***
Гермиона сильно натянула рукава своего свитера и сжала их в ладонях, чувствуя, как шероховатый материал оставляет мозоли. Но это было лучше. Лучше, чем думать. Она осторожно шла за Пэнси, которая довольно стремительно выскочила из Большого зала в неизвестном направлении. Грейнджер не планировала этот разговор. Не составляла предварительно черновик. Но стремление Паркинсон уйти также быстро возродило в ней потребность всё рассказать. Что рассказать? Может, подойти с претензиями? «Какого хера, Паркинсон? Какого черта ты не сказала мне, что это он?» Было бы глупо. Она должна была догадаться с самого начала. Не должна была ожидать, что это будет милый парень с Когтеврана. Собственно, она и догадалась. Но реальное подтверждение этому просто выбило землю у неё из-под ног. Это был Малфой, это был Малфой — набатом стучало у неё в голове. Паника разрасталась сродни последствию от использования тёмной магии. Гермиона вспоминала все ночи, проведенные за письменным столом, когда её пальцы были испачканы чернилами, а скулы болели от неисчезающей улыбки. Самое страшное — о, Мерлин, — она ведь действительно почти всегда знала это. Знала, кому пишет. Может, понадеялась, что не так умна, как всем кажется? Однако не брезговала, когда писала ему, делилась личным. Не брезговала, когда целовала его, черт возьми. Воспоминания об этом заставили гриффиндорку запнуться на ровном месте. Она тихо выругалась и тут же спряталась в тень ближайшей ниши, надеясь, что Паркинсон не обратила на неё внимание. Но шаги слизеринки и не думали прекращаться, и она всё быстрее и быстрее уходила в глубь замка. Гермиона поспешно вышла из своего укрытия, продолжая следовать за Паркинсон на приличном расстоянии. Она продолжала всё это делать… почему? «Из-за книги, разумеется», — не переставала говорить себе Гермиона. Но это был бред. Она поняла это сразу, как только завела с Малфоем диалог. Она бы хотела, чтобы ей хоть в половину было неприятно с ним общаться, стоять рядом, дергаться от прикосновений. Тогда бы было оправдание. Тогда она бы могла с этим жить. Вместо этого успокаивающего и утешительного чувства неприязни Гермиона знает. До хруста костей и жалобных стонов точно понимает, что никогда бы не променяла все те знания, что сейчас у неё были о Малфое, все те ощущения, что она испытывала, на её прежнее отвращение. На раздражение за то, что он делает, как себя ведет. На секунду побыв в его голове, увидев всё его глазами: …Быстрое сердцебиение прямо возле его груди. Аккуратные изгибы талии. Тихие стоны под его губами. Небольшой шрам на щеке. Это было одновременно волнительно и прекрасно — иметь такое крышесносящее знание о нём, о его небольшой слабости. Гермиона боялась думать об этом во время занятий окклюменцией с ним, но это было очевидным — Малфой заботился о ней. Скрывал за глупыми насмешками, за напускной ненавистью и равнодушием. По неизвестным ей причинам, но всё же переживал. Драко Малфой. Переживал. За Гермиону Грейнджер. Она удержалась от насмешливого фырканья. Эти факты просто уничтожали в прах все её представления об этом заносчивом мальчишке. Когда она складывала весь паззл в голове, начиная с теплиц и отработки, с косых взглядов на них с Роном, его искр в глазах в том пыльном кабинете. Заканчивая принятым гриффиндорским шарфом, желанием помочь и обучить, подготовить и выдохами ей прямо в губы, обозначающими поражение. Думать об этом — жутко. Знать и понимать — невыносимо. Ощущать — поистине прекрасно. Гермиона так и не разобралась, как относится теперь ко всему. И когда осмелилась заглянуть в самую глубину своего сознания, которое она всегда отчаянно прятала, как самые испорченные книжки в шкафу — в чувства, — то увидела на их поверхности то, что совсем не ожидала. Вину. Ведь с чего всё началось? Совсем точно не с её и не с его чувств. Всё началось с безумной идеи Пэнси. Всё происходящее — её заслуга. Последствия её трусости и отчаянной любви. Любви. Он принадлежал ей. Почему-то в мире будто существовало негласное правило: если ваш знакомый любит другого, ради Мерлина, не лезьте в это. А она залезла. Окунулась, черт возьми, в место, которое для неё должно быть пылающим адом. Она прониклась любовью слизеринцев и… Гермиона предала Паркинсон. Она не была ей подругой. На самом деле, они были друг для друга никем большим кроме как партнерами по выгодной сделке. И для Гермионы, как ответственной ученицы, было катастрофой нарушить этот договор. Даже не нарушить. Переписать правила, совершив подлость, как хороший предприниматель, и склонить чашу весов в свою пользу. Бред, бред, бред. Как так получилось, что после всего этого самое первое, что она ощущает, это гребаную вину и стыд? Невероятных масштабов стыд за то, что она испортила всё так. Вчера ночью её охватила дикая паника. Она лихорадочно соображала, как сможет смотреть Паркинсон в глаза, когда будет говорить всю правду? Нужно ли будет говорить всю правду? Если она промолчит, то получит ли от Пэнси книгу? Ещё одна пощечина. Своей легкомысленностью она испортила не только чувства Пэнси. Она испортила чуть ли не весь их успешный план побега. Она предала Паркинсон, а заодно и своих лучших друзей. Чёртова книга Мерлина! У Гермионы голова раскалывалась от того количества вещей, которые она успела натворить всего за пару месяцев. Что было сложного, Грейнджер? Что? Сиди в своей комнате и безэмоционально пиши записки за других. Всё равно что писать эссе за Гарри и Рона. Одно и то же. Одно, черт возьми, и то же. Рукава свитера натянулись так, что ворот почти съехал к плечам, оголяя ключицы, открывая обзор на напряженную шею. Гермиона не представляла, что делать. Поэтому с абсолютно пустой головой шла за Паркинсон, надеясь ей сказать… Сказать хоть что-нибудь. Может, она поймёт. Может, использует Круцио вместо Авады. Гермиона резко выдохнула, на секунду останавливаясь, замечая, что Пэнси свернула в коридор, ведущий к библиотеке. Грейнджер нахмурилась, но продолжила следовать за ней, отмечая, что это уже не первый раз, когда она видит интерес к книгам у Паркинсон. Почему-то этот факт настораживал. Как только слизеринка скрылась за дверьми библиотеки, Гермиона быстро подбежала к ним, тихо проскальзывая внутрь. Пэнси махнула рукой мадам Пинс так, будто далеко не в первый раз здесь находится. Будто заходит сюда по несколько раз на дню. Уверенным шагом прошла дальше. Гермиона встала за ближайшим столом, продолжая следить. Седьмой ряд, десятый, двенадцатый… Она зашла в четырнадцатый ряд, мягко скользнув ладошкой по стеллажу, словно оставляя метку. Гермиона знала этот ряд. Он был одним из самых тёмных в библиотеке, достаточно узким и скрытым от любопытных глаз. Отличное место для Гермионы, когда она ищет подробности о Тёмных искусствах. Отличное место для Пэнси, которая, по-видимому, тоже занимается чем-то подобным. Грейнджер скосила взгляд в сторону мадам Пинс. Женщина даже не взглянула на неё, и Гермиона направилась к четырнадцатому ряду. Медная табличка блеснула в свете лампад: «Отдел беспалочковой магии». Вот почему сюда редко кто заходил. Такое волшебство было очень редко под силу обычным студентам, даже Гермиона могла выполнять лишь пару самых примитивных чар без палочки. Пэнси сидела у самой нижней полки дальнего шкафа. Её палочка светила мягким светом, и девушка про себя читала названия, аккуратно пальцем проводя по корешкам. Заботливо. Почти как Гермиона. Хотелось себя ущипнуть. — Паркинсон, — негромко позвала Гермиона, чтобы не спугнуть. Но слизеринка ощутимо вздрогнула от её резкого тона и с невероятной быстротой направила на девушку палочку, и Грейнджер заметила, как заклинание чуть не слетело с её губ. Гриффиндорка машинально достала свою палочку. Но что больше поразило Гермиону кроме этих невероятно отработанных рефлексов — глаза. Никакого страха и паники. Холодная решимость. Словно она находилась в напряжении всё это время и ждала нападения. Мерлин. Что с ней случилось? — Грейнджер, — со злостью выдохнула Пэнси, чуть опустила палочку, но продолжала держать на прицеле. — Ты чего тут делаешь? — Хотела поговорить. Она фыркнула, поднялась, изысканным движением поправляя юбку, опуская наконец палочку. — Я не в настроении для разговоров с гриффиндорцами. Много дел. Пэнси сделала шаг вперед, чтобы уйти, но Гермиона тоже отошла на шаг в сторону, преграждая путь. План разговора сам собой возник в голове. С Пэнси можно использовать только одну тактику — наступление. — Мне надоели эти игры, Паркинсон, — она начала грубо, чтобы та поняла всю серьезность намерений. Чтобы не разглядела за этим что-нибудь ещё. — Завтра Рождество. И я собираюсь написать ему. Рассказать всё то, о чём мы договаривались. И желаю видеть после этого письма книгу Мерлина у себя под елкой. Паркинсон затаила дыхание, стискивая палочку в своей руке. Её кончик мягко мерцал в темноте стеллажей, освещая девушек. Пэнси медленно облизнула губы. — Я… — протянула она, будто на ходу придумывая, что сказать. — Я поеду на каникулы… И после привезу тебе книгу. Гермиона проглотила злость с громким звуком, пожалев, что спрятала палочку так рано. Если Паркинсон подслушивала весь их разговор в библиотеке, то должна понимать, что после Рождества её уже не будет. — Мне она нужна… раньше. Ты не можешь послать им письмо сегодня? — Ммм, — снова протянула Пэнси, скучающе рассматривая книги вокруг. — Могу… Они пришлют её, наверное, через неделю. Понимаешь, книга такая редкая и, возможно, понадобится много усилий… — Паркинсон, — прервала её Гермиона, чувствуя, что не может сдерживать раздражение. Но это лучше. Лучше, чем вина и стыд. Не думай, не думай. — Мне. Нужна. Книга. До бала. Мы, черт возьми, договаривались. — Я понимаю, Грейнджер, но… — Зато я не понимаю, — никакой вины, нет вины, не за что чувствовать вину, она ничего не чувствует, ей нужна книга, больше ничего. — Думаю, даже слизеринцы в состоянии держать своё слово, — Гермиона развернулась в пол-оборота, показывая, что её последняя фраза станет неизменной: — До бала я отправляю ему письмо. И должна получить книгу в это же время. У тебя есть день. Она развернулась к выходу, и в голове продолжала стучать мысль, что она не должна думать о том, что станет с Пэнси после письма, что станет с ним. Гермиона надеялась, что у Малфоя получится перестроиться. Может, после того, как она скажет ему, что всё это время была Паркинсон, он снимет с себя это наваждение. Может, у неё тоже получится выйти из этой непонятной иллюзии, того бреда, в который их затянуло. Может, может, может. Это должно произойти. У них уговор. И не важно, что она натворила, Паркинсон и Малфой справятся с этим. К тому времени Гермиона уже убежит. Будет далеко, спасая свою жизнь и жизнь её лучших друзей. Всё правильно. Всё правильно. Но почему же, когда Пэнси окликает её, Гермиона еле успевает остановить свой отчаянный вздох, убрать надежду из глаз на то, что Паркинсон передумает. Скажет: «Не надо Грейнджер. Не пиши ему. Больше не нужно». Не успевает скрыть эти эмоции, и Пэнси видит их всего мгновение. И словно забывает, как говорить. — Что? — Гермиона скрывает всё за резкостью тона. — Чёрт… — Паркинсон выдыхает и разводит руками, они со слабым хлопком стукаются о юбку. — У меня… У меня нет её. Последнюю фразу она сказала так тихо, что Грейнджер пришлось напрячь слух. — Что, прости? — переспросила Гермиона, сильно надеясь, что ей послышалось. — У меня нет книги, — более четко произносит Пэнси и смотрит прямо в глаза со всей — гребаный Мерлин — честностью. — И никогда не было. Гермиона давится кислородом, пораженно отступая на шаг. — Лжешь, — всё ещё не верит. — Ты лжешь. Скажи мне, скажи мне. Скажи, что это шутка. Что я не понимаю шуток. Паркинсон молчит. Протяжная тишина обрушивается на Грейнджер, как ведро холодной воды. Книги нет. И не было. Всё зря. Гермиона срывается с места, неожиданно для себя берет Паркинсон за плечи и встряхивает. Пэнси пораженно смотрит на Гермиону, магия которой искрится на кончиках пальцев, с яростью посылая в её руки электрические разряды. Шипит ей прямо в лицо: — Ты хоть понимаешь, что наделала? Ты… Паркинсон, ты… Понимаешь, как важна эта книга? Имеешь хоть какое-то представление? — она отпускает её так же резко, но не отходит. — Хотя откуда? Ты ведь её никогда и не видела. Пэнси продолжала молчать, и это злило Гермиону с каждой секундой всё больше и больше. — Почему, Паркинсон? Какого черта ты так поступаешь? — А что ты ожидала, Грейнджер? — Пэнси так же яростно взорвалась, и теперь они шипели друг на друга, а глаза почти стали слезиться от той концентрированной ненависти, что кружила между ними. — Ожидала, что заключишь сделку со слизеринкой и получишь выгоду? Ожидала, что я тебя не обману? Вот так вот просто одолжу величайшую реликвию грязнокровке? Пэнси с таким ядом выплюнула в неё это оскорбление, которое Гермиона успела уже позабыть, что она почти поверила. Почти поверила, услышав ужасающую неприязнь и клокочущую злость в груди. Но глаза… Великий Годрик, эти глаза. В этом гордом болоте, заполняющем её радужки, сквозила печаль. Так глубоко, что почти не разглядеть, и Гермиона бы ни за что не увидела, если бы не начала замечать странности в её поведении, если бы сейчас не подошла так близко. Пэнси было ужасно жаль. Морщинки на лице Грейнджер разгладились. Она сделала глубокий вдох и мелкий выдох. — Слизеринцы уважают своё слово. Это одно из их богатств, которые они хранят свято, — Гермиона сделала шаг назад, процитировав этот отрывок, как-то давно прочитанный в Истории Хогвартса в главе про факультеты. — Ты не слизеринка, Паркинсон. Точно нет. Пэнси выпрямила голову, тоже делая шаг назад, и тень от стеллажей упала на половину её лица. Сказала ровно: — Не я одна попала не на тот факультет. Разговор с Пэнси в теплицах Травологии пронесся в её голове так стремительно, так молниеносно, что Гермионе показалось это сном из прошлой жизни. Поразительно, как мало времени прошло с того раза, как Пэнс называла Грейнджер слизеринкой, а она даже не заметила. Стучащая в ней ненависть и дикое удивление вытеснили разом все мысли, с которыми изначально Гермиона пришла. После этих слов Паркинсон отошла до самой дальней полки, присела около неё и, не глядя больше на Грейнджер, продолжила поиски книги, показывая, что теперь разговор действительно закончен. И как бы Гермионе ни хотелось поспорить, она мысленно согласилась и ушла в башню.***
Перед балом.
— Мерлин, Гермиона, да сколько же можно? — кричит ей Джинни из комнаты, пока та находится в ванной. — Уже выхожу, секунду, — отвечает Грейнджер, палочкой закрепляя последний локон в незамысловатую прическу на затылке, но тот никак не хотел держаться и всё время выпадал. Когда локон в очередной раз слабо упал ей на лицо, Гермиона сдалась и напряженно выдохнула. — Ладно, хорошо. Нормально. Вовсе и не хотелось выглядеть аккуратно хоть один раз в году. Никакого желания. Гермиона фыркнула своему отражению в зеркале. Неуверенно скользнула взглядом по своему внешнему виду. Легкий макияж делал её свежее, скрывал недостаток сна и постоянный стресс. Три маленькие серебряные снежинки в уголках глаз делали радужку искрящейся, словно Гермионе весело. Очень весело. Волосы она уложила на затылке, скрепив локоны золотыми шпильками в виде звёзд, изобразив подобие широкой шишки. Одна прядь мягко падала ей на лицо, делая образ более похожим на обычную-Гермиону. Не самый аккуратный, но и не кажется, будто стояла у зеркала несколько часов. А вот что было дальше ключиц — не ясно, зеркало в ванной совсем небольшое. Гермиона надеялась, что платье выглядит хорошо. Хотя успела убедиться в этом ещё в магазине. Поняла по удивленному вздоху Джинни. Грейнджер с опаской потянула ручку двери ванной, заходя в спальню. Джинни сидела на её кровати и даже не сразу заметила, как подруга вошла в комнату, продолжая скучающе смотреть в стену. Но даже в такой развязной позе Джинни выглядела… Безупречно. Её рыжие волосы ярким пожаром разметались по плечам, подчеркивая блеск карих глаз и сияние небесного платья, доходящего ей чуть выше колен. Джинни действительно сияла, и Гермиона могла только представить, как же тяжело будет её сегодня покинуть. Гермиона на секунду крепко зажмурилась, не позволяя панике подступать. Не сейчас. — Мерлинова борода… — пораженно прошептала подруга, наконец замечая Грейнджер. Медленно встала с кровати, сделала обход вокруг Гермионы и застыла перед ней, осматривая с ног до головы. — Что? — в нетерпении спросила Грейнджер. — Ты… — начала Джинни, но не смогла договорить. Отошла на шаг сторону, освобождая путь к большому зеркалу у кровати, махнув рукой в его сторону. — Сама посмотри. И как только Джинни отошла, Гермиона наконец себя увидела. Бежевая ткань, обтянутая золотым кружевом, привлекательно очерчивала её талию и грудь. Вырез показывал острые ключицы и ровные плечи. Укороченная спереди пышная юбка доходила ей до колен, а сзади опускалась на пол небольшим шлейфом, показывала её длинные и аккуратные ноги. Золотом сверкнули львы, которые искусно были сплетены из того же кружева по бокам платья. Пальцы на голых стопах Гермионы неловко загнулись, словно от холода. — Эм… — протянула Гермиона. — Нечего сказать, да? — поддела её Джинни, становясь за спиной с её серебристой мантией в руках. — Вот и мне тоже. Такое не описывают в словах, Гермиона. О таком не напишут ни в одной твоей книжке. Это надо видеть. Гермиона громко сглотнула, смотря на огромное количество золотых элементов в её платье, стараясь не думать, для кого это. Точно не для него. Уж точно нет. Джинни бодро улыбнулась и набросила на плечи Гермионы парадную мантию, повторяющую форму платья. Грейнджер взялась за серебристую шнуровку, завязывая, хотя продолжала стоять босиком. Потому что так и не решила, что обует. — Ну что, можем спускаться? — спросила Джинни. Гермиона развернулась к ней лицом и мягко улыбнулась, стараясь не выдать волнение. — Да, идем. Ты подожди меня в гостиной. Мне нужно кое-что доделать. Джинни нахмурилась, но кивнула, соглашаясь. — Ладно, — и грозно ткнула пальцем ей в грудь. — Но только попробуй спрятать эту красоту у себя в ванной, поняла меня? Только попробуй, Гермиона Грейнджер. Гермиона легко засмеялась и кивнула, чувствуя себя спокойнее. Джинни улыбнулась в ответ и вышла. Со звуком закрывающейся двери Гермиона ощутила, как ее руки начали дрожать, но она упрямо сжимала их в кулаки. Не думай. Действуй. Действуй. Грейнджер подошла к своей кровати, видя небольшую сумочку, расшитую бисером. Тяжело вздохнула. Там уже всё собрано. Все вещи: свои и мальчиков, какие она смогла взять по минимуму, самые необходимые книги и свитки, зелья, которые у неё получилось урвать или сварить в процессе уроков. Это стало делать легче, когда вместо Снейпа пришел Слизнорт. Палатка, много походных принадлежностей, которые лежали в её чемодане в Хогвартсе ещё с лета. Невероятное количество всего того, что «на всякий случай, вдруг пригодится». Она даже затолкала туда копию волшебного конверта, которую успела сделать вместе с Гринграсс и Паркинсон. Отметая все возможные причины, она подумала, что вдруг понадобится срочная, до жути необходимая связь с Хогвартсом. И, не дав себе поразмышлять, закинула в безразмерную сумочку. Но самым главным, конечно, были мантия Гарри и карта Мародеров. Было собрано всё. Но оставалось сделать ещё одно дело. Гермиона думала об этом всю ночь после разговора в библиотеке. Размышляла за нескончаемыми кружками мятного чая. И пришла к тому, что у неё просто нет другого выбора. Она могла бы ничего не говорить Малфою в письмах. Она имела на это право, ведь Паркинсон не выполнила свою часть договора. Но тогда все эти месяцы стали бы пустой тратой времени. Просто точкой в её биографии, которую никто не удосужился поставить в конце предложения. А общение с настоящим Драко было всем, чем угодно, но не пустотой и не скукой. Гермиона не могла позволить этому так просто пропасть. Она не могла сделать то, что хотела с самого начала их переписки: вывести самым старательным почерком свои инициалы. Она бы хотела снова капнуть мятного чая на пергамент, чтобы капля растеклась, напоминая своеобразную подпись. Это было бы доказательством подлинности. Драко бы понял всё сразу. Но Гермиона не могла. И единственное, что оставалось… Дать шанс той, в чьих глазах она увидела печаль, пусть и на мгновение. В чьих действиях видела необъяснимую, но ясную борьбу за что-то. Да проклянет её Годрик за это. Грейнджер тяжелыми шагами подошла к своему письменному столу. Надела обувь на небольшой устойчивой платформе. Бросила взгляд на конверт с целой безымянной печатью, который лежал там ещё со вчерашней ночи. Готовый. Бережно провела по нему подушечками пальцев, до дрожи в коленках сдерживая в груди разочарованный вздох от потери. Она чувствовала шершавость пергамента, чувствовала письмо внутри, которое было словно из оникса — тяжелое из-за веса слов. И когда быстро положила конверт на то самое место в центре письменного стола, ощутила пустоту, медленно заполняющуюся горечью. Такой невыносимой, когда тебе кажется, что легкие наполнились кровью и ты задыхаешься. Он исчез с быстрой искрой и легким треском. Треск был похож на разрушение сферы, когда магия не позволила им скрепить свои мысли. Треск был похож на разломанную печать. Треск был похож на звук, который эхом отдался по всему её телу, разливая боль по венам. В этот миг она поняла, что не дышала. Не сделала ни одного чертового вздоха. И не хотела. Она не хотела, не хотела, не хотела! Гермиона старательно спрятала и волнение, и панику, и печаль, и страх в самые глубины сознания — всё как учил Драко. Но она не была хороша в этой сфере. Грейнджер была просто человеком. Она быстрым движением смахнула одинокую слезу с щеки. Шмыгнула носом, быстро моргая, силой воли прогоняя всё на свете из своего сердца, лишь бы сосредоточиться на задаче. На самой главной, Мерлин, задаче. Спасти жизни. Грейнджер грубо схватила бисерную сумочку, туже затягивая её шнурки, и вышла из комнаты одним размашистым шагом к Джинни. Сердце сильно стучало в груди, просило посмотреть, взглянуть в последний раз на любимую комнату. На порядок за столом, на аккуратно заправленную кровать и льва на потолке, выложенного мозаикой. На одиноко стоящую на подоконнике мяту и ещё дымящийся чай в синей кружке со звездочками. Нет, она не посмотрит. Потому что её ждут.Я никогда не начинала наши письма приветствиями. Не начну и впредь. Однако кое-что особенное будет в этих строках. Ты ведь не думал, что я оставлю тебя без подарка, верно? Даже такие упрямцы, как ты, должны получить что-то на Рождество. И я дарю тебе это письмо. Эти слова, которые, на первый взгляд, кажутся теми же самыми. Вот тот самый неровный наклон, буква «а» больше похожая на «о», грязные пятна в конце пергамента, моя хитрая улыбка, которую ты можешь чувствовать даже через бумагу. Но знаешь, почему я улыбаюсь? Потому что теперь в этих строках есть душа. Оно не обезличено. Твоим подарком на праздник я выбрала своё имя. Поэтому Счастливого Рождества. Твоя Пэнси Паркинсон.