Залечи мои раны

      Макс сидел на крыльце в плетёном кресле после пробежки и, запрокинув голову, прикрыл глаза. Шесть часов утра. Тишина, нарушаемая звуками природы. Очень свежо. Трава ещё блестит от росы. Солнце недавно встало. Кружка кофе дымится рядом на столике. Хорошо. Идти никуда не хочется. Ещё бы посидеть так немного. Волк распахнул глаза и медленно вздохнул, предвкушая новый день. Что он сегодня ему принесёт? Потерев лицо, опёрся локтем о подлокотник кресла. Настроение резко изменилось, когда его взгляд скользнул по обручальному кольцу. Уже и психануть захотелось, сбежать куда-нибудь далеко с мыслью: «За что мне всё это?».       Его утро давно не начиналось с тёплых объятий и близости любимого человека, заваривания кофе без сахара, но со сливками и приготовления завтрака, в частности блинов с мёдом. Старания не греметь посудой, чтобы она поспала подольше, и записки перед уходом на работу были ни к чему. Макс совершенно отвык от этого, хотя ещё некоторое время после её смерти на автомате заваривал кофе так, как она любила, и сразу же сливал ароматный напиток в раковину, одумавшись. Теперь утро начинается со слишком раннего подъёма, когда ещё бывает темно за окном, ледяного душа, дабы выбить из головы навязчивые мысли, только угнетающие его состояние, кружки горячего и горького кофе, новой пачки сигарет и бодрящей пробежки. Так он приходил в себя, пытался притупить боль и не вспоминать о ней до ночи, пока его голова не коснётся подушки. И только потом он брался за завтрак, приготовление сладкого какао и дарил тёплые объятия, получая их взамен, но всё это уже для сына, а не для неё.       Ночью на поверхность вылезали все внутренние тяготы, порой сводящие его с ума из-за долгих раздумий и размышлений, от которых он тяжело отходил пораньше с утра. Каждый раз, когда Фолл засыпал, то, проснувшись, боялся почувствовать тот мертвецки-ледяной и глубоко въевшийся в память холод на правом плече, который морозил и пробирал чуть ли не до самых костей, лишая его возможности пошевелить рукой. После пробуждения в голове невольно возникало воспоминание, как он машинально проводит пальцами по её спине и подушечками ощутит прохладу кожи. Будто он должен согреть Мию, крепко обнимая и потирая плечи. Но внутри всё кричало, что не получится этого сделать и останется лишь кутать жену в объятиях и шептать, как сильно любит, говорить то, чего не успел сказать лично, но знал глубоко в себе. В памяти отчётливо остался тот день и, кажется, уже навсегда, а теперь он ещё глубочайше въелся в сознание. Поэтому каждое утро на рассвете Макс вздрагивал во сне от холода на плече и просыпался в поту, боясь вновь увидеть её мертвой и оказаться в том злосчастном дне, когда счастливая страница его жизни запачкалась в чернилах, которые смогли пропитаться на несколько страниц вперёд. Разлитые чернила под названием «смерть близкого» не давали ему опять открыть чистую страницу, ведь сколько бы Макс ни листал, сколько бы времени ни прошло, всё равно чёрные капли жгучей боли присутствовали там и не оттирались до конца.       Думаю, нет ничего страшнее, чем умирающий близкий человек на собственных руках. Какие эмоции должны быть в тот момент и как остро ощущаются чувства беспомощности и бессилия над ситуацией? Надежда угасает с каждой секундой, а время утекает, как песок сквозь пальцы, давая понемногу понять, что просто нет возможности повернуть всё вспять, не дать этому случиться, а несправедливость и нежелание принимать реальное как данность разрывают изнутри. Ещё вчера он видел Мию в пышном свадебном платье, а завтра уже в похоронном. Ещё недавно брал её за руку, а сейчас сжимает ладонь в кулак, впиваясь ногтями в кожу, где после останутся красные лунки от проступившей крови. Ещё вечером, сидя с ней в беседке и любуясь на закат, Фолл видел Мию улыбающейся и живой, готовой верить в мечты и любить, а утром, в первые же секунды после сна лицезрел её синие губы и бледную кожу. Потом в одиночку сидел в той самой беседке, смотря на закат стеклянными глазами, и тяжело осознавал, как могла жизнь так резко стать бессмысленной и пустой. Всего одна ночь и он уже полумертвый внутри.       Многие, в поддержку потирая его плечо, говорили, что время лечит, но так ли это? А лечит ли оно на самом-то деле или просто учит жить с болью? Что, если наш жизненный опыт, любые воспоминания, положительные и отрицательные мысли, испытанные эмоции, мечты, амбиции, достигнутые цели и многое, многое другое — это рюкзак за нашими плечами. Мы проносим его на протяжении всей жизни, заполняем до краев или так и оставляем пустым. А если душевная боль — это какой-либо предмет или вещь? Тогда он просто может затеряться среди остальных, пылится в самом низу или лежать на поверхности. Всё зависти от человека. Макс же зарыл боль где-то в середине. Время от времени он перекладывал её наверх, душась воспоминаниями и уколами совести, а иногда клал в самый низ, забывая. Вот он и мучился, перекладывая то туда, то сюда и не мог решить, куда именно. Забыть невозможно и жить с ней тоже невозможно. Можно избавить себя от мучений, если только принять, смириться и отпустить, но пока сил не находил. А время просто бежит, не залечивая раны. И лишь сам человек решает: жить болью, неся только её в багаже жизненного опыта, или же спрятать куда-то вниз.       Принятие смерти Мии происходило долго и мучительно. Фолл избегал общения со стаей, был погружён глубоко в себя, порой бредил, уверяя себя в том, что Мия задержалась на работе и скоро должна прийти. Ставил для неё приборы, когда накрывал на стол или отказывался убирать её вещи из шкафа, заверяя всех, что она живая и вещи незачем убирать. Подолгу не засыпая, ждал её в постели рядом с собой, хотел прижать к груди и поцеловать в макушку, пожелав спокойной ночи. По привычке сбривал щетину каждый день, чтобы целовать Мию, и она не пищала, что он колючий. Но жена не приходила с работы, приборы оставались лишними на столе, вещи никто не вытаскивал и не носил, а в кровати он спал один. И тогда начало доходить, почему всё так, почему её нет рядом. В таком шоковом состоянии он пробыл недолго, родные успели напугаться и решились обратиться к специалисту, но Фолл сам вытащил себя из этой ямы. И здесь стоит сказать ей спасибо и за то, что подарила ему наследника, и именно ребёнок помог выйти из этого состояния, иначе он бы сам наложил на себя руки. Макс не перестанет благодарить любимую женщину за сына, хоть и слов благодарности она никогда не услышит…       После её смерти понемногу всё возвращалось на свои места и становилось как прежде. Жизнь шла размеренно и неторопливо, Макс вернулся на работу, получил новую должность, окончательно переехал жить в стаю и перевёз все вещи, ослепленный злостью, раздолбил топором кровать, на которой она умерла, потому что ему на ней спать было невозможно, растил сына и учился заново жить без неё. Но душевного равновесия не было, и поэтому пошатнулось физическое здоровье. У Фолла иногда тряслись руки, и он ронял предметы, каждый раз боясь, что в такие моменты у него на руках будет сын. Тряслись они нервно и страшно, и он сам ужасался этому. Сердце часто кололо и щемило, отдавая болью в спину, и Макс кричал, когда не мог разогнуться. Голос просел и охрип окончательно из-за сигарет, а надрывный кашель не прекращался и в ночное время суток. Голова болела и чуть ли не раскалывалась на две части. И в один вечер перед ужином Хелен забила тревогу, накапывая ему в стакан очередную дозу успокоительного. Казалось бы, здоровый и сильный оборотень, но почему так серьёзно болеет в столь сравнительно молодом возрасте. Макс отмахивался рукой и говорил, что к врачу не обратится, пройдёт само, а со временем становилось всё хуже и хуже. И когда он вновь чувствовал себя плохо, то шёл к ней на могилу, всегда принося букет или корзину её любимых цветов. В обличие волка или человека, неважно как, ложился спиной на землю и мог часами выговариваться, рассказывать обо всём, что произошло за сегодня. Больше всего любил говорить о сыне и как тот быстро растёт, с годами становясь всё большей похожим на неё и характером, и чертами лица. «       — Милая, ты бы знала, как я устал жить без тебя… Знаю, абсурдно говорить тебе обо всём, ты же никогда этого не услышишь, но так легче мне. Если бы не наши молчаливые разговоры с тобой, то я бы сошел с ума. Ты хороший слушатель… С чего бы начать разговор? Пожалуй, с правды. У меня опять болит сердце. Жжёт и печёт в районе грудной клетки. Руки сегодня сильно тряслись за рулём, еле заехал на обочину. Если бы ты была жива, то уверен, дала бы мне подзатыльник и отправила к врачу. Так и Хелен говорит, что добром не кончится, отварами какими-то поит. Теперь боюсь не проснуться. Боюсь, что меня прихватит и не отпустит. А мне к тебе никак нельзя. Майк у нас с тобой слишком маленький. Как он без меня будет? Вот и нельзя мне. Ради него хоть немного пожить надо. На днях лучше к врачу запишусь, а то уходить совсем не хочется… Да, я хотел бы к тебе, но потом, не время ещё, Мия. Потом увидимся. Ты же подождёшь меня?..       Говорю, что он маленький, а на самом-то деле взрослый. Четыре года уже. Такими быстрыми темпами скоро дедом стану. В меня Майк совершенно не пошёл. Первая любовь у нас тут недавно случилась, влюбился в волчицу из соседней стаи, постоянно к ней играть рвётся. Это даже к лучшему, не повторит нашу с тобой судьбу. Хотя кто знает, что будет дальше, ведь и я раньше только волчицами грезил.       Знаешь, чем больше времени проходит, тем чаще Майк спрашивает о тебе. Недавно рассказывал ему, как ты меня и Шона всегда в приставку обыгрывала. Он сказал, что девчонкам стыдно проигрывать, и то верно. Согласен, мне тогда было стыдно. Пока рассказываю об этом, о другом рано… Майк глазами на тебя очень похож. Такой же лупоглазый, упрямый до жути, непокорный. Спорить с ним начинаю, а он как щёки надует, бровь правую приподнимет, так дед Конрад сразу и говорит, чьи гены...       Порой и не верю, что ты мертва. Совсем не верю. Постоянно жду от тебя звонка или пару строк в сообщениях, хотя и знаю, что невозможно, но жду. Идиот, и это знаю. Прости меня, пожалуйста, за всё. За твои слёзы и обиды. Прости, что так мало говорил, как сильно тебя люблю. Но ведь ты знала это без слов? Знала же? Мы все тебя любим. И я, и наш сын, и даже стая. Я к тебе сегодня ненадолго, работы много, да и Майку обещал велосипед починить. Спасибо, что выслушала, маленькая. Мне было это важно. Не знаю, когда смогу вырваться к тебе. Может завтра, а может и через неделю. Ты прости, если долго не буду приходить, ладно? Всё дела, да заботы и времени свободного мало. Прощай. И да, Герой… я скучаю».       Их молчаливые разговоры, как Фолл сам их называл, действовали на него положительно, сразу становилось легче. С души камень падал, когда он рассказывал ей обо всём без утайки. И жить почему-то хотелось, будто эти разговоры ему силы давали. Оборотень сам не понимал, как так сильно и верно можно любить. Она мертва, а его любовь к ней только крепчает и увеличивается с каждым днём, не гаснет вовсе.       Макс любил её до последнего вздоха так, как ещё не любил никогда и никого. По-волчьи, до невозможности сильно и преданно. Был готов весь мир положить к ногам и сам упасть на колени перед ней, лишь бы она ещё раз позволила обнять себя. Только бы прикоснуться, только бы она не отвергла, только бы любила в ответ. Против стаи, против родных и близких, против правил, против абсолютно всего, только бы с ней, крепко держась за руки, идти куда угодно. Она — его жизнь, она — его смысл, она — самое дорогое. Просто она — это настоящая любовь, которая плакала перед смертью и шептала: «Спасибо». И каково это терять своё «всё»?.. Наверное, и жизнь после этого невозможна. Она — прошлое, которое дало ему будущее, дало продолжение себя, чтобы он опять обрёл жизнь, смысл и самое дорогое. И хоть тело её мёртвое, но для Макса она всё же будет жить, как бы он ни доказывал обратное. В мыслях, в воспоминаниях, в снах, в сердце, душе. Разве нет такой жизни? Есть. Она будет с ним всегда, пока он жив сам и всё ещё помнит. Даже смерть не преграда для их любви, раз она только крепчает, значит и сомнений в её вечности быть не должно.       Он вспоминал жену ночами, прокручивая кругами моменты в голове. Но одно воспоминание проходит стороной. Ведь в его мыслях Мия жива, а там напротив — мертва. Всегда тяжело прощаться, тяжело отпускать от себя. У Фолла был всего лишь час на это. Последний час. И этот час больно всплывает в памяти.       Сидя у гроба жены, Макс не мог наглядеться и не мог запомнить всё до последних мелочей. Он смотрел на Мию и осознавал, что должен запомнить её на годы вперёд, ведь больше никогда не увидит. Нежно гладил пшеничные волосы, трепетно касался бледной кожи и просто удивлялся, что, будучи мертвой, Мия настолько прекрасна. Думал, будет держать себя в руках и сохранит суровость, но слезы дорожками побежали по щекам, когда он взял руку жены. Такая непривычно холодная, маленькая по сравнению с его большой ладонью, хрупкая и безжизненная. Фолл горячо прикасался губами к каждой костяшке пальцев, прижимал ладонь к своей щеке, чуть потеревшись, как делал это раньше и целовал в запястье, а его жгучие слёзы капали на её руку и катились вниз к локтю. Он вытирал слёзы, но они всё безутешно срывались и срывались с ресниц. Можно сказать, что в тот день оборотень умывал ей руки собственными слезами горя. Пока никто не видел, пока он был с ней, мог позволить себе заплакать.       Столько важных слов хотелось сказать, и он говорил. Искренне, правдиво и от самого сердца. А сколько тогда было произнесено: «Прости меня», — и подсчитать сложно. Он повторял это зациклено, будто сам у себя просил прощения за её смерть, а не у Мии. Тогда время прошло незаметно, и когда настала пора отпустить её, то он смог, переступил через боль, самостоятельно закрыв крышку гроба, а до сознания пока не доходило, что произошло. Немного понимать начал только потом, когда остался с ней один на один и стоял над могилой, вглядываясь в написанные буквы надгробия. И после похорон, в самых страшных ночных кошмарах, он будет слышать, как комья земли громко бьются о белоснежную крышку гроба, поэтому и вспоминать это не нужно, просыпаться в холодном поту Макс уже устал.       Они теперь так далеки. Он здесь, она там. Он живой, она мертва. Что продолжает их объединять? Что у них есть друг от друга? Какая ниточка? Да, в какой-то степени и любовь, но Мия стала неспособна на взаимность. Это что-то такое, что может хранить память, материальное. И ответ простой, даже очевидный, ведь они были супругами. Это обручальные кольца с особенной гравировкой в виде трех букв «М», две большие и одна маленькая. Их тот самый символ любви, верности и семьи, которым он до сих пор дорожит. Фолл продолжает носить своё кольцо всё так же на безымянном пальце правой руки. Правда, старается не крутить его и редко смотреть. Сразу томно и на груди становится, всё же тяжело напоминать себе, что у неё на худой и бледной руке точно такое же. Но и снять не может. Память. Слишком сильная память, как и связь Макса с ней. Он считает, что снять кольцо — это забыть и разлюбить, предать их семью, чего Макс бы не сделал. Но ему подумать страшно: мог бы он полюбить другую женщину и положить кольцо в тёмный ящик, позабыв?..       И сейчас, сидя в кресле на крыльце, думая о новом дне, он невзначай зацепился взглядом за кольцо и вспомнил. Сердце забилось чаще, щёки вспыхнули огнём, руки затряслись, а в голове к остальным вопросам прибавился ещё один: «Ты бы смог полюбить другую?».