Радостным шагом с песней весёлой

От Дарьи Павловны Коля поехал к себе в коммуналку. Там он проживал вместе с матерью. Жили они в достатке, однако это не мешало Варваре Петровне Ставрогиной всё время попрекать сына за то, что после окончания университета он в итоге не пошёл никуда работать. Николаю обычно успешно удавалось пропускать эти претензии мимо ушей. На то, чтобы не обременять свою жизнь отупляющим, по его мнению, трудом, у него были свои причины. Туда же в какой-то момент поселились и Лебядкины. Люди, непосредственно говоря, совершенно душевнобольные. Чего стоила одна только Марья Тимофеевна, на которой Ставрогин однажды спьяну женился. Мать Николая Всеволодовича от данного недоразумения страх как рассердилась, ведь слабоумная, хромая девушка, обделённая в дополнение к вышеупомянутым недостатками какой-либо красотой, была Коленьки недостойна. Имелась же кандидатура куда поприличнее! Лиза Тушина, например! Так или иначе, ей пришлось смириться с волей своего избалованного отпрыска. Стали они жить вчетвером. Не самая большая квартира еле выдерживала сразу и семью Ставрогиных, и сумасшедшую Лебядкину на пару с её братом, приглядывавшем за ней ввиду некоторых довольно-таки очевидных обстоятельств. Он, казалось, давным давно предпочёл бедной родственнице свои бесполезные, графоманские, лишённые какого-либо смысла стишки. Николай Всеволодович коллекционировал бабочек. Полки в его комнате были сверху донизу заставлены деревянными остеклёнными коробками, где аккуратно покоились пойманные им насекомые, расправилками и прочей энтомологической атрибутикой. Это было одним из тех увлечений, к которым он относился с большой серьёзностью. Сильнее Ставрогин любил разве что литературу, ведь в ней у него получилось найти убежище от общественного осуждения. Для того, чтобы выпустить ≪Девочек≫, Коле пришлось организовать самиздат. Тираж произведения составил буквально сто экземпляров, и Николай крайне долго думал над тем, как бы ему максимально выгодно его продать. Вскоре он пришёл к мысли, что людям нравится всё запретное. Мужчина вполне закономерно решил сделать акцент на провокационности своей книги. А главное, под руку Ставрогину очень вовремя попался Пётр Степанович. Тот самый приятель, который никогда ни в чём не мог ему отказать. Он попросил его придумать красивую легенду. Нельзя было, чтобы кто-нибудь заподозрил Коленьку в причастности к событиям, описываемым на страницах многострадального романа. Верховенский и Ставрогин когда-то действительно в некотором смысле доверяли друг другу. То было очень-очень давно, а поводом для их сближения стала общая любовь ко всем видам человеческих пороков. Петруша даже стал свидетелем на чужой свадьбе с Лебядкиной. Но была между ними кое-какая значительная разница. Николай Всеволодович, в отличие от Пьера, иногда с огромным наслаждением уподоблялся разврату. Пётр видел, какими это для него оборачивалось страданиями, и те приносили ему подлинное удовольствие. Стоило Коле разглядеть в глазах товарища предательскую усмешку, он без лишних слов оборвал между ними связи. Безусловно, Петра Степановича это отнюдь не остановило. Ставрогин даже после их расставания продолжил числиться у Пети в должниках, потому что именно Верховенский придумал идею для обложки ≪Девочек≫, где на чёрном фоне красным цветом была изображена оконная рама и горшок с геранью, стоящий на столике перед ним. Николай Всеволодович посчитал это решение чуть ли не гениальным. Картинка в исполнении Пьера выглядела именно так, как надо. А самое главное, что она совершенно не передавала содержание чтива, поверх которого красовалась. Была и ещё одна причина, по которой Коле не стоило ссориться с Петром Степановичем. Тот как-то невзначай выпытал у Ставрогина все подробности истории, приключившейся с ним во время их совместного пребывания в Ленинграде. Пьер, несомненно, пообещал ему держать рот на замке и никогда никому о случившемся не рассказывать. Более того, Верховенский затуманил его разум настолько, что Николай Всеволодович напрочь забыл о своём тогдашнем откровении. Утекали дни, недели и месяцы. «Девочки», переходя из рук в руки, постепенно набирали собственную маленькую, но всё же очень преданную аудиторию. Ставрогин не знал, как ему отвертеться от вопросов, бесконечно задаваемых читателями, ведь этой книгой он хотел поставить крест на совершённых им злодеяниях. Пока Николай пытался придумать адекватное объяснения бредням Верховенского, с помощью которых тот привлёк к его произведению внимание, вина суетливо хозяйничала у него под рёбрами, успокаиваясь лишь по ночам. — Я читаю молитву задом наперёд. Поправьте мой нимб: он навыворот. Моё житие - путеводитель по лимбу. Моё житие - рваный блокнот, — Коля выуживал эти слова прямиком из-под кожи, а публика в несколько сотен человек внимала каждому из них. То был для Ставрогина первый и последний сольный концерт, устроенный им исключительно ради ощущения мученического триумфа. Он «Девочек» не обижал. Он их заново создал! Воскресил! Подарил бедняжкам новую жизнь! Такую грязь не брала ни вода, ни водка. Она плотным слоем покрывала всего Николая Всеволодовича. Тот размазывал вязкую жижу по телу, растирал её между пальцами рук и оставлял этой слизью отпечатки на стенах. Ставрогин лелеял своё безумие, лобзался с ним, потому что являлся безнадёжно одиноким человеком. От подобного недуга не существовало чудодейственного укола или припарки. Коля помнил наизусть каждую свою поездку до дома. Его больной мозг фиксировал все мелкие детали, начиная с погоды за окном и заканчивая номером очередного троллейбуса, опоздавшего на полчаса. Изгаженные окна различных транспортных средств заменили Николаю Всеволодовичу лучших друзей. Они были единственными, кто поддерживал его хлипкую тушу, стоящую на краю пропасти самобичевания. Не хватало одного единственного шага вперёд или толчка, который бы вынудил Колю туда сорваться. Верховенский видел в этом большую находку. Он никогда не переставал верить в своего идола. Пьер обкусывал ногти, крал у Эркеля сигареты, дрожал от нетерпения. Ах! Если бы он только мог запечатлеть Ставрогина на его пике! Понаблюдать за тем, как он развалится и соберётся заново! Однако Пётр Степанович не мог торопиться. Было важно, чтобы Николай сам приполз к нему на коленях вымаливать последнюю услугу. Он обязывался плакать, стелиться по полу и кричать во всё горло, убеждая Петрушу в её жизненной необходимости. Рано или поздно тот бы согласился, позволив ему наконец-таки разбиться вдребезги. Правда, для такого сценария Петя должен был найти неопровержимые доказательства его главного в жизни преступления.