Завтрак на Плутоне

      Перед глазами навесной глянцевый потолок, что отражает в своей белоснежной поверхности измученное, исхудалое под гнетом лекарств и капельниц лицо Чимина. На его шее неудобные бинты, что слегка сжимают горло, создавая ощущение, будто бы чьи-то слабые руки все время пытаются задушить его, нажимая ослабленными пальчиками на гортань.       Деревянная дверь больничной палаты неожиданно раскрывается и в проеме появляется Сокджин с широкой улыбкой на лице и поблескивающим от предвкушения взглядом. Его губы приоткрываются, но Пак не успевает услышать сказанные слова, потому что пространство растворяется, словно серая дымка, выкуренной сигарету и вместо холодной, пропахшей лекарствами палаты, появляется темное пространство тусклого кабинета. Чимин сидит на краю широкой, покрытой багровым полотном кровати, окруженный тусклым светом ночника и доносящимися из соседней комнаты громкими, протяжными стонами. Пак сжимается всем телом, плотно прижимая ладони к ушам и зажмуривая глаза, словно нависшая черная пелена век, могла бы его спасти.       Спустя пару минут помещение настигает тишина, резкая и тяжелая, призывающая вслед за собой парализующую тело настороженность. Когда Чимин приоткрывает глаза, он замечает появившегося в проеме открывшихся дверей Хосока, что неспешно ступает к стоящему рядом с окном столу, сжимая в руках бутылку наполненного до половины коньяка и, наливая пару капель в хрустальный стакан, выпивает содержимое одним глотком.       – Зря ты не спишь, завтра тяжелый день, – Чон переводит короткий взгляд на Пака, что тут же поджимает губы, проговаривая тихим, дрожащим голосом.       – Я… жду Сокджина.       Чимин обнимает руками собственные плечи, словно бы пытаясь укрыть себя и согреть от пробивающего тело озноба. До слуха Пака доносится короткий смешок и парень в недоумении сводит брови к переносице, обводя взглядом расцветающую улыбку на лице Хо.       – Он твой папочка? – Хосок ставит опустошенный стакан обратно на деревянную поверхность стола, не решаясь наливать себе еще порцию паленого алкоголя.       – Н… нет.       – Боюсь тебя огорчить, но Джин не придет, – Хо делает неспешные шаги навстречу к Чимину и, останавливаясь напротив парня, касается кончиками пальцев его лица, опускаясь ближе к расширенным в удивлении глазам и проговаривая горячим шепотом прямо в пухлые губы, – он продал тебя мне, малыш.

***

      Чимин распахивает глаза от тяжелого сна, судорожно глотая вдохи и оглядывая обвитую пробуждающимся рассветом квартиру. Приводя бешено стучащее сердце в порядок, парень приподнимается с мягкой поверхности кровати и, принимая сидящее положение, проводит ладонями вдоль по лицу, словно бы пытаясь смыть остатки ужасного сновидения. Делая глубокий вдох, Пак поворачивает голову, вглядываясь в безмятежные черты лица, спящего на диване Чонгука, скользя зрачками вслед за лентой расцветающего солнца, обрамляющим его губы, линию носа и ступеньки ресниц. Осторожно выпутываясь из тонкого одеяла, Чимин спускает ноги с кровати, касаясь оголенными ступнями прохладного пола и, делая неспешные, неуверенные шаги, он направляется прямо к сопящему на диване парню.       Опускаясь перед Чоном, Пак целует взглядом каждый сантиметр его лица, оглаживая зрачками любимый образ и, каждый раз, безнадежно пытаясь отвезти взгляд, Чимин досадливо осознает, что роговицы глаз его не слушаются, продолжая с жадностью поглощать черты лица того, по кому все эти три года, тоскуя, выло сердце.       Пак осторожно наклоняется к Чонгуку, останавливаясь всего в паре сантиметров от его приоткрытых губ, борясь с невыносимым чувством, молящим опуститься ниже и коснуться кожи невесомым поцелуем, что бы вновь оставить на пленке губ этот сладкий привкус. Пак резко отстраняется, не решаясь позволить себе сделать это и, в последний раз огибая любимый образ, он поднимается с колен, срываясь в ванную, в надежде искоренить эту ломку, от нехватки именно его желанных поцелуев.       Холодная вода прогоняет остатки сна, возвращая сознанию прежнюю покорность, вновь заключая разум в металлические цепи. Чимин вытирает лицо сухим полотенцем, вдыхая приятный аромат оставшегося на махровой поверхности мыла. Выходя из ванной, парень сразу же ступает на кухню, в надежде перекусить чем-нибудь сытным, вот только, открывая холодильник, внутри не оказывается ничего кроме бутылки соджу и недавно купленного сыра. Пак поджимает губы, с тяжестью оглядывая опустошенные полки и оборачивая голову к дверям кухни, ловя в узких проемах комнат спящего Чона. «Как давно… ты начал разъедать себя алкоголем?».       Все эти годы их обоих медленно уничтожало время, придавливало к гниющей червями земле, пока они были одиноки и никто не мог протянуть руку помощи. Каждого из них отрывали кусками друг от друга, под громким словом «обязан!». Чимин стал принадлежать Сокджину, а Чонгук Юнги, они оба стали обязаны кому-то собственной жизнью, приняв разлуку, как наказание и цену за наслаждение.       Пак нарезает тонкими ломтиками кусочки сыра, осторожно раскладывая их на хлеб и аккуратно выкладывая небольшие сэндвичи на тарелку. Тихое, приближающееся шарканье заставляет Чимина тут же поднять голову и столкнуться взглядом со стоящим в проходе Чонгуком. Парень заходит в кухню, прикрывая зевающий рот ладонью и безуспешно пытаясь уложить растрепанные локоны волос.       – Прости, я разбудил тебя? – Пак виновато поджимает губы, пытаясь сдержать рвущуюся наружу улыбку от такого уютного, представшего перед ним Чона.       – Нет, что ты, я всегда хожу в этом наряде и сонным лицом в полшестого утра. – Чонгук хмыкает, усаживаясь за стол, прямо напротив Чимина и, беря в руки один из небольших бутербродов, делает первый укус, расплываясь в удовлетворенной улыбке. – Лучше, чем в самых дорогих ресторанах Италии.       Пак усмехается, покрываясь легким румянцем и от этого вида, Чон ощущает, как грудь что-то сдавливает, в молящем порыве коснуться этих пухлых губ, что бы ощутить то самое, давно забытое чувство, безудержно зовущееся «эйфория».       – Чонгук, я видел соджу в твоем холодильнике, – с лица Чимина неожиданно исчезает улыбка, а поднятые на парня глаза, пропитываются волнением, – ты… начал много пить?       – Нет, что ты, – Чонгук берет еще один кусочек сэндвича, но почему-то, аппетита больше нет, так же, как и желания продолжать складывающийся разговор, – просто на дне каждой такой бутылки, есть очень интересный приз, в виде потери памяти и абсолютного бесчувствия. Так что, я не пью, а коллекционирую.       – А ты мог бы… разделить один из таких призов вместе со мной?       Чон поднимает взгляд на Чимина, заглядывая в его глаза, будто бы пытаясь отыскать в них подвох. «Прямо как тогда… в тот самый день, когда ты предложил поделиться дозой. Помнишь ли ты, чем это закончилось? Под нашими рубашками не было ничего кроме любви».       Они сидели на кровати, в спальной комнате, облаченные тусклым светом пробивающегося сквозь пасмурное небо солнца. Чонгук аккуратно разлил горький напиток по стаканам, а затем, протянул один из них Паку. Подцепив мягкими подушечками пальцев хрупкое стекло, парни одновременно касаются губами края стаканов, делая первый, резкий глоток. Чон даже не морщится, пропуская этиловый спирт через горло, в то время как Чимин тут же прикрывает рот рукой, судорожно пытаясь откашляться от вяжущего гортань привкуса.       Квартира наполняется безмолвием и холодной, скользкой тишиной, сквозь которую проносятся лишь удары делающей очередной круг секундной стрелки. Чонгук поднимает тусклый, облаченный легким опьянением взгляд на Пака, скользя зрачками вдоль его лица, словно бы пытаясь запомнить каждый сантиметр излюбленного образа, что бы больше никогда не потерять его в собственном сознании.       – Чимин, расскажи мне, почему ты сбежал? – Чон разливает по стаканам очередную порцию алкоголя, ощущая наполняющее тело чувство жажды к уже давно заброшенным таблеткам ЛСД. – Сколько бы я не задавался этим чертовым вопросом, но… так и не смог на него ответить.       – Я не сбежал, Чонгук, меня забрали, вылечили от тяжелой болезни, а затем… – Пак сжимает в руках стакан с наполненной до краев соджу, не решаясь продолжать, – затем продали…       – Кто? – Чон сжимает кулак до тех пор, пока ноги не впиваются в мягкие стенки ладоней, оставляя на тонкой коже красные следы. – Кто посмел сделать это?       – Его звали Ким Сокджин, он…       – Сокджин? – Чонгук ощущает, как тело начинает источать кишащую агонией ненависть, презрение и рвущееся под действием алкоголя бешенство. – Что сказал тебе этот ублюдок? Что он делал с тобой?       – Чон, послушай, как бы гнусно он не поступил, но только благодаря ему, я все еще жив. – Чимин заглядывает в истерзанный гневом взгляд напротив, выдерживая на себе его промерзшие злостью зрачки. – Прости меня, за то, что я молчал, прости за то, что верил целый, гребаный год, что ты убийца и… прости за то, что я не смел искать тебя, мне казалось, я сотворил слишком много глупостей, что бы вновь быть рядом с тобой.       Чонгук протягивает руку, касаясь ладонью карамельной кожи парня, медленно проводя большим пальцем вдоль румяной щеки, с которой медленно стекает соленая капля слез. У Чимина перед глазами слегка размытые образы стен, мебели и нечеткий силуэт, сидящего рядом Чонгука, с таким же затуманенным разумом и томным взглядом. Алкоголь приятно окутывает тело, расслабляя мышцы, пропитывая их, словно бальзам, касаясь каплями этанола разорванной на лоскуты души.       – Раньше мне казалось, если я когда-нибудь посчитаю, что чужая жизнь важнее моей собственной, то подпишу карту донора и покончу с собой, а сейчас, я готов вырвать глотку любому, кто произнесет твое имя или посмеет прикоснуться к тебе на моих глазах. – Чон расплывается в улыбке, наблюдая за тем, как на щеках Пака расцветает румянец, покрывающий его медовую кожу. – Поэтому, я обещаю тебе, что больше никому не позволю забрать тебя у меня.       От сказанных слов, Чимин невольно поджимает губы, пытаясь скрыть счастливую улыбку, которую Чонгук так невыносимо хочет поцеловать. Квартира медленно пропитывается их громким смехом, пьяными разговорами и еле уловимым звуком случайных касаний. Касалось, что свобода состоит именно в этом: полупьяном бреду, срывающемся с языка; судорожном столкновении расширенных зрачков и переливами капель пота, что стекают вдоль их шей от невыносимой жары. Они сидят всего в паре сантиметрах друг от друга, сплетенные одним желанием, которое никто не решает совершать первым.       Чимин зарывается пальцами в мягкую челку, зачесывая короткие локоны назад и, приподнимая голову, ощущает в этот момент, невесомый поцелуй, касающийся его шеи. Чонгук медленно слизывает с карамельной плоти холодную каплю стекающего пота, ведя кончиком языка вверх, огибая влажной дорожкой скулы и мочку уха. Пак шумно выдыхает, прикрывая глаза и тихо вслушиваясь в безудержное биение собственного сердца.       Они используют друг друга, разжигая холодный пожар в поломанных ребрах, бросая в пылающий огонь черновики из приторно сладких, жадных поцелуев. Чон по-хозяйски сминает губы Чимина, зарываясь кончиками пальцев в его русые, сальные от пота волосы, сжимая их в кулак и оттягивая назад, давая простор, для багровых засосов на нежной коже шеи. Чонгук чувствовал учащенное дыхание у самого уха, от которого мурашки скользили вдоль позвоночника, проходя, словно волна тока, оканчивающаяся на подушечках пальцев.       Осторожно укладывая худое тело Пака на кровать, Чон нависает сверху, с горящим желанием отыметь этого парня самыми желанными способами, что теплятся на дне опьяненных зрачков. Чонгук медленно снимает тонкую футболку Чимина, припадая носом к оголенному торсу, ведя его кончиком вдоль изгибов, выпирающих, сквозь тонкую кожу ребер. Припуская свободные штаны и, касаясь кончиками пальцев бугорка члена, он упивается кратким стоном, сорвавшимся с пухлых губ.       Снимая с себя футболку, Чон откидывает ее в сторону, вновь припадая горячим поцелуем к Паку, сплетая их языки в скользкий танец и не переставая изучать такое желанное, хрупкое тело подушечками пальцев. Разделяющая их кожу ткань боксеров начала раздражать и Чонгук, словно зверь, сорвал бесполезную одежду, двигаясь в полупьяном бреду, ловя с каждым вдохом пряный аромат соджу.       Чону нравится, как Чимин выгибал спину, от его прикосновений, как сладко стонал в сцепленный поцелуй и содрогался всем телом под чужим напором. Чонгук переворачивает Пака к себе спиной, касаясь его тыльной стороны шеи, оставляя на ней влажный поцелуй и расплываясь в довольной улыбке, когда карамельную кожу покрывают скользнувшие вдоль позвоночника мурашки.       – Ты прекрасен, – Чон скользит тыльной стороной ладони по раскрасневшейся щеке, обводя распухшие губы указательным и средним пальцем, а затем, проскальзывая ими во влажный ротик, заставляя парня обвести их языком, – хороший мальчик.       Чонгук приподнимает парня за бедра, а затем, вводит первый палец, заставляя того выгнуть спину и сжать в пальцах мятую простынь. Чон ощущает, как тело Пака размякает и, стоит ему ввести второй палец, парень тут же вздрагивает, ерзая на кровати, словно бы вымаливая собственным телом, что бы Чонгук начал двигаться.       – Малыш, ты слишком не терпелив, – Чонгук опаляет горячим шепотом ухо Чимина, а затем, убирая пальцы, приставляет пульсирующую головку к ягодицам парня, он срывает с металлических цепей собственных зверей, входя во всю длину и заставляя Пака громко вскрикнуть.       Чон подчиняется собственным желаниям, осторожно приподнимая чужие бедра, он медленно входит в парня, ощущая, как медленно гибнет под натиском жаркого тела Пака, сжимая его бедра до покрасневших следов. Чонгук опускается ниже, оставляя на выпирающем позвоночнике Чимина влажный поцелуй, касаясь губами сладкой кожи, используя их, словно обезболивающее. Пак протяжно стонет от каждого толчка, плавясь в нежных руках Чонгука податливым воском и с жадностью хватая ртом воздух.       От резких и головокружительных толчков, Чимин кончает первым, с жарким, протяжным стоном, ощущая, спустя пару секунд, как вдоль плоского живота течет горячая сперма Чонгука. Как только их тела обмякают, а бушующая кровь в сосудах вновь смиренно циркулирует, они заполняют легкие сухим воздухом, пропитанным холодным потом и в очередной раз сталкиваются туманными взглядами.       – Я в душ, – Пак краснеет и, обвивая собственное тело тонкой тканью одеяла, ловит на себе довольную усмешку Чона, лишь больше покрываясь румянцем до самых кончиков ушей.       Как только Чимин скрывается за дверями ванной, Чонгук тут же приподнимается с кровати, с трудом надевая боксеры и спортивные штаны на влажное от холодного пота тело. Забирая телефон с тумбочки, Чон уходит в кухню и, осторожно прикрывая за собой дверь, набирает необходимый номер. Первые пару гудков проносятся слишком медленно и протяжно, отчего, парень судорожно прикусывает губу, с легкостью вздыхая лишь в тот момент, когда хриплый голос собеседника произносит равнодушное «слушаю?».       – Юнги, у меня есть к тебе просьба, – Чонгук поджимает губы, бросая короткие взгляды на прикрытую дверь кухни.       – Просьба? – по ту сторону трубки проносится короткая, удивленная усмешка. – Интересно, о чем же ты хочешь попросить.       – Мне нужна любая информация, которую ты только сможешь найти о деятельности Ким Сокджина на данный момент.       – Чон, кажется, мы уже говорили об этом, – Голос Мина становится металлически низким и холодным, что выдавал всем своим тембром недовольство к такому реквесту, – ты можешь уже прекратить гоняться за ним? Три года, Чонгук. Три гребаных года ты не можешь отпустить это и начать жить свободно.       – Юн, я прошу тебя просто покопать немного о нем, а не читать мне морали. – Чонгук проговаривает промерзшим тоном, вслушиваясь в наступившее безмолвие. – Я прошу об этом именно тебя, потому что знаю, насколько ювелирно ты проделываешь каждую работу.       – Что ты будешь делать с той информацией, которую я смогу достать?       – Боюсь, это уже не твоя забота, Юн. – Чон проговаривает низким тоном, погружая диалог в напряжение. – Так что? Ты сделаешь это для меня?       – Кажется, у меня нет выбора, – Мин усмехается, добавляя напоследок, прежде чем сбросить трубку, – но я прошу тебя, Чон, только не совершай глупостей.       Чонгук не успевает дать ответ, как голос прерывается тишиной скинутого звонка и, убирая аппарат обратно в карман, парень выходит из кухни, вслушиваясь в глухой, бушующий поток воды, доносящийся по ту сторону ванной комнаты. Войдя в спальню, Чон забирает с тумбочки открытую пачку излюбленных сигарет, но прежде чем, подойти к окну, он слышит щелчок отворившейся двери, а затем и тихий, привычный голос Чимина.       – Надеюсь, ты не собирался делать первую затяжку без меня?       Чонгук оборачивается, собираясь ответить, но дыхание сбивается, а слова застревают в горле грубым, шершавым комом, потому что перед ним его ночная фантазия. Пак зарывается кончиками пальцев во влажные волосы, зачесывая челку назад и, приподнимая голову, открывает идеальную, поблескивающую от стекающих капель воды шею. Тонкая ткань широкой футболки прилегает к распаренному телу, огибая изгибы груди и плоского живота, прикрывая растянутым подолом бедра.       Чон невольно проводит языком по пересохшим губам и, сглатывая вязкую слюну, пытается отвести взгляд, но желание пожирать представшего перед ним парня сковывает тело, потому что Чимин – синоним к слову «похоть». Пак Чимин – само воплощение прелюдии.       – Что-то не так? – Пак невольно смутился, опуская глаза и внимательно оглядывая каждый сантиметр собственного тела. – Мне пришлось взять твои вещи с сушилки из-за спешки. Я… выгляжу странно?       – Ты выглядишь, как восьмое чудо света, – Чонгук довольно усмехнулся, наблюдая за тем, как Чимин вспыхнул, покрывшись румянцем до раскрасневшихся кончиков ушей.       Они оба усаживаются на узкий подоконник, сцепляя ноги, для опоры и, открывая окно, вслушиваются в двуличную мелодию угасающего солнца. Доставая из пачки одну сигарету, Чонгук подносит пылающий огонек зажигалки к фитильку и, делая первую затяжку, глотает сырой привкус табака, протягивая заключенный между пальцами фильтр Паку.       Чимин сжимает пальцами чужое запястье и, обрамляя основание сигареты между губ, бесшумно делает глубокий вдох, слегка морщась от горького послевкусия. Постукивая подушечкой указательного пальца по сигарете, Чон наблюдает за тем, как пепел срывается вниз, сгорая еще до того, как успевает коснуться промерзшей глади асфальта.       – Чимин… ты правда ненавидел меня после той лжи про убийство твоего брата? – Чонгук поднимает глаза на потухший взгляд напротив, уже невыносимо жалея о том, что поднял эту тему.       – Да… – Пак приподнимает голову, касаясь затылком стены и, прикрывая глаза, произносит тихим, хрипящим шепотом, – мне стыдно за то, что я поверил тем домыслам, но как только мне стало известно, что тебя оправдали, я возненавидел самого себя, за то что все это время верил этой неуязвимой лжи.       Чон делает очередную затяжку, отводя взгляд на покрывающийся вечерней мглой город, не в силах заставить себя вновь обернуться к Чимину. Где-то со стороны доносится еле уловимое: «Прости…», а затем, искаженное сожалением: «Я не знал, во что мне верить…».       – Больше никому не верь, – Чонгук опускает глаза на догорающий бычок, отбрасывая окурок выжженной сигареты в окно, а затем, касаясь испачканными никотином пальцами, тыльной стороны ладони Пака, вглядываясь в его пыльный взор, – отныне, на этой земле нас только двое.       Чон крепче сжимает руку Чимина, не сводя с него этого бережного взгляда, что словно ласкал зрачками его лицо. С этого момента, никто из них, больше никогда не хочет расцеплять руки, желая оставить их навсегда в переплете пальцев. Чонгук открывает пачку свободной рукой, а Пак достает из нее сигарету, зажимая ее между пальцев и подставляя под огонек вспыхнувшей на горлышке зажигалки. На этот раз Чимин первым делает затяжку, но, прежде чем выпустить в воздух вяжущий щеки дым, Чон накрывает его приоткрытые губы своими, разделяя один никотин на двоих.       Пелена табака сплетается вслед за языками, проникает вглубь горла, вызывая неприятный приступ кашля, но затем, мягко укладывается вдоль стенок гортани, пеленой с привкусом ментола. Влажный поцелуй медленно высыхает, от терпкости дыма, что все равно вырывается наружу сквозь искусанные губы, стоит им всего на миллиметры отстраниться друг от друга. В теле начинает пульсировать очередное желание и руки сами скользят вдоль бедер, оглаживая ягодицы сквозь тонкую ткань боксеров.       Чонгук тянет на себя Чимина и, поворачиваясь спиной к стеклу, усаживает его хрупкое тело на себя, забирая из пухлых пальчиков сигарету и отбрасывая ее в окно, не сводя томного взора с любимого смущенного лица. Места становится слишком мало, но им хватает и этого узкого подоконника, что бы удобней разместиться на пластиковой поверхности и вновь углубиться в поцелуй.       Чон стягивает ненавистную лоскутную ткань с Пака, приподнимая его за талию и позволяя дрожащим рукам парня, судорожно стянуть с себя всю одежду. Чимин становится смелее, сам сжимает в пальчиках член Чонгука, а затем, приподнимаясь на коленках и слегка морщась от шершавой поверхности, вонзающейся в покрытые кожей кости, он медленно насаживается на укрытую естественной смазкой головку, убирая руки и наседая до самого упора. Чон прикусывает губу, сжимая медовую кожу бедер до раскрасневшихся следов, не сдерживая резкие толчки, с томным наслаждением, от невыносимой узости внутри Пака.       Каждый стон, сорвавшийся с пухлых губ – отдельная мелодия божественной симфонии, от которой кончики пальцев покрываются искрящимся током, а вдоль позвоночника проскальзывают холодные мурашки. Чимин прижимается к груди Чона, выгибая спину в окутывающем тело экстазе, откидывая голову назад и давая Чонгуку полную власть над собой. Пак прижимался ладонями к окну, а затем укладывал прохладные от стекла руки на влажные плечи Чона, блаженно прикрывая глаза каждый раз, когда ощущал чужие обкусанные губы на своей шее, оставляющие созвездия из засосов.       Чонгук ускоряет темп, до невыносимой скорости и Чимин кончает с приглушенным стоном, ощущая, как липкая сперма стекает по животу. Чон прижимает к себе обмякшее тело, не переставая отдавать толчки, до тех пор, пока белесая жидкость не скользит вдоль бедер Пака и Чонгук с тяжестью опускает голову на плечо Чимина.       Тяжелые вдохи разносятся вдоль комнаты и, прежде чем Пак соскальзывает с чужих колен, Чонгук приподнимает парня за бедра, вставая с подоконника и оставляя на пухлых губах невесомый поцелуй. Укладывая тело Чимина на кровать, Чон укладывается рядом, ловя подушечками пальцев каждую скользящую каплю соленого пота с лица Пака.       Прикрывая глаза, комната заполняется тишиной, но громкая мелодия оповещения, заставляет Чонгука открыть глаза, уже догадываясь от кого может быть пришедшее сообщение. Осторожно приподнимаясь с кровати, Чонгук берет в руки телефон и, опуская взгляд на горящий дисплей, он всматривается в очередное бессмысленное предложение, все с той же знакомой подписью «Ладья».       «Он всегда оставляет стакан с водой на подставке».       И, в очередной раз, безысходно набирая ответное сообщение, автор вновь растворяется в неизвестности, оставляя после себя тысячу вопросов и ни одного ответа.