярче, ветер стих немного и мелкая прохлада заставила раскатать рукава свитера. Дрейк пристроился рядом, шагал размеренно, будто ничуть не пьян, и смотрел постоянно то на крыши домов, то на плетущегося чуть позади Пешкова. — Давай медленнее, Денис, — просит вдруг Серёжа, ухватываясь за локоть друга. — Мне кажется, ты не дойдёшь, — повторяется светловолосый. — У меня нет денег с собой, чтобы позвонить шефу. — Ради тебя я дойду, — мямлит Серёжа, ступая уже чуть твёрже. Свежий воздух немного отрезвляет. Денис усмехнулся, оборачиваясь. На улице почти нет людей, только плетётся кто-то вдалеке, пинает камушек, что звенит сильно, и сворачивает вскоре. Сам парень, быстро возвращая взор вперёд, немного теряется в пространстве, но быстро выравнивается и продолжает свой путь вдоль Таврической. Фонари светят прямо в глаза, слепят, сея в глазах искры. На Шпалерной он уже привык к бесконечному свету фонарей и редким автомобилям. Да и Пешков относительно отрезвел, даже заныл, что холодно. Смотрел снизу вверх на Дениса и ёжился, возмущаясь. — Не манди, переулок остался, — отмахивается светлый. Он искренне рад видеть издали Неву. А в ночной тишине можно и журчание её расслышать. Это далеко не узкий канал, это огромная вода, мосты над которой уже разведены, яркие блики и светящийся город. Он вроде, большой, но Дрейку чего-то не хватает. Пешков облокотился на гранит, смотрел вместе с Денисом на эту воду и не понимал, что такого в ней? Журчит, течёт, разливается. Может, состояние его сейчас не то, чтобы думать о таком? А может он и не философ ни сколько, вот и не понимает? Ему больше нравится на Шевцова поглядывать. Незаметно переводить взгляд на светлую грязную головёшку и улыбаться пьяно в темноте. — А давай ещё квартиру ограбим? — неожиданно предлагает Серёжа. — Тебе мало? — усмехается Денис, принимая такое же положение, как и Пешков. — мне хватило. По горло сыт. — Мне просто адреналина хочется. — Это ты пьяный ещё, подожди пару часов, — пожимает плечами парень. Он замолкает на секунды, пробегается глазами по волнам и отрывает локти от камня. — адреналина хочешь? — переспрашивает, словно забыл, и смотрит на ухмыльнувшегося странно друга. — Хочу, — кивает. Денис выпрямляется, потягивается до боли в мышцах. Поведение Серёжи ему не ясно. Он сегодня то улыбался загадочно, то сверлил взглядом как врага. — Ныряй, — машет рукой на воду Денис, смеясь звонко. Его качает немного, и он хватается за плечо Серёжи. — Да я не про такой адреналин, — отмахивается он. Рука крепко сжимала кости, отогревала замёрзшую под свитером кожу. Ему нравилось это внимание на его словах. Внимание на нём. — тепло будет — нырну, обещаю, но сегодня холодно. — Ещё повезёт с теплом, — пожимает плечами Денис, убирая свою тёплую ладонь с чужих костей. Пешков отрывает глаза от плещущейся о камень воды, выпрямляется и оборачивается, локтями упираясь в то же место. — лето было тёплое, значит и осень порадует. — Чур вместе идём нырять, — оголяет ровный ряд зубов Пешков, улыбается так широко, довольно, чем и заражает парня напротив. Наверное, они бы так и лыбились, глядя друг на друга, если бы не дурные мысли в голове Серёжи. Если бы не всплывшее в памяти Вовино «пристрелите меня моим же пистолетом у Невы». Но Денис уже на воле, чего бояться теперь? Смотрит улыбчиво на Пешкова и ломает пальцы. Вова готов жертвовать собой ради них всех. Готов оставить свою голову на пне судьбы-палача за других. — Мы когда пересеклись первый раз, когда Вова нас познакомил, — выдыхает Серёжа, — я думал, что мы с тобой не сдружимся. — Я думал, что ты полный гондон, — качает головой Денис, делает мелкий шаг навстречу и переводит взгляд с воды на тёмные волосы. — я и сейчас так думаю. — И ты не лучше, хули палишь? Пешков поднимает растерянные, чуть весёлые глаза прямо на Дениса, думает пару секунд, глупо глядя на чужие губы, и рвётся вперёд, качнувшись пьяно, стоя на носочках. Иногда так хотелось сделать это, что сводило кости от желания, но отсутствия смелости и возможности. А сейчас, стоя в полупьяном состоянии на набережной, сверля взглядом то чёрные волны, то друг друга, ему вдруг стало совсем не страшно. Он прокрутил в голове пару воспоминаний с лета, как они дрались на мелководье залива далеко за городом, как пили похожей ночью наповал… множество ситуаций, когда он чувствовал себя более чем хорошо. Дениса он любит, но как именно (друга или не друга совсем) пока не понял. Просто сделал то, о чём, может быть, будет жалеть. Хотя, такого не будет. Он в этом почему-то уверен, кладёт руки на щёки в ответ на согласие и притягивает посильнее к себе, упираясь в каменное ограждение копчиком. Будто в вакууме он не слышит ничего, кроме волн позади. Они как колыбельная успокаивают, а Денис, наоборот, пробуждает. Два отрезвевших долбоёба сосутся в двадцатом веке прямо на улице. Пешков не думал никогда, что он встанет в ряд с теми, к кому относился, мягко говоря, не очень. Да и Денис так считал, а что сейчас? Это далеко не лицемерие, это взросление и понимание того, что у каждого человека своё на душе. Свои проблемы, свои чувства и свой человек, из-за которого эти чувства и возникли. Странно, конечно, что это близкий друг, но куда от себя денешься?***
Дело, что оставил без присмотра Губанов, было вдоль и поперёк изучено Вовой. Где ходит лейтенант — непонятно. Домой Семенюк особо не рвётся, там и без него этой сладкой парочке друзей хорошо, а чем ещё заняться не знает. Страна переживает такое время, что всем на всё плевать. У милиции всегда в кармане взятка от мужиков поважнее Вовы в несколько раз, Ельцина Вова вспоминать даже не хочет, а другие просто закрывают на беспредел глаза. Один Губанов чего-то пытается добиться в этой стране. Кого-то реально пытается посадить, борется за справедливость в нечестном городе, доверяет слишком много, не проверяя вовсе. Семенюк считает его героем. В кабинете ту умиротворенную тишину, созданную сонным Вовой, нарушает тот самый ожидаемый темноволосым Губанов. Только какой-то раздражённый, взвинченный. Глаза его блеснули, проскользили по тёмным шторам и остановились на, теперь уже, коллеге. Реальном коллеге, официальном. Это Алексею уж точно не нравится, судя по его выражению лица. Вова усмехнулся лишь, поднялся со своего кресла и стоял ровно напротив. — Как Денис себя чувствует? — Губанов отвлекается, усаживается на своё место и не находит на столе нужную папку. — Денис жив, здоров, — Вова наблюдает за сосредоточенным мужчиной и еле заметно улыбается, обходя свой стол. Абсолютно пустой стол. Ни ручки, ни бумажки. Это пока что ему ни к чему, он появлялся в отделе по делу так редко, что пальцев правой руки хватит. Он приезжал часто так для того, чтобы Козаков мог заметить, чтобы пересечься с Губановым снова. — что ищешь? — Дебила не строй, — рычит в ответ лейтенант. Он чувствует себя обманутым. По-настоящему дураком. Владимир вовсе не был до этого момента официально поставлен к нему, Самое важное дело просто захлопнулось перед его носом. И Козаков, закрыв глаза и уши, даже слушать не хотел истину Алексея. Губанов проникся ситуацией, понимал генерала, а что в итоге? — где дело? — В шкафчике, — Вова указал на стол пальцем, а затем навалился на него. — настроение у тебя поганое, пиздец. Губанов, услышав это, поднял свои глаза вверх, перестав рыскать в шкафчике, и навалился на спинку. Каждая мелочь раздражает его до дрожи, а лицо Семенюка просто убивает. Не хочется смотреть на эту хитрую лисью морду. Лейтенант сложил руки на груди, вытянул ноги и с упрёком продолжал сверлить взглядом коллегу. — Зачем ты всё это делаешь? — не выдерживает зрительного контакта Алексей и отворачивается на секунду, чтобы передохнуть. Это одновременно красивое и бесячее лицо на расстоянии вытянутой руки скривилось вдруг в самодовольной ухмылке и чуть приблизилось. — вышел Денис — уходи с города вместе с ним, чтобы проблем не было. — Я с Питера только в могилу, — перебивает возмущение лейтенанта. — Младший сержант, — рычит снова Губанов, поднимаясь резко с кресла. Он берёт всё в свои руки. Он выше по чину. — старшего по званию обычно не перебивают. Вова поморщился от тона лейтенанта, фыркнул и продолжал слушать уже молча. Не перебивая, вслушиваясь более менее, не выдёргивая фразы. — Зачем ты продолжаешь здесь работать? Я вижу, что тебе здесь не шибко нравится, — тихо повторяет вопрос Губанов. — На то есть свои причины, — огрызается Вова. — и я человек хоть немного честный. Денис свободен, а я плачу за его свободу своей, грубо говоря. — Странный ты, — пожимает плечами Алексей. Он искренне не понимает, зачем Вова полез в это дело, а Семенюк ухмыляется, понимая, что лейтенант начинает мыслить не так, как раньше. Предлагает такой вариант, который мог бы быть выгодным, но Вова ради отца не будет бежать из города. Денис отныне под вечным контролем, всегда на связи и без глупостей. И Серёжа вместе с ним. Вова сунул руки в карманы своего плаща, покачал головой, вспоминая про Дениса, и развернулся на пятках к лейтенанту. — Девушка была убита на Васильевском, то есть в хорошем районе, — начал размышлять Братишкин. — На каблуках, в сумке контрацептивы, запасные колготки и пару купюр. Значит не ограбили. — Проститутка при смышлёном сутенёре. — Как понял? — Вова делает ещё пару шагов в сторону старшего по званию, останавливается в паре сантиметрах и сверлит взглядом затылок. Каблуки тяжёлых берцев постукивали о плиточный пол, и Вова, вслушиваясь в этот приятный звук, даже прикрыл глаза. — почему тогда документы с собой? — У какой женщины будет такой багаж с собой? Тем более она была без определённого места жительства, так, на временной, странной квартире, куда сегодня надо ехать, — спокойно отвечает Губанов, чувствуя, как прямо за его спиной стоит Владимир, грозно смотрит, глаза не отводя ни на секунду. Дышит глубоко и размеренно. Алексей ещё соображает секунды, оборачивается и опускает взгляд на сержанта. Абсолютно безэмоционального, глядящего в пустоту куда-то, а не на него. С эмоцией Семенюка Алексей точно прогадал. — а насчёт документов надо выяснять. — Младший сержант с тобой поедет, — Вова испуганно делает пару шагов назад, цепляется за край стола и разворачивается, махнув плащом. Губанов даже не знает, как его описать. Невысокого роста, с ужасной осанкой, но какой-то важный и чересчур взрослый. И одевается так, будто только вчера развалился союз. Этот старый плащ, как в начале десятилетия, тяжёлые берцы, кои сейчас мало носят, и белая рубашка, которая ему идёт больше, чем бесформенные свитера тех же примерно конца восьмидесятых. Это далеко не тот типаж парней, за которых цепляются современные девушки. Видимо, Владимиру это не особо важно. Миновав пару дверей, шагая прямо за Семенюком, Губанов продолжал оглядывать сутулого издали. Оторвал взгляд только тогда, когда оказался у чужой машины. Владимир тряхнул ключами, уселся на водительское и ждал, не глядя на пассажирское, когда дверь откроется. Пять секунд, десять… Семенюк уже успел завести двигатель и достать сигарету, прежде чем Губанов разрешил себе сесть в машину сержанта. — В следующий раз, когда срочно нужно будет ехать, подумай подольше. — Закройся, — рявкает Губанов. Он ещё не особо отошёл от разговора с Козаковым, а тут начинает давить ещё и Владимир. — А чего ты тянул кота за хвост? — Братишкин выруливает на полосу, выдыхает тяжело и давит на газ, разгоняясь. Губанов промолчал. Только назвал адрес и отвернулся, бегая глазами по бесконечным окнам. Вова поглядывал на него и тут же возвращал взор на дорогу. Гадал, что же в голове лейтенанта, какие мысли сейчас варятся там? Одному черту понятно. — На проституцию закроем глаза, — Вова дёргает ручник, отнимая руки от руля. На возмущённый взгляд Губанова лишь усмехнулся и ответил: — оставь баб в покое, они не могут другим зарабатывать. Они никому не сдались, менты закрывают глаза на это. И мы не будем выделяться. — Говоришь так, будто сам в этой сфере крутишься ни один год, — щурится лейтенант. — Ты просто много не знаешь о Петербурге, — отстёгивается, вылезая из машины. Губанов опускает глаза, задумываясь, и быстро выскакивает из авто, хлопнув дверью.***
Небольшая квартира, похожая на коммуналку, встретила обоих не крикливо, как этого ожидал Вова. Он видел не раз таких женщин на улице, предлагал их в шутку Джоину, но тот орал как резаный, что у него есть Сара. Вова, к слову, к таким тоже не бежал, ему журналов и кассет хватало. Эти девушки противны, и Братишкин невольно сравнил их с тряпками, что не защищаются законом, но особо и не запрещаются. Что сутенёру этот штраф? Отдал деньги и не заметил. — Где главный? — Вова тут же прижимает к стене одну из девушек, глядит в живые, жалкие глаза и понимает, что будущего у них нет. Страшно смотреть на таких людей. — Нет его, — хрипло отзывается она. Губанов морщится, замечает, как девушка одёргивает постоянно платье, держит его, боясь неожиданного нападения Владимира, и напрягается сильнее, видя на Алексее голубую рубашку. — Где он спрашиваю? Знать должна, — рявкает снова Братишкин. Алексей идёт по коридору дальше, оставив бедную наедине с Семенюком, заглядывает в небольшие комнаты и морщится запаху лака вперемешку с едким запахом таблеток. Каждая смотрит на лейтенанта испуганно, подбирает ноги и молчит. Вова не давит совсем на девушку. Старается держать спокойный тон, но понимает, что таким мало чего добьётся. Свой кольт доставать он не будет уж точно, молодых пугать не хочется. Они и так натерпелись за свою недолгую, но насыщенную долбоёбами жизнь. Да, заработок, но ужасный, грязный и мерзкий. — Я из милиции, не ссы, трогать не буду, — качает головой Вова, уверяя. — главного не бойся, штрафовать не будем. Ни тебя, ни подруг твоих, ни его. Скажи, где он? Девушка застонала от испуга, сбиваясь совсем с мысли, ноги её подкосились, и она, чуть не рухнув на колени, уставилась испуганными глазками на Вову. — Как тебя звать? — Надя, — выдыхает она. — Надежда? — Вова ослабляет хватку, чувствуя, что девушка твёрдо стоит, навалившись на стену. Отклеивающиеся обои, старый, сгнивший паркет ёлочкой и холодная квартира — вот где живёт Надежда. — красивое имя. Хоть сейчас и не время совсем, но Вова невольно задумывается о том, что в таких условиях и зарождается надежда. Люди надеятся на хоть что-то хорошее, карабкаются, но вскоре понимают, что бесполезно. Или добиваются того, чего жаждят. А Надежда, сейчас еле стоящая в углу возле двери, сама ждёт этого чуда. — Надь? Скажешь? — Он вернётся скоро с другими девочками. Вова, закивав, обернулся на лейтенанта, направляющегося в его сторону. Ему самому жалко всех этих девушек, что с искренним страхом жалко смотрят на его форму. — Сержант? — зовёт Губанов, призывая рассказать то, что успел выяснить Семенюк за столь короткое время. — Надежда, — Вова отлипает от девушки, представляет её лейтенанту и аккуратно подхватывает её под руку, отводя в одну из комнат. — главный скоро будет, пока можно без него девочек опросить. — Разделимся, быстрее будет, да и без криков, — предлагает Губанов, и Вова, подняв голову на него, кивает поспешно, не задерживаясь скрываясь в другой комнате. Губанов смело заходит в другую, мило улыбаясь. Что им эта улыбка? — вам говорили что-нибудь о Маше? — Мертва она, — отвечает та, что постарше. Её вымученно-страшное лицо вдруг потемнело. Она опустила глаза, затем голову, и продолжила красить свои ногти ярко-красным лаком. — вчера сами только узнали. — Главный ничего не говорил? — Губанов облокотился на дверной косяк, обвёл стены взглядом, прошёлся по высоченным потолкам и опустил его снова на разбитых женщин. — От него и узнали. — К кому она на заказ ехала? — лейтенант опустился на стул, что качнулся под ним из-за ненадёжно прикрепленной ножки, и изучил девушек вновь. — Это только к Тимуру, — пожала равнодушно плечами одна из девушек, продолжая наблюдать за аккуратными движениями подруги и на идеально накрашенные ногти. — главный который. — А сама Мария чем-то отличалась? — Огрызалась часто. И на Тимура, и на клиентов, что делать запрещено в принципе, — продолжала старшая. — здесь у нас правила простые — повышение голоса на главного хорошим не кончается. Некая тюрьма, где за «удовольствие» тебе платят деньги, — женщина показала в воздухе кавычки, снова возвращаясь к безымянному пальцу с коротким ногтем. — порядки в тюрьме вы знаете. Это добровольная тюрьма. Алексей поморщился, отвёл взгляд на разбитые плинтуса и сжался, сложа руки на груди. В таком обществе ему совсем неприятно. Единственный человек, с которым ему хотелось говорить сейчас, а лучше уйти поскорее отсюда — Семенюк. Его голос был отчётливо слышен. Низкий, по-своему нежный и спокойный. — Документы у него? — Губанов становится серьёзнее, и его грозный вид начинает пугать некоторых. — Все, — соглашается женщина. — Видимо, не все, у Маши при себе был паспорт, — лейтенант сосредоточенно опустил взгляд, ломая пальцы. — Она свалить с Ленинграда хотела, вот и украла его у Тимура, — как-то неуверенно пробормотала одна из девушек. Красивая, правда. Губанов даже засмотрелся немного на неё. Их ему жалко, да ещё как. — а в тот день на последний заказ решилась.***
Алексей снова молчал. Чем-то он Вове напомнил себя в первый день приезда, когда за рулём была Гаечка, молчала, что-то скрывая, и везла его домой. Они оба вымотаны. Сначала эмоциональные испытания, а затем тяжёлый разговор с Тимуром. И снова пришлось наставить не табельное оружие на человека. Губанов об этом молчит, а Вова благодарен. — Какой дом, напомни, — Вова заворачивает на проспект, разглядывая номера ближайших домов. — Сто второй, — сонно отвечает лейтенант. Он открывает глаза, моргает пару раз, чтобы хоть немного проснуться, и направляет взор на дорогу, освещённую парой фар на встречной полосе, красными стопарями впереди и яркими фонарями вдоль дороги. Он поморщился, мельком глянув на водителя. А Семенюк, сделавший вид, будто не заметил этого, нажал на газ, чуть ускорившись. — останови здесь. — Ты по пути уснёшь, — усмехается Вова. — Я уже проснулся, — фыркает Губанов, прикрывая глаза и чувствуя, как его наклоняет влево. — Просыпаются люди только играя в карты, — вздыхает устало Вова. Только машина въехала во двор, так Губанов выпрямился, потянувшись, и уставился на Семенюка. — В остальное время мозг у людей работает не так хорошо. Нет риска проиграть полцарства. Алексей сначала нахмурился, усмехаясь, а затем улыбнулся так добро и просто, что Братишкин сам засиял. Он протянул руку лейтенанту, на что тот несмело пожал её озябшей рукой. В машине было прохладно, оттого мёрзлая рука сжимала чужую не крепко. Вова закрыл её второй, покрепче сжав. — Труп и то теплее, — фыркает тёмноволосый. — Ты труп ещё не трогал никогда, — качает головой лейтенант, ощущая, как руку начинает печь. В кожу будто вонзили множество иголок. Братишкин еле сдержал за зубами язык. Труп он трогал чаще, чем любой мент. В этом Вова железобетонно уверен. Смотрит как-то виновато, выпуская руку из своих ладоней. И как только лейтенант, напоследок махнув рукой, скрылся за дверью, он сразу ослаб. Руки спали с руля, глаза сами закрылись, и Вова чуть вытянул ноги, вздохнув. Наверное, это опыт. В следующий раз он будет аккуратнее совершать убийство (если оно кому-нибудь вообще сдастся), продумывать всё наперёд… а если он больше никогда не убьёт никого? Семенюк такой вариант раньше не рассматривал, работа в государственных органах была лишь временной, а что потом? Куда ему податься, зная, что так до сих пор работает Губанов. Перед ним стыдно. Он ведь мальчик смышлёный, всё поймёт, по уликам разгадает, если Вова проебётся. — Лейтенант, вы… — Вова потянулся и ударил по рулю кулаком, крепко его обхватывая через мгновение. Он не смелился поднять глаза на окна, а лейтенант, расстёгивая мелкие пуговицы своей рубашки, краем глаза наблюдал за горящим в салоне авто светом. Отвернулся повесить рубашку — тот пропал. Братишкин развернулся, выкрутил руль вправо и разрезал ночную тишину рёвом мотора. Он не шибко любит ночью разгоняться так сильно, но сейчас это необходимо, либо он уснёт прямо за рулём и до первого столба. Скорость его будит. А ещё будит довольно долго ехавшая за ним девятка. Она пристроилась с самых ворот и до зимнего дворца, не отставала ни на секунду. Вову даже не мандражило. Не было страха, что в любую секунду прогремит выстрел, и его поведёт вбок. Братишкин достал свой пистолет, держал его крепко правой рукой и постоянно смотрел в боковое зеркало, ослепляя себя жёлтым светом фар. Мгновение — авто пропало. Вова так и не разглядел ни номера, ни цвета. Выдохнул только тяжело и развернулся, отправившись домой иным путём. Дома никого абсолютно. Не горит свет, магнитофон докрутил плёнку, и бутылка на столе пуста. Вова убрал стаканы, недопитую бутылку залил в себя и выкинул стеклянную в мусорное ведро. Горло сжигает, но Семенюк не запивает ничем и не закусывает высохшим лимоном. Он сразу заваливается спать, положив рядом с собой пистолет. Безопасность превыше всего. Можно и сном немного пожертвовать. Он уверен, что эти двое просто пошли проветриться, потому что балкона им мало всегда, и отошли слишком далеко. Ну кто же знал, что они целенаправленно шли до Невы и сейчас засыпают прямо там, навалившись спиной на холодный камень. Глаза их сушило, тело начинало отогреваться от восходящего потихоньку солнца. Денис бегает глазами по сереющему небу, по еле заметным звёздам, и закусывает губу. Широкая набережная ещё не думает просыпаться. Только фонари погасли, ведь от них толку больше нет. От них с Пешковым, наверное, тоже толку мало. Всем занимаются старшие. Гвин, Вася, Вова куда-то ездит по рассказам Серёжи. Макс постоянно крутится на окраине, взламывает дачные домики в демисезон, Даша может забрать откуда угодно. А что Пешков с Шевцовым?.. Только пить и всё. А Вова так и уснул, уронив пистолет на пол.