***
Чонгук подъезжает к назначенному месту останавливая машину возле ждущей Ламборджини. Хосок ловит своими черными зрачками выходящего из салона Чона, расплываясь в своей фирменной ублюдской улыбке и, делая пару шагов навстречу к парню, раскрывает обкусанные губы, произнося тягучим тоном. – Я удивлен, что ты без своей личной сучки. – Сучка здесь только ты, Чон Хосок. – Чон останавливает горящие ненавистью зрачки на стоящем напротив парне. – Личная шлюха каждого гребанного извращенца с большим кошельком и маленьким членом. Всего лишь плоть, ублажающая их фантазии, так что лучше держи свое пропитанное чужой спермой тело, на расстоянии. – Как ты протяжно говоришь об этом. – Хо прижимается к Чонгуку, приподнимая голову и касаясь горячим шепотом его мочку уха. – Хочешь меня трахнуть? – Даже если бы это лечило рак – нет. – Лучше следи за своими словами. – Хосок обводит парня с ног до головы, а затем бросает короткий взор на овальную трассу, проговаривая холодным, безразличным тоном. – Если хочешь, можешь сделать прогревочный круг. – Без надобности, – Чон высокомерно приподнимает подбородок, огибая разозлившегося Хо коротким, нахальным взором и разворачиваясь к своей машине, усаживается в салон, наблюдая за тем, как Ламборджини медленно подъезжает к старту. Чонгук останавливает машину на стартовой решетке, сжимая руль до скрежета резины, внимательно всматриваясь в стоящего на полотне трассы комиссара с небольшим флагом в руках. По ту сторону стекла доносятся глухие крики обратного отсчета толпы, смешивающийся с петляющим ревом мотора. До слуха доносятся последние три цифры, что растворяются в громыхании двигателя и, как только комиссар опускает флаг, Чон вжимает педаль газа до самого упора, срываясь с места под гнетом невыносимого давления, что прижимает его тело к спинке стула с невыносимой тяжестью. Машины трогаются с места, прижимаясь кузовами каждый к своему радиусу. Чонгук переключает передачу, вырываясь вперед Ламборджини и, опуская глаза на панель, проверяет зашкаливающий спидометр и нагрев дисков. Красная стрелка медленно переходит за тысячу градусов, при которых резкие маневры торможения или виражи, понижают сцепление, создавая опасную ситуацию взрыва мотора. Сменяя траекторию со внешнего радиуса на внутренний, Чонгук сбавляет скорость, наклоняя руль на повороте, не смея повышать скорость из-за опасного маневра и возможной занос колес. Благодаря уменьшению скорости, Хосок вырывается вперед и Чонгуку не остается ничего, кроме как выполнить рывок за счет воздушных масс и прижимной силе устойчивого поворота. Чон держит один единственный темп, стараясь не повышать и одновременно не снимать давление, стараясь снижать нагрев шин, держа их на оптимальной температуре. Очередной вираж, заставляет Чонгука вжать педаль газа в пол, перестраиваясь на внутреннюю сторону трассы, уменьшая сопротивление воздуха и, совершая обгон, тут же повышая воздушное охлаждение двигателя, судорожно проверяя зашкаливающую стрелку давления масла. «Черт… умоляю, продержись, осталось совсем немного… прошу». Крутой поворот сменяется ровным апроном, что тянется прямо к точке финиша, отмеченной красной полосой. Первым пересекая финишную черту, Чон тут же давит по тормозам, пытаясь снизить быстрым маневром нагрев дисков и создавая область понижения давления воздуха. Останавливая машину, Чонгук тут же выходит из салона, направляясь к притормозившим вслед за ним Ламборджини, расплываясь в удовлетворенной улыбке, как только приоткрывшаяся дверь суперкара являет недовольное лицо Хосока. – Очередная честная победа, – Чон хмыкает, протягивая руку к откинувшемуся на кожаное сидение Хо, явно давая понять этим жестом, что ждет свою награду прямо сейчас. – Если бы я не держался на внешнем радиусе, ты бы снова перекрыл мне путь, – Хосок открывает бардачок, небрежно доставая оттуда переливающийся золотом билет и протягивая слегка смятую бумагу ожидающему Чонгуку. – Не использую два раза одну и ту же тактику. – Чон забирает желанный билеты, бросая напоследок удовлетворенную ухмылку, проговаривает с нескромной насмешкой. – Увидимся в следующий раз. – Надеюсь, не увидимся. Хосок громко хлопает дверью, заводя мотор и, первым уезжая со свободной трассы, растворяется в тонкой ленте тянущейся в даль дороги. Чонгук садится на капот собственной машины, доставая дрожащими пальцами из полупустой пачки сигарету и зажимая во второй руке серебряную зажигалку, только сейчас позволяя тревоге отразиться на лице. «Тебе стоит завязывать с этими чертовыми гонками, Чон Чонгук, иначе следующее превышение скорости до упора может обернуться для тебя печальным исходом». Поджигая фитиль, Чон делает глубокую затяжку, а затем, выпуская в небо клуб дыма, пропитывает пыльный воздух ментоловым привкусом. Еще бы секунда и на его спидометре могла отразиться сама смерть, еще бы один лишний сантиметр дороги и он бы взорвался от перегрева масла прямо перед финишем, нарушив данное с утра обещание Чимину. От тяжелых мыслей, голова невольно начинает кружиться, а от привкуса никотина разум медленно покрывается густым туманом мешающим думать, словно выдыхаемый табак заползает внутрь его головы, обрамляя стенки черепа и погружая клетки мозга в непродолжительный сон. Отбрасывая окурок на землю, Чонгук садится в машину, откидываясь на спинку кресла, пытаясь заставить себя, наконец, расслабиться, вот только перед глазами все та же картина дрожащей стрелки спидометра и обратный отсчет до прощания. Наверно именно это испытывают люди, играющие с собственной смертью: мысли липнут к ушам и перед глазами возникают мимолетные силуэты того, что ты не успеешь сделать. Пространство и время будто бы играют в прятки перед тобой, и ты боишься их поймать, потому что тогда, игра, под названием «твоя жизнь» окончится. Возвращаясь обратно, Чон пытался унять свое бешено бьющееся сердце, что отбивало в груди басовую мелодию колокола, чей звук отдавался эхом по перепонкам при каждом отданном ударе. Останавливая машину возле дома, Чонгук выходит из салона, наслаждаясь по пути влажным воздухом и делая последний свежий вдох, прежде чем скрыться в дверях подъезда. В груди было странное чувство, будто бы это возвращение совершенно иное; возвращение туда, где тебя ждут. И сколько бы раз он еще не обнял Чимина, сколько бы ни целовал его, заглядывая в глаза или касаясь подушечками пальцев его кожи, Чон продолжал ощущать это гребанное чувство приближающейся смерти, точащей свои ножи, что бы обнять ими чью-то плоть. Чонгук заглядывал в сияющие глаза напротив, купаясь в искрящихся в них звездах и умываясь сизым сиянием взошедшей луны, затмевающей собою зрачки, боясь лишь одного в такие моменты – вуали слез, что могла накрыть этот поблескивающий чистотой взгляд. В окутанной взошедшим солнцем прихожей его встречает Пак, с широкой улыбкой на лице и все в том же уютном, домашнем образе. – Я так скучал, как все прош… – Чимин делаешь шаг навстречу к Чону, но тот огибает его, пряча за челкой окутанный тяжестью взгляд, не в силах бороться с собственным страхом того, что всего пару минут назад он и вовсе мог не вернуться в этот дом. Бросая в спину лишь краткое: «Я в душ…», Чонгук скрывается в ванной комнате, оставляя Пака в недоумении, наедине с накрывшей прихожую тишиной. Прикрывая за собой дверь, Чон сбрасывает с себя одежду и, включая холодную воду, встает под ее струи, поднимая голову вверх и позволяя каждой капле огибать своими прохладными прикосновениями его лицо. Кожа покрывается неприятными мурашками, но Чонгук будто бы и не чувствует всего этого холода, окутывающего его тело своим морозным дыханием. Прикрывая глаза, Чон слышит негромкий скрежет открывающейся двери, а затем и еле уловимое копошение, не решаясь распахнуть веки, переплетенные черными ресницами. Он чувствует, как чья-то теплая плоть, прижимается к его охолодевшей коже, а маленькие, нежные пальчики укладываются на его щеки, проводя по ним совсем медленно и бережно. Открывая глаза, Чонгук ловит взволнованное лицо Чимина и, укладывая свои широкие ладони поверх рук Пака, медленно наклоняется чуть ниже к любимому лицу, касаясь его сладких губ. Вода морозными струями обрамляет их прижатые друг к другу тела, проникая в рот, через переплетенные губы, стекая вдоль подбородка шеи и ключиц, безудержным потоком. Чон отворачивает Чимина к стене и прижимает его щеку к холодной плитке, заставляя того слегка наклониться и выгнуться в спине. Холодная вода охлаждает их жаркую кожу, но это не помогает избежать громких стонов и разжигающегося внутри пожара. Чонгук входит намного жестче и резче, двигается быстрее и властней, будто бы принуждая Пака к покорности. Чон сжимает бедра Чимина, ведя их так, как сам того захочет, заставляя парня смиренно принять ту позу, которую только посмеет представить. И Пак не сопротивляется этому порыву, он до хруста выгибает спину, срывая с губ невыносимо громкие стоны, безвольно выполняя каждый каприз Чонгука. Ему ужасно неудобно и больно, но он продолжает терпеть, морщась от резких толчков, прикусывая губу, чтобы не вскрикивать от боли, принуждая себя вновь и вновь терпеть. Чон касается макушки Чимина и проговаривает куда-то в шею, обрамленным хрипотцой шепотом: «Еще немного, малыш… потерпи еще немного». Чонгук опускает руку, заключая член Пака в свои длинные пальцы, ведя по нему с той же скоростью, с которой отдавал каждый властный и резкий толчок. Ловя хриплые, рванные стоны Чимина, Чон ощущает, как липкая, белесая жидкость струится вдоль его тыльной стороны ладони, кончая с протяжным стоном, на раскрасневшиеся от сильных рук бедра Пака. – Мой маленький, – Чонгук заключает тяжело дышащего парня в крепкие объятия, прижимая к себе его дрожащее в холоде тело, проговаривая с безмятежной улыбкой на лице, – я люблю тебя.***
Чонгук открывает окно в спальне, вдыхая приятный аромат укрытых ночной тишиной улиц. На часах почти два часа ночи, в голове слышен звук хруста пальцев, а в венах течет недавно выпитый кофе. Поворачивая голову к сладко спящему Чимину, Чон ощущает себя последним ублюдком, желая растерзать в судорожном гневе собственное тело. В его голове будто бы рассыпали склянку нейротоксина* и ее песчинки медленно разъедали нервные ткани, изорвав в клочки ионные каналы. Усаживаясь на подоконник, Чонгук достает из кармана одну из таблеток ЛСД, бросая мимолетный взор на Пака. Сжимая в руке белоснежную таблетку, Чон вскидывает голову, касаясь макушкой стены и прикрывая глаза. В кармане спортивных штанов проносится вибрация и парень тихо шепчет себе под нос молящее: «нет… прошу тебя, хватит…». Это было то самое сообщение, что приходило ему каждый гребанный день, с очередного неизвестного номера и совершенно бессмысленным текстом. Чонгук вытащил из кармана телефон, опустив глаза на очередное письмо, высвеченное на дисплее. «Под красным и синим». Чон сжимает в руках аппарат, вглядываясь, с горящим в зрачках гневом, в ту самую, обрамленную черным шрифтом подпись «Ладья», ненавидя каждую букву сияющего имени. «Да кто ты, черт возьми, такой? Что тебе нужно от меня?». Чонгук делает глубокий, пропитанный тяжестью вздох и, разжимая ослабевшие руки, из тонких пальцев выпадает та самая таблетка, что должна была спасти его этой ночью от мук. «Ты болен, Чон Чонгук… зависим этим. Сколько бы ты не пытался, как бы не боролся, эту жажду не остановить. Продолжай врать самому себе, говоря, что завязал с этим, но на самом деле, каждую ночь, ты неосознанно брал в рот таблетку белоснежного яда и засыпал в холодном поту с видениями о Чимине. И это – твое вечное клеймо, Чонгук, прозванное Вендиго*».