***
— В маке Шеф, — Пешков продолжает улыбаться, поднимается на носочки и тут же опускается, делая ещё пару шагов. Сердце его уже давно в пятках. Рука крепко сжимала лямку рюкзака, который хотелось выкинуть куда подальше, мол, не наше, чтобы Семенюк не обрушился на них как гром среди ясного неба и не оторвал уши. — Пизда нам, — кивает Денис, оборачивается непринужденно и чувствует, как загораются его уши. — пошли, — он потянул Пешкова в случайный двор, уселся у стены и поднял глаза на Серёжу, скидывающего тяжёлый портфель с плеч. — хуёвая была идея. — Параноик, — огрызнулся Пешков. — Иди нахуй, — рявкнул Денис. Он сейчас на иголках, сидит и рвано дышит, а Пешков вразвалочку ходит вокруг, думая, что если бы он имел привычку курить, вдохнул бы сейчас смертельную дозу. Неужели так и начнёт? Но он хлопает по карманам и понимает, что оставил вовину сигарету на столе, когда примерял олимпийку. — Успокойся и забей болт, — спустя несколько минут наконец ответил Пешков. — Вова не мент, не посадит. — Так в том и проблема, что с ним и был тот самый мент, который посадит, — Шевцов заряжает мелким камешком по спине Серёжи и проглатывает ком в горле, строя жалкое лицо и опуская голову. — С ментом в маке? — Пешков игнорирует прилетевший в спину камушек и садится рядом, подбирая колени к себе. — который?.. — Закрыл меня, — качает согласно головой. Пешков хмурится, складывая в своей голове два и два, и поднимает глаза на светловолосого. Две чёрных бусины смотрели на Дрейка с каким-то плохо скрываемым страхом и волнением. — Хочешь сказать, Вова с ментом кентить начал? Оба не курят. И жаль. Пешков представляет как сейчас красиво было бы закурить, как Семенюк поднять голову к небу и лениво поднести руку к губам. Братишкин — икона. Так должен выглядеть идеальный петербуржец. На него Пешков равняется, в какой-то степени даже фанатеет, понимает, что Вова не мог забить на свои слова огромный хуй и связаться с ментами. Ради Дрейка нужно, но сейчас зачем? — Он бы уже хуй забил на всех этих ментов, — Пешков слышит знакомый рёв мотора, но ни он, ни Денис подниматься с асфальта не хотят. Они сидели достаточно близко, морось на их колени не попадает даже, а компания друг друга им казалось настолько приятной, что создавалось ощущение, будто они в родительском доме. Пешков там, где есть внимание, а Денис в том доме, где отец видит в пацане будущее. Где поддерживает все начинания и указывает на ошибки. И самое смешное по мнению Серёжи: они дают друг другу то, чего им не хватало раньше. Наверное, вот она, настоящая дружба. Хотя, после вчерашнего это слово кажется глупым и каким-то детским. Будто они в момент повзрослели и слово дружба как таковое исчезло. — но он сидит там с этим Губановым и обедает миленько! Денис сморщил нос, взмахнул руками и приземлил ладони на согнутые колени. Чем-то его это раздражало. Он чуял предательство. — И что ты хочешь? Сказать ему? Сказать Васе? — Жожо вспылил, повернув голову на парня и чуть подскочил на месте. — это же Вова, ему похуй на всё, он делает то, что хочет. — В том-то и дело, что преграда для него — Вася, — Денис не повышал голос. Продолжал тихонько сидеть, считая капли на носу. — всегда есть тот, кто выше шефа. Пешков, глянув злобно на Дениса, отвернул голову в сторону, опустился снова на асфальт и шмыгнул носом, не говоря больше ни слова. Тёмные волосы начинали намокать от постоянного попадания на них капель. Из чистых прядей волосы превращались в сосульки, с которых то и дело капало. Особенно это раздражало Дениса. Картина мира стала нечёткой из-за беспорядочно рассеянных капель на линзах очков. Он мог лишь фыркнуть, снять их с носа и проморгаться, привыкая к всему размытому.***
Всё превратилось в однотипные будни питерского рабочего человека с завода. Братишкин поднимался каждое утро как на расстрел, видел выспавшегося Губанова и отворачивался, тихо постанывая о том, что устал. Но с лейтенантом хотя бы не сильно скучно и муторно. За пару недель они уже, можно сказать, друзьями стали. Вова начинал даже заигрывать, и Алексей это видел. Улыбался глупо и подыгрывал. Со своими «коллегами» Семенюк тоже постарался найти общий язык, однако, либо они какие-то странные, либо Вова со своим юмором ни в какое общество не лезет. Пообщались, познакомились и хватит. С этим ладно, Вова привык к этому обществу в погонах и голубых рубашках. Он начал забывать сквад. Павлов звал его много раз выпить культурно в тёплые дни на заливе, Джоин приглашал на квартирные тусовки и просил взять побольше денег, а Максим звал отдохнуть в лесу. нет. Ответ один. Он прожигает и ясные, и дождливые дни в отделении, ломая голову, а иногда объезжая и весь город в надежде достать ещё улик и всё добивает и добивает эти дела, но Губанов всё-таки постоянно оказывается быстрее. Соревнование? Вова не может считать иначе. Алексей, точно хитрый учитель, даёт задание и выполняет его сам же намного быстрее, чем это делает ученик — Семенюк — и улыбается смущённо. Братишкин злится, но понимает, что все его старания не зря. Он ведь как-то помогает следствию, правда? Наверное, да. С Вадимом он старается больше не пересекаться. Знает, что до него доносит Губанов всю проделанную ими работу, всеми документами заведует лейтенант, и Вова даже не суётся. Глядит вслед выходящего из кабинета Алексея и усмехается, опуская глаза и думая о чём-то своём, а именно о подозрительной девятке, регулярно виляющей на хвосте вовиной BMW. Постоянно разные люди за рулём одной и той же машины. Останавливаться Вова не смел, прожигал весь бензин, ждал выстрела, но его так и не следовало никогда. Колёса целы, заднее стекло тоже, а желание сменить номер автомобиля только сильнее. Но ведь он никуда не убежит, даже если сменит свою любимицу на что-нибудь другое. Давать её Даше в последнее время страшно, поэтому он постоянно отказывает, ловя на себе обиженный взгляд. Ведь ей не объяснишь, что одна из поездок для неё может стать последней. Вова свою последнюю тоже ждал, но смотрел в лицо страху и всё равно садился за руль. — Нужно ехать, — лейтенант вернулся в кабинет, и, застав Братишкина в такой же позе, что и пару десятков минут назад, глянул в пустые глаза мимолётно. — Куда? — Семенюк тут же встрепенулся, выходя из астрала, и поднял голову. Волосы его все взлохмачены, и он, чувствуя это, провел ладонью назад, стараясь уложить их, но чёлка всё так же падала на глаза. Нужно бы постричься, а то в отражении он видит не себя, а лохматое чудовище. — что-то новое? — Пару минут назад совершено нападение на девушку, с который мы пару недель назад обсуждали смерть Марии, — Алексей выглянул в окно, провёл взглядом по тёмной воде и вновь обернулся на сержанта. — Проститутки что ли? — вздыхает устало тот, не находя сил подняться с места. — её зовут Надежда. — Хорошая у тебя память на имена, — вздыхает лейтенант, складывает руки на груди и улыбается мелко, глядя на изнурённого. Губанов заметил уже давно, что Вове не нравится однотипность. Он устаёт от неё очень быстро, но интерес, почему-то, не теряет, ибо он, чуть подумав о своём, вскакивает и вылетает из кабинета, громко оповещая о том, что ждёт лейтенанта внизу. Сам же Лёша уже утомился от работы, хочется длинных выходных и тёплой погоды, погреться чуть-чуть на солнце и с новыми силами вернуться в отделение. Хочется, но не позволяется. Скрывая усталость за вечной «бодрой» улыбкой, он расстаётся с Вовой, оборачивается и тут же темнеет, пряча её куда подальше. Сил на неё нет. Убирается до следующего дня. Вову зарядить хочется энергией, и как это сделать он не знает. Наверное, и правда единственный способ — улыбка, потому что на неё Семенюк иногда отвечает очень охотно и даже находит ещё немного сил. — Копуша, — вздыхает устало Вова. Лёша промолчал. Отвернулся к окну и уставился на чёрную ограду, абстрагируясь от мира сего. Вова тоже увлекается дорогой и едет на всё-таки сказанный Губановым адрес. Такая тишина между ними стоит только в машине. Вова, понимая это, покрепче сжимает руль пальцами, до белых, острых костяшек. На них мелкие шрамики будто с рождения, и Лёша, видя их, даже невольно задумывается о том, не буйным ли мальчишкой был Вова? Вытягивает Дениса, потому что у него в детстве были такие же проблемы? Ведь только недавно ругался на то, что Шевцов нисколько не слышит. Странный какой-то этот Семенюк. — У неё одно ножевое ранение в живот, но неглубоко, успела отстраниться, поэтому жизни ничего особо не угрожает, — Вова стремился наконец попасть в палату, но доктор, считающий, что ему это должно быть интересно, закрывал дверь спиной. Губанов стоял рядом и внимательно слушал, задумчиво водя ладонью по щеке вверх и вниз. — зашили, залатали, от наркоза отойдёт и пару недель реабилитации — будет как новенькая. — А сейчас нельзя? — терпение у Вовы никакущее, поэтому он смотрит раздражённо на мужчину в маске и хмурит брови, показывая максимальное нежелание ждать чего-либо. — Когда люди отходят от наркоза, то несут полную чушь, Вов, — устало произнёс лейтенант, даже не посмотрев в сторону возмущённого парня. — толку не будет. Семенюк фыркнул, бросил из уважения «спасибо» и вышел на лестницу, спускаясь с пятого этажа вниз. В голове всё ещё держится страшная картина мелкого пятна крови на потрескавшемся асфальте и вывалившейся из сумки пачки сигарет. — Ты слишком токсичен и нетерпелив, — выносит вердикт Лёша, глубоко вдыхая испорченный табачным дымом воздух, постукивая пальцами по дверце, глядел в лобовое стекло, следя за неспешными походками людей. — Я знаю, — кивает Вова. Рука его легла на руль, а указательный и средний палец крепко зажимали фильтр сигареты, нехило так сминая его. — выпить хочешь? Вова бросил эту фразу, глядя прямо в глаза лейтенанта, а потом, когда Лёша обернулся, нахмурившись, поборол желание отвести взгляд. Губанов же, оглядев крепко сжатые вокруг руля пальцы, вздохнул устало. Конечно хочет, но не наедине с Семенюком. — Нет, спасибо, — отмахнулся Алексей. Он опустил глаза в пол, сцепил руки в замок и сжимал их так крепко, что суставы заболели. Он сейчас сидит под внимательным взглядом Вовы во время какой-то неловкой паузы. — Хватит пиздеть, — Вова положил руку на ключ, что вставлен в зажигание, и, повернув его, убрал авто с ручника. — вина ебанём и завтра свежие в отделение. — С перегаром в палату, — поправил его Губанов. Вова кивнул с усмешкой.***
Уже при входе в парадную Вова был на взводе, а Лёша, оглядываясь, удивлялся центру. Дом всего в паре кварталов от мостов, а к парадной двери поставлены деревянные ящики для фруктов, мебель старая, и даже разбитый телевизор. Но откуда же знать Губанову, что последний из квартиры Вовы? А Братишкин, глядя на него и неспеша подходя к двери, проклянал и Пешкова, и Шевцова. Причина, по которой он до сих пор не прибил этих двоих — Вася. Он, назло Семенюку, оказался тогда в квартире. И крики Вовы о том, что эти двое обчистили что-то, Быстров быстро заткнул. А Вова не старался продолжать. Хотя очень хотелось, потому что плюсом разбитый телевизор точно не сделает его спокойным в секунду. Парень достал ключи, вставил их в замочную скважину, и хохот резко сменился тишиной. Вова, глянув на лейтенанта через плечо, вздохнул устало. — Как бы не пришлось самому за решётку пиздошить, — шепчет Вова, отворяя дверь. — За убийство? — усмехается лейтенант. — Именно. Денис! — разразилось в тишине квартиры. Темнота вытянутого коридора, высота потолков и вид на гостиную — всё удивило Губанова. Это, всё-таки, не какая-то квартира в панельном доме, это практически центр Питера, и вопросов о бывшей деятельности Вовы всё больше. Неужели, отец Семенюка на заводе так много зарабатывал? Тонкая полоска света, бегущая из кухни, резко увеличилась, и в коридоре появилась морда Дениса. Плохо освещённая только тусклым светом с лестницы, испуганная даже немного. Лейтенант, блеснув глазами, уставился на него осуждающе, пугая этим только сильнее. Да и сам Вова своим видом ничего хорошего не обещал. — Плеер мне, «Ночь» и две бутылки вина, быстро, — рявкает раздражённо Вова. Видеть их у себя в квартире уже нет сил. Одному побыть хочется, а эти двое, достающие откуда-то пиво каждый божий день, постоянно рядом, будто следят. Может, у самого Семенюка уже паранойя? Денис, видя перед собой только два силуэта и две пугающие пары глаз, завис ненадолго, однако, быстро придя в себя, метнулся в гостиную, собирая с полок нужные Семенюку вещи. А сам парень в это время поглядывал незаметно за внимательным лейтенантом и улыбался чему-то. Лицо у него было уставшее, но, несмотря на это, красивое такое. В тридцать два года нельзя выглядеть так молодо, однако, Алексей ломает все устои и улыбается назло завидующему обществу и Вове. Губанов знал, что он красивый, и не пользоваться этим грешно. Правда, не хочется, да и некогда. — И штопор, — добавил Вова. Они вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни. Один за одним. Вова глянул наверх, посчитав этажи, и заметил, как и на его кухне свет гаснет. Смотрит на Губанова в гражданском, на его ладонь, крепко сжимающую горлышко бутылки, и расплывается в улыбке. Прекрасное зрелище, да ещё и в полумраке. Так и хочется сделать какой-нибудь снимок, только Семенюку это не особо интересно, да и нужной техникой он не владеет. Просто полюбуется пару секунд. А может и побольше. А может… — Идём? — Губанов наконец отрывает взгляд от этикетки вина и поднимает глаза на Братишкина. Цепляется мгновенно за серые радужки и улыбается как-то смущённо, отворачиваясь. Непривычно и страшно смотреть кому-то в глаза. А в Вовины вообще невозможно. Тот его сразу ловит, будто чувствует, что прямо сейчас лейтенант устремил взгляд прямо на него. Лейтенант ёжится. Вова соображает предательски медленно, открытая ещё в парадной бутылка медленно приближается к разомкнутым губам и красная, вяжущая жидкость быстро заполнила полость рта, оставляя после себя послевкусие каких-то ягод. Вова никогда не вдавался в подробности, не читал, с чем обычно берёт вино. Вкусное и ладно. Градус есть и спасибо. — Идём, — кивает Владимир. Вдруг он весь засиял, заулыбался, стукнулся донышком бутылки об другую и сделал ещё мелкий глоток. Судя по времени, недавно ушёл последний трамвай. Братишкин пока что сфокусировано следит за секундной стрелкой, вдавливая краем уха бульканье вина. Губанов хлестал его только так. Он думает, что этой бутылки будет для его организма слишком много, но после первого глотка уже забывает, о чём там думал секунду назад. Семенюк повеселел, начал шутить похлеще трезвого, а Алексей улыбался одобрительно и даже смеялся иногда, слыша поистине смешные анекдоты. Старые правда, но всё же. Вова обходил стороной анекдоты про мусоров, не желая обидеть то ли лейтенанта, то ли себя. Вова до сих пор понять не мог. Духота дня незаметно сменилась на ночную свежесть, давая вдохнуть полной грудью. Вова это почувствовал только тогда, когда с Невы начал надувать лёгкий ветер, и босые ноги начали мёрзнуть ещё сильнее. Наверное, очень весело по пьяни стянуть обувь и ходить босиком. От мелких камушков Вова взвизгивал вместе с Лёшей и оба обзывали друг друга слабаками. Смотрел на ровно стоящего и пытающегося разглядеть на часах время Лёшу, доставал кассету и одновременно с этим маленький сломанный карандаш и кармана. — А чего ты диски не покупаешь? Все сейчас с них слушают, — лейтенант, разглядев наконец время, поднёс бутылку к губам и поднял донышко, не задирая головы. Он держал пьяный зрительный контакт, не желая разрывать. Нравится, чего скрывать? — Они все достались от отца, — пожимает плечами Вова, переминается с ноги на ногу и, резко отворачиваясь, смотрит на широкую реку по ту сторону дороги. Теплые пальцы полезли наощупь в карман за пачкой сигарет. — тем более диски слишком хрупки, а кассету брось в карман и всё. Спичка заискрилась, вспыхнула, и Вова в секунду прикурил, морщась от дыма. Он нахмурился, вполоборота встал, пряча руки в карманы. Затягиваясь, выдыхая через нос, Семенюк метнул потускневший взгляд, уперевшись им в грудь Губанова, и глотнул ещё согревающей жидкости, убрав от губ фильтр. Это вино уже хочется вылить. Надоело, приелось, бесит. Будто потеряло свою терпкость. Алексей же, вдохнув побольше воздуха в лёгкие, опустил глаза. Ещё одно весомое доказательство того, что Бустеренко рассказал правдивую историю. Хотя, Лёша давно в этом убедился. Сейчас он больше убедился в том, насколько Вове был близок отец. Жаль, что Губанов его совсем не понимает. — Кем был твой отец? — неожиданно спрашивает Губанов, побалтывая ногой и остатками в бутылке. — На заводе работал, — Братишкин продолжал хмурить брови, оглядываясь и никого не находя. — он хорошим человеком был. Знал, что не сам уйдёт. Не это хотел знать Алексей. Он хочет узнать Вову поближе, узнать всё, что касается отца его. Он старался не смотреть на сержанта, что уже чуть пошатывался. Глаза того были пьяны, мутны, как и у самого Лёши. Мыслей о том, как они в последний рабочий день — то есть уже через несколько часов — выйдут на работу совсем не было. Об этом оба старались не вспоминать, однако, Вова по своей тупости как всегда всё портит. — Нам ещё в девять в отдел, — он стряхивает пепел, то ли отводя тему разговора от ему неудобной, то ли из-за неловкого молчания между ними пытается разрядить обстановку. Но на напряжённую она не смахивала. Уже поднимающееся солнце греет тёмную обувь, отогревая ледяные ноги. — а уже три и мы немного под градусом, — он улыбается глупо, поднимает руку с бутылкой, круговым движением взбалтывает остатки, проверяя, насколько мало осталось в ней. Всё слишком быстро прошло. Он, конечно, успел насладиться компанией лейтенанта, но всё равно это совсем не то, что он хотел. — может, она подождёт? — Кто «она»? — Работа. — Подождёт, — соглашается Алексей. — отхватить от Козакова только надо будет. — Не похуй ли? — Вова рухнул рядом, плечом к плечу, слизал пару капель с горлышка бутылки и выкинул её в маленькую парковую мусорную корзину. — Похуй. Спорить о том, что Вова одинок, как минимум, глупо. Ни упоминаний, ни следов, ничего. Губанов думает, что его избраннице бы очень повезло. То, как он живёт (курит и заливает каждую тяжку вином), — модно. При деньгах, что сейчас немаловажно, и главное харизматичный. А ещё очень красивый. Губанов подмечает это, склоняет голову вбок и смотрит с хитрым прищуром куда-то в ноги. — И я об этом, — Братишкин чувствовал эту давящую сонливость. Он устал, он пьян и убит собственными переживаниями. — я бы сейчас повысил градус и выпил бы чего послабее под конец. — Это плохо кончится. — Знаю. — кивает Вова. «У меня всё в жизни плохо кончается», — думает он, опуская глаза. Губанов навалился спиной на пологую спинку скамейки, прикрыл глаза и ощутил, как чужое колено упёрлось в его. Вова сложил руки на груди и закрыл глаза, чувствуя, как греющее солнце гладило щёку своими тёплыми лучами. Он не знает, когда в жизни ещё почувствует такое спокойствие и умиротворённость как сейчас, пьяным рядом с таким же лейтенантом, с которым общается только месяц. Такой насыщенный месяц. Мать бы обрадовалась, узнав о том, чем Вова сейчас занимается. Он звонить не хочет. Сидеть так — копчик ноет. Вова закинул обе ноги на каменный подлокотник, положил голову на плечо лейтенанта и лениво приоткрыл один глаз, глядя на пустые тропы и тихие деревья. Листва желтеет. За этим Вова всегда следил, открывал старые сборники стихов Есенина и, вспоминая страницы, глядел на сухие листья. Им уже много лет, однако, хранятся они хорошо. Под воспоминания об этом он задремал, чувствуя, что Лёша совсем не против такого расклада событий. Он и сам уснул, чуть сползая. Уронил голову на макушку Семенюка, рукой так и сжимая горлышко бутылки. Проснуться тогда им пришлось меньше, чем через час. Шум вокруг них поднимался. Алексей, только проснувшись, ловил осуждающие взгляды на себе и Вове, старался проснуться хоть немного. Ну и пьянь. — Ненавижу людей, — буркнул Семенюк, открыл слипающие глаза и зевнул, чувствуя лёгкую головную боль. Короткий сон никогда не шёл ему на пользу, а при опьянении вообще невозможно соображать после дрёмы. — нужно домой. — Метро уже открыто, — кивнул Губанов. Его взъерошенные волосы спали на лоб, а в хлопковой рубашке становилось жарко. Сухость во рту не давала внятно говорить и голову кружило. Семенюк, видимо, не сильно хотел подниматься, продолжал валяться, удобно устроившись на плече. Его так и норовит заснуть. Сил нет нисколько, даже свежий утренний воздух не бодрит. — Тепло, — тихо прерывает молчание Вова, поворачивая голову и укладывая щёку на плечо лейтенанта. — не хочу никуда. Губанов промолчал, блаженно вздёрнув нос к небу. Тёплая щека Вовы пропала, и сержант поднялся, обхватывая тонкими пальцами деревяшку под ним, чтобы не склонило вбок или вперёд. Он сидел и, прикрыв глаза, боролся с нарастающей головной болью и потемнением в глазах. Тёмные волосы кудрявились, спина изогнулась горбом. Вова был одновременно и серьёзным, и каким-то вообще размазанным.***
Братишкина пошатывало. Дверь открыл уже не он, а Серёжа. Тот стоял перед ним весь экипированный, с портфелем на плече, в лёгком плаще и обувающий берцы. — Ахуел? — сразу рыкнул Вова. — если тебя поймают на месте, ты будешь унижен лично мною. Ещё рано идти куда-то. Серёжа опешил, глянул испуганно на Семенюка в дверях и замер. Он ничего не сказал про то, что идти нельзя. Это и вогнало в ступор. Вова останавливаться не стал. Кое-как стянул кроссовки, поглядывая на время электронных часов в гостиной. Семь утра. Он ковылял ровно час до своей квартиры, чтобы снова застать здесь надоевшие лица. Хотя, кажется, Пешков в квартире один. И где обалдуй Денис? Только стянув брюки, Вова завалился в постель, лёжа и с закрытыми глазами пытаясь переодеть свитер на домашнюю рубашку. И за всем этим наблюдал Пешков, думая, что выглядит пьяным, наверное, точно так же. — А чего вино? Как на свидании, — Серёжа сел на самый край чужой постели, сложил руки меж ног и, поставив локти на свои колени, повернул голову. — Я твою ссанину хмельную не буду пить с нормальными серьёзными людьми, — буркнул Вова, отворачиваясь и кутаясь в одеяло с головой. — Мусор — нормальный серьёзный человек? — вспылил вдруг Пешков. — нашёл себе дружка с погонами и сам их надел наверное, да? — Да, — темноволосому хочется вскочить, откинуть одеяло и уставиться на Пешкова злющими глазами, но вместо этого он не двигается даже. Слишком устал. — Кидала, — плюнул Жожо, поднимаясь с кровати. — так и надейся на тебя, а потом раз и мент. Иди нахуй, Вова. — Для твоего же блага, долбоёб, — Вова всё-таки поднимается, переворачивается на лопатки и кидает с тумбочки вслед свои старые наручные часы. Они врезаются в стену и, чуть не задев Пешкова, разлетаются. — Наверное, мне легче будет сделать так, чтобы дела на вас вообще не открывались, чем бегать и чуть ли не сосать за то, чтобы вас не трогали. — И кому ты чуть ли не сосал за Дениса? — Пешков склонил голову, стоя в дверях и смотря на разломанный механизм давно не работающих часов. — Вон, — буркнул Вова, указал на дверь и нахмурился пугающе. — пошёл нахуй отсюда вместе со своим Денисом, ключи оставь на столе и бутылки забери, свинья. Да, на кухне парочка бутылок скопилось. Пешков скинул их в портфель, кинул ключи на гостиный столик и хлопнул деревянной дверью. Вова так и остался лежать на лопатках в собственной постели, грея ткань. Горячее тело покрывалось испариной, он был весь сырой, оттого откинул одеяло и съёжился от прохлады квартиры.