Залечи мои раны

      Макс ощущал себя самым счастливейшим человеком в мире. Вся боль, казалось, прошла, навсегда притупилась. Открылась новая страница его жизни, где теперь есть не только сын и пустые несбыточные мечты. Мия стояла перед ним и соглашалась снова стать его семьёй, снова быть с ними. Больше никаких страданий, горьких слёз и давящего скорбного чувства в груди. Во всём разобраться, наверстать упущенное, возместить все те годы, что прошли порознь, — теперь его главные задачи. Но трогательные слова, смелые взгляды в будущее и надежды только на лучшее были прерваны реальностью. В лесу спокойно, они только втроём, в объятиях друг друга, однако стоит вернуться к дому стаи, как наверняка попадёшь в настоящий хаос. И потому Фолл не нашёл иного варианта, как, поспешно собрав вещи, увезти Мию и Майка в городскую квартиру.       Стае нужно время, чтобы всё понять и принять. Привести Энн в дом и поставить всех перед фактом, он не мог. Слишком сложно было для самого Макса. Столько вопросов, нетерпящих ожидания, заполняли голову и разрывали её. Мие требовалась поддержка и помощь. Майк нуждался во внимании и комфортной обстановке, где бы проблемы взрослых его никаким образом не касались. Стояла непростая задача: объяснить малышу, что мама снова рядом. Фолл чувствовал на себе огромную ответственность, и она тяжёлым грузом давила на плечи. Вместе с тем моральное состояние мужчины оставляло желать лучшего, но он старался не унывать, не замыкаться в себе, игнорируя эмоции, которые стоило бы выпустить и не копить. От этого создавалось дополнительное напряжение. Пока действовала отговорка: «Мия вернулась, и большего счастья не нужно. С остальным разберёмся». Только в груди было всё больнее и больнее.       Не погасала надежда, что Рождённая Луной хотя бы немного вспомнит в том месте, в котором прошли их лучшие годы совместной жизни. Мия будет снова дома, среди знакомых стен и остатков того уюта, что они год за годом создавали вместе. Макс жалел о недавней уборке. Не осталось первозданного вида, многих вещей, памятных безделушек. Но кто же думал, что так получится? Ничего… Главное — всё важное по-прежнему живёт в самом Фолле. Он помнит, не забыл и никогда не забудет.       День прошёл быстро. Пока доехали, пока обустроились, и солнце начало клониться к горизонту. Мия не задала ни единого вопроса о том, где они, зачем сюда приехали, и что теперь делать дальше. Полувампирша приняла это, доверившись Максу, который затихал и замирал каждый раз, когда она осматривала квартиру, цеплялась взглядом за что-нибудь.       «Пожалуйста, вспомни», — молил внутри себя Фолл, но Мия молчала или перекидывалась с ними общими, отвлечёнными фразами. Он прекрасно понимал, что вспомнить сразу невозможно, всему нужно своё время, и им тоже. Однако это его огорчало. Да и как можно жить спокойно в такой ситуации? Макс начнёт понемногу помогать ей, но гарантии на восстановление прошлых отношений не было никаких. Они по чуть-чуть, медленно, начав издалека, придут к тому месту, где нить их сюжета оборвалась, но будет ли к тому времени это нужно им обоим?       Фолл по-прежнему не чувствовал облегчения, хоть он и раскладывал в голове мысли по полочкам, уговаривал себя не переживать и пытался верить в то, что им, правда, некуда торопиться. Теперь впереди вся жизнь, и в ней найдётся время для непростого тернистого пути. Ко всему возможно привыкнуть. И он привыкал, что мечты, представляемые им картинки больше не плоды его порой бесконтрольного, самовольного воображения, а реальность, хоть и зыбкая, невероятная.       Занятый мыслями и делом, Макс чуть не пропустил, как громко хлопнула входная дверь. Майк и Мия пришли с детской площадки, расположенной прямо перед домом, и волчонок, быстро стаскивая с себя кофту, крикнул из прихожей:       — Папа! Мы вернулись! Ты тут не заскучал без нас?!       Фолл отвлёкся от разглядывания продуктов в холодильнике и ответил:       — Не успел, Майки.       Он посмотрел на вновь идущие часы на стене и добавил:       — О, а вы долго гуляли.       В прихожей послышался голос Мии, который сказал волчонку вымыть руки после прихода с улицы. Фолл-младший отделался поспешным «ага», и по полу квартиры быстро и громко затопали детски ноги. Мия проследовала за ними. Вот и сбылась мечта... Макс почувствовал сожаление. Сбылась, но опоздала на пару лет.       Вскоре звук льющейся из-под крана воды стих, а непринуждённый разговор сына и жены стал громче. Весь растрёпанный, но улыбчивый и счастливый Майк пришёл к Максу и уселся за стол. Полувампирша пока не появилась, задержалась в прихожей.       — Рассказывай, герой, как погуляли.       Оборотень буквально заставил себя быть в приятном расположении духа ради ребёнка. Ничего подозрительного малыш ещё не заметил.       — Фух. Хорошо погуляли! Но я очень устал… Там столько ребятишек было. Пока со всеми поиграл…       Не поделиться с отцом впечатлениями, не рассказать обо всём в красках было бы просто невозможно. Мальчик затараторил и оживился, будто не о сильной усталости говорил пару секунд назад. Макс, внимательно слушая его болтовню, взял сыр, молоко, сливочное масло и закрыл холодильник. Проблемы проблемами, а готовить ужин было нужно. Он продолжил хозяйничать на кухне, отодвинув на второй план собственные терзания.       Фолла отвлекала новая жизнь, но странное подавленное состояние можно спрятать лишь на время. Оно постоянно выныривало, душа его изнывала, и в таком внутреннем колебании, неустойчивости ничего в голову не приходило кроме простых блюд. Творить кулинарный шедевр не хватало сил и желания. Макс положил продукты на столешницу и, обернувшись, увидел Мию.       — Как и обещали, — девушка вытащила из пакета два килограмма муки. — Правда, мы почти забыли о твоей просьбе.       — Сознаёмся! — добавил Майк.       — Да.       Волчонок захихикал. Глядя на них, Макс искренне улыбнулся, убрал муку в шкафчик и достал оттуда пачку закрученных макарон.       — Всё равно молодцы, завтра с утра блинов напечём.       Маленький Фолл подвинулся. Мия села рядом с ним.       — Блины — это очень круто. Особенно с мёдом, — продолжил Майк.       — А вот мёда у нас и нет. Придётся тебе, Майк, дуть завтра в магазин.       — А вот и схожу! — проговорил мальчик и перевёл взгляд на столешницу. — У нас на ужин макарошки с сыром?       Желая придать голосу больше радости и бодрости, Макс ответил:       — Макарошки. Твои любимые.       Майк весь засиял, погладил себя по животу и облизался, уже представляя, как аппетитно будет пахнуть блюдо, с любовью приготовленное папой. Была бы его воля, он бы и питался одними макаронами.       — Тебе помочь? — спросила Мия, наблюдая за оборотнем.       — Да, папа. Тебе помочь? — тут же подхватил волчонок.       Макс снова обернулся, хотел ответить согласием, ведь где-то глубоко внутри себя с особым желанием и рвением этого хотел, но вдруг осёкся и не ответил заветное «да».       — Нет, — только и всего. Поникшим, ровным и отстранённым голосом.       Ещё два дня тому назад Фолл без надежды мечтал бы о возможности вместе с Мией и Майком готовить еду, погружаться в этот процесс, объяснить им что-то, помогать и периодически отвлекаться на баловство и шутки. Однако сейчас этот маленький шаг на пути восстановления семьи приводили его в странный ступор. Позитивный настрой «я всё решу, я всё смогу, главное: не унывать» куда-то исчез. Он не знал, каково быть счастливым, когда Мия рядом. Каково это втроём, как семья, проводить время. Раньше было по-другому. Раньше он был слеп, а сейчас не мог просто улыбнуться и сказать «да» моменту, который в будущем, возможно, стал бы одним из самых памятных и значимых.       Тихо скрипнула внутри дверь. Щёлкнул замок. Фолл не попытался побороться с собой и заперся, отгородился от Майка и Мии. Всё пошло заново, по кругу, как тогда, пару лет назад. Макс опять почувствовал незабываемый горький вкус страдания и пепла на языке.       — Малыш, я не… — спохватился он, глядя на сына, и замолчал. Все слова для объяснения исчезли.              Майк заметно погрустнел. Ему не было понятно поведение отца, который всегда сам предлагал совместно сделать ужин, а теперь не разрешал помочь, отстранял от себя. Волчонку на мгновение стало страшно, что больше никогда те моменты с ним не повторятся, что он будет меньше его любить и вскоре совсем разлюбит.       Макс почувствовал, какие изменения произошли с ребёнком. Радость, которой Майк озарил квартиру, забывшую громкий искренний смех и счастье, пропала в одно мгновение. Всего лишь «нет», а для волчонка привычный мир пошатнулся, угрожая рухнуть совсем.       Мия среагировала быстро, заметив, как волчонок обиженно поджал губы и слегка насупился, и как волк плохо себя чувствовал, отчего так и реагировал на их предложение. Девушка приободряющее потрепала сына за плечо и, быстро пригладив светлые взъерошенные волосы, чмокнула в висок.       — Майки, папа справится сам.       Она поднялась с места и потянула его за собой.        — Пойдём займёмся чем-нибудь, пока ждём ужин. Может, порисуем, почитаем, поиграем?       Майк вяло закивал, свесив голову.       — Хорошо… — Мия спокойно выдохнула и, улыбаясь, взяла его за руку. — Пойдём, давай.       Волчонок спрыгнул со стула и согласился побыть вместе с ней во время ожидания. На отца он не посмотрел. Выходя из кухни, полувампирша взглянула на Фолла, который также был обращён на неё. «Спасибо», — говорили его тусклые глаза. Она слегка кивнула.              — Ничего плохого не произошло. Папа просто захотел побыть один… — чуть позже послышалось из зала.       — Почему? — любопытничал Майк. Обида на отца смягчилась после объяснений матери, но не исчезла.       — Папе очень плохо. А мы же хотим ему помочь?       — Конечно.       — Вот. Поэтому лучше оставить его одного. Ненадолго, Майки. Ему нужно немножечко времени. Каждый из нас когда-нибудь хотел побыть один. Верно же? У тебя такое бывало?       — Да.       — И у меня тоже было. Чуть-чуть одиночества нужно всем.       — Ты права, Энн.       Раздался детский смех. Мия несильно защекотала сына, чтобы хоть немножечко его развеселись и вывести из задумчивости, навеянной обидой.       Как же глубоко Макс был благодарен жене за это. Она чувствовала, она понимала его и как могла помогала. Ему не хватало мудрости Мии, её умения обладать с собой, чем никогда не мог похвастаться Фолл. Он с силой вцепился в столешницу. Ненависть на самого себя поднялась из гущи его души, вспыхнула и перешла в очередное отчаяние. Фолл не хотел обратно. Не хотел катиться вниз, только что забравшись вверх. В эту минуту он считал себя ужасным отцом и ужасным мужем, тем, кого не заслужил ни Майк, ни Мия, и почувствовал такое бессилие, такой сильный страх, что руки его задрожали.       Он теперь не тот Макс, который мог только существовать, а не жить, глушить горе алкоголем, а не брать себя в руки и что-то делать. Нет! Он не жалкий слабак! Он справился, и сейчас осталось лишь немного!       Но его дичайшее волнение, смесь самых разных чувств говорило обратное. Вина за смерть Мии и страдания Майка заговорила вновь. И под натиском этого всего Макс потерял уверенность в том, что его раны не разошлись по зажившим шрамам. Снова.       

***

      Мия неторопливо, но вместе с тем эмоционально и живо читала бегущие без оглядки строки. Звуки бодро срывались с её губ. Слова быстро соскакивали с языка. Мягкий голос вибрировал, переливался, порой переходил на шёпот и снова набирался сил, слышался во всей прекрасной полноте и неувядающей яркости. Спустя время он начал уставать, слегка осип, приобрёл редкие хрипловатые ноты, но не потерял прежнего темпа и до боли знакомого тембра.       Немного успокоившись, Фолл прислушивался, в один момент замирал на месте, ненадолго откладывая своё занятие, и пытался не сойти с ума, безоговорочно верить в невозможное. Вот она, Мия, совсем рядом, сидит на диване, держит в руках огромную толстую книгу с детскими сказками и с неподдельным интересом читает для их сына.       Фолл и ранее слышал её голос, но та была Энн. Теперь говорила Мия. И это так странно, в то же время приятно. В душе его что-то шевелилось, стонало, устав от боли, и тянулось к счастью. Макса убаюкивал её голос, манил, и дабы совсем не потерять, он мотнул головой, на несколько секунд зажмурил глаза, отгоняя от себя забвение. Нет, ему не кажется, не мерещится, он не сошёл с ума. Действительно Мия сидит в зале вместе с Майком и так же смутно верит во всё происходящее.       Волк как ошпаренный вернулся к готовке, которую оставил, заслушавшись женой. Горячая вода перемахнула через верх кастрюли и полилась на плиту. Макароны уже закипели, пока он находился в раздумьях, и не терпели долгих ожиданий.       — Чё-ёрт, — с недовольством и раздражением протянул Макс и стал убавлять температуру.       Ужин был спасён в последние решающие секунды. Иначе бы пришлось что-нибудь срочно придумать. Не оставлять же своих героев голодными.       Голос Мии замолк.       — Папа, не ругайся! Это плохое слово! — громко пискнул Майк, с укором смотря через коридор в проём кухни.       Фолл выглянул из-за косяка, нацепив на себе относительно спокойное выражение лица, и ответил:       — Извини, солнышко. Больше так не буду.       — Хорошо, верю, — волчонок нахмурил брови, — но если что, я всё слышу.       Макс пожал плечами и развёл руками.       — Нечаянно получилось. Макароны твои чуть не удрали из кастрюли.       — Держи их, папа. Держи! — весело заверещал Майк. — Но больше не ругайся!       Мужчина бесцветно улыбнулся обоим, сделал непринуждённый, полный лёгкости и простоты вид и вернулся к брошенному сыру, который до этого мелко натирал на тёрке в стеклянную миску.       Мия прочистила уставшее горло и возобновила чтение, не переставая поглаживать сына по голове, зачесывать за ухо его белокурые, уже хорошо отросшие волосы.       — «Куда ты хочешь унести барашка? Он помолчал в раздумье, потом сказал. Очень хорошо, что ты дал мне ящик: барашек будет там спать по ночам. Ну конечно. И если ты будешь умницей, я дам тебе веревку, чтобы днем его привязывать. И колышек. Маленький принц нахмурился. Привязывать? Для чего это?», — послышалось продолжение сказки.       Интонация голоса изменялась, когда девушка переходила на реплику другого героя. Для каждого было своё, нечто особенное, отличающее его от остальных. Майку нравилось, как с выражением читала Мия. Папа тоже не читал монотонно, но делал это не так, совершенно по-другому.        — «Но ведь если его не привязать, он забредет неведомо куда и потеряется. Тут мой друг опять весело рассмеялся. Да куда же он пойдет? Мало ли куда? Все прямо, прямо, куда глаза глядят. Тогда Маленький принц сказал серьезно. Это ничего, ведь у меня там очень мало места. И прибавил не без грусти. Если идти все прямо да прямо, далеко не уйдешь...»       Полувампирша замолчала, пока переворачивала страничку. Недолгая тишина вновь нарушилась, и Макс с этого момента перестал прислушиваться.       «Если идти все прямо да прямо, далеко не уйдешь», — продолжало звучать в его голове. Не уйдёшь, и правда. Фолл слегка задумался над смыслом этой строки. А ведь он сам никогда не шёл прямо. Постоянно возникали те или иные проблемы, появлялись препятствия, трудности. Он блуждал, искал выхода и нередко сворачивал с пути, чтобы найти верную дорогу. И нашёл. Она привела его к Мии и Майку, потом оборвалась и сейчас возобновилась. Макс никогда не шёл прямо, но пришёл к истинно своему, к тому, что беззаветно любил и берёг. А если бы и был жизненный путь прямым и ровным, дался легко и просто, то неизвестно куда бы он завёл.       Неприятный осадок после произошедшего на кухне практически исчез. Майк быстро забыл о странном, таком несвойственном отцу отказе. Мия отпустила ситуацию, но пообещала самой себе найти удачный момент и поговорить с Максом. Она видела, как ему тяжко, и как он упорно пытался скрыть это от них, однако получалось плохо. Страдания Фолла давили на неё, не умеющую отключать свою способности и в целом управлять ими. Девушка понимала оборотня и сочувствовала ему, ощущая, как что-то подобное, что сейчас шевелилось в нём, стало двигаться и в ней.       Макс вновь оказался наедине с собой. Голос Мии был путеводной нитью к реальности, за которую он из последних сил держался, не желая далеко забредать в мысли. Страх действительно вещь непростая, быстро неисчезающая и с трудом побеждаемая. Мужчина даже сейчас боялся, что всё видимость, что ему приснился и её голос, и её ощутимое живое присутствие. Будто жизнь продолжала свою злую шутку, жестокую и несправедливую игру без чётких оформленных правил. Смеясь, она тешила его надеждами, подзывала ближе к истине и в один миг вновь лишала всего. Она вынуждала его забыть, отпустить её навсегда, сжигала дорогие искалеченному сердцу воспоминания и развевала их пеплом над морем невыплаканных, сдержанных слёз. Она дарила ему цель, смысл существования и тут же отнимала это последнее. Только Мия по-прежнему продолжала быть рядом, никуда не исчезла, говорила. И он мог слушать, снова и снова уверяя себя в том, что его жена больше не мёрзнет в сырой земле.       Максу хотелось выть, рыдать, орать, ломать шкафы, бить посуду, переворачивать столы, колотить глухую стену… Ту самую стену, о которую билась и Мия. Но громада оказалась неподвластной, стояла, не шелохнувшись, как бы сильно по ней не ударяли. Память тихо дремала, не желая просыпаться даже здесь. И это вдруг сильнее взбесило оборотня. Почему? Ведь всё вокруг знакомое!       Он измельчал сыр с яростью, сразу начал с быстрого темпа и только чудом не стирал пальцы в кровь, успевал менять положение руки. Запястье болело от нажима, немело. Когда он закончил, то опёрся на столешницу с такой силой, что она скрипнула, тяжело вздохнула. Тяжесть и грузность читались в его движениях. Они были рваными, резкими. Невыразимое, то, что болело внутри, Макс так выплескивал из себя. Пока ограничивался этим, слишком теснил себя, но напугать и снова обидеть Майка и Мию было нельзя.       Он в последний раз помешал всплывшие на поверхность макароны, снял кастрюлю с плиты, предварительно окутав её ручки полотенцем, хорошенько слил воду, добавил соус, перемешал, получившуюся массу выложил в жаропрочную форму, сверху нежадно посыпал сыром и поставил этот кулинарный шедевр, несколько жалкий по сравнению с другими своими блюдами, в духовку. Волк отдавался в эти действия, на крохотные, быстротечные секунды забывался. Чётко, строго, со вниманием, которое так важно переключить с внутреннего состояния на что-нибудь другое. Однако получалось плохо. Он постоянно оборачивался назад, продолжая действия механически.       Вчера Фолл узнал, что его герой жив. Мия стояла перед ним на яву, а не во сне, была такой настоящей, такой осязаемой. Макс старался притронуться к ней, почувствовать кончиками пальцев неподдельное тепло. Её губы действительно припухли, налились кровью, а не ограничивались сочным бодрым видом, прячась под нежной краской, которая скрывала их синий мёртвый цвет в день похорон. Дыхание. Запах. Ничего из этого не подменишь, не воссоздашь намеренно. Мия настоящая, почти такая, какой уходила от него.       Ощущение, истинный голос сердца, нутро, как угодно. Это что-то глубокое, проникновенное никогда не врало, но бывало заглушимо чем-то посторонним. Вчера оно ничем не перебивалось и внятно говорило Максу: «Твоя женщина, твоя потерянная пара». И он без сомнения, искренне верил. Никакой лжи. Зверь наконец-то слился с человеком и рассказал ему самый большой секрет. Зверь утешал Макса до утра в холодном туманном лесу. А когда сквозь тёмные костлявые ветви пробилось дымчатое золото солнца, пришёл ступор, наступило безразличие. Он пустой и выпотрошенный, не понимал, что происходит, зачем одевается, куда идёт. Вокруг суета, поздравления, улыбки. А у него… герой жив. Это казалось таким блёклым на фоне продолжающейся жизни. Но только не для него. Сердце билось, надрывалось и чувствовало её рядом. Макс подбирал нужные слова для особенного момента, когда он падёт ей в колени, возьмёт за руки, расцелует их и пустит горькую слезу скорби, сожаления, извиняясь бесчисленное количество раз. А пока ужин не терпел ожиданий, и впереди был весь вечер и вся ночь.       — Ну, ско-оро? — жалобно проскулил Майк где-то под локтем волка.       Фолл настолько задумался, что не заметил, как волчонок пробрался на кухню. Он слегка отодвинулся от столешницы, взглянул вниз. Малыш, потягивая носом, от блаженства закатывал глаза.       — Эй, герой. Чего под руку лезешь? Уже всю книжку дочитали?       — Макарошки, — как завороженный продолжал Майк и облизывался.       Мия ответила вместо волчонка:       — Пахнет так, что мы не смогли удержаться.       Макс посмотрел на улыбающуюся девушку. Она так нежно глядела на них обоих. Оборотень заметно смягчился, напряжение спало, ему полегчало, будто девушка своей рукой осторожно и аккуратно сняла тяжесть с груди, поцеловала наболевшее место, утешила словом, обняла, приободрила. Он так хотел получить от неё ласку, чуть-чуть контакта, чтобы хоть немного всё напоминало их прежнюю любовь… не ту недавнюю, ещё не забытую, а ту неповторимую, особенно дорогую. Может быть, когда-нибудь или совсем скоро они найдут в себе силы и отклик для нечто большего, чем просто потепление отношений, без конкретики.       — Ага… — Макс с трудом попытался не растеряться при виде Мии, — на запах, значит, пришли. Придётся подождать ещё двадцать минут. Только поставил.       Майк расстроенно стащил горсть оставшегося сыра и, пережёвывая, сказал:       — Можно с голода помереть, пока дождёшься.       — Ого, вот это словечки!       Девушка слегка посмеялась. Оборотень наконец-то улыбнулся, подозрительно косясь на неё. То ли своё состояние она хорошо скрывала, то ли её действительно мало беспокоила сложившаяся ситуация. Мия выглядела счастливо. А может, дело было в них? В самом Максе, в Майке, в этом ужине и вечере, проведённом вместе? В отличие от Фолла сегодня она брала все моменты, предоставленные непредсказуемой жизнью, с лихвой наслаждалась ими.       Несмотря на то, что любимые макароны нужно было ждать достаточно долгое время, волчонок несильно расстроился.       — Мы тогда ещё почитаем, — сказал он. — Только обязательно нас позови, когда будет всё готово!       — Замётано, герой, — ответил Макс.       — Сейчас водички попьём и уйдём.       Волк пододвинул для волчонка кувшин с водой. Помогать в такой момент было строго запрещено. Можно лишь стакан подержать. Майки делал всё самостоятельно и начинал бухтеть, когда папа лез со своей помощью. Испытывать судьбу Макс не стал, всего лишь помог сыну. Сначала малыш подал воду Мии, потом себе. Напившись, взял маму за руку и потянул её за собой.       — Ну, мы пошли. Только не забудь, папа, нас позвать!       — Не забуду, Майки.       Они сели на то же место, в широкое уютное кресло. Его размеры позволяли волчонку навалиться на Мию, так, что его голова лежала на её коленях. Он успевал и слушать, и картинки рассматривать, и крутить на палец заводной локон маминых волос. И было всё хорошо, тепло, надёжно. Так, как и должно быть. То упущенное и не полученное Майк понемногу начал приобретать. Вместе с мамой, под звуки её голоса он впадал в уютное состояние, которое ранее не знал. Она гладила его, целовала, любила. И хотелось не отпускать её, больше никогда не терять.       

***

      — Майк, подавай тарелки. Сколько штук нужно? — спросила Мия, когда они наконец-то дождались ужина, давясь слюной и вдыхая чудесный запах сыра, витавший по квартире.       — Три, — малыш показал три пальца.       Он, стоя на стуле, открыл дверцы шкафа и смотрел на чистую, такую беленькую посуду.       — Да, молодец.       — Тебе, папе и мне. Всего три.       — Умница.       Макс прошёл к столу от духовой печи. В руках у него наблюдались те самые макароны. И от них шёл и жар, и пар. Запах стал вкуснее, ещё больше дразнил аппетит.       — Герой, осторожно слазь со стула. Не упади и тарелки не разбей.       — Хорошо, пап. Я аккуратно.       Оборотень поставил ужин и отложил полотенце. Девушка взялась за кухонную лопатку и стала делить еду на равные части, как вдруг грохот разнёсся по комнате. Предостережения не сработали. Майк решил всё сделать быстро и сразу взял три тарелки, а не спускал их на столешницу по очереди. Сначала выскочила одна и скатилась прямо на пол, потом вторая, третья. И воцарилась тишина. Мия так и замерла с лопаткой в руке, перевела взгляд на Майка. Он шумно вздохнул и выдал:        — Ой.       — Вот тебе и «ой», герой.       Макс нахмурился, оглядывая пол. Осколки на полу, сверкающие от света люстры, вызвали в нём воспоминания. Только тогда посуду бил он сам, намеренно, не желая слушать разговоры Мии об очередной поездки в Европу ради какого-то «вампирёныша», которому срочно понадобилась помощь Рождённой Луной. И девушка тоже не отставала. Только так летели тарелки и кружки в стену, когда она злилась и ревновала. Крик стоял громкий и долго не прекращался. Рычал Фолл. Огрызалась Мия. А теперь посуду разбил их ребёнок, нечаянно, без шкодливых намерений. Тогда бы они могли лишь мечтать об этом.       — Ты сердишься? — спросил малыш.       — Нет. А за что?       Макс взял волчонка на руки и перенёс его через осколки на другой стул, уже пододвинутый к обеденному столу.       — За посуду.       — Посуда эта… такая ерунда, Майки. Главное, что ты не поранился. Не поранился же?       Майк выставил ладошки вперёд, оглядел их.       — Нет, вроде.       — Ну вот. Сейчас всё уберём и будем есть. Ничего страшного.       — На счастье! — бодро сказал Майк, вспомнив, как это делала тётя Хелен, когда разбила свою любимую кружку.       Оборотень усмехнулся, и почему-то на его душе вдруг стало тепло.       — Может быть, Майки.       Он посмотрел на Мию, потом на сына и… вновь утаил нечто важное внутри себя, к собственному сожалению продолжил обжигаться о страх. Вроде бы всё шло на лад, между ними образовывалась связь, но она быстро терялась, потому что Макс, отгораживая, выставляя руки вперёд, пятился назад.       — Нужно убрать этот беспорядок…       Он поспешно вышел из кухни.       — Да-а, дела, — протянула Мия.       — Я больше не буду доставать посуду.       Волчонок отрицательно помотал головой.       — Это может случиться с каждым, малыш. Просто нужно быть бдительным.       Майк немного постоял на стуле, огляделся вокруг и, расстроено вздохнув, сел, взял вилку. Девушка опустилась на корточки и стала собирать крупные осколки, стараясь не поранить руки. Тонкие пальцы аккуратно поддевали фарфор за острые края.       Вскоре вернулся Макс, и Мия чуть не получила веником за самовольство.       — Давай поднимайся. Я сам всё соберу, — слишком серьёзно сказал он.       Порой его серьёзность отталкивала. Ни капли живых эмоций, бесчувственное лицо.       Мия посмотрела на него снизу-вверх и хмыкнула, выгнув бровь.       — Подметай, — сказала ему.       Тон властный, безразличный. Это так задело волка! Только не в плохом смысле. Больше завело, взбудоражило, чем возмутило. Его аж передёрнуло.       Она продолжила. Он молча стал проводить веником под кухонным гарнитуром, выгребая из-под него мелкие, совсем крохотные кусочки стекла. Вместе они собрали всё быстро, не смея задерживать долгожданный ужин. Макс подержал мусорный пакет, пока Мия сгребала на совок то, что осталось от посуды.       — Вот и всё. Теперь можно спокойно есть, — сказал оборотень и понёс веник и совок обратно в кладовую.       Девушка достала другие тарелки и стала накладывать еду.       — Мне где сыра побольше, пожалуйста, — попросил Майк и захлопал голубыми глазками.       Устоять перед таким совершенно невозможно. Мия широко улыбнулась и выполнила просьбу малыша.       — Держи. Приятного аппетита, Майки.       — Спасибо. И тебе.       Макс сел за стол перед Мией, придвинулся ближе. Она подала ему полную тарелку и только потом наложила себе.       — Всем героям желаю приятного аппетита!       Раздались благодарности и ответное пожелание.       Ужин проходил на первый взгляд легко, непринуждённо. Разговор поддерживался, затрагивали одну тему, другую, можно было даже услышать шутки и смех, однако всё держалось на Майке. Замолкал он, замолкали и Мия с Максом, но старались ради ребёнка поддержать более-менее бодрый вид. Их сын не виноват ни в чём. Ни в состояние, которое каждый искусно скрывал. Ни в ситуации, требующей срочного решения. Только маленький волчонок всё чувствовал. Все терзания и переживания Макса, все сомнения и внутреннюю борьбу Мии. Он с замиранием сердца ждал их улыбок, их взаимодействия, подтверждения того, что всё хорошо, что мама и папа вместе и всегда будут любить его. Надежда застыла в светлых детских глазах и не собиралась никуда уходить. Майк знал, что они больше никогда не расстанутся. А если захотят расстаться, он им не разрешит. Пусть так и знают!       — Добавки. Ещё, — попросил Майк и пододвинул к отцу пустую тарелку.       — Кто-то сегодня лопнет, — ответил Макс, покачав головой, и наложил ещё одну порцию.       Чего у Майка не отнимать, так это желание плотно поесть. Еда всегда была в приоритете волчонка, и Фолл не знал беды, когда нужно накормить хнычущего вредного малыша. Трескает за двоих.       — А вы чего не едите? — недоумевая, спросил Майк с набитым ртом.       Мия и Макс не съели и половины того, что было изначально на их тарелках. Оборотень уже не притрагивался к еде. Девушка продолжала ковыряться.       — Энн, разве не вкусно? Папа вообще-то… мастер в этом деле!       Макс готовил чудесно. Чуть ли слюни не бежали, пока она ждала ужин, но аппетит пропал быстро, уйдя на второй план.       — Что ты, солнышко, всё очень вкусно. И папа твой готовит замечательно.       — Не голодная?       Она кивнула. Им обоим кусок в горло не лез. Еда казалось пресной, совершенно безвкусной. Они выжидали какого-то определённого момента, чтобы, в конце концов, сдаться, перестать заталкивать в себя всё, что хотелось сказать, сознаться друг другу в том, как сильно по ним ударил вчерашний разговор, когда Макс требовал от Мии невозможного — вспомнить всё моментально.       Многое мучило Мию. О многом хотелось спросить. И если сегодня Фолл не сделает шаг навстречу, продолжит пятиться назад, она сама подойдёт к нему и без обидняков, без лишних вступлений допытается обо всём, что тревожило душу.       — Как хотите, мне же больше достанется, — пролепетал чумазый Майк и уже заканчивал вторую порцию. — Но я что-то объелся.       Макс слегка усмехнулся.       — Неужели?       — Да-а.       Волчонок подцепил последнюю макарошку и направил её в рот, прожевал.       — Всё. Спасибо, папочка, было очень вкусно.       Он спрыгнул со стула, унёс свою посуду в мойку.       — Я пойду порисую, — сказал Майк перед тем, как выйти из кухни.       Они остались в одиночестве друг друга. В одиночестве, о котором думали весь день, и вот оно наступило, давая шанс, место и время для освобождения наболевшего.       Волк посмотрел на девушку. Молчание давило. Мия взглянула на Макса, прямо ему в глаза, не боясь столкнуться взглядами. Вздохнула, и её лицо выразило усталость.       — Я думала, что это конец, — вдруг смело созналась она.       — Я тоже.       И говорили он совершенно о разных вещах. Мия о свадьбе. Макс о том, моменте, когда он всё понял, но она от него отвернулась. А может, концом было их счастье, когда они оказались наконец-то вместе и смогли назвать себя семьёй? Осознание, что чёрная полоса в жизни закончена, Мия рядом, а дальше одно благополучие и стремление любить? Только имелось не совсем приятное продолжение. С появлением Мии не исчезли проблемы. Оно не разрешило внутренние конфликты Макса. И сидя сейчас перед ней, смотря в родные, вновь живые глаза, Фолл понял, как снова проигрывал. Неужели все мучения были зря?       Он думал, что будет готов в любой момент своей новой жизни принять живую Мию, вычеркнув из головы годы, пролетевшие болезненно и незаметно, и те страшные сны, где она была с ним, а под утро исчезала. Он думал, что будет легко и просто забыть, как они из отдельных, разбитых кусочков их страстной любви склеили что-то новое, несуразное и вовсе непохожее на старое. И совсем не думал, что будет так тяжело понимать, осознавать и строить заново.       Много противоречий. Много страхов, не исчезающих по щелчку пальцев, по одному лишь его желанию. Это медленно, но верно уничтожало его, казалось бы, восстановившегося и освободившегося от всех страхов и сомнений. Энн вселила в него уверенность, лечила, избавляла от мук каждым словом, своей любовью. Однако той Энн больше нет. Есть Мия, которую Макс слабо узнавал, вглядываясь в чужое знакомое лицо.       Хочется всего и сразу. Хочется помочь и ей, и себе. Хочется, чтобы больше не было больно и страшно. Но готового, уже лежащего как на ладони, просто так не бывает. Он прошёл девять кругов Ада. Теперь начинался десятый.       — Успокойся, Фолл. У тебя всё на лице написано, — тихо и спокойно сказала Мия.       — Что именно?       — Что ты переживаешь. Прошу, расслабься.       Пока в нём с огромной скоростью поднималось и нарастало волнение, она выглядела иначе, более сдержано, рассудительно. Поведение девушки удивило его дважды. Он не ожидал, что его жена так легко и непринуждённо будет себя вести в такой странной, неоднозначной ситуации.       Предвидя следующий вопрос от мужчины, она добавила:       — Я переживаю. Мне очень тяжко внутри. Но сейчас всё в порядке. Я в тепле, накормлена и с тобой рядом. Успокойся и ты. Выдыхай, Макс…       И «выдыхай» не в том смысле, что «просто вытолкни из себя воздух», а «отпусти всё». Всё в прямом смысле. Все терзания, все мысли, все страхи. Расслабься, отдохни душой. Выдыхай.       — Чёрт с этим. Будь по-твоему, — согласился он.       Его рука, лежавшая на столе, предательски двинулась и тут же замерла. Необходимое желание робкого прикосновения. Он нуждался в нём. Мия заметила это и сама поддалась вперёд, нащупала широкую мужскую ладонь. Макс крепко схватил полувампиршу, сжал, чтобы наверняка никуда не сбежала. Она шла на контакт, и это не могло не радовать. Уголки губ волка немного приподнялись.       — Пока всё начинается неплохо… — Мия слегка улыбнулась.       — А чего ты ожидала?       Он погладил кожу большим пальцем, так мягко, так ласково, порциями выпуская всю нежность, скопленную для неё и лежавшую годами где-то внутри.       — Ну-у, чего-то похуже этого. Истерики? Жёсткого отрицания? Ужаса?       Фолл усмехнулся.       — Ты же пока ничего не узнала.       — Хочешь сказать, что всё впереди? Нет-нет. Хватит с меня слёз страданий. Я готова узнать правду.       Макс скрыл улыбку, но не от вредности. Иначе бы его лицо лопнуло. Да. Ему очень приятно. И улыбаться хотелось как никогда широко, до ушей.       — Мне стоит многое о себе узнать?       — Очень многое.       — Целую жизнь, — с лёгкой грустью сказала она.       — Да. Она была… непростой, — он не хотел лукавить, дал себе обещание говорить ей только правду, — но в ней находилось место и счастью, — на следующих словах волк потеплел. — Его у нас было предостаточно.       — Я хочу в это верить, правда.       — Тогда с чего начнём?       — С чего-нибудь… не шокирующего.       — В этой ситуации шокирует всё.       Мия согласилась.       — Я складываю в голове воедино всю информацию, которую знаю, и мне становится страшно даже от малейших догадок. Я не нахожу логичных объяснений.       — Жизнь показала мне, что чаще всего логики ты не найдёшь. Многое не объяснишь, хотя чувствуешь чем-то внутренним, что это верный путь. Жизнь — неожиданность и хаос проблем, которые нужно решить. Препятствия всегда были и будут. И в жизни… — Макс вздохнул, не веря, что говорит это, — возможно всё. Просто горизонты у кого-то шире, у кого-то уже. Я расширяю свои горизонты прямо сейчас, стараюсь верить в реальность происходящих событий…       — Но это очень нелегко, — продолжила Мия.       Мужчина согласно покачал головой. Жаль, что до этих выводов он дошёл только сейчас.       — Во мне сильнейшая борьба. Я открыт и закрыт одновременно. И сколько продлится это противостояние, я не знаю, очень устал.       Макс грустно, почти бесцветно усмехнулся, продолжая так же крепко сжимать её руку. Когда-то он предупреждал Мию, что не умеет говорить красиво, не может полностью открываться, спокойно и без стеснения изливать душу, а лишь немного приотворяет дверцу в сердце и впускает её туда на ничтожно малый срок. Оборотни не романтики. Оборотни выражают любовь по-иному, на уровне физического контакта и доказывают преданность поступками. Но за все годы, что они были вместе, Макса затронули изменения. Грань между «настоящий мужчина не должен жевать сопли, распускать нюни» и его искренними желаниями размылась. Он не далеко ушёл от своих принципов и идеалов, но стал свободней. Редкие прошлые разговоры с Мией по душам, мужская скупая слеза во время похорон и вот этот несвойственный ему диалог с глубоким смыслом… Всё это дорого, бесценно и не стыдно.       — Я отрекался от тебя. Я хотел забыть тебя, потому что ты меня… Ты не давала спокойно жить. Но забыть такое не получится. Старался отпустить. Выходило очень плохо. Жизнь пролетала мимо, и я понимал, что пора, когда-нибудь нужно с тобой проститься и догонять ушедшее время. И самое удивительное здесь то, что ты сама мне в этом помогла. Ты ещё до своей смерти написала кучу писем, где просила отпустить тебя. Ты говорила, что прощаешь меня за новые влюблённости и за то, что я просто живу дальше.       Девушка хотела уточнить про письма и, чего таить, желала их прочесть. Может быть, таким образом она вспомнит забытое. Но не перебивала, внимательно слушала и чувствовала ослабленным даром, как бешено колотилось сердце Фолла, как он внутренне напрягался и продолжал говорить.       — Ты столько души вложила в строки… Я видел высохшие слёзы на бумаге, ощущал каждую эмоцию, под влиянием которой ты писала. Но не письма изменили ход моих мыслей и окружающий мир. К тому моменту он уже был исправлен… тобой. Знакомство с той девушкой, Энн, заставило меня жить по-другому. Я думал, что снова смог влюбиться, что эта женщина станет моим спасением и… А на самом деле… Это была ты.       Макс замолчал, продышался, пытаясь не потерять спокойствие. Чем больше он говорил, чем шире распахивал душу, тем сложнее давались слова.       — Я боялся того, что смог влюбиться в другую, что позволял происходить близости между нами. Я обещал быть верным до конца, а сам без зазрения совести желал не тебя. Теперь понятно почему… Никакой «другой» не было. Я пытался… воспринимать вас как разные личности, а теперь… не могу соединить.       — Кто я сейчас для тебя? — Мия задала, наверное, один из самых волнующих её вопросов. Для себя она Мией не была, а вот для Макса…       — Мия. И никак иначе.       Краски женского лица слегка поблёкли. Девушке по-прежнему оставалось важным, чтобы он не сравнивал её со своей женой. Почему? Да потому что глухая, непробиваемая стена всё ещё стояла, и их попытки её разрушить казались жалкими, совсем ничтожными.       Она задала второй вопрос. Торопливый, неприятный для себя.       — А Энн? Что с ней?       Макс ответил, но не сразу, долго думал, решал, как точнее сказать.       — Она — часть тебя. Она — это та самая ты… но иная. Энн не просто так напоминала мне Мию, тебя. Дело совсем не во внешности, а в самой тебе. В тебе… которую я люблю независимо от того, под каким именем ты существуешь и под какой личностью прячешься.       — Ты виделся со мной чуть ли не каждый день, но так и не понял, что именно я стою перед тобой. Внешность. Это же так банально, — в слух рассуждала девушка, чтобы укоренить в себе его правильную точную мысль и самой не сойти с ума. — Навряд ли бы ты забыл её как какую-то мелочь? Я не понимала этого. Видеть меня и не узнавать… Шрамы — не маска. Ими испортишь, но не скроешь. А теперь… Теперь мне становится ясно…       — Я не во внешность твою почти десять лет назад влюблялся. Не её хоронил. Поэтому что для меня внешность? Ничего. Я искал тебя. И понадобилось мне много времени, потому что совсем забыл…       Девушка хотела отрицать, говорить, что ничего общего с той версией себя не имеет, что это заблуждение, ложь, сон, выдумка, но без сомнения знала — это она и говорить «нет» не было смысла.       Мия вернулась к своему вопросу, тоже, как и Макс, попыталась найти на него ответ:       — И всё же её больше не существует… Или же скоро не будет существовать… Прямо сейчас Энн слушает тебя, узнаёт всё по маленьким кусочкам и… исчезает.       — Исчезает, — согласился мужчина. — Потому что Энн жила в неведении. Это было её жизнью. Теперь у тебя есть я и Майк, есть что-то конкретное. Тебе стоит лишь спросить меня, и я расскажу, какой была ты и твоё прошлое. У Энн больше нет такой цели. А нет цели, нет и жизни.       Девушка взялась за голову, что совсем разболелась и тяжело соображала. Казалось бы, всё просто, когда начинаешь разбираться, но сколько тут подводных камней, сложностей и противоречий. И предельно ясно оставалось одно: их руки по-прежнему были соединены, они держались друг за друга.       — Мия, — задумчиво повторила она, до этого прокручивая имя несколько раз в мыслях. — Вот значит, как меня на самом деле зовут.       — Оно слишком чужое для тебя?       Мия растерянно посмотрела на волка.       — Может быть, я не знаю.       И промолчала о том, что никакого отклика на это имя у неё не возникло, даже малейшего, даже самого слабого. Для Макса же оно было молитвой и проклятьем, чем-то священным и запретным одновременно.       — Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?       — Я… я опять не знаю. Никак?       Её взгляд стал потерял всякую готовность услышать правду о себе. Храбрость оказалась показной, легкомысленной. Нет, она не была готова. К такому невозможно подготовиться заранее. Если ещё час назад Мия требовала бы называть себя только Энн, то сейчас эта уверенность пропала. Полное замешательство ощущалось внутри.       — Не будем торопиться с этим. Я думаю, что всё дело в памяти. Тебе станет легче, когда ты вспомнишь. Всё встанет на свои места с её приходом.       — Я надеюсь.       — Порой в надежде кроется большая сила.       Девушка хмыкнула.       — От её наличия лишь больше мучений. Не находишь?       — Возможно и больше, но давай не будем отрицать её чудодейственное свойство, которое заставляет жить. Даже когда всё вокруг сплошное дерьмо.       И здесь они оба не нашли, что сказать дальше. В Мии было полно вопросов. В Максе — полно ответов. Но молчали, собирались с мыслями, искали растерявшуюся смелость.       Фолл вдруг посмотрел на закрытую дверь, с лёгкой иронией сказал:       — Не удивлюсь, если Майк специально так быстро убежал и закрыл нас вдвоём.       — Тогда нужно сказать ему большое спасибо.       Оборотень прислушался. В квартире было слишком тихо.       — Притих, пойду проверю.       — Конечно, иди.       Сцепление их рук оборвалось. Макс неловко отпустил её, боясь, что больше такого не повторится. Только ради сына он был готов оставить Мию.       Она просидела одна пять минут, десять, потом подорвалась, начала убирать со стола, вымыла посуду, подождала ещё, не находя себе места, мерила кухню шагами и в конце концов не вытерпела.       Макс и Майк нашлись в детской. Мужчина укрывал ребёнка одеялом, продолжая слегка его убаюкивать. Тускло горел ночник. Очертания комнаты Мия могла разглядеть плохо, но что-то резко и больно кольнуло в сердце, когда девушка окинула её взглядом. Знала бы она, что это место с особой любовью было создано для Майка, но Майк находился здесь впервые…       Фолл объяснился, когда они уже сидели в зале на диване, решив сменить место для разговора. Сидели вместе, но находились на некотором, не совсем чтобы близком расстоянии.       — Уснул прямо за рисованием, вот и притих. Пришлось перекладывать в постель.       Мия, почти не слыша его, рассматривала незаконченный рисунок. Лес, речка, три корявых человечка… Она ещё немного позволила побыть себе в отстранённости, думая о чём-то своём, сокровенном, и положила листок обратно на журнальный столик. Макс, конечно же, видел, что намалевал сын, когда брал того на руки. Понятно, чего хотел ребёнок. Семьи, любви и спокойствия. Жаль, что пока они могли дать Майку лишь жалкое подобие этого.       — Я, когда понял, что это ты, о Майке подумал. Ведь все четыре года талдычил ему, что ты умерла. Хотел в скором времени могилу показать… не успел, — он качнул бокалом, до середины наполненным бренди, и понял, что не зря. — К лучшему, — залпом выпил остатки янтарной жидкости и поморщился.       — Как мы ему всё объясним?       — Майк — волчонок. И этим всё сказано. Он сам знает, кто ты для него. Он поймёт. А с нашей стороны только правда, и ничего, кроме правды.       Мия привыкла, что этот малыш мудр не по годам, и потому заявление Фолла её не удивило. Она отпила маленький глоток из своего практически полного бокала, больше цедила, отвлекалась, чем наслаждалась. Это был странный порыв Макса, который девушка поддержала, и не прогадал. Они немного расслабились, сняли внутреннее напряжение.       Оборотень налил себе ещё, но к алкоголю не притронулся, залез в карман. Девушка проследила за движением его руки и вскоре увидела то, что сама отдала ему.       — Это одно из самых важных для меня доказательств, — тихо сказал Макс.       Два кулона в виде волчат, воющих на Луну, свисали вниз. Один, с драгоценными камушками, болтался на цепочке, другой — на толстой, прочной верёвочке. Они спустя четыре года наконец-то нашли друг друга и вместе светились тусклым золотым сиянием в свете лампы.       Фолл вытащил и деревянную коробочку, открыл её. Виднелась пустая тёмно-синяя подложка из бархата.       — Когда я узнал, что ты беременна, заказал у одной знакомой стаи этот подарок. Ручная работа, специально для нас. Больше такого ни у кого нет. Возьми.       Мия поставила стакан на спинку дивана, переняла с его рук и украшения, и коробочку, сказав:       — Вот почему у нас с Майки почти одинаковые подвески. Значит, твой подарок. Он и правда чудесен, — она подняла голову, взглянула на него.       Макс увидел её улыбку, такую же искреннюю и радостную, как в тот далёкий день, когда он вручал этот подарок. Она говорила точно так же, с интересом вертя в руках золотые изделия.       — У Майка тоже была цепочка, но этот разбойник её несколько раз рвал. Как видишь, верёвочка пока держится.       Девушка посмеялась, продолжая разглядывать изделия.       — Здесь много символов. Пусть и банально, но нам нравилось. Посмотри на Луну.       — Так, смотрю. Вижу буквы. Две большие и одна маленькая. Все «м». Это мы втроём?       — Да, Макс, Мия и Майк. Переворачивай.       Она перевернула кулоны на плоскую сторону.       — У Майка «Нашему любимому волчонку». У тебя «Спасибо за волчонка, Герой».       — Это очень мило, — заявила Мия, улыбаясь ещё шире, но радость быстро утихла. — Знаешь, я, когда впервые прочла эту надпись, то очень долго думала. Что за буквы, что за слова? О каком волчонке идёт речь? Почему спасибо? Я даже не предполагала, что всё раскроется именно так.       — Я понимаю, многое для тебя странно. Всё открывается заново, и мир сверхъестественных существ в том числе. А сколько ещё впереди…       — Я успокаиваю себя тем, что уже жила так. Может, я и не помню, но твои слова не противоречат моим внутренним ощущениям. Я слушаю себя и стараюсь запомнить каждое слово. И ты рассказываешь так, словно… Ты сильно меня любишь, Макс. Намного сильнее и глубже, чем я предполагала.       Макс не ожидал, но Мия поддалась вперёд, подползла к нему и дотронулась до его ладони. Их руки снова оказались соединены. Оборотню этот порыв со стороны полувампирши рассказал много сокровенного. Она ищет с ним телесного контакта, понимает, как ему важно именно такое проявление чувств. Ей не безразлично.       — Из-за меня твоя свадьба не состоялась?       — Из-за тебя.       — И ты выбрал эти мучения… — её голос перешёл на шёпот. — Зачем?       — Тоже из-за тебя. Ты сама умоляла меня об этом.       — Объясни.       — За пару дней до собственной смерти ты просила меня позаботиться о Майке, если вдруг случится что-то ужасное. Ты не была против новой матери для него, даже настаивала на этом и взяла с меня обещание. Я пообещал тебе.       — Что меня убило? — спросила она и, кажется, уже знала ответ.       Мия вспомнила о шраме внизу живота, долгих переживаниях. Значит, мучения от неизвестности и догадок прошли не зря. Значит, у неё действительно есть ребёнок. И осознание этого было как никогда чёткое, уверенное. Её мальчик дарил ей цветы, давал попробовать мармеладных червячков, делился самым тайным. Её мальчик заставлял радоваться, даже когда было особенно тяжело. Её мальчик впервые привёл её домой в день их первого знакомства… Именно тогда Мия почувствовала нечто родное в малыше и своей проснувшейся материнской любовью пробила глухую стену, удостоившись быстрого зыбкого воспоминания.       «Мой маленький, мой волчонок», — пронеслось тогда в мыслях несколько раз.       Она видела новорождённого Майка, как он пухленькой щекой касался её гладкой без шрамов кожи, как Макс поддерживал ребёнка, чтобы он не скатился с Мии, потому что она сама ощущала странное бессилие. И всё тут же исчезло. Девушка пыталась ухватиться за кусочек прошлого, но он безвозвратно ускользнул. Большего Мия не знала о том времени.       — Роды…— не совсем уверенно сказал Фолл. — Нет. Скорее всего, беременность. Рожала ты как настоящий боец, боролась до последнего.       — Но не победила.       — Победила. Но сил жить дальше не хватило.       Она не смогла спросить его о том, какой была их с Майком жизнь без неё. Понятно, что не сладкой. Может быть, потом найдётся смелость открыть это для себя, а пока Мия понимала: ей не выдержать всей правды так сразу. Лучше понемногу, по чуть-чуть и никуда не торопиться. Девушка слегка сменила тему.       — При мне ещё было кольцо. Оно обручальное?       — Да. Ты его рассматривала?       — Рассматривала, но…       Девушка глянула на собственную руку, где на безымянном пальце остался лишь белый след. Загар распределился неровно из-за украшения.       — Я не понимала вчера, что творю, на эмоциях сняла.       — Тогда смотри на моё. Они полностью одинаковые.       Макс впервые за всё время позволил себе снять это кольцо. Как Мия надела его Фоллу, так он и не смел трогать золотой кружочек, означающий своё предназначение лишь одной женщине.       — Видишь градусы, чёрточки идут по кругу? Это географические координаты. Очень занимательная история с этим связана.       — Интересно, чего?       — Ну-у, — протянул волк и усмехнулся, — одного места на территории нашей стаи.       — И чем оно так памятно? Почему стоило выбивать его координаты на обручальном кольце?       Всеми силами стараясь не рассмеяться от глупости их тогдашнего решения, оборотень сознался:       — У нас там случился первый секс.       — Что-о? — Мия захохотала. Это прозвучало очень неожиданно. — Кто придумал эту идею?!       — А вот я и придумал! Ты поддержала, между прочим.       — Я ожидала чего-нибудь более… романтичного.       — Чем тебе не романтика? Отличное место! И было у нас там не один раз.       — Стабильно, по расписанию?       — Можно и так сказать.       Оба ещё больше расслабились, пока смеялись.       — И всё же, что за место? — девушка взяла бокал и хорошо так отпила его содержимое. В голову пока не ударило, но и до этого было недалеко.       — Берег реки. Мы были знакомы всего лишь месяц или меньше… Точно не помню. Я не был приверженцем длительных и серьёзных отношений, но тогда я подумал, что мог бы попробовать. Попробовал, — он вздохнул. — Через год уже женился.       — Что за тяжёлый вздох, Фолл? — настроение её приподнялось и не собиралось портиться. — Разочаровался? Пожалел?       — Нет. Никогда. С тобой было нелегко, да и тебе со мной, но мы со всем справлялись…       И Макс рассказал Мии об их знакомстве, о той первой встрече, когда на девушку напал вампир и обратил её, о последующих трудностях и проблемах, как было тяжело, как хотелось свободы и заслуженного покоя. Оборотень не забыл о Викторе, о трудах Мии, о том, как она его самоотверженно спасла, отодвинув весь свет на второй план.       Девушка слушала молча и внимательно, выглядела загруженной, больше не пила, зато Макс от нервов заливал в себя бокал за бокалом. Внутри что-то шевелилось, откликаясь на слова Фолла, но долгожданные воспоминания не пришли.       — Рождённая Луной… та история про маму Майка, — в голове возник момент, когда они втроём сидели в палатке и рассказывали друг другу истории. — Всё обо мне. Это всё я, — уже не удивляясь и не поражаясь самой себе, говорила она.       — Ты. Только ты. Нас свела эта трагедия твоей жизни. Без неё не было бы ничего, не было бы того волчонка, который стал моим новым смыслом жизни.       В глазах Макса заблестели слёзы. Мия заметила это, когда перестала пялиться в одну точку в стене и перевела взгляд на волка.       — Мия, — обратился он к ней по имени.       Из головы совсем вылетело то, о чём просила его жена. Настолько сильны оказались проснувшиеся в нём чувства. А она и не заметила, ведь чем больше узнавала о себе, тем ближе и роднее становилось для неё то прошлое.       — Спасибо тебе за сына. Спасибо, что подарила мне его ценою собственной жизни. Я никогда не перестану быть тебе благодарен. Спасибо и… прости меня.       Фолл не был пьян, в нём не говорил алкоголь, который плохо действовал на оборотней. Не от его воздействия он весь проникся. Вина, что грызла его на протяжении всех лет, сегодня особенно донимала и сейчас дошла до наивысшей точки. Ему обязательно нужно это сказать и ещё многое другое, ведь потом он может снова не успеть, упустить тот пронзительный, наиболее близкий между ними момент.       — Я просто хотел, чтобы мы были счастливы, чтобы мы вернулись в эту квартиру, показали новорождённому малышу Майки его комнату и жили спокойно, без приключений и сверхъестественного мира. Но я не мог даже представить, что через две недели после рождения сына буду сколачивать для тебя гроб, а потом стану отстраняться от ребёнка, винить именно его в твоей смерти. Мия, я ужасный. Я не брал его на руки, даже когда он кричал от голода. Я уходил, я оставлял его, считал недостойным своей любви, потому что больше никогда не увижу тебя, потому что то прощание перед могильной ямой было последним. Пройдут тяжёлые годы, когда я буду каждодневно страдать, спать ночами на твоей могиле и сходить с ума. Я буду видеть тебя во снах, не смогу нормально просыпаться, боясь снова почувствовать холод твоего тела. Я буду хотеть к тебе, но меня остановит всё тот же Майк, рыдающий в кроватке. А потом это время станет чем-то произошедшим не со мной, потому что я встречу странную девушку на мостках, снова полюблю и стану жить. Прости меня, Мия. Я лишил тебя жизни, а ты снова вернулась ко мне. Прости меня… прости…       По щеке Фолла потекла слеза, больше не скупая, а наполненная всеми переживаниями, исповедью. Он стёр её небрежно, как нечто незаметное, постороннее, но она опять выступила из глаза и направилась к дрожащему подбородку. Его старания не помогали. Солёные ручьи устремлялись вниз неконтролируемыми потоками. Макс пытался сдержать внутри последний крик измученной души. От боли хотелось вопить. Этим разговором они настолько расковыряли в рану в нём, до самой гнили, до самой кровяной, нарывающей плоти, что зубы пришлось сжать. Те уже болели от напряжения.       Мия поспешно, как в тумане от собственных слёз, пеленой стоящих в глазах, приподнялась на коленях и дотянулась до мужского лица, крепко обняла ладонями.       — Макс, Макс, — начала звать она волка и пошла гладить плечи, руки, обратно возвращаясь к лицу, своей искренней лаской пытаясь пробудить, достучаться, поцеловала его в лоб, пригладила волосы, губами прижалась к скуле. — Я прощаю тебя. Слышишь, Макс? Я прощаю. Я не виню тебя. И ты перестань винить себя в том, в чём никогда не будешь виноват. Макс, теперь у нас всё будет хорошо. Всё хорошо… Макс… Я вспомню. Я постараюсь вспомнить. И мы справимся, обязательно справимся. Ты самый лучший папа и муж. Ты называешь Майка своим героем. А для меня… для меня и наш сын, и ты настоящий герой.       Фолл весь напрягся, в последний раз борясь с внутренним голосом, который говорил ему обратное, самые гадкие, несправедливые речи. Мия замолчала, давя в себе всхлипы, терпеливо ждала, когда он совладает с собой, победит эмоциональный и чувственный накат, и вскоре ощутила, как Макс стал успокаиваться. Бешеный пульс начал падать, напряжение уходить. Его руки переместились ей на спину и прижали к себе. Она взобралась ещё выше, к нему на колени, и снова дотронулась до лица. Глаза жгло. Полусухие дорожки от слёз неприятно стягивали кожу. Она поцеловала их, чувствуя вкус соли на губах. Вместе с ними из его души вышла вся боль, без остатка, без малейшей крупицы, которая потом могла бы снова воспалиться. Он окончательно поверил в то, кто перед ним, поверил в её слова лишь о светлом хорошем будущем. Он открывался новой жизни, где есть теперь она, Мия.       — Герой — это ты, — с любовью зашептал Макс. — Мой нежный, трепетный герой. И всегда им будешь.       Больше не требовалось слов. Было всё понятно без них. Рождённая Луной потянула вверх край своей футболки, сняла ту через голову. Следом настала очередь застёжки бюстгальтера. Она легко поддалась, освобождая бледную грудь. Остальные вещи поспешно полетели в сторону. Оборотень долго не медлил, поцеловал так крепко и жадно, как ещё никогда её не целовал. Губы заболели от напора. Но это была единственная боль, которая теперь волновала их.