Залечи мои раны

      Оборотню послышался нежный голос. Он журчал из сладостных румяных уст, томно и плавно лился, прерывался, что-то невнятно до него донося, и опять, словно утренняя песнь жаворонка, возвышался, становился громче, будил, взывал раскрыть глаза и взглянуть на его утончённого обладателя. Это пугало, доводило до дрожи, уносило туда, где царил душевный покой, и одновременно намертво убаюкивало.       — Ален… — голос позвал его по имени.       Еле ощутимая прохлада мелькнула на мужской груди, потом она соскользнуло ниже, между рёбрами и застыла на месте. Его густые, тёмно-каштановые волосы шевельнулись на голове, будто их кто-то перебирал, а загорелую кожу грудной клетки гладил. Приятно и пугающе в один же момент.       — Ален, — вновь этот страшно знакомый голос, — просыпайся.       Он нахмурился, ничего не осознавая и между тем думая, кто смеет тревожить, вырывать его из манящего омута сна. Однако мысли об этом растворились в небытие, когда запахло сладкими цветами, и ласкающий холод прикоснулся к неистово горячим губам волка. Так упоительно, блаженно, мягко. Будто его целовала молодая дева с небывалой чистотой, непорочностью, красотой и душевным цветом, точно сама весна, природа, жизнь или прекрасная, обманчивая смерть.       Ален вздрогнул, открыл глаза.       — Я уже заждалась тебя.       Эти слова плыли, словно золотистый, янтарный мёд в свете солнечных лучей стекал струйками по юным, прелестным устам, потом неторопливо устремлялся вниз на подбородок, на вздымающуюся грудь.       — Ты так долго меня не слышал, что я думала уйти. Навсегда.       Катрин. Его чудесная Катрин в красивом хлопковом платье сидела перед ним на кровати, подмяв под себя ноги. Белоснежный цвет её одежды подчёркивал бездонную голубизну больших глаз и контрастно виднелся на не слишком смугловатой коже. Он видел лишь её утончённые длинные пальцы с тонким золотым колечком на одном из них, ладони, запястья, а ещё ключицы шею и в целом лицо. Остальное было скрыто лёгкой тканью.       Волчица, расплываясь в бледной и мимолётной улыбке, держала одну свою руку на его груди, другую — уложила на голову и смотрела прямо на волка, будто внимательно вглядывалась в каждую забытую черту и узнавала всё до малейших морщинок, родинок, шрамов.       Её глаза стекляно светились, наливаясь слезами, и стоили его особого внимания. Они не выражали глубокую печаль, как могло показаться, а говорили о тихой, замершей радости.       Взгляд любимой он долго не смог выдержать. От него веяло загробным холодом, пробирающимся под кожу. Во рту страшно пересохло от осознания: Катрин та же, такая, какой он её и помнил, но что-то было не то. Она и не совсем она одновременно.       Ален внимательно оглядывал волчицу снизу вверх, несколько раз, но вновь в этом убеждался.       — Пойдём, — Катрин смело потянула его за руку.       Бейкер оторвал затылок от подушки, сел на край кровать, рассматривая себя.На нём висела широкая белая рубаха, больше похожа на ту, которую носили в старину, и надеты свободные штаны.       Он медленно оторвался от разглядывания своего тела и когда поднял голову, то увидел, что это был их дом, его комната. Но она словно застыла во времени, не претерпела изменений, которые должны были произойти с ней в будущем. Наверное, такой та выглядела лет десять назад, в его школьные, а потом и студенческие годы.       Хорошо подумать об этой странности он не успел, Катрин вновь дёрнула его к себе.       — Тебя ждут. Пойдём со мной.       Волк встал на ноги, уже в который взглянул на саму волчицу. Та заправила за ухо прядь тёмных волос, и один невинный цветок упал из венка на голове к её босым ступням. Ален склонился, поднял его. Бархатный нарцисс* с бело-жёлтыми лепестками теперь покоился на мужской ладони.       Он подумал, что цветы всегда благоухают красотой, утончённы, хрупки, неидеальны и тем особенно прекрасны. Прямо как женщины. И усмехнулся новым мыслям: Катрин терпеть не могла нарциссы, а теперь её голову короновал венок из них.       — Куда мы пойдём? Кто ждёт? —наконец спросил Ален и вплёл цветок обратно.       — Не скажу. Узнаешь.       Волчица потащила его из комнаты. Холод её ладони снова обжёг.       Они, держась за руки, прошли длинный коридор, спустились с лестницы, скользнули мимо гостиной с антиквариатом и очутились на улице, сойдя с крыльца.       Катрин мимолётно осмотрелась по сторонам и уверенно шагнула к лесу.       Она отпустила его руку, только когда они дошли до реки. Всё это время Бейкер хотел с ней поговорить, спросить что угодно, но не терпеть тишину между ними. Он не единожды попытался завести диалог, но волчица лишь улыбалась и подставляла палец к своему рту, веля ему молчать.       Его взор с каждым шагом туманился. Ком образовался в горле. И набегали слёзы. Они стояли в глазах, но не катились по щекам. Ален словно в глубине себя, в своих недрах понимал, куда она его ведёт, зачем и к кому.       Неужели это наступит так скоро?..       Катрин повернулась к нему, обхватила ладонями лицо, чуть обросшее щетиной, коснулась морозными устами щеки, спустилась к уголку губ, легонько тронула сами губы.       — Зачем ты пришла? — прохрипел Ален и обвил её талию своими руками.       Она погладила его плечи вместо ответа и поцеловала, ухватившись за шею. Ален поддался, разрешил своей Катрин это озорство.       Хлипкий венок не выдержал очередного дуновения ветра и распался, щедро осыпая их обоих соцветиями. Волк, не отвлекаясь, смахнул тонкие, изысканные лепестки с её волос, зарылся пальцами в тёмно-русый водопад, прижимая худое женское тельце всё ближе к себе.       Волчица ласкала его долго, вдумчиво и нежно, дарила неземное искушение, прежде чем оторвалась и, облизав, прикусив свою нижнюю губу, направилась к реке.       — Катрин, куда же ты?       Вновь ответа не последовало. Та лишь заулыбалась, неторопливо идя спиной вперёд и смотря на него.       Он последовал за ней, так отчаянно желая успеть перехватить её, но она развернулась и сорвалась на лёгкий бег.       Послышался всплеск. Вода пошла рябью. Катрин провела ладонью по зеркальной глади и опять обратилась к нему лицом.       —Ну же смелее, Ален. Здесь хорошо.       — Мне зайти в воду? К тебе?       Она закивала, нырнула, но не вся, по подбородок, и сразу же вынырнула.       Платье прилипло к ней, очертило бёдра, изгибы талии, грудь.       Бейкер ступил вперёд. Однако тяжелое, неизвестное ему чувство камнем повисло в душе. Каждый шаг отзывался болью в стопе. Его тянуло обратно, на берег. Ален пару раз оборачивался, но ничего и никого кроме леса не видел.       И вот волк остановился у кромки воды. Там, где образовывался стык с сушей. В который раз обернулся в надежде понять, что будет правильно сейчас сделать, и задержался так надолго, вглядываясь в макушки елей.       — Если ты не уверен в выборе, то я подожду тебя ещё немного, — послышался мягкий голос Катрин.       — Я не знаю, что выбрать.       — Если тебе больше нечего здесь делать, то выбор очевиден. А если что-то тебя держит, то закончи свои дела. Иначе потом тебя заберут. Вот так просто.       Ален посмотрел на возлюбленную. Ещё шаг вперёд и можно будет уйти с ней в омут с головой. Ещё шаг назад и вновь они разделённые жизнью и смертью.       Выбор-выбор-выбор. Зациклено прокручивалось в мыслях это слово. Какой выбор? Что и между чем ему нужно выбирать? Почему именно сейчас?Но вопросы так и остались не отвеченными у него в голове, когда он открыл глаза.       Сон. Это был страшно-красивый сон. Живой, реалистичный.       Алену казалось, что даже сейчас, после резкого пробуждения его губы горят от холода, ладони мерзнут от прикосновений жены, и в воздухе витает сильный дурманяще-сладкий запах нарциссов.       А между тем сердце бешено стучало от испуга, ударяясь о рёбра и выпрыгивая из груди, и пот скатывался по спине и вискам. Просто жуть увидеть такое. Как мертвый целует его, а потом ведёт к реке, разговаривая загадочными, непонятными выражениями.       Подобные сновидения ему не снились никогда. Даже после трагедии, когда под натиском глубочайших внутренний переживаний он думал лишь о Катрин, она не пришла к нему, не являлась ночами, не звала к себе и не целовала так по-настоящему.       Волку стало боязливо подумать, что именно вызвало в нём такой отклик. Говорят, сны — это отражение реальности, желаний, мыслей. Но он уже давно запретил себе думать, вспоминать о ней, желать, чтобы всё вернулось на свои места. Боль с годами притупилась, сделалась его неотъемлемой частью, и та авария осталась пройденным этапом. Вот и всё. А в суеверия, знаки откуда-то свыше Бейкер не верил. Видимо, вчерашнее прощание с Энн оказало на него сильное эмоциональное влияние. Потому и начала сниться всякая чертовщина.       Ален потёр указательным и большим пальцем глаза и поднялся с матраса. По ощущениям была ночь, но до утра оставалось не так уж и много. Оборотень натянул шорты и вышел наружу, стараясь не разбудить ещё двоих мужчин-вожатых, спавших рядом с ним.       Вокруг витала темнота. Однако понемногу начинало светлеть. Горизонт не рдел яркой полосой рассвета. Звёзды до сих пор мигали в вышине. И Луна всё так же серебрила лес.       Это было его излюбленное время суток для одиночной охоты и работы в те моменты, как он подолгу не мог уснуть от бессонницы или от одной жившей через стенку девушки, что в первые дни сбегала на реку, а потом плохо спала, крича, плача и вертясь в постели. Ален бросал всё и тихонько, не мешая, следил за ней, чтобы ничего плохого не приключилось, чтобы она не натворила никаких дел, успокаивал её, если было нужно, убаюкивал и, возвращаясь к себе, опять не мог спать. Вот и сейчас сон как рукой сняло.       Бейкер сел на одну из лавочек,размял плечи, поделав ими круговые движения, и наклонился вперёд, уперевшись в колени локтями.       Перед ним находился затушенный костёр. Точнее его остатки. Высокий огонь, что недавно кусался языками пламени,потух, поленья дотлели, угли догорели, только вот внутри него до сих пор полыхало что-то, оставшееся после сна, чётко помнились касания, услышанные и произнесённые слова, перед взором всё ещё живо стояло до боли знакомое лицо…       Катрин была красивой волчицей, волевой, смелой и в то же время в меру податливой, ласковой, но не мягкой. Он ярко помнил, как мерцал, переливался золотом её каштановый мех в свете закатного солнца, как она ловко преследовала добычу на охоте, потом сама, отказываясь от любой помощи, словно победительница, тащила её в зубах домой, уверенно разделывала тушу и первоклассно жарила мясо. Для него. Для своего волка. Для своего вожака.       — Это должен делать я, а не ты, — возникал Бейкер, разрезая ножом стейк. Ароматный сок так и сочился с мяса.       —Ты это и делаешь. Я знаю. Но тебе никуда не деться от моей заботы. И желаний. Я так хочу.       Одна, самая младшая девочка среди нескольких взрослых мальчишек. Катрин росла больше в мужской атмосфере. Всегда с отцом, везде с братьями. Мама оставалась на втором плане. Но волчица не потеряла природной грации, женственности, позволительной слабости для своего пола и желание быть хранительницей очага.Храбрая, сама всё умеет, всё сделает, но вовремя притворится беспомощной, мягкой.       Это всегда поражало Алена, и он от души смеялся, когда волчица проделывала такие махинации по отношению к другим, а сам же порой даже не замечал, как она искусно и хитро с ним играла.       А ещё Катрин была умна и мудра не по годам. Она рассуждала как взрослая в свои восемнадцать, когда по любви и без сожаления вышла замуж и уже точно знала, чего хочет и как в дальнейшем благополучно построит свою жизнь.       Бейкер думал, что нашёл редкую драгоценность, получил подарок от судьбы и считал, что не достоин такой девушки. Какая идеальная, поразительная она и обычный, ничем не выдающийся он. Правда Катрин так не считала.       Ален плохо учился, не состоял в футбольной команде, от которой с ума сходили все девчонки, и не был самым популярным и обожаемым парнем школы. Он прогуливал уроки, не думал о будущем и любил постоянно шататься с друзьями-оболтусами по городу, даже обзавёлся вредными привычками. Беспечность, безответственность, несерьёзность. Эти три слова хорошо описывали Бейкера, пока его подобие дружбы с Катрин не переросло в нечто большее.       Они знали друг друга с детства, когда-то очень близко общались, учась в одном классе, но по мере взросления их интересы и взгляды кардинально разошлись, поэтому при встрече ради приличия обходились «привет» и «как дела». Стаи обоих прекрасно ладили, часто проводили время вместе, и вот на одной из таких посиделок после совместной охоты что-то особенное в этих двух зажглось.       — Я не узнаю своего сына, —спустя небольшой промежуток времени с того события, беседуя с мамой Катрин,рассуждала Ванесса. — Это не наш Ален. Его точно подменили.       —Да-а. Никогда бы не подумала, что Бейкер может быть таким.       — Он стал заботливым, рассудительным, начал больше думать головой. Я и не надеялась.       — Что только не делают женщины с мужчинами…       Обе волчицы тихо рассеялись, боясь нарушить хрупкую идиллию их уже взрослых детей, что ворковали между собой и стояли в объятиях поодаль от остальных.       Катрин никогда не принуждала Алена совершенствоваться, стать ей ровней и не упрекала в том или ином поступке. Она его принимала таким, какой он есть, любила со всеми тараканами, достоинствами и недостатками, хотя пролила немало горьких слёз. Многое не нравилось, не понималось ею, но волчица старалась говорить с Аленом, разбираться в ситуации, чтобы до него дошло её мнение, просьба, чтобы он слышал свою пару и не поступал так по-идиотски.       Понемногу юный парнишка начал меняться. Что-то внутри него перевернулось в один момент, щёлкнуло. Бейкер понял и осознал многие вещи, расставил жизненные приоритеты и шаг за шагом, идя под руку с ней, со своим идеалом, со своим вдохновителем, стал иным, что даже собственная мать, Ванесса, его не узнавала.       Ален сделался полной противоположностью тому, кем был когда-то. Сменился круг общения. Он стал избирательней во всём. Появились новые интересы. Волк бы сам никогда не подумал, что настолько сильно полюбит литературное творчество, вообще книги, чтение, станет с жадностью изучать языки, заниматься саморазвитием. Бейкер взялся за голову, за последний год учёбы в старшей школе наверстал упущенное и смог с лёгкостью поступить в педагогический университет. Вместе с Катрин. Она очень хотела стать учителем. А Ален так подумал-подумал и решил, почему бы и нет. Рядом с Кэти, а остальное неважно. Хотя ещё в то время он нашёл себя в фотосъемке.       — Баловство, не более, — произнёс Бейкер и щёлкнул на кнопку камеры. Вспышка. На небольшом экране отобразился снимок.       — Ты бы мог попробовать развиваться дальше. Тебе же это нравится, — сказала волчица и подошла к нему. — Покажи.       Ален вновь потыкал на кнопки и показал череду сделанных им фотографий.       — У тебя хорошо получается. Нет. Даже отлично. Только лишь попробуй. Разонравится? Значит, не совсем твоё. Найдешь себя в другом. Однако не лишайся шанса сделать простое увлечение нечто большим для тебя, не бойся неудач.       Тогда Бейкер не рискнул осуществить мечту, пошёл получать высшее образование, хотя одно другому не мешало. Ему относительно нравилось учиться, но это было не тем, чего он хотел. Катрин видела это, продолжала его поддерживать, уверяла выбирать ту дорогу в жизни, которая близка. Но Ален опять оставлял задуманное.       Они тонули в любви, не видели самих себя друг без друга. И он решил сделать ей предложение. Обоим по восемнадцать, студенты, вот так всё со стороны несерьёзно. Но она согласилась. Улыбаясь, плача, не веря и ни секунды не раздумывая, согласилась стать его женой.       Бейкер хотел иметь от Катрин детей, купить или самостоятельно построить большой дом для всей семьи за городом, прожить долгую, счастливую жизнь и умереть с ней в один день, держась как и прежде за руки. Но судьба распорядилась по-своему и лишила его ещё одной мечты.       Она была его первой женщиной, первой глубокой любовью, первой в жизни серьёзностью. Она укрепила в нём его собственное «я», оказывала бесценную поддержку и всегда в него верила, в его любое начинание, задумку, мечту. Она —его необъятная вселенная, его смысл. И она, сотворив всё это, неожиданно ушла, не потянула за собой, дёрнув за нить, связывающую их, а оставила. Будто для чего-то важного, будто бы для его счастливого дальнейшего.       Они за годы, что пробыли вместе, буквально срослись душами, сделались одним целым с похожими мыслями, взглядами на их общее будущее и на жизнь в целом. И одна непредвиденная неосторожность, один случай перечеркнул всё, оторвал от его сердца и души огромный кусок.       Ален быстро поймал себя на мысли, что сейчас только и думает о Катрин, засмотревшись на хрупкий пепел в очаге и не видя, не слыша больше ничего вокруг. Вытащил из памяти одно, а следом появилось второе, третье, и уже не можешь остановиться, прекратить эту череду. Столькие годы оборотень гробил, убивал себя, насильно принуждая забывать то счастье, которое испытывал ранее, потому что оно за собой влекло и обратное — горе. То теперь, в это раннее утро он… не почувствовал боли. Словно глубокая кровоточащая рана окончательно зажила. И зажила она сравнительно недавно и незаметно.       Уродливый шрам остался, но на нём медленно распускались цветы благодарности, уважения, особой вечной любви и скорби.       Бейкер даже удивился этой лёгкости и свету внутри себя. Неужели именно так ощущает себя человек, когда отпускает трагедию, перестаёт бессмысленно желать всё исправить и прощает себя?       Раньше при каждом упоминание о Кэти у него в тиски сжималась душа, вновь рушился мир внутри. Он злился на мать, которая хранила их совместные фотографии, злился на Майю, которая всё ещё помнила ту прелестную волчицу, и злился на отца, который искренне сожалел и выражал это сожаление, стараясь поддержать сына. Он резко реагировал, испытывал отрицательные эмоции. Однако сейчас сам вспомнил её и чувствовал облегчение.       Ален наконец-то поднял голову и взгляд, выпрямился. Небо на горизонте тонко залилось тёмно-розовой краской. Стало ещё чуть светлее на улице. Немного потеплело. Он встал со скамьи и направился к озеру.       Хотелось разделить свои глубокие думы с синей водой, что отталкивала и манила к себе одновременно после жуткого сна, с холодным песком, деревьями, растущими рядом. Побыть на самом деле одному и не бояться, что кто-то его прервёт, проснувшись и выйдя из палатки. Было бы ещё замечательней, если он мог перекинуться в волка. Лапы уже ныли от того, что их хотелось размять. Однако не время.       Влажная прохлада опалила лицо, когда Ален спустился к водоёму. Если оборотень скажет, что это место ничего ему не напоминает, то нагло солжёт. Напоминает. Ещё как. Быть отверженным — страх многих и его в том числе. Теперь он являлся таким и больше не боялся. И эта рябь на прозрачной, чистой поверхности, дымка темноты вокруг, уже догорающие, чахнувшие, но всё те же звезды и Луна рассказывали ему о произошедшем без утайки. Здесь была поставлена точка. Но она стала не концом истории, а началом для нового предложения. Для прекрасного продолжения чего-то завершённого.       Бейкер удивлялся самому себе. И не первый раз. Случилось бы с ним подобное год назад или даже полгода, за три месяца до встречи с ней, он бы поступил иначе. Отнёсся не так благородно, не так спокойно и не так уважительно к чужому выбору. Изменения, которые уже нельзя отрицать вылезали наружу, а не остались глубоко внутри, где мужчина и рассчитывал их запрятать.       Перемены настигли его неожиданно. Даже он сам не знает, когда именно. И они были ему чужды, непривычны, может быть, в некотором роде им отвергались. Но Ален знал, что со временем примет их, потому что должен, потому что это становление его нового «я», которое когда-то давно потерялось. И потерлось оно после трагедии всей его жизни…       Бейкер тогда сидел на полу в их пустом и холодном доме, озябшими руками чиркал зажигалку, зажимая во рту сигарету, и тупо глядел в стену. Катрин похоронили на днях, вся стая уехала в чужое, неизвестное для них место, малышке Майи становилось с каждым днём хуже, а он забился в углу, ничего не желая сделать и исправить. Ален сдался. Сразу же. И за это себя долго ненавидел, но по-прежнему ничего не предпринимал для освобождения.       Катрин помогла истинному ему раскрыться, узнать настоящего себя, но его решение, жить горем и в горе, откинуло далеко назад. Всё то, что было построено и достигнуто им, лежало в руинах. Ален выбрал слабость и жалость, уверяя себя, что его стрежень окончательно сломался и без возлюбленной он никогда не встанет с колен.       Однако Бейкер сейчас начал медленно подниматься, опираясь на самого себя. Правда, без своей любимой волчицы, но с поддержкой в лице другой женщины, которая, наверное, даже и не поняла, как сильно ему помогла и чем именно.       Ветреный, несерьёзный, не желающий брать на себя ответственность, любитель купаться во внимание женщин, выбирающий свободную жизнь и развлечения. Вот кем представила Алена стая перед Мией, когда она только появилась у них. И стая была права. Он такой. Стал таким.       Девушка привлекла волка с самого начала, когда он нёс её окровавленную, задаваясь тысячами вопросов. Может быть, здесь присутствовал лишь мужской интерес. Новое лицо, новая личность. Почему бы её не узнать? А может быть, здесь скрывалось нечто другое. Важное и ценное. Его последний шанс выбраться из терновника, следуя за ней.       Мия не помнила себя, не знала, как оказалась в лесу, и даже боялась допускать мысль, что она чья-то дочь, мать, жена, её ждут, её оплакивают. Девушка была слабой, вдоволь ревела, сходила с ума, оказывалась в тупике, в ловушке собственного разума, но в ней теплилась надежда на лучшее, она медленно шла к истине, карабкалась, цеплялась и крепла, не сдавалась, даже если считала, что это так. В ней был стержень, дух, упорство. И это восхищало Алена. Он чувствовал её, поражался и учился. Даже несмотря на такое дерьмо в жизни, Мия стояла на ногах, пока он сидел на коленях.       Тогда запустился механизм. Казалось, круг, который когда-то произошёл с ним, вновь повторился. Будто бы сама жизнь вернула Алена туда, откуда он, убитый горем и заблудившийся, свернул не на ту тропинку. Если бы оборотень только знал, сколько лет потерял, шастая дебрях и терновниках, то ужаснулся. Но нет. Он сделал это сам, видя перед собой пример сильной женщины, в которую влюбился.       Новая влюблённость, не поверхностная, а глубокая, лечила его, вдохновляла, подталкивала к действию. И Бейкер поддался этому.       Вечером, перед тем как идти собирать сумки в поход и на утро ехать сюда, Ален увидел кое-что раньше незаметное для него, обыденное. Однако в тот момент это поразило его до глубины души. Бетти обнимала, чуть ли не душила в объятиях их отца. Мартин прижимал её к себе и находил в ней весь свой Мир, всю Вселенную, а малышка то же самое в нём. И ему захотелось того же. Чтобы его собственный Мир, собственная Вселенная вот так жалась к груди и… называла «папусиком».       Такое осознать было страшно. Ведь когда-то он хотел этого, потом яростно отвергал и вот сейчас опять задумался. Семья. Дом, где тебя всегда ждут… Ален был бы готов пережить ещё одно потрясение, если бы знал, что в итоге получит это, получит счастье, о котором давно мечтал.       Потому, с помощью очередного толчка изнутри, Бейкер отчаянно и серьёзно решил признаться Энн в чувствах. Не для достижения собственного счастья. Нет. Его мотивы были другими. Он искренне любит и хочет сделать всё возможное для её блага, стать её стеной опорой, помочь ей и себе. Но если она не хочет этого, то он успокоится, спокойно отпустит её. Во-первых, потому что любит. Во-вторых, потому что уважает. И, в-третьих, потому что ценит выбор человека, ставшего для него не просто очередным лицом в жизни, а толчком очнуться от мрака и заново начать жизнь.       И пусть океан бурлил внутри него, моря выходили из берегов, бушевало торнадо, рушилась земля, и отрывался кусок сердца, Ален ни за что на свете не показал бы ей этого. Энн отвергла его и не виновата в этом.       «Нельзя заставить себя любить кого-то».       Нельзя. Именно. И что бы решили его усилия заставит её полюбить? Если не горит, если не торкает внутри, то зачем насиловать, заставлять, добиваться, умолять? Раньше бы он сделал всё это. Даже начистил бы морду тому, кого она по-настоящему, искренне любит. Но ничего хорошего из этого не вышло бы, и это не был бы тот Ален, которым он на самом деле является.       В его жизни перелом, новый этап. Изменились ценности. По-другому расставились приоритеты. И хотелось без тяжести на душе шагнуть в новый мир, освобождённый от боли и слабости. Он отпускает и, наконец-то, прощает себя.       — Почему ты в последний момент решила отступить? — спрашивал Ален у Ребекки, сидя вместе с ней в беседки у их заброшенного дома.       Это было тогда, когда все Бейкеры уехали во Францию. Ален отходил от последствий аварии. И Ребекка стояла так же, как и он у жизни на коленях, но время от времени ползла на них. Они встретились и захотели вдвоём побыть здесь. Оба потерянные, оба полумертвые внутри.       — Когда я закрылась в квартире, наглоталась таблеток и сползла по стене на пол, то поняла: моего ребёнка уже не вернуть, я давно простила Джонатана, мне больше не нужно его проклинать… и я сломлена до невозможности, жалка. Но это не выход. Не то, чего я желала, придя в этот мир. Нет. Я хочу жить. Я хочу снова проснуться, видеть, как лучи солнца утром скользят по стене…       Она зарыдала.       — Во мне было ясно чувство, что меня ждёт нечто прекрасное после этого кошмара. Что я буду счастлива. Мне стоит вновь подняться… ведь у меня должна быть цель жизни, смысл. Не просто так я появилась на свете.       У Алена всё внутри сжалось от этого воспоминания. Сестра говорила о смысле существования, который она до сих пор отчаянно искала и не находила. Его он давно потерял, безвольно плывя по течению жизни. Но теперь… Всё будет по-другому. Хватит существовать тем, кем он не является. И пора бы найти ориентир. То, что станет блистать вдалеке как маяк среди воды и неба в ночи. Но чем именно будет «то» оборотень пока смутно предполагал. Может быть, стая. Может быть, его собственная новая семья. Может быть, увлечение, которое он раньше считал баловством. А возможно, он найдёт что-то ещё.       «Да. Я счастлив. Но для полного счастья осталось совсем немного», — те золотые слова, которые Бейкер сказал Энн, когда они ехали сюда.       Они по-настоящему искренни. И пусть он уже счастлив от того, что начал освобождаться от невидимых тисков прошлого и ошибок, для абсолютного счастья осталось совсем немного… Даже если это будет один шаг, трудный и непреодолимый, Ален его сделает, окончательно поднявшись с колен и укрепившись ногами на земле.       Сзади него, в лагере неожиданно раздался приглушённый хлопок. Негромко, но достаточно, чтобы отсюда услышать. Ален резко обернулся. Рыжая кудрявая голова скользнула мимо его машины, припаркованной у полосы леса. Майя. Она что-то сжимала в руке и быстренько юркнула к себе в палатку, стараясь быть им незамеченной, ведь знала, что это её брат стоит там у озера.       Волк поспешно зашагал обратно, почти перешёл на бег.       — Майя, что случилось? — шёпотом спросил он, подойдя к её палатке.       Она ответила, но не сразу. Обдумывала: делать этого или нет. Он не заслужил разговаривать с ней. Обида до сих пор чувствовалась горечью на кончике языка.       — Ничего, — вышло резко и недружелюбно.       Ален понял всё сразу. Чёрт. Они никогда с ней не ругались. Да будь забыт этот Шон Фолл, что перешёл им дорогу.       — Хватит дуться.       — Я не дуюсь.       — Давай поговорим.       Молчание.       — О чём? — всё же спросила волчица. Ей самой было совестно и неуютно находиться с ним в разногласие, поэтому произошёл маленький шажок навстречу.       — Во-первых, вылези из палатки.       Майя тяжело вздохнула, по его размышлениям, скорее всего, закатила глаза и вылезла.       — Во-вторых, что ты стащила у меня из машины?       — Я искала обезболивающее.       — Нашла?       — Да.       — Что болит?       — Неважно.       Ален сдержал ругательство. Просто невыносимая. Милая, добрая Майя могла быть упёртым бараном. Кому расскажешь, не поверят.       — Ладно. Не хочешь говорить, не надо.       Бейкер отошёл от её палатки. Сел на лавочку. Уже совсем светалось.       Волчица буркнула себе под нос и, натянув на плечи плед, подошла к нему, опустилась рядом.       Они молчали несколько минут, прежде чем Ален сказал:       — Прости меня.       Она поняла за что.       — Я не имею право мешать тебе распоряжаться собственной жизнью.       Майя прижалась к нему ближе, обняла и, конечно же, простила. Ещё давно. Но горький осадок обиды остался, а теперь понемногу растворялся после его тихого «прости».       — Ал, он… хороший, правда. Я понимаю, чего ты боишься. Но Шон никогда не причинит мне вреда.       Она посмотрела на брата, прямо в его лицо. Тот только хмыкнул.       — И даже если он разобьёт мне сердце, то это не повод отгораживать меня от него заранее. Пусть так и будет. Я этого не боюсь. Но прямо сейчас я люблю его, я счастлива рядом с ним. Услышь меня, пожалуйста.       — Я всё равно отгрызу ему яйца, если вдруг…       — Ален!.. —Майя шикнула, перебивая, и толкнула его в плечо.       Ален закипел весь внутри. Он по-прежнему считал, что Шон ей не пара, что он не окружит её достаточной заботой и любовью, не защитит, не станет опорой. Однако ради сестры волк постарался скрыть это, не показать ей своё негодование и несогласие.       «Услышь меня. Услышь», — отзывалось у него в голове.       А он не мог услышать. И за этим скрывались внутренние причины. Вина за её искалеченное тело и израненную душу до сих пор свежо чувствовалась в нём. Это терзало каждый раз, когда волчица появлялась в его поле зрения.       Майя положила тёплую ладонь на его горячую руку и кое-что сказала, чувствуя нутром, что брат в этом нуждается, что пора это произнести:       — Я давно тебя простила. Теперь прости самого себя.       Она прижалась к нему ещё сильнее, склонила голову на его плечо.       Между тем на горизонте расцветала заря.