На хребте Цанцюн всегда уделялось особое внимание плодотворному сотрудничеству между товарищами, и потому, помимо специальных мероприятий, направленных на укрепление связей между людьми школы, часто, к великому сожалению Шэнь Цинцю, старших адептов посылали на задания вместе. В большинстве случаев, подобные вылазки устраивали молодого человека: к примеру, в обществе Му Цинфана можно было отдохнуть от мирской суеты, поговорить о возвышенном, в конце концов, темперамент обоих был несказанно схож, а Ци Цинци, не смотря на вспыльчивый характер, являлась интересным собеседником и усладой для глаз. Приятным дополнением было наличие лучшего друга под рукой, который присоединялся ко всем их путешествиям, потому как отвечал за снабжение и логистику: за управление повозкой, наём комнат в гостинице и перетаскивание вещей. Не сказать, что тот разделял энтузиазм Шэнь Юаня, но спорить с тем, что редкие душевные разговоры давали новый стимул бороться с этим миром, было невозможно, и потому, как и всегда, он с яркой улыбкой приветствовал «главного злодея» и брал на себя роль его извечного компаньона.
И если в другие дни Шэнь Юань относился к этой традиции более чем благосклонно, то сегодня ему хотелось проткнуть себя собственным мечом.
Находиться рядом с хмурым Лю Цингэ, источающим флюиды ненависти, вместе с тем почему-то решившим поехать с ними в одной повозке, было несравненно сложнее. Шэнь Цинцю даже решился спросить, не отказался ли тот от полётов на Чэнлуане, за что удостоился ещё одного презрительного взгляда холодных глаз и многозначительного «мгм».
«Косим под Лань Чжаня, да?», — Подозрительно сощурился Шэнь Цинцю, впрочем, ничего не сказав.
Заводить разговор, даже в рамках приличия, ровно как и пререкаться дальше, не было никакого настроения, а Шан Цинхуа, в свою очередь, также не спешил спасать ситуацию, боясь попасть под горячую руку, и предпочитал молча управлять повозкой. Потому, абстрагируясь от происходящего, Шэнь Цинцю обратил всё внимание на книгу в своих руках, напрягая и без того воспалённые глаза.
Облокотившийся на бортик повозки, молодой человек походил на божество, окутанный сиянием редкого зимнего солнца. Холодало, и пусть до первого снега было далеко, его щеки покрывал легкий румянец, придающий облику особенно трогательный вид. Похожим на смертного его делала лишь усталость, проскальзывающая во всех движениях, несмотря на старания юноши и дальше оставаться безупречным.
Как оказалось, для того, чтобы старые раны дали о себе знать, достаточно было подумать, что наконец-то всё будет хорошо. Сорвавшийся с уст вздох облегчения сделался пинком, нагрянувшим в первую же ночь, как он заселился в общие спальни к остальным ученикам, и оставался до сих пор, даже когда он получил отдельную комнату, став главным учеником.
В прошлом, находясь в беспрерывной борьбе за крохотное место под солнцем, в попытках заработать немного денег на еду и ночлег, он спал без сновидений: урывками, утомленный эмоционально и физически, погружался в забытье, изредка предаваясь сладким грёзам о прошлом. А сейчас, когда все волнения были позади и ему не нужно было думать о холоде, пробирающем до костей, что блуждал в затхлых постоялых дворах, воспоминания, словно мерзкие черви, всё это время захороненные под слоем насущных забот, подняли свои мерзкие морды, вынося на поверхность давно забытое и, казалось, оставленное позади. Стоило закрыть глаза и, как кадры из старого кино, мелькали лица врагов, измывающихся над ним, друзей, что один за одним покидали его, предавая. Порой, он погибал: медленно и мучительно, ломаясь под цепкими руками главного героя. Мысли, что это еще не произошло, что человек, приговоривший его к ужасной агонии, если и родился, то совсем ещё мал, не приносили облегчения. Каждую ночь всё повторялось раз за разом: липкие прикосновения Цю Цзяньло в какой-то момент превращались в безжалостные удары Ло Бинхэ, а стоящий рядом Юэ Ци не спешил помогать, несмотря на душераздирающие крики. Когда он, обессиленный и измождённый, начинал молить уже не о пощаде, но о смерти, его названный брат поворачивался и уходил, а Шэнь Цинцю только и оставалось смотреть вслед удаляющейся фигуре, почти как в детстве. Будто насмехаясь, его психика создала уникальный кошмар, смешав в себя опыт прошлого и неизбежность будущего.
Поначалу казалось, что всё это было происками Системы: наказание за непослушание или обычное издевательство, но вскоре он узнал, что она тут не причём, хотя бы потому, что ничего не могла сделать с этими кошмарами. Они имели такой же вес, как и все остальные сюжетные линии. И только подумав о таком сравнении, он наконец понял их причину.
Он помнил судьбу главного злодея: измученный кошмарами прошлого, его воспалённый разум обретал покой только в компании куртизанок, и пусть помимо одного лишь общества и музыки он ничего от них не получал, в попытках избавления от бессонницы он потерял остатки своей репутации. Единственное место, где ему удавалось хоть ненадолго заснуть, не соответствовало статусу бессмертного заклинателя. Бордель, в котором однажды его застал злосчастный Лю Цингэ, стал могилой, где похоронили доброе имя мастера Сюя.
Шэнь Юань не был уверен в правдивости своей догадки, в конце концов, это также могла быть его собственная психологическая травма: мало кто остался бы в здравом рассудке, пережив вначале собственную смерть (как бы нелепо это ни звучало), а после несколько лет физического и морального насилия. Порой он порывался отправиться в дом веселья, чтобы проверить эту теорию, но надоедливые байчжановские ученики во главе со Снежной Королевой отчётливо дали понять, что идея плохая. Следуя за ним по пятам, стоило ему хоть ненадолго покинуть свой пик, они, на удивление, не искали драки и даже не думали грубить, служа молчаливым эскортом. Пожалуй, единственные разы, когда они проявляли агрессию или нетерпение были, когда он пересекался с кем-то ещё, и не важно, был ли это Му Цинфан, Шан Цинхуа или даже сам Юэ Цинъюань.
Когда через некоторое время на очередном чаепитии с Ци Цинци он засыпает, облокотившись на стол, в то время как девушка декламирует стихи, вопросов больше не остаётся. Недуг его ясен, ровно как и лечение. Шэнь Юань боялся, что девушка разозлится, обидится, но она отнеслась крайне понимающе, даже распорядилась не беспокоить их. Позже во время разговора, забыв обо всех формальностях, она объяснит:
— Ты долгое время выглядел утомлённым, даже улыбка потухла. Если моё чтение может подарить тебе покой, то я только рада.
Решительность, с которой она говорила, создавала ощущение, будто девушка собирается взять ответственность за его здоровый сон на всю оставшуюся жизнь. И в самом деле, с этого дня она начала приходить чаще то с новым сборником стихов, то с редкими сортами чая. Иногда она играла на пипе, а молодой человек с удивлением обнаруживал мотивы песен Цзюэши Хуанхуа, втайне гордый собой. Пусть Шэнь Цинцю и старался мягко отказывать ей, убеждая, что в столь чуткой опеке нет надобности, очки привязанности всё росли, а девушка отчаянно краснела, пусть и напускала на себя суровый вид.
Таким образом, с помощью Ци Цинци и лекарств, так любезно предоставленных взволнованным Му Цинфаном, Шэнь Цинцю с трудом, но держался. Для совершенствующего его уровня несколько бессонных ночей не наносило особого ущерба, пусть прописанный Сян Тянем мир заклинателей несколько уступал в этом плане другим вселенным. Тяжелее было держать всё в себе, не имея возможности с кем-то об этом поговорить. Просыпаясь среди ночи с немым криком ужаса, отчаянно пытаясь сделать хоть глоток воздуха, он испытывал иррациональное желание прижаться к живому человеку и заплакать, но рядом никого не было.
На утро к нему возвращалась рассудительность и он мог здраво оценить последствия его неудавшихся порывов. Подобно фильмам ужасов, страх настигал его только по ночам, рассеиваясь сразу, стоило солнцу воссиять над ним. И тогда он отбрасывал свою глупую нужду в подбадривающих словах и тепле рук, вновь надевая маску холодной отстранённости.
А кому и что ему было говорить? В голове всплывал образ смешливого Сян Тяня, знавшем о нём больше кого бы то ни было. Но имел ли Шэнь Юань право волновать его, когда сам был слишком слаб, чтобы спасти от систематичных побоев и угроз демона. Тот пытался скрыть, говорил, что «Его Король» не такой, он меняется, учится любить, но Шэнь Юань в своих бессонных ночах мечтал отхлестать эту ледышку своим мечом, а после засунуть в жерло вулкана, за всю боль, что довелось испытать его другу. И так как заклинателю путь в царство демонов был заказан, а встреча вызвала бы ненужные подозрения, ему только и оставалось, что постараться не добавлять проблем и так страдающему Шан Цинхуа.
Можно было поговорить об этом с Му Цинфаном, надеясь на врачебную этику с его стороны. Вот Шэнь Цинцю и понадеялся, да прогадал, в тот раз когда пожаловался на проблемы со сном, выпрашивая успокоительные травы. В ответ на укоризненно-обвинительный взгляд, целитель безапелляционно заявил:
— Как бы я смел утаить что-то от шисюна Юэ, когда ему самому нужны лекарства из-за волнений о Вас. — Скрыть досаду в голосе ему не удалось, намёком дав понять, что выбора у него не было.
Ци-гэ, и так сдувающий с него пылинки, с того дня перешёл в агрессивную защиту от всяких внешних раздражителей. Он даже отчитал Лю Цингэ, чего на памяти Шэнь Юаня никогда прежде не было, призывая усмирить свой вспыльчивый характер.
На самом деле, Юэ Цинъюань при посторонних старался не выказывать своей привязанности к шиди, держался по возможности отстранённо, а все вопросы решал беспристрастно и справедливо, да и сам Шэнь Цинцю своим положением не злоупотреблял, не задирая носа, радушно общался со всеми, однако то, как плавно опускалась рука главы школы на меч каждый раз, стоило кому-то косо посмотреть на его Шэнь Цзю, давало чёткое представление об истинном положении дел. Принимая всё это во внимание, юноша только улыбался брату и заверял Ци-гэ, что с ним всё в порядке.
Оставался разве что Лю Цингэ, но Шэнь Юань никогда не отличался суицидальными наклонностями, а пережить его смешки он точно был не в состоянии.
Из мыслей его вывел голос Шан Цинхуа, и только тогда Шэнь Юань обнаружил, что они прибыли. Пока его друг читал со свитка доклад, Лю Цингэ тем временем уже стоял рядом с колодцем внутреннего дворика, заглядывая в него.
— Нет там ничего, — Бросил Лю Цингэ, подняв голову.
Шан Цинхуа, подавляя раздражение, зашелестел свитком. Сетуя на то, что его никогда не слушают до конца, он бросил недоумевающий взгляд на потерянного друга. Тот в последнее время был будто сам не свой, даже сегодня вполне себе сносно вытерпел общество Лю Цингэ, ни одной капли крови не пролилось!
После того, как в колодец посмотрел и старший ученик Цинцзин, также не найдя ни подозрительных пузырьков, ни зеленоватой ряски, настала очередь самого слабого из группы, и вот ему то собственное отражение и помахало.
Это и стало сигналом для всех: Лю Цингэ ударил по рукояти и Чэнлуань ринулся в колодец, Шэнь Цинцю занял оборонительную позицию, не притрагиваясь к мечу, но раскрывая боевой веер, а Шан Цинхуа сделал то, что у него получается лучше всего - он тотчас закатил глаза и рухнул на землю как подкошенный.
Задача каждого из членов группы была кристально ясна: Лю Цингэ был форвардом, Шэнь Цинцю — центровым, ответственным за стратегию и пафосные фразы, ну а Шан Цинхуа? В кои-то веки он был доволен положением, что досталось ему в силу его принадлежности к пику Аньдин. Пусть на его плечах часто была каторжная работа, в бой тянуть его никто не имел право, ведь пока не требовалось доставлять припасы, ему разрешалось отсиживаться в тихом местечке. Вот только в этот раз добежать до убежища он не успел, мертвецом падая ровно в том месте, где стоял секунду назад. С другой стороны, так ему открылся поистине великолепный вид на битву, засняв которую, можно было бы заработать нехилые деньги в нашем мире.
Потому в момент, когда заклинатели ни с того ни с сего обратили свои мечи против друг друга, только Шан Цинхуа отчётливо видел причину: спасая Лю Цингэ от уже нависшей над ним белой тени, Шэнь Цинцю нечаянно задел плечо товарища. Тот, впрочем не спеша оценить благородный поступок, потому как не ведал о нём, поспешил вернуть удар. Видя, что эти двое расходятся всё сильнее, осыпая друг друга всё более сокрушительными ударами, Шан Цинхуа хотел было вмешаться, но это действие было сразу же пресечено его другом.
— Одной смерти тебе было недостаточно? — досадливо вздохнул Шэнь Цинцю. — Не нарывайся на вторую.
Верно восприняв намёк, Шан Цинхуа тотчас повалился наземь и вновь принялся добросовестно отыгрывать труп.
После того, как они запечатали колодезного демона и озлобленных духов в сосуд, Шан Цинхуа вновь залез на козлы, однако Лю Цингэ, не удостоив его ни единым взглядом, двинулся в другую сторону. От такой наглости опешил даже Шэнь Юань и, выдавив из себя радостную улыбку, бросил ему в спину:
— Шиди Лю предпочитает пешую прогулку?
— Мне не по пути с теми, кто бьёт в спину, — буркнул в ответ Лю Цингэ.
Удовлетворившись этим ответом, молодой человек в зелёном горько хмыкнул, садясь в повозку, но Шан Цинхуа зачем-то бросился к Лю Цингэ, обратившись к нему с поучительными словами:
— Шиди Лю, дозволь этому шисюну дать тебе совет. Не следует умалчивать о том, что у тебя на душе – так и до умопомешательства недалеко!
Окинув сотоварища странным взглядом, Лю Цингэ ушёл, а Шан Цинхуа ничего не оставалось, кроме как вернуться назад. Он искренне любил этого персонажа, но сейчас не допустить его смерть означало также спасти Шэнь Юаня от неминуемой гибели. Во всяком случае, в этот раз он сделал всё, что мог.
Правя повозкой, он на протяжении пути не сводил глаз с Шэнь Цинцю, пока наконец не решился спросить:
— Почему ты всё никак не поладишь с ним?
— Не ты ли прописал нашу взаимную ненависть? — Хмыкнул юноша, откладывая книгу и мрачнея на глазах. — Кажется, это тот самый случай, когда можно сказать «такова наша судьба».
— Если бы всё шло по сюжету, тебя бы презирали, а не возводили в идолы. — Отмахнулся он. — Бро, ты всеобщий любимец, но как в нашем мире, так и здесь, упорно этого не замечаешь! — Отвечая на недоуменный взгляд, закатив глаза, парень продолжил. — Ещё скажи, что не помнишь сколько валентинок получал в старшей школе. Бедный Цундере-Лю, так безнадёжно влюблён в столь глупого человека!
Шэнь Цинцю вспыхнул:
— Слышь, ты, гей-активист..!
— Но-но-но, я бы попросил! — Состроив оскорбленную невинность, Шан Цинхуа гордо поправил. — Сэр-гей-активист.
— Да хоть мэр! Нечего всех под один оттенок красить. — Он раздраженно облокотился на бортик повозки, — Я бы и рад с ним поладить... Да только... Ты же сам всё видел, он меня на дух не переносит. А мне только на вид семнадцать, на деле, я уже слишком стар, чтобы пытаться нравиться всем. Ладно, во всяком случае, я попробую пригласить его на чай. Остальное будет зависеть уже от него.
— Боги, помогите мне, он правда ничего не видит!
***
Если бы после первой встречи Лю Цингэ спросили, каким словом он описал бы нового ученика пика Цинцзин, он бы ответил:
— Слаб. — Чуть подумав, добавил бы. — Нетерпелив, вспыльчив, притворен, неумел. Ничтожество.
Про себя, он бы обязательно подумал - «Красив».
Лю Цингэ никогда не был злопамятен, коварен или хитросплетён: к хорошим людям относился хорошо, к плохим - плохо, сильных уважал, со слабыми не связывался. И всё в его мире было идеально выверено, естественно и просто. На истории его семьи не было ни пятнышка – оба родителя живы и здоровы; прекрасная младшая сестра, которая в будущем обязательно пополнит ряды красавиц пика Сяньшу; выдающиеся достижения в столь юном возрасте и невиданные вершины, что пророчили ему все вокруг.
Вся его жизнь была столь же безупречной, как и крахмально белое ханьфу на нем. Которое вдруг кто-то пачкает светло-зелёными чернилами. Кто-то - с мягким смехом, прикрытым веерами, с грустными глазами цвета нефритовых лесов, с безупречными манерами... и неприязнью к нему.
Казалось, общение не задалось с самого начала. И так низкий уровень коммуникабельности Лю Цингэ резко стремился к нулю рядом с этим юношей, появлялось странное смущение, которое приходилось скрывать за резкими словами, а потом... его и вовсе перестали понимать.
Если бы спустя год общения его спросили, каким он видит Шэнь Цинцю, прозвучали бы следующие слова:
— Бездельник и лентяй. — И, так как мнимая неприязнь не могла побороть врожденную искренность, он бы робко дополнил, — У него есть потенциал.
Потенциал и правда был, но Шэнь Цинцю будто совершенно смирился со своей позицией проигравшего, и несмотря на то, что техника его боевых искусств улучшалась, он всё ещё оставался на уровень слабее самого Лю Цингэ. После их первой битвы, они часто скрещивали мечи, но больше никогда на лице молодого человека не отражалась досада. Он будто отпустил ситуацию, больше не думая об этом, и сконцентрировался на изучении других наук.
То, как мало места занимает Лю Цингэ в его жизни - злило, но он никогда не хотел, чтобы его настроение передалось младшим ученикам. Для них новоиспечённый бог войны был истинным божеством, и видя отношения между двумя заклинателями, они посчитали своим долгом разделить эту странную ненависть с их наставником. Опуская смешки и колкости, они никак не ожидали, что как только об этом узнает Лю Цингэ, их будет ждать суровое наказание.
После ужасающей тренировки, ученики, казалось, наконец-то поняли в чём дело. Или им так думалось. Однажды Лю Цингэ застал отрывок их разговора:
— ..Если шисюн считает его достойным, то мы должны помочь! Нужно следить, чтобы больше никто не смел посягать на то, что принадлежит шисюну!
Все активно закивали, а Лю Цингэ, не совсем понявший о чём идёт речь, всё же подверг их адской тренировке. Для профилактики.
Если бы Лю Цингэ спросили, что он думает о Шэнь Цинцю, он бы... промолчал. Потому что он запутался.
Радоваться совместному заданию и негодовать из-за присутствия лишнего, по его мнению, Шан Цинхуа; внимательно следить за состоянием старшего ученика Цинцзин, цепким взглядом отмечая синяки под глазами и усталость; не упрекать в слабости, как это было заведено, но волноваться о нём, судорожно пытаясь найти способы для облегчения его жизни.
А после быть преданным низким ударом в спину. Но что ж... сам виноват. Кто бы воспылал любовью к тому, с кем так долго враждует? Чего он, право, ожидал: объятий, клятв дружбы, приглашения на чай?
— Этот Цинцю был бы рад, если бы Шиди согласился составить ему компанию за чашкой чая, — Через несколько дней обратился к нему Шэнь Цинцю, а Цингэ замер, будто громом поражённый.
Следя за его шокированным выражением лица, юноша в раздражении подумал:
«Чего так испугался-то?! Чай – не кровь младенцев, при полной луне можно и выпить! А, впрочем, не хочешь и не надо!» — Он уже почти собирался развернуться, чтобы уйти, как послышался чуть отрывистый деревянный голос.
— Я приду.
Затерявшийся в своих мыслях Шэнь Юань почему-то представлял, что родись Снежная Королева в викторианскую эпоху в Англии, то он неприметно назывался бы джентельменом. Дав обещание прийти, несмотря на всё своё нежелание (как думал сам Шэнь Юань), он всё же пришёл, да ещё и прихватил с собой несколько тушек дичи и рисовое вино. И пусть пока в бамбуковом домике царила неуютная атмосфера, первый шаг на пути к взаимному сотрудничеству был сделан. Они перекинулись парой неловких фраз, каждый строго следя за своими словами, потому как боялись разрушить то хрупкое перемирие, возникшее между ними, но из-за этого страха, разговор всё никак не становился свободным, поэтому Шэнь Юань, откашлявшись, решил говорить прямо:
— Послушай, я знаю, ты меня ненавидишь, но...
— Это не так. — Вдруг резко перебили его, а в обмен на недоуменный взгляд, продолжили. — Я тебя не ненавижу.
Голос Лю Цингэ звучал твёрдо и уверенно, от чего на губах Шэнь Цинцю вдруг заиграла улыбка, быстро скрывшаяся за расписным веером. Они оба вдруг расслабились, а молчание стало комфортным и... правильным. Попивая горячий чай, юноша в зелёном вдруг взглянул в окно:
— Кажется, скоро пойдёт снег.
— Мгм.
[Дзинь! Привязанность персонажа Лю Цингэ +100! Продолжайте в том же духе!]
***
Смятые простыни пропитались холодом утреннего тумана. Он сидел недвижимый, уже не стараясь избавиться от оцепенения, охватившего его тело и разум. Тёмные волосы цвета вороньего крыла одеялом ниспадали на опущенные плечи, а бледное лицо едва ли выдавало тот ужас, что пришлось пережить ему минутами назад во сне.
— Как же холодно. — Шэнь Цинцю, наконец обретя чувствительность, выдохнул облако пара.
Он просидел так ещё долго, пока скупое в это время года солнце не коснулось лучами его щеки, а за дверью раздался тихий стук и столь же тихий голос одного из младших учеников:
— Шисюн Шэнь, Вы уже проснулись? Наставник ожидает Вас в саду.
Цянь Сюань нашёлся в самой гуще бамбуковой рощи, сидящий на камне и мягко улыбающийся чему-то. У юноши вдруг судорожно забилось сердце: что-то было отчаянно-неправильно в этом утре. Не поворачивая головы, учитель заговорил:
— Хорошая погода, не правда ли? Истинная зима.
Шэнь Юань вдруг поежился, было холодно и угрюмо, он бы никогда не назвал это хорошей погодой, но мужчина, будто не замечая этого, продолжил с закрытыми глазами:
— Послушай совет этого старика, дитя. Тщательно выбирай людей для того, чтобы разделить подобные моменты. Чтобы их присутствие в твоих воспоминаниях не омрачало ни той погоды, ни того места. — Серебряные ресницы отбрасывали легкие тени на вечно юное лицо, тронутое едва заметной улыбкой. — Подобно тому, как не омрачает это утро наше с тобой присутствие в нём.
— Вы уходите? — Вырвалось у него осипшим от волнения голосом. Стало вдруг бесконечно страшно и одиноко, а ветер пробирал до костей, заставляя дрожать.
Мужчина наконец открыл глаза, взглянув на своего милого ученика, а в его взгляде появилась та серьезность, с которой он обычно наставлял его:
— Как долго ты думал скрывать это от своего учителя?
Сердце Шэнь Юаня, до этого стучащее со страшной скоростью, замерло, а дрожь прекратилась. Он отчётливо понял - его раскрыли. Других мыслей больше не оставалось, захотелось заплакать, во всём признаться, спросить «как давно?».
— Вижу, ты удивлён, мой милый Шэнь Цинцю. Или как мне следует к тебе обращаться? — От проницательных глаз не скрылось, как ещё совсем мальчишка съёжился, вздрагивая, но он продолжил, — Быть может, Цзюэши Хуанхуа?
Шэнь Юань резко поднял голову, недоуменно смотря на наставника, а тот добродушно рассмеялся, собирая вокруг прищуренных глаз гусиные лапки.
— Неужто думал, что я не догадаюсь? Цзюэши Хуанхуа... Красиво. Тебе подходит. — Он поднял взгляд на небеса, не желая смущать ученика ещё больше. — Этот старик всегда чувствовал, что в тебе сокрыто нечто большее, чем ты хочешь показать.
Шэнь Юань не мог понять, чувствует ли он облегчение или разочарование, но подойдя к наставнику ближе, он склонил голову в благодарственном поклоне.
— Этот Сюань, право, не знает, что тебе пришлось пережить и, поверь, он не заставит тебя рассказать то, о чем ты так долго умалчиваешь. Но учитель не может игнорировать проблемы своего ученика, притворяясь, будто ничего не видит, — Изящная рука коснулась его головы, призывая поднять взгляд. — Прошлое не изменить, будущее неизбежно, как видишь, нам только и остаётся, что жить здесь и сейчас. Я оставляю тебя, но не одного: эти мальчишки - Цинъюань и Цингэ - они позаботятся о тебе, я уверен.
— Мастер... — Он всё же не смог сдержать дрожи в голосе, а слёзы покатились по бледным щекам. — Этот никчёмный ученик не достоин...
— Достоин. — Отрезал мужчина, чуть мягче добавляя. — Этот мастер видит, что достоин. Я рад, что в этот момент рядом со мной ты.
Враз тело Шэнь Цинцю стало лёгким: будто огромный груз скинули с его плеч и он впервые за долгое время почувствовал, что дышит, и как холоден тот воздух, что наполняет его лёгкие. Захотелось кинуться к ногам Цянь Сюаня, молить, чтобы он не уходил, чтобы остался ещё ненадолго, но мужчина, будто читая его мысли, продолжил:
— Этот мастер ни о чём не жалеет. Я прожил долгую жизнь - дольше, чем благородный заклинатель имеет право себе позволить, у меня были лучшие друзья, а сейчас рядом со мной любимый ученик, который сохранит память обо мне.
Такой смерти желал бы каждый из бессмертных.
Ветер всё кружил средь бамбуковых деревьев, то и дело касаясь их двоих, цепляясь за волосы, сцеловывая слёзы. Мужчина удивился в мыслях:
«Совсем ещё юнец, а я вижу в нём равного. Оттого ли это, что я стал так стар?»
— Я не жажду вознестись на небеса и не боюсь оказаться в пучинах ада. Желание этого старика - воссоединиться с друзьями старых дней. — Он вдруг остановился, смеясь. — Хотя зная вздорный характер Богини Сяньшу и невоспитанность главы Байчжань, они наверняка сейчас играют в маджонг с чертями.
Губы Шэнь Юаня тронула едва заметная улыбка, а тело расслабилось. Несмотря на печаль, он понимал - всё так, как и должно быть. Всё было правильно.
— Прочти мне те стихи. — Попросил Цянь Сюань, прикрывая глаза, и как смел бы юноша ему отказать?
— Нет, то не снег цветы в садах роняет,
Когда от ветра в лепестках земля -
То седина.
Не лепестки слетают,
С земли уходят не цветы, а я...[1]
На опустевший камень ложится первая снежинка. С того дня Шэнь Юань не видел кошмаров.
[1] Автор стихотворения - Сайондзи Кицунэ, японский поэт 12-13 веков, пользовавшийся широким признанием, известный по его литературному прозвищу «Монашествующий бывший великий министр».
