In the end, you will always kneel.

Чонгук отговаривал, но, видимо, недостаточно хорошо, чтобы Юнги и правда послушался его. В итоге он был награждён тяжёлым взглядом младшего и тихого «не убейся только», а после отпущен на все четыре стороны. Это даже смешно, насколько сильно тот опекает своего босса, хотя всё должно быть совсем наоборот. Юнги не винит его, в конце концов, он на месте Чона поступил бы так же, осознавая, насколько пихать свою морду во Дворец снова, спустя всего месяц, опасно. Юнги не суицидник, далеко нет, но после принятых им решений, где шанс остаться без головы выше, нежели выйти из Кёнбоккуна с ней, начинаешь сомневаться, а не мазохист ли он. Его мотивацию не мог понять даже Чонгук, привыкший видеть своего хёна насквозь, и понимал, что сейчас это не особо-то и важно. Старшего что-то гложет внутри после совершённого им «нападения», и Чонгук не настолько чёрств, чтобы не увидеть обыкновенное волнение и заботу о брате. Даже через всю эту маску ненависти и презрения, ири чувствует вину. Однако сожаление так и не дало о себе знать, как и в ту ночь, когда Юнги наставил лезвие клинка на лицо Агусту. Ко всему прочему, надоедливые дворцовые за их спинами всё ещё никуда не делись, став за последние недели постоянными посетителями в их главном поместье. Юнги приказал их не убивать, а игнорировать, хоть это и было довольно трудно. Никому из группировки не нравилось наличие хвоста, но и приказа ослушаться не могли; босс пообещал, что разберётся с этим. Причин заявиться во Дворец много, и Юнги действительно нуждается в грёбаных ответах, да и врать самому себе не хочет: главной причиной являются вовсе не бесячие дворцовые. За прошедший месяц Намджун и гвардейцы наведывались в Ханян ещё несколько раз, снова уходя ни с чем, и Юнги приходилось только благодарить своего старого друга. Ходил слушок, что и Тэгу обчистили с ног до головы; многие понимали, что так Агуст всего лишь пытается создать видимость поисков нападавшего, чтобы усмирить общественность. Ему не нужна паника, когда особо-то и незачем, ведь случившееся касается только его и бывшего наследника. В конце концов, Юнги снова здесь: в тёмном туннеле, ведущем к деревянной двери в тронный зал. Всё кажется довольно знакомым, как и месяц назад. Сегодня такая же тихая ночь; Караул работает только для того, чтобы отработать свою смену и уйти, а не в действительности выполняет свои обязанности изо всех сил, и Юнги это только на руку. Агуст не показывался народу уже несколько недель, с той самой встречи, поэтому ему неоткуда знать, чем вообще жил брат весь месяц. Дверь, как и в первый раз, не издаёт ни звука, когда Юнги толкает её и проскальзывает в зал. В помещении теплее, чем на улице, и это только благодаря фонарям, скрывающим свечи, из-за которых вполне можно осмотреться. Взгляд от спинки трона скользит дальше, на главные ворота, которые сейчас распахнуты. Юнги не может видеть, стоит ли там кто-то, но основываясь на своих предположениях, безропотно делает медленные шаги вперёд. Дверь тихо захлопывается. Знакомая стойка с мечами, стоящая ранее недалеко от трона, теперь перемещена чуть ли не в самый дальний угол, из-за чего Юнги хмыкает и закатывает глаза. Поравнявшись с креслом, он поворачивает голову вправо и не удивляется, когда понимает, что тот пустует. На его лице проскальзывает игривая улыбка и блеск в глазах, и в следующее мгновение он без задней мысли подходит к деревянной платформе, на которой возвышается трон, и ступает на первую ступеньку. Та не скрипит от тяжести, поэтому оставшееся расстояние сокращается в мгновение; прикасаться к спинке, полностью выполненной искусной резьбой и украшенной золотыми драконами, он не спешит. С другой стороны Юнги замечает знакомый — не Агуста — меч и деревянные коробки, чьё содержимое он не хотел бы знать. У кресла трона жёлтая подушка и подлокотники, и это, наверное, единственное, что нынешний Император поменял. Раньше, Юнги готов поклясться, всё это было выполнено в тёмно-изумрудных тонах. Он знает, что, глянув налево, в направлении распахнутых главных ворот тронного зала, увидит знакомую фигуру, чей взгляд осматривает императорскую площадь, освещённую фонарями. Вместо этого Юнги обходит трон и в следующее мгновение с довольным лицом плюхается на него, закинув ноги на подлокотник. Только после этого он поворачивает голову. Агуст стоит к нему спиной, облокачивается на деревянную балку перед собой и явно не собирается подавать даже намёка, что знает о присутствии гостя. На нём знакомый ханбок и распущенные длинные волосы чуть ниже лопаток, всё такие же ухоженные и наверняка гладкие. Юнги прикасается к своим, коротким и сухим, а потом морщится и подпирает щёку рукой. Молчание может продлиться вечность, Юнги знает об этом. Он слишком нетерпелив, чтобы позволить этому случиться, поэтому говорит первое, что приходит на ум. — Сегодня тихая ночь, не так ли? — его низкий голос, не лишённый интереса, разносится по тронному залу и точно достигает ушей Агуста, который даже не вздрагивает. — Твоему Караулу стоит лучше работать, иначе, кто знает, кем мог бы быть неожиданный гость? — он прожигает взглядом выпрямленную спину и не получает никакого ответа. Юнги вздыхает и от нечего делать обращает своё внимание на недалеко расположившийся меч. Он тянется к нему, с тихим шумом берёт в руки и кладёт на свои. Ножны, по которым чаще всего можно узнать принадлежность клинка и его титул, обычные. Настолько обычные, что Юнги, привыкший держать дорогие мечи, хмурится от недовольства. Это не то оружие, которое должен иметь Император в руках и подле себя, поэтому ему не совсем ясно, почему Агуст всё ещё держит подобное оружие рядом, а уж тем более дерётся им. Не ему говорить о том, насколько брат дорожит клинком, подаренным отцом, и если Юнги отказался от подарка почти сразу же, как ушёл из Кёнбоккуна, то Агуст абсолютно точно не сделал бы этого по своей воле. Из этого следует вполне логичный вопрос: где меч? — Где ён? — тихо спрашивает Юнги, нежно проводя пальцем по ножнам оружия. Никакой резьбы, золотого дракона или других рисунков, означающих метку Императорской семьи. Гладкий комджип из тёмного дерева и больше ничего. Ответ слышится через секунд двадцать, достаточно долгое время, чтобы Юнги нашёл в себе силы задать свой вопрос ещё раз. Он закрывает рот, когда Агуст отвечает, так и не оборачиваясь: — Разве это не я должен это спрашивать у тебя? — тон спокойный, почти безэмоциональный. Это не является тем, что хотел услышать Юнги. Он хмыкает и обращает своё внимание на спину брата, насмешливо протягивая: — Ха-а? Откуда мне знать, где находится твой клинок? — цокает и мотает головой. — Неужели ты смог потерять такую важную для себя вещь? — в голосе слышится неверие и неодобрение. Это лишь блеф, потому что Юнги знает: Агуст никогда бы не потерял меч. После этого он сразу же поворачивается к близнецу, ожидая увидеть всю ту же спину, но весёлое выражение лица спадает сразу же, как только сталкивается с его взглядом. Холодным, неприветливым и серьёзным. Юнги за прошедший месяц мог лишь строить догадки, как теперь выглядит Император со шрамом, почти идентичным его собственному, однако увидеть это своими глазами и удостовериться, что вспоротая кожа клинком не зажила и никогда не заживёт до конца — совсем другое. Рана выглядит более свежей, нежели у Юнги, и наверняка всё ещё болит, если к ней прикоснуться или попытаться выразить какие-либо эмоции через мимику. Несмотря на это, старший может поклясться, что уход гораздо более тщательный, нежели был у него самого; ни о каких мазях и речи не шло, только самодельная повязка и промывка чистой водой. Одна из «прелестей» уличной жизни. Юнги пытается сохранить беспристрастное, но по поднятой брови Агуста и слабой ухмылке на губах, кажется, у него это не очень хорошо удаётся. Император мягкой поступью шагает в тронный зал, смотрит на развалившегося брата на троне с клинком на коленях, и никак не комментирует подобную наглость. Хотя должен. Мин подходит к одному из деревянных фонарей и присаживается на него, совсем не заботясь, что тот может сломаться под его весом, а потом принимает расслабленную позу: закидывает одну ногу на другую и воззряется на ночного гостя. Юнги прочищает горло и облизывает губы, не знает, что он должен сделать в наступившей тишине. Ему некомфортно находиться с братом, потому что они уже давно таковыми не являются: кровь здесь не помощница. Их связь, узы, которые раньше так любил хвалить отец, гордясь своими сыновьями-близнецами, будущими Правителями, давно стали пустым звуком для обоих. Юнги ощущает знакомую грусть и ностальгию, для которой сейчас нет места, и по этой причине пытается вернуться к их разговору. Он берёт в руки меч и поднимает его, чтобы всё внимание Агуста приросло к оружию. — Так ты не расскажешь, почему эта зубочистка у тебя? — спрашивает Юнги, постукивая по ножнам. — Честно говоря, не понимаю, как твои императорские ручонки вообще могут держать что-то подобное. — Разве не ты мне говорил, что надо уметь управлять любым клинком? — отвечает вопросом на вопрос Агуст, чей уголок губ слегка приподнимается, когда брат на троне надувает губы и наигранно опрокидывает голову, стуча указательным пальцем по своему подбородку. — Мо-о-ожет быть, — тянет Юнги, усмехаясь. — Но разве ты не тот, кто никогда меня не слушал? — Следует тихий смешок, когда видит, как Агуст морщится и не отрицает очевидное. Разговор больше смахивает на беседу двух старых знакомых, в этот раз без обнажённых клинков, злых слов и обвинений, хотя насчёт последнего у Юнги очень много вопросов. Император смотрит на него и не отводит взгляда, не собирается звать охрану или, на крайний случай, Намджуна. Просто игнорируя тот факт, что перед ним человек, оставивший на его лице ёбанный шрам. Агуст решил поиграть? Или в этот раз всё и правда закончится только разговором? Император молчит, но Юнги знает, что тот следит за каждым его движением и вздохом. Их уроки «всегда быть настороже» никуда не делись даже спустя столько лет. Похвально, думается ему. — Его нет, — ёмкий ответ, который получает в итоге Юнги на свой вопрос, заданный в самом начале беседы. Он выпрямляется на троне, прекращая сидеть в расслабленной позе, и не скрывает своего удивлённого выражения лица, когда смотрит на Агуста, который остаётся спокойным. Это не то же самое, что «у меня украли мешок риса» или «мой Караул позволил незнакомцу войти в тронный зал». Это ёмкое «его нет» сродни «босс одной из главных и больших уличных банд оставил на лице Императора шрам», и этих двух слов недостаточно для Юнги. Почему его нет? Как ты допустил это? Где он? У кого он? Все эти вопросы вмиг вспыхивают в голове Юнги, но ни один не срывается с губ. Агуст наблюдает за чужими медленно крутящимися шестерёнками и не собирается ничего пояснять или уточнять. Через какое-то время, проведённое в тишине, Юнги хмурится. Признаться честно, судьба чужого клинка — не его забота. Его собственный меч находится в оружейной, никем не тронутый и вряд ли использовавшийся за несколько лет, и это единственное, что должно его волновать. Но дело в другом. Ему интересно, каким же образом Император позволил своему оружию просто так пропасть, в итоге сделав вид, что его совсем это не волнует. Агуст, мальчишка, что считал своего отца чуть ли не Богом, который не давал целую ночь спать, рассматривая сталь и боясь к ней прикоснуться, не мог просто так отозваться о своём мече. «Его нет». — Так ответь же мне, — Агуст снова подаёт голос, прерывая мысли Юнги, который так и не задал встречный вопрос. — Где мой клинок? — и кофейно-карие глаза снова становятся чёрными от злости. Этот вопрос намного глубже, чем может показаться сначала. Юнги понимает, что у него не просто спрашивают, а требуют ответа, которого нет. Да и с чего бы ему быть? Никакого отношения к неожиданной пропаже императорского клинка он не имеет, а значит, и не обязан отвечать. Второй вопрос, возникающий у него в голове, — почему Агуст спрашивает подобное у него? — Так ты меня в чём-то подозреваешь, — глухо констатирует факт Юнги, подняв бровь. Раньше это были лишь предположения, но теперь всё встаёт на свои места. Те вопросы в их первую встречу месяц назад, обвинительный тон в голосе и нежелание идти на контакт: он бы на месте брата тоже не стал выслушивать человека, которого считает виноватым в преступлении. Разница лишь в том, что Юнги ничего не делал. Он и его люди не касались Императора и прочих дворцовых дел уже давно, а уж красть что-то? Красть меч Агуста? При этом прекрасно зная, что после этого единственный вариант развития событий — голова с плеч? Что ж, даже он не настолько глуп и опрометчив. — Давай кое-что сразу разъясним, — Юнги спешит отложить меч на прежнее место и посмотреть на брата. Тот остаётся безучастным. — Я не крал ён, — кратко, серьёзно и без лишних размусоливаний. Он ждёт, что Агуст что-то ответит, однако тот остаётся молчалив, но, несомненно, слушает. — У меня нет ни единой блядской причины пробираться к тебе во Дворец или личные покои, чтобы своровать то, что у меня и так есть, понимаешь? — Понимаю, — не понимает, думает Юнги, глядя на Императора. Нихера, абсолютно нихера не понимает. Юнги вздыхает, со стоном запрокидывает голову назад и возвращает её в прежнее положение через секунду. Он осматривает помещение, цепляется за знакомые рисунки и резьбу, тычась языком во внутреннюю сторону щеки, и думает, какие бы лучше слова произнести. — Не будь глупым, Агуст, — в конце концов говорит он, и это, вроде бы, можно даже было посчитать за оскорбление самого Его Императорства, но тот даже не ведёт бровью, успокоившись после всплеска эмоций. — Пораскинь мозгами и вспомни, насколько сильно я не хочу иметь ничего общего с дворцовыми делами. Мне незачем развязывать между нами какую-то войну, — он поднимает руку вверх и выставляет указательный палец, а потом тычет им в фигуру Мина. — А вот кому-то? — на его губах расцветает полуулыбка, которую легко спутать с ухмылкой. — Какое интересное зрелище, — с большим энтузиазмом продолжает Юнги, даже выпрямляется на троне. — Столкнуть самого Императора и главу крупнейшей банды на улицах Столицы, — вот это, думается ему, имеет смысл больше, чем безосновательные обвинения со стороны Агуста. Но Агуст не впечатляется речами своего брата от слова совсем. Он спокойно наклоняет шею в сторону, хрустит ею, а после машет одной рукой в его сторону, только чуть левее. Юнги на троне поворачивает голову в указанном направлении и видит всё те же деревянные коробки и меч. Когда до него не доходит, на что показывает младший, то Агуст озвучивает: — Открой ящик, — велит он. — Тот, что ближе к тебе. Юнги оборачивается к нему с подозрением на лице, но всё равно тянется к коробке и перекладывает её к себе на колени. Она лёгкая, там точно нет чьей-то головы или зёрен риса, однако что-то стукается о дерево, как только ящик оказывается перед ним. Он не медлит и не ждёт дальнейших слов Агуста; поднимает крышку и заглядывает внутрь. Там часы. Серебряные мужские часы, которые, как может заметить Юнги, ещё даже ходят. Рассматривая их детальнее, он с каждой секундой начинает осознавать, зачем брат сказал ему заглянуть в эту злоебучую коробку. Замечает маленькие царапинки на стекле, за которым двигаются стрелки от цифры к цифре, и ремешок вполне затёртый и не новенький. Он и не должен быть новеньким, потому что Юнги носит эти часы уже несколько лет. Только какого чёрта они оказались у Агуста? Он тянется рукой вглубь коробки и аккуратно берёт аксессуар в руки, подносит к лицу, чтобы тщательнее рассмотреть и удостовериться, что это не подделка. Они ложатся на ладонь уже привычной тяжестью и холодом металла; Юнги проводит по стеклу подушечкой большого пальца, прислушиваясь почти к незаметному тиканью, и переворачивает их. Витиеватым почерком на поверхности выгравировано «MYG» — у Юнги не остаётся никаких сомнений, что эти часы — его собственность. В последнее время он отдавал предпочтение другой паре часов, более новым и дорогим, но ему сложно забыть те, что носил несколько месяцев и лелеял их в силу нежелания потерять воспоминания, сохранённых в них. — Я нашёл их там в оружейной, — разносится беспристрастный голос Агуста, продолжающего эти несколько минут следить за Юнги, пока тот хмурился и рассматривал вещь. — Когда я отдал ён, чтобы о нём позаботились, то на следующее утро нашёл часы, но никак не свой меч, — никакой желчи в словах, обвинений или злости, Император просто рассказывает всё так, как было, чтобы аргументировать свою точку зрения: Юнги украл его клинок, и доказательство тому — серебряные часы с его выгравированным именем. Юнги стискивает зубы и сжимает в ладони холодный металл, а после с усмешкой, выражающей неверие, тянет презрительное: — Когда ты стал верить всему, что видишь? — лицо Агуста вмиг ужесточается, когда чужая ухмылка достигает его глаз. — Не ты ли живёшь во Дворце, где каждая свинья жирнее другой? — Юнги закатывает глаза и вздыхает, закрывая коробку на своих коленях и неаккуратно ставя её обратно на своё место. Он свешивает ноги на пол, ставит руку на подлокотник и подпирают ею щёку, с тихим лязгом играясь другой рукой с часами. — Нам с детства твердили, насколько мелочны могут быть люди, чтобы выставить себя невиновным в преступлении. — Ты хочешь сказать, что тебя подставили? — заканчивает Император мысль, звуча требовательно и нетерпеливо. Юнги на это пожимает плечам, откидывается на спинку трона, зарываясь ладонью в свои чёрные, жёсткие волосы. — Почему я должен тебе верить? Может быть, это ты сейчас выставляешь себя невиновным в том, что сделал? — Агуст встаёт с фонаря и отряхивается, медленной поступью подходя к ступенькам, ведущим к трону. Юнги бегает взглядом по фигуре напротив и прикусывает губу. Власть, — вот что первым приходит ему на ум, когда он смотрит на брата. Агуст имеет власть, авторитет, силу и влияние. Огромное, неизмеримое влияние, будучи тем, кто сидит на этом самом месте, которое сейчас занял Юнги. Даже в тот вечер, когда Император лежал у него в ногах, его подбородок был поднят вверх, и старший понимал, что клинок у лица Агуста не больше, чем обычная игрушка. Когда Агуст стал тем, кем является сейчас? Дело не в титуле, вовсе нет, это было дано ему ещё с самого рождения: когда он стал человеком, которого без сомнений зовут Императором Мин? Перед глазами Юнги мелькает его младший брат, любящий и заботливый, всё время бегающий за отцом по пятам и смотрящий на него с безграничным доверием и восхищением. Когда-то и сам Юнги был тем самым хёном, на которого Агуст смотрел снизу вверх и просил научить всему. Разница в несколько минут смехотворна, но отчего-то она сыграла огромную роль в распределении старшинства между близнецами. В памяти Агуст постоянно улыбался и смеялся, строил огромные планы и мечтал, что всё изменится: как только он и его хён сядут на трон, Корея не будет прежней. Она станет лучше. Сейчас Юнги хочет смеяться. Уродливый шрам на лице Императора, почти в точности отзеркаливающий его собственный, отдаётся болью в теле, а сам Агуст продолжает подниматься по ступенькам и идти вперёд, пока не останавливается в трёх шагах от брата. Юнги вскидывает бровь в вопросе, и вся его поза больше похоже на неповиновение. — У тебя удобное кресло, — беззаботно говорит он, стуча кулаком по деревянным подлокотникам. — Какая жалость, что у меня нет никаких прав здесь сидеть, — его наигранная обида в тоне сменяется широкой ухмылкой, стоит ему поднять голову, чтобы посмотреть на близнеца. Когда же ты будешь смотреть на меня снизу вверх? Следующие движения Агуста лишены грации и плавности, как обычно; он резко и быстро хватает Юнги за подбородок, заставляя его поднять голову ещё выше, а потом склоняется и цедит сквозь зубы, смотря прямо в карие глаза: — Мне плевать, кто это сделал и зачем, — со злостью и требовательностью, выглядя действительно устрашающе, на что Юнги сдерживает своё привычное фырканье. — Верни мне ён и приведи того, кто подставил тебя, — Агуст усмехается. — Только если ты не врёшь. Юнги смотрит на Императора и хочет заехать ему по лицу или харкнуть, только бы тот отпустил его подбородок и отошёл назад, но эти искривлённые в усмешке губы, нахмуренные брови и глаза, ставшие почти чёрными, заставляют думать Юнги совсем о другом. Всегда ли Агуст был настолько сексуален в своём гневе? И где его наивысшая точка кипения? Проскользнувшая мысль пугает и одновременно с этим будоражит. — Не знал, что захочу тебя нагнуть, пока ты смотришь на меня вот так, Император Мин. Слова слетают с губ и растворяются в тишине тронного зала прежде, чем Юнги успевает их обдумать, и реакция на лице напротив сменяется с удивительной скоростью. Злость Агуста пропадает так же быстро, как и появилась, а после его глаза расширяются в неверии и шоке. Усмешка сменяется приоткрытым в скромной «о» ртом, и Юнги думает, что сейчас тот сморщится в отвращении и грубо отодвинет его лицо от своего, чтобы увеличить между ними расстояние. Агуст, сбитый с толку, просто остаётся на месте и смотрит сквозь брата, чья челюсть начинает побаливать от усилившейся хватки чужих пальцев. — Отвратительный, — говорит Агуст в итоге, фокусируя своё внимание на Юнги, который спешит расплыться в улыбке и хрипло протянуть: — Не думаю, что ты будешь порицать твинцест, — и после этого следует сильный удар, от которого Юнги просто не успевает увернуться. Он хватается за щёку и бросает наполненный злостью взгляд на Императора, спешащего вытереть свою руку о ткань ханбока, как будто ему действительно отвратительно даже касаться своего близнеца. Юнги безэмоционально смеётся и двигает челюстью в сторону, не обращая внимания на боль; вытирает ладонью губы и не удивляется, когда видит капли крови. Он кончиком языка проводит по мягкой плоти и морщится от вкуса металла. Возможно, это заслуженно. Агуст отходит на несколько шагов и снова берёт себя в руки, старший смотрит на него спокойным взглядом, больше не решаясь съязвить или пошутить. — Неужели знаменитому Юнги с улиц Ханяна не найти одного человека с императорским мечом? — с потаённой издёвкой тянет Агуст и изящно приподнимает правую бровь. Он знает, что ходит по тонкому льду. Это сраная провокация, на которую его брат точно не среагирует. Юнги не чувствует никакого внезапного желания доказать Императору обратное; они оба знают, что он может, однако вопрос совсем в другом. Даже будь у него возможность достать обратно чужое оружие, вряд ли остался хоть какой-то шанс это сделать. Для вора, кем бы он ни был, нет причин хранить такую драгоценную вещь у себя. — Кто в здравом уме будет бегать по столице с твоим клинком? — озвучивает свою мысль вслух старший, морщась от боли в челюсти. Прискорбно, если завтра будет синяк. Агуст на вопрос брата ничего не говорит, только напрягается сильнее обычного и поджимает губы. Юнги громко вздыхает, осознавая, что его домыслы более правдивы, нежели мнимое желание Императора вернуть себе то, что принадлежало ему несколько лет. — Ён наверняка уже за пределами столицы, если его вообще не вывезли из Кореи, — он качает головой и откидывается на спинку трона. Скорее всего кража императорского меча была осуществлена только ради денег, потому что продать его за крупную сумму легче лёгкого, особенно через какого-нибудь посредника. Юнги может лишь догадываться, что испытывает Агуст, осознавая всю ситуацию. Этот клинок... и правда значил для него очень много. Да, конечно, отчасти потому, что являлся воспоминанием о детстве и отце, послужившим для нынешнего Императора примером номер один. Но также именно с этим оружием Агуст ездил на охоту и, что уж тут скрывать, лично проводил смертную казнь. — Тогда ты встанешь на колени перед маннани, — говорит Агуст ровным тоном, тем самым привлекая к себе внимание. Юнги поднимает брови в молчаливом вопросе «серьёзно?», и выражение лица Агуста свидетельствует о том, что это действительно не шутка. Юнги смеётся. Громко и прерывисто, даже с лёгким недоверием и насмешкой, не воспринимая сказанное младшим всерьёз. Он откидывает голову назад, а затем резко замолкает и несколько мгновений рассматривает потолок над собой. Мелочный, проскальзывает мысль. — Это, — говорит Юнги, когда возвращает всё внимание фигуре перед собой, и поднимает руку с часами. — Твой единственный аргумент, который ты можешь использовать против меня, обвиняя в краже. И, как я уже сказал, подкинуть их тебе в оружейную не стоило и труда, — хотя я удивлён, кто мог украсть их у меня, договаривает про себя. — Моя смерть не вернёт тебе клинок, поэтому брось эту дурацкую затею. С этими словами Юнги тяжело вздыхает и отталкивается руками от подлокотников, вскакивая на ноги и одним изящным движением надевая часы на своё запястье. Они ощущаются знакомой тяжестью и согревшимся металлом на коже; он смотрит на Агуста молча, не зная, что ещё сказать. Будет верить до последнего, что брат не поддастся эмоциям и не наделает глупостей лишь потому, что какой-то умник нашёл храбрости подкинуть часы близнеца в императорскую оружейную. Конечно, по возвращению Юнги сразу же займётся этим вопросом, ведь не всякий левый человек может провернуть такое, хоть и шанс, что именно он и осуществил кражу — мал. Вряд ли такое серьёзное преступление мог совершить кто-то один. Да и к тому же, кто бы это ни был, их план сработал. — Не стоит так цепляться за этот клинок, — говорит Юнги, нарушая тишину в зале. — Он всего лишь пережиток прошлого, Агуст, пора двигаться дальше, — слова звучат больше как совет, произнесённый мягким, наставляющим тоном, хоть мужчина уже давно не имеет никакого авторитета для близнеца. Выражение лица Императора ужесточается, когда до него доходит весь смысл сказанного. Юнги не рассчитывал на понимание или хотя бы проблеск того, что Агуст может к нему прислушаться. Очевидно, отпустить прошлое некоторые не могут так легко, как хотелось бы. — Ты не можешь говорить мне такое, когда прекрасно знаешь, что ён значил для меня, — следует ответ ровным тоном. Юнги поджимает губы. — И если твой клинок уже давно перестал быть для тебя чем-то, то это не значит, что я поступлю так же. В этих словах слышится двусмысленность, на которую Юнги не может не отреагировать. Если он когда-то так легко отпустил всю свою дворцовую жизнь и отца, память о котором хранит металл меча, то Агуст будет цепляться за это до последнего. И, возможно, он совсем немного сочувствует своему брату: жить прошлым не совсем хорошая идея. Отец уже мёртв, как и их мать, а народу нужен тот человек, который может править лучше, чем предыдущий Император. Пока Агуст цепляется за мнимый образ, давно не сидящий на троне, то он обречён. — Ты Император, которому могут сковать самый лучший клинок во всей Корее, даже лучше ёна, — говорит очевидную вещь Юнги, медленно шагая вперёд, к Мину. — Прекрати считать оружие за сувенир, доставшийся тебе от отца, и просто отпусти уже это. Он наблюдает за каждым изменением на лице брата, подходя всё ближе и ближе, пока не останавливается перед ним с самодовольством, отражающимся в дерзко приподнятых уголках губ. Юнги не прерывает зрительного контакта с Агустом, когда наклоняется вперёд и произносит следующие слова ему на ухо хриплым, низким голосом с издёвкой: — Или дело в том, что меч будет не от папочки? — язвительность и наигранная грусть вызывают раздражение у Императора, который косо на него смотрит. Юнги непривычно видеть лицо брата так близко; дрожь, вызванная по непонятной причине, снова проходит по всему телу, стоит ему рассмотреть фарфоровую, нежную кожу Агуста, аккуратный нос, острую линию челюсти и мягко-розовые губы. Юнги облизывает свои собственные, когда на несколько секунд опускает взгляд вниз, а встречаясь с потемневшими глазами близнеца снова, усмехается. Ему кажется, что, пододвинься ещё на сантиметр, сможет почувствовать тёплое дыхание на своём лице, но это и остаётся лишь мыслью в голове. Юнги не двигается и даже не ждёт никакого ответа на свой вопрос, вполне себе риторический. Они оба знают, что он прав. — Этот шрам идеально украшает твоё императорское личико, — говорит Юнги, что вовсе не является комплиментом, и, не обдумывая свои дальнейшие действия, поднимает руку. Он пальцами обхватывает чужой подбородок, заставив брата повернуть свою голову в его сторону. Император удивлён и возмущён, старший точно осознаёт это, рассматривая идентичные его собственным черты лица. Как он и подметил в самом начале, шрам действительно выглядит неплохо, за ним ухаживают и не дают появиться какому-либо заражению, даже несмотря на то, что прошёл уже месяц с той самой ночи. Он не кровоточит, только кажется чуть воспалившимся, но Юнги знает, что вскоре шрам начнёт белеть, пока не превратится в такой же, что украшает и его правый глаз. Он смотрит на то, что сделал собственными руками, и думает, что мог бы избежать подобного, имей хоть какой-нибудь контроль над эмоциями. Но вспоминая все слова Агуста, сказанные в его адрес в ту ночь, его заполняет злость и обида. Что-то внутри снова и снова толкает на поступки, доказывающие, что, даже будучи одним из тех, кто живёт на улице не самой законной жизнью, не является человеком хуже, чем тот, кто сидит на троне. Агуст смотрит на Юнги пронзительным взглядом, не вырывается из хватки и не пытается выкинуть какую-то подколку; просто удерживает зрительный контакт и ждёт, что старший сделает дальше. Снова пошутит? Молча отвернётся и покинет дворец? Им не о чем больше говорить, а если и есть, то никто такие темы поднимать первым не станет. Император видит перед собой себя, но понимает, что Юнги абсолютно другой человек, кажущийся каким-то далёким и незнакомым, хоть раньше всё было иначе. Короткие чёрные волосы, на вид довольно жёсткие, когда-то были такими же длинными, шелковистыми и светлыми, как и у Агуста сейчас; шрам не украшал бледное, аристократическое лицо, теперь служащий напоминанием об одном инциденте, где Юнги просто проявил неосторожность. Агуст чувствует покалывание на своём собственном глазу, до сих пор иногда отдающим болью, и понимает, что, хоть шрамы и идентичны почти до абсурда, они несут разный смысл. Один является Императором, чьё увечье будут считать гордостью, полученной во время боя на мечах, а другой — Бандит с большой буквы «Б», с противоречивым по мнению некоторых желанием помогать бедным и наводить собственный порядок там, куда не дотягивается рука Императора. Его шрам будут считать уродством, отобравшим всякую возможность вознестись на трон. — От кого ты бежишь? — тихо спрашивает Агуст, произнося эти слова в нескольких сантиметрах от чужих губ. Он видит, как зрачки напротив резко расширяются, и продолжает: — От меня? — предполагает следом, а потом выдерживает недолгую паузу и договаривает уже более заинтересованно: — Или от себя? Юнги громко выдыхает через нос и плавным движением убирает пальцы с чужого подбородка, больше не удерживая его. Он думает, что Агуст тут же поспешит отвернуться или хотя бы увеличить между ними расстояние, и остаётся удивлённым, когда брат не делает ничего из этого. Только продолжает смотреть в глаза и ждать ответа, который Юнги не даст в любом случае. — Продолжай сидеть на своём кресле и вспоминать нашего папочку, — переводит тему старший, фыркает и делает шаг назад. Он слегка скалится, вытягивает шею, лениво пряча одну руку в кармане штанов. — Волнуйся лучше о людях, а не обо мне. Уж я-то смогу о себе позаботиться, — заверяет Юнги медленным, небрежным тоном, растягивая гласные. С этими словами он бросает последний взгляд на брата и отворачивается, вальяжной походкой спускаясь по деревянным ступенькам и оказываясь около ярко светящего фонаря, от которого исходит жар огня. Он наблюдает за дрожащими тенями на полу и о чём-то задумывается, пока Агуст смотрит в спину и ничего не говорит. Нет смысла окликать или пытаться завести ещё один разговор; на сегодняшний день они закончили эти бессмысленные беседы. И всё же... — Ты бы так отлично смотрелся на коленях передо мной, Агуст-и, — ласковое прозвище слетает так привычно, как будто Юнги не забывал о нём на несколько лет, с тех самых пор, когда их пути разошлись. Комментарий заставляет Агуста смутиться, удивиться и поморщиться в отвращении вновь, и это всего за несколько секунд, которые успевает приметить Юнги, прежде чем с нахальной улыбкой уголками губ быстро направиться к задней части тронного зала, к знакомой деревянной двери. Он не знает, по какой причине ему захотелось бросаться такими громкими, инцестными фразами, но, чёрт, если бы... — Я твой... — начинает Агуст возмущённым тоном, слегка повышая голос, на что Юнги только небрежно машет рукой в его сторону. — Младший брат, — договаривает Юнги и дёргает дверь на себя, даже не бросая последний взгляд на стоящего статуей Императора. Под тишину зала Кынджонджон он скрывается в темноте туннеля. Агуст отводит взгляд в сторону именно в тот момент, когда слышит негромкий хлопок двери, означающий, что её закрыли, и громко выдыхает. На тело накатывает моментальная усталость, а голова начинает болеть. Он присаживается на трон, до сих пор хранящий теплоту чужого тела, и прислоняется затылком к спинке. Ему надо всего две минуты, чтобы услышать со стороны аккуратный, тихий кашель, сымитированный только для того, чтобы привлечь внимание Императора и предупредить его о присутствии кого-то второго. Агусту не надо даже поворачиваться, чтобы понять, кто его очередной ночной гость, потому как Намджун никогда не покидает Кёнбоккун раньше самого Мина. — Всё прошло лучше, чем ожидалось? — низкий, бархатный тембр достигает ушей, когда Император уже не надеется на то, что Намджун заговорит первым. Он прикусывает губу и расслабляется всем телом, только сейчас осознавая, насколько сильно был напряжён достаточно долгое время. Из-за чего? Точнее, из-за кого. На лице Намджуна только искреннее любопытство, мягкая улыбка и понимающий взгляд, без капли осуждения или давления. Он понимает, насколько тяжело его другу даются подобные встречи, особенно с тем, кто раньше был семьёй в полном понимании это слова, а не только лишь отголоском прошлого. Это спокойное «младший брат», сорвавшееся с губ Юнги, заставило Агуста испытывать странный укол боли и печали, но никак не тепло или чувство, будто он скучал по этому. Как же давно Юнги не обращался к нему ненавистным ласковым прозвищем, режущим уши, но являющимся для них двоих чем-то особенным и таким... личным. — Я не знаю, крал ли он ён, — глухо говорит Агуст, вместо того, чтобы дать чёткий ответ на вопрос Намджуна. Тот не переспрашивает, только ровно кивает, будто догадывался о невиновности друга с самого начала: — И, наверное, он был прав, когда говорил, что его уже нет в Ханяне или Корее в общем, — мужчина издаёт усталый стон, прикрывая ладонью лицо. — Мне жаль, — искренне говорит Намджун, тоже осознавая, как много значил клинок для старшего. Именно он был рядом с Агустом, когда они узнали о пропаже; Император был в ярости, но одновременно с этим абсолютно потерянным, находящимся в отчаянии. Эту боль на лице Намджун не сможет забыть ещё долго. Агуст сглатывает. Кивает. — Мне тоже, — коротко, безэмоционально, просто констатирует факт и встаёт с трона, отдёргивая ханбок. Намджун молча и с сочувствием провожает напряжённую спину своего Императора, пока тот полностью не выходит из тронного зала.

****

Следующие несколько дней ночную тишину зала никто не прерывает, кроме шелеста бумаги и скользящей по ней кисти с чернилами. Агуст занимается своими императорскими делами, теряется в ненужных бумагах и язвительных, но добрых комментариях Намджуна, продолжающего исполнять роль заботливого советника и лучшего друга. По его лицу было понятно, что каждый раз он хотел завести разговор о Юнги и происходящем между двумя братьями, однако у него хватало ума не отвлекать своего Императора на такие беседы. Честно говоря, Агуст и сам не знал ответа на все вопросы, интересующие Намджуна. Намджун был тем, кто знал обоих близнецов с детства, питал к ним нежные дружеские чувства и ни при каких условиях не принимал чью-то сторону. После Юнги, покинувшего Дворец, Ким остался с Агустом из собственных соображений. Тем самым он не хотел показаться человеком, который решил отказаться от дружбы со старшим из близнецов, в нём просто кипела уверенность, что Юнги сможет справиться сам. Старший Мин всегда проявлял большую инициативность и самостоятельность, когда как Агуст полагался на поддержку брата или отца. Намджун знает, что младший наследник трона нуждался в нём больше, чем слегка амбициозный Юнги, но даже при таком раскладе ему претила мысль выбирать. Он знал обоих братьев лучше кого-либо, и теперь трудно наблюдать за холодной войной, которая возникла между ними. Чем руководствуется Юнги в последнее время, наведываясь в тронный зал и став здесь почти что постоянным гостем, Намджун может только догадываться. Но старший почти никогда не мог наплевать на своего брата и сделать вид, что между ними нет кровных братских уз. Когда как Агуст уже давно похоронил их где-то глубоко в себе. Покойный Император Мин вряд ли хотел такой судьбы для своих сыновей, как и их чуткая, нежная мать, давшая своим детям только самое лучшее. Мог ли кто-то из них представить, что всё так обернётся после ухода Юнги из Кёнбоккуна? Намджун хочет спросить Агуста о многом, но продолжает стоять рядом и молчать, пока Император выводит на пергаменте китайские иероглифы, придерживая рукав ханбока другой рукой. Сейчас глубинная ночь: на внешнем дворе тихо, как и в тронном зале, в котором они расположились в такое позднее время суток. Лицо Агуста непроницаемо, он полностью поглощён своими обязанностями, и Ким решил уже всё так и оставить, глубоко вдохнув, однако низкий голос нарушает тишину между ними: — Если ты и дальше будешь стоять у меня над душой, то ты свободен, Намджун, — говорит Император, аккуратно отнимая руку от пергамента с кистью и откладывая её в сторону. Он поворачивается к своему советнику и с выжидающим выражением лица ждёт, пока тот что-то скажет. Намджун же тушуется и опускает взгляд вниз со слабым чувством вины. Агуст рассматривает напряжённую фигуру рядом с собой и неожиданно даже для себя расслабляется, делая глубокий вдох и выдох. — Что тебя беспокоит? — в голосе читается интерес и озабоченность, несвойственная обычно для мужчины, но сейчас здесь нет никого, кроме него и лучшего друга, стоящего за его спиной уже несколько лет и верно служащего ему. Если есть что-то, что отвлекает обычно собранного Намджуна, то Мин предпочитает об этом знать. — Вы ведь и так знаете, Чонха, — отвечает тихо Намджун, поднимает голову и украдкой смотрит на Агуста. Шрам в приглушённом свете зала, освящённого только несколькими большими лампами на полу, вызывает в Киме только чувство грусти и вины. Будь он в ту ночь рядом, то наверняка смог бы остановить Юнги и спасти Императора от участи, но прибежал только после отчаянного крика, который, как оказалось после, даже не принадлежал самому раненному. Юнги даже в такой ситуации, после всего сделанного, подумал о брате и его безопасности. Агуст, смотря на Намджуна внимательным взглядом, медленно моргает и кивает. Он устремляет свой взор вперёд, на императорскую площадь, которую видно благодаря почти никогда не закрывающимся воротам тронного зала, и Ким слышит громкий хмык. — Если ты так сильно хочешь обсудить моего брата, то почему бы тебе самому с ним не встретиться? — отрешённо предлагает мужчина, обводя взглядом крыши зданий вдалеке, которые доступны его взору с такого местоположения. Намджун поднимает бровь в удивлении, явно чуя подвох в заданном вопросе, а потом только мягко усмехается и качает головой, потому что это абсурдно. — Вы ведь понимаете, что мы не в том положении, чтобы вести дружеские беседы, — Агуст на эти слова поворачивается к нему с намёком на улыбку. — Он глава бандитской группировки на улицах моей столицы, Намджун, — озвучивает давно всем известный факт, глядя на друга с весёлыми искорками в глазах. — Я тоже не в том положении, чтобы говорить с тобой о нём. Ким открывает рот, чтобы возразить, даже набирает в лёгкие воздух, чтобы выдохнуть его в следующее мгновение вместе со словами, однако так и замирает. Думает. Закрывает рот и отворачивается. Тишина прерывается только тихим треском языков огня, горящих в лампах, и Агуст уже с усталым вздохом снова берётся за кисть, обмакивает её в чернила, дабы продолжить то, от чего его отвлекли. Мыслительный процесс Намджуна в этот момент достигает апогея; он последующими резкими словами пугает Императора, уже надеющегося на тишину в ближайшие полчаса. Бледная рука дёргается, из-за чего на пергаменте чуть не остаётся большое чёрное пятно. — Мы могли бы поговорить о нём, как о вашем брате, Чонха, — Агуст может слышать ухмылку Намджуна, довольствующегося реакцией своего Правителя, ведь тот всегда был таким: ему позволено говорить и делать больше, чем кому-либо из приближённых к Его Императорству. Слово «брат» режет Мину уши, однако он не морщится и не выражает своё недовольство на поднятую тему. Бросив короткий взгляд на добродушное лицо Намджуна, мужчина с тяжёлым вздохом снова опускает кисть на подставку и рукой подпирает свой подбородок. Он кажется незаинтересованным, и Ким считает это маленьким успехом, ведь раньше при упоминании старшего бывшего наследника на лице блондина появлялось только злость. Агуст машет свободной рукой в воздухе со словами: — Говори уже, — это не приказ, просто попытка побыстрее избавиться от надоедающего Намджуна, который бы не отстал с расспросами ещё долгое время. У Мина есть гораздо более важные вещи, нежели обсуждение Юнги вместе со своим лучшим другом поздно ночью. Незаконченное предложение на белом пергаменте навевает тоску. Намджун не светится, как огонёк от свечки, когда Агуст даёт непрямое разрешение поговорить на ранее запрещённую тему, но он чувствует себя более взбудораженным и воодушевлённым, потому что ему так долго хотелось обсудить своего лучшего друга, которого не встречал уже долгое время. В конце концов, Юнги кажется тем человеком, что до сих пор негласно связывает Намджуна с Агустом, и проведённое вместе детство тому доказательство. Ким никогда не сможет забыть улыбчивого и дерзкого мальчика, ставшего его другом, как и Император не сможет забыть своего старшего брата, являющегося для него когда-то всем. — Он приходит в этот тронный зал уже несколько ночей, и вы ни разу ещё не выгнали его, — заинтересованно подмечает Намджун один из фактов, на что Агуст закатывает глаза и фыркает. — Юнги приходит и уходит, когда захочет, его не волнуют мои приказы, — если бы речь шла о ком-то другом, Мин выглядел бы более раздражённым, но сейчас только напускная безразличность. Когда после этих слов не следует очередная реплика Намджуна, Агуст всё-таки решается посмотреть на него и натыкается на всезнающую улыбку, которая иногда очень сильно выводит из себя. Ким всегда был таким: молча смотрел и улыбался, как будто ему доступны все тайны этого мира, хотя на самом деле он просто хорошо читал людей и мог легко снять каждый слой маски. С Агустом это не всегда срабатывало, однако здесь огромную роль играет проведённое время вместе, потраченные годы детства в компании друг друга, которые уже не вернуть. Они хранили их у себя в воспоминаниях, как нечто ценное и важное, и хоть оба мужчины сейчас не скажут о таком вслух, они знают. Поэтому эта слабая, понимающая улыбка Намджуна раздражает Агуста; никто не может знать его лучше, чем он сам. — Что? — сквозь зубы шикает Мин. Мужчина рядом тихо смеётся и качает головой. — Ничего, Чонха, — сквозь смех выдавливает из себя Намджун, а когда успокаивается, делает тихий вздох и замолкает. Агуст одаривает друга пристальным взглядом, думая, что тот продолжит беседу, но этого не случается. Вместо этого Мин фыркает и отворачивается. — Я же просил называть меня хёном, когда мы не на людях, — тихо говорит он тоном, в котором не осталось злости, только необычная нежность и мягкость. Намджун пожимает плечами, чего Император, естественно, не видит, а взгляд направлен в деревянный пол. Называть своего лучшего друга «Чонха» для Кима было очень непривычно, но со временем ты привыкаешь ко многому: к отсутствию людей рядом с собой и их заразительного смеха, сквозь который тянется весёлое «Джун-а», к новому устою и обязанностям. Даже ко своей должности Главы Императорской Армии Намджуну пришлось привыкнуть. Конечно же, не обошлось и без личностных потерь. Каждый раз, стоит мужчине обратиться к Агусту вежливым обращением, в тоне всё равно читаются нотки беспечности, как будто Намджун не относится к этому со всей серьёзностью; они оба знают, что это не так. Просто дружба между ними сохраняется до сих пор, и именно она мешает обоим мужчинам воспринимать все эти титульные обращения всерьёз. Никто, честно говоря, и не жалуется. — Извини, — говорит Намджун без капли сожаления. Агуст только закатывает глаза и не комментирует это. — Возвращаясь к теме, — продолжает мужчина с добродушной ухмылкой на лице. — Я знаю, что ты не признаёшься в этом даже самому себе, но, — он выдерживает паузу, внимательно смотря на сменяющиеся эмоции Императора, — ты рад, что Юнги возвращается сюда снова и снова. Агуст вздрагивает всем телом, сидя на троне и до сих пор подпирая подбородок рукой, и взгляд отводит в другой угол зала. Вынести самодовольное лицо Намджуна он не сможет. К тому же, молчание с его стороны уже говорит о многом. — Полагаю, это ваши первые полноценные разговоры за те несколько лет, что Юнги-хён не живёт во Дворце, — напоминание об этом отзывается резким колким ощущением где-то под ребром Агуста, но он игнорирует это и не прерывает друга: раз уж тот решил выговориться, то пускай. — Хотя не могу утверждать, что все из них были хорошими, — голос становится чуть неуверенным и сомневающимся. Мин знает причину. Той ночью, после которой у него остался шрам, братья действительно не провели за чашкой чая и мирной беседой. У всего есть последствия. — И что ты хочешь этим сказать? — скептически спрашивает Агуст, смотря на Намджуна. Тот скромно пожимает плечами всё с той же всезнающей улыбкой. — Я просто хочу сказать, — произносит Намджун, принимая более искреннее и серьёзное выражение лица, будто он хочет успокоить Императора и донести до него какую-то очень важную мысль. — Нет ничего плохого в том, чтобы скучать по своему старшему брату. Агуст не спешит называть чувство, испытываемое им, «скучать по брату», однако если быть искренним с самим собой, наверно, это самое подходящее слово. Его не удивляет тот факт, что Намджун уверен в этом больше, чем он сам, но упрямый червячок где-то внутри, поселившийся там уже давно, толкает мужчину протянуть медленно, с долей недовольства: — Почему я должен скучать по тому, кто бросил меня? — он кидает строгий взгляд на Кима, реагирующего на такую фразу лишь поджатыми губами. Эта тема всплывает каждый раз, стоит упомянуть прошлое или Юнги в разговоре между ними, и Намджун уже устал бороться, доказывать одно и то же. Личный советник рядом вздыхает, поражённый, но не оставляет вопрос Агуста безответным: — Ты ведь знаешь, что он не бросал тебя, хён, — мягкое, вежливое обращение, срывающееся с губ Намджуна, слегка успокаивает внутренний разгорающийся огонёк Императора, которому есть что возразить. — Для Юнги ты был всем, он так сильно любил тебя и — бросить? — неверящим тоном спрашивает Ким, хоть и так знает ответ. — Нет, хён, он никогда бы не сделал это без веской причины. — И какая же у него была веская причина? — горько спрашивает Агуст, ухмыляясь без капли дерзости. Он знает, что в нём бурлит обида, чувство предательства и предвзятость со своей стороны на всю ситуацию. Ему иногда кажется, что он так и остался тем подростком, что и восемь лет назад, смотрящим в удаляющуюся спину брата и подслушивающим беседу на повышенных тонах между родителями. — Жизнь на улицах с бандой каких-то прихвостней? — с лёгким отвращением произносит Император, поднимая бровь. — Среди грязи и шума? Будучи одним из низких слоёв Хваняна, далёких даже от янбанов? Агуст не может представить себя на месте Юнги, а также не может понять неужели та жизнь, которая есть у близнеца сейчас, гораздо лучше той, что могла бы быть здесь, во Дворце. Стоили ли все эти потери... чего? Людей, которых Юнги называет своими друзьями? Сомнительного «спасителя» бедняков, прозвища, негласно данного ему простолюдинами? Последствия всего этого Агусту кажутся необратимыми, как и их испорченные отношения. — Не эгоиста в тебе воспитывала покойная Императрица Мин, — тихо говорит Намджун, расстроенно качает головой и цокает. Мужчина на троне вспыхивает при упоминании своей матери. — Мне всегда казалось, что твоя связь с Юнги-хёном была чем-то особенным, но теперь сомневаюсь в этом... — Что ты имеешь в виду? — с вызовом спрашивает Агуст, не давая тому даже договорить свою мысль. Намджун поворачивается к нему, рассматривает нахмурившееся лицо Императора, ожидающего чёткий ответ на свой вопрос, и предельно искренним голосом говорит: — Он всегда мог понять вас, Чонха, но вы никогда не могли понять его, — и в этих словах столько грусти и странной мольбы о чём-то, как и в глубоких карих глазах Кима, чей взгляд обращён на Агуста, что тот и сам теряется, позволяет лёгкому удивлению проскользнуть на лице. Император сильнее сжимает руку в кулак, которым подпирает щёку, и отворачивается резким движением. Ему не нравится укол боли в груди, когда весь смысл произнесённых советником слов доходит до него. И это злит. Злит, потому что Агуст знает, как долго он пытался действительно понять своего брата; ухватиться за любую причину, объясняющую поступок Юнги покинуть его и их родителей, и в конце концов всё равно оставался без ответов. — Оставь эти речи кому-нибудь другому, — отмахивается Агуст, не решаясь потеряться в болоте философских размышлений Намджуна, и тот только понимающе мычит. — Отдохни оставшиеся часы, скоро рассвет, — задумчиво добавляет после, рассматривая светлеющее небо через открытые ворота тронного зала. Глава Императорской Армии, кажется, хочет возразить, но решает этого не делать: бросает последний неуверенный взгляд на Императора и с глубоким вздохом низко кланяется, чтобы после тихо спуститься по ступенькам и направиться к выходу из Кынджонджона. Когда дверь за мужчиной закрывается, Агуст позволяет себе расслабиться на троне и на несколько мгновений прикрыть глаза. Он чувствует смятение и много чего несказанного прямо в воздухе, однако не спешит как-то исправлять это. Недоговорённость всегда витает где-то рядом, особенно если беседа затрагивала какие-то очень личные темы. Юнги для Агуста всегда был чем-то личным. Император рассматривает принадлежности перед собой, как и недописанные строки на пергаменте. Вместо того, чтобы вернуться к своим обязанностям, встаёт с трона и мягкой поступью направляется к балкону. Ночь действительно уже через несколько часов уступит восходящему на горизонте солнцу; Агуст не ощущает ничего, кроме усталости и желания поспать. Привычные ночи в компании Намджуна должны были уже давно смениться здоровым сном в своих апартаментах, но и дела сами собой не сделаются. Агуст опирается на деревянную балку перед собой, осматривает каменную площадь, раскинувшуюся перед его взором и освещённую только лунным светом. Уже несколько лет этот вид стал настолько привычным, что Император испытывает скуку, смотря вперёд. Перед тронным залом уже давно не устраивались никакие представления, ведь череда некоторых праздничеств прошла, а до новых ещё не скоро. Тёплый порыв ветра обдувает лицо Агуста, прикрывшего на мгновение глаза, и только неспешные шаги позади заставляют его снова поднять веки. Император не ждёт никаких слов, смеха или кашля, предупреждающего, что теперь его одиночество кто-то скрасил, потому что они оба знают, что у Мина идеальный слух. Приходится всегда быть наготове, будучи тем, на чью жизнь в любую секунду могут покушаться. Агуст ощущает чужое присутствие на физическом уровне и краем глаза улавливает движение справа от себя. Начинать диалог первым у него нет никакого желания, впрочем, видимо, как и у Юнги. Старший равняется со своим близнецом и кладёт свои локти на ту же деревянную балку, слегка наклоняясь вперёд. Его взгляд задумчив, кроме этого больше ничего и не выражает, будто он, как и Агуст, находит императорскую площадь до ужаса ему надоевшей. Хоть в чём-то они согласны друг с другом. Тишина между ними кажется на грани комфорта и дискомфорта, и младший спешит вспомнить, как раньше такое казалось невозможным. Они всегда заполняли эту тишину глупыми разговорами, шутками или смехом, поэтому молчание непривычно для них. Страшно напоминать себе, сколько ещё вещей изменилось между ними за долгое время. — Этот лунный свет на рассвете всё такой же, как и раньше, — звучит приглушённый, хриплый голос со стороны. Агуст поворачивает голову вправо, рассматривая чужой профиль. — Моя жизнь так сильно изменилась, но этот свет всё такой же, — с какой-то странной эмоцией, просачивающейся в голосе, договаривает Юнги и вздыхает. Император поднимает взор на полную луну, теряющую свою яркость из-за надвигающегося рассвета, и сглатывает. Ему мерещится заливистый смех брата, которому около семи лет, и свой собственный; они оба играют в догонялки на этой площади поздним вечером и игнорируют строгий голос матери, твердящий, что пора возвращаться в поместье Минов. Тогда они были... счастливы. По-глупому, по-детски, но всё ощущалось таким беззаботным и настоящим. Сейчас ночь не скрашивает ничей смех, только приглушённый хмык, вырывающийся из горла Агуста. — Быть ребёнком было проще, не так ли? — спрашивает он и чувствует, как Юнги поворачивает в его сторону голову. Взор, направленный только вперёд, поджатые губы, острая линия челюсти, ниспадающие блондинистые волосы, часть которых собрана в высокий хвост с сантугваном, и вздёрнутый подбородок. Если кому и уготована была судьба стать Императором, то точно Агусту, думает Юнги, отворачиваясь. Он никогда не смог бы стоять с братом рядом, как равный. Это просто претит ему; жизнь наследника и так отягощала, а сидеть на троне как полноценный правитель — тем более. — Мы были счастливы, — тихо говорит Агуст, не выдавая эмоций через свой голос. — И ты изменился. Юнги задумчиво пересчитывает плиты на площади, поднимая один уголок губ, но это вовсе не улыбка. — Все люди меняются, так же, как и я, — отвечает старший, прикусывая щёку изнутри. — В мире нет ничего вечного, всё проходит мимо, даже счастье. Агуст слышит смирение в каждой гласной, которая срывается с губ брата, и его мысли очень похожи на те, что посещают Намджуна время от времени. Несмотря на это, Император соглашается с чужими словами, какими бы жестокими те не были. Они оба изменились, а счастье слишком мимолётно, чтобы хвататься за него, а уж тем более за прошлое. И хоть Агуст прекрасно это понимает, часть его всё равно желает возвратиться в те дни, когда всё было счастливее. — Тогда я эгоист, если хочу ухватиться за него? — с каплей сожаления спрашивает Мин, на что Юнги реагирует молчанием. — Отец и мать не учили нас быть эгоистами. Они многому нас не учили, хочет съязвить старший, однако прикусывает губы и сильнее впивается в деревянную балку, на которую опирается. Они не учили нас, что делать, если мы поссоримся, отдалимся, возненавидим друг друга, перестанем общаться и вообще откажемся от братских уз. И их родители уже никогда не смогут ответить на все вопросы, волнующие обоих близнецов. — Это уже не важно, — отмахивается Юнги, качая головой, и отталкивается от своей опоры, выпрямляясь. — Не стоит жить по их указкам, когда ты сам Император, — мужчина с этими словами направляется обратно в тронный зал. Агуст не оборачивается, а когда слышит тихое кряхтение и последующий удивлённый звук, то приходится. Тот снова развалился на кресле, наклоняется над начавшимся заполняться красивыми китайскими иероглифами пергаментом и со слегка нахмуренными бровями пытается прочитать и уловить смысл. Блондин не особо волнуется о том, что Юнги может узнать что-то, не принадлежащее для его глаз, поэтому позволяет тому делать всё, что душе угодно. Агуст входит в зал медленными шагами, поднимается по ступенькам и останавливается рядом с братом, который тычет пальцем в пергамент, а после поднимает на него взгляд. — И это то, на что ты тратишь свои ночи? — с лёгкой издёвкой спрашивает Юнги, сморщиваясь в отвращении и откидываясь на спинку трона. — Тебе и правда нечем заняться, — он закатывает глаза. — У меня есть обязанности, — в свою защиту говорит Агуст. — И это не только сидеть перед советом, выслушивать этих стариков и издавать указы, — мужчина звучит так, будто объясняет элементарные вещи ребёнку, и Юнги не нравится этот тон. Он что-то бурчит в ответ Мину и подпирает щёку рукой, в точности так же, как Агуст это делал ранее, разговаривая с Намджуном. Абсурдно, насколько у них этот жест похож. Император сдерживает рвущуюся наружу маленькую улыбку. Это смешит его. — А чем занимаешься ты по ночам? — вопрос звучит неожиданно для них обоих, особенно для Юнги, широко раскрытыми глазами смотрящего на брата. Агуст пытается показаться со стороны тем, кого вовсе не волнует то, что он только что спросил. Перебрасывание вот таких маловажных вопросов для них непривычно и несвойственно. Никто из них не знает, что толкнуло Императора поинтересоваться такой обыденной вещью. Юнги в любой другой ситуации огрызнулся бы или съязвил, так и не дав ответа, ведь от него ничего не изменится, но сегодняшняя ночь кажется другой. Она спокойна, тиха и даже интимна; её не хочется портить своим острым языком. Вопрос Агуста прозвучал неожиданно, тот, кажется, и не задумывался, прежде чем спросить; хоть Юнги не слышит ни капли заинтересованности в чужом тоне, это не значит, что брат не хочет получить ответ. Юнги смягчается и беззаботно, правдиво говорит: — Сплю. Агуст смотрит на него, медленно поднимает бровь в вопросе, пытаясь удостовериться в том, что тот не шутит. Юнги выдерживает взгляд близнеца и пожимает плечами. — Разве у тебя нет никаких обязанностей, как главы... банды? — с неверием тянет блондин, обходя стол и останавливаясь с троном, на котором развалился брат. — Есть, — кивает Юнги. — Но это не значит, что я не могу скинуть их на кого-то другого, — с хитрой и довольной улыбкой договаривает он. Агуст поднимает голову и издаёт тихий смешок, больше никак не комментируя. Юнги всё ещё такой... Юнги. Эта мысль возникает в голове Императора резко и неожиданно, и так же быстро пропадает. Наверное, с его стороны странно даже предполагать, что старший не изменился за те восемь лет, что они провели врознь. Стоя сейчас здесь, интересуясь такими обыденными вещами, Агуст чувствует знакомое чувство; когда-то они проводили целые дни вот так. Кажется, Мин слишком сильно погряз в ностальгии, что даже не услышал в первый раз кашель со стороны близнеца, не сводящего с него взгляда: пристального и изучающего. — У меня есть к тебе просьба, — говорит Юнги тихо, выдавая свою неуверенность и робость. Только после этого Агуст возвращает брату всё своё внимание; на его лице отражается сотня вопросов и вместе с тем удивление. Юнги никогда не просил помощи или чего-то ещё, как только его нога покинула территорию Кёнбоккуна и поместья Минов. Старший смотрит на Императора и понимает, что тот из последних сил пытается не съязвить или нагрубить. В общем-то, ничего другого он и не ожидал. Несмотря на это, Юнги хмурится и предупреждает: — Убери свой язычок подальше, Агуст, мне ни к чему слушать твои издевательства, — мрачность в тоне ставит того на место лишь на несколько секунд, пока карие глаза не сверкают заинтересованностью, которая сразу же угасает. Блондин вздыхает и машет рукой в сторону. — Подробнее? Юнги поджимает губы, рассматривает в близнеце каждую деталь, особенно сменяющиеся друг за другом эмоции, и переступает через себя, когда с губ начинают срываться слова: — Позволь мне встретиться с Намджуном. Зал погружается в тишину, а между мужчинами повисает недосказанность. — И... — сглотнув, первым говорит Агуст, — что ты хочешь от меня? — он выглядит спокойным и сосредоточенным, хотя внутри появилось смятение из-за неожиданной просьбы старшего. Между Юнги и Намджуном всегда существовала своя собственная дружба, и Агуст, сколько себя помнил, не пытался встать между ними третьим. Просто так получалось, что каждый из них был связан друг с другом немного по-разному, и не было никакой ревности или зависти: они выше всего этого. Агусту приходилось несколько месяцев наблюдать за хандрой лучшего друга после ухода Юнги, хоть и сам был не в лучшем состоянии: злость и обида душили его куда сильнее, чем сейчас. Намджун принял решение остаться во Дворце, тем самым навсегда отгородив себя и старшего наследника огромными стенами в виде статуса. Намджун потерял дорогого для себя человека и справлялся со своей грустью тем, что закапывал себя в книгах, учёбе, а после и в навалившихся обязанностях Главы Армии, когда Агуст после смерти родителей официально занял трон. В просьбе Юнги действительно нет ничего, что удивило бы Императора. Честно говоря, он прекрасно понимал желание брата, да и Намджун, даже если не признавался в этом, нуждался хотя бы в одной встречи со своим лучшим другом. Агуст не настолько жесток или холоден, чтобы проигнорировать это, однако часть его всё равно поступает по-другому: он надевает маску отстранённости и незаинтересованности. — Причём тут я? — безэмоционально задаёт ещё один вопрос Агуст, и черты лица Юнги ужесточаются вмиг. — Причём тут ты? — переспрашивает старший, фыркая. — Не строй из себя ничего непонимающего глупца, — говорит Юнги, закатывая глаза. Ему не хочется играть в игру близнеца. — Встреться я с ним на улицах Ханяна, то последствия были бы огромны. Однако здесь, — он делает паузу, обводя взглядом помещение тронного зала и в конце концов останавливаясь на фигуре Агуста. Юнги ухмыляется и тычет в него пальцем. — С твоего разрешения мы можем уединиться с Намджуном и спокойно поговорить. «Уединиться» по какой-тот причине режет слух Императору, да так, что он не скрывает от брата, как в отвращении морщится и отворачивается. Юнги никак не комментирует этого и в ожидании поднимает бровь. Между близнецами устанавливается зрительный контакт на время, больше схожий с молчаливой войной, где проигравшим никто не хочет быть. Агуст первый, кто громко выдыхает и отводит взгляд. — Будем честны, — начинает он. — Тебе глубоко наплевать, разрешу я или нет, — Юнги расплывается в ухмылке, сразу говорящей о том, что Император прав, но вслух не спешит ничего подтверждать. — Тогда к чему это? Избавь меня от своей вежливости, — фыркает Мин. — Как бы тебе сказать... — тянет старший, запрокидывая голову и рассматривая потолок зала. Он только делает вид, что задумался, хотя на самом деле уже давно знает, что ответит Агусту на любой вопрос, последовавший после его реплик. — Если у меня есть возможность избежать некоторых не самых хороших для меня последствий... — Юнги поднимается на троне и принимает сидячее положение, подтягиваясь и уступая в росте Агусту всего на несколько сантиметров. — Я воспользуюсь этим шансом, — очередная полуухмылка, украшающая лицо брюнета, выводит Императора из себя. Агуст прищуривается, его уголки губ дёргаются, будто он сдерживает ответную улыбку, и медленно наклоняется вперёд, сохраняя то жалкое расстояние между своим лицом и лицом брата. Уродливый шрам, давно ставший уже белым и зажившим, только с лёгкой краснотой по краям, вызывает зуд на кончиках пальцах блондина, который хочет прикоснуться к нему, но не смеет поднять свою ладонь. Наверное, это странно. Такой же шрам украшает его собственное лицо, однако касаться его он лишний раз боится даже наедине с собой, в своих покоях, как будто делает что-то запретное. Агуст не должен видеть лицо Юнги в своём отражении. Они близнецы, но абсолютно разные. Юнги чувствует тёплое дыхание брата; у того расширенные зрачки и потемневшая радужка карего цвета, покрытая пеленой... желания? Интереса? Чего-то более глубокого? Старший даже боится предположить, что кроется там, на самом дне, потому что не хочется ступать на тонкий лёд, готовый вот-вот треснуть. Он не знает, что выкинет Агуст в следующую секунду, а рисковать? Играть в игры с ним... опасно для такого азартного человека, как Юнги. — Ты хотел сказать «воспользоваться мной», — шепчет Император, опуская взгляд ниже, на приоткрытые губы брата, по которым проходится кончик юркого языка, через секунду скрываясь в теплоте рта. Слова выходят двусмысленными, интимными, и Юнги сглатывает, сжимая челюсть почти до боли, как и хватку на подлокотнике трона. Красота Агуста поистине завораживает, к ней хочется прикоснуться и удостовериться, что она реальна; что сам Император, до каждой мелочи знакомый, реален, и он никуда не пропал за те прошедшие восемь лет. Дрожь, бегущая по позвоночнику Юнги, кажется приятной, а не неожиданной. Он думает какого чёрта, когда бросает мимолётный ответный взгляд на губы брата, сжатые в тонкую полосу, и даже не пытается скрыть это от Агуста, который издаёт тихий, рокочущий звук, рождающийся глубоко в горле. Император как будто сдерживает себя, чтобы не сказать что-то вопиющее, однако Юнги не отгоняет мысль, что их поза уже является таковой. Они рассматривают лица друг друга несколько секунд, тянущиеся минутами, и Агуст первый, кто нарушает тишину поражённым «блять» прямо в губы близнеца. Юнги слышит вдалеке громкое карканье ворона, пролетающего мимо открытых ворот тронного зала, и клянётся всем Богам, что ему известны, — Агуст на вкус, как кровь. Чужое тепло на губах обжигает, непристойный звук, донёсшийся до ушей, посылает в голову вполне рациональную мысль: отстраниться или грубо оттолкнуть Императора, но приятное чувство похоже на запретный плод, к которому Юнги тянулся, сам того не осознавая. Агуст напирает сверху, усиливает давление на чужие губы, и всё приобретает совсем другой оттенок. Младший агрессивен, груб и требователен; вместо поцелуя он кусает нижнюю губу Юнги, оттягивая, и сквозь недовольное мычание накрывает его рот снова. Мужчина позволяет близнецу творить всё, что тот хочет первые несколько мгновений, пока не осознаёт, насколько неудобно ему отдаваться под чужой контроль; претит мысль поддаться и продолжать сидеть, ничего не делая. Агуст на неожиданный ответ со стороны старшего, такую же грубость, выброшенную в ответ на ласку, слабо относившуюся к понятию «поцелуй», замедляется, тем самым выдав своё удивление. Юнги пользуется этим моментом, гоняется за очередной порцией укусов и не особо раздумывает, когда заводит руку за голову Агуста и грубо сжимает мягкие, блондинистые пряди. Император шипит от боли и дёргается, отстраняясь от брата, и старший резко осознаёт, в каком положении они сейчас находятся. Агуст позволяет страху, перемешанному с удивлением и смятением, проявиться сквозь привычную маску холодности. Влажные губы и приоткрытый рот, которым он ловит воздух, говорит Юнги о том, что сейчас произошло. — Агуст, — тихо выдыхает мужчина, заглядывая в потемневшие глаза близнеца, теряющегося в своих словах. Перед ним не уверенный во всём Император, а напуганный младший брат; как бы сильно он не хотел сейчас успокоить его, найти какую-то отговорку или даже пошутить, Юнги понимает, что они сделали то, чего не должны были. Агуст реагирует на своё имя более сознательным взглядом, облизывает свои губы, одновременно с этим чувствует хватку в волосах, до сих пор крепкую и не исчезнувшую. Смятение и страх пропадает вмиг, являя вместо этого какую-то странную мрачность, предвкушение на лице. Эта издевательская ухмылка, вызывающее во всём теле Юнги дрожь, заставляет его отступиться в неуверенности. — Кто бы знал, какие грязные мысли посещают твою голову, — тянет Император, издавая смешок. Пренебрежительный тон выбешивает старшего из себя, не задумывающегося о том, чтобы резко потянуть Агуста за волосы и сорвать с его губ шипение. — Ты первый сделал это, — чеканит сквозь зубы Юнги, наблюдая за ухмыляющимся братом, который вместо того, чтобы отрицать чужие слова, коротко смеётся и смотрит на него в ответ сверху вниз из-за слегка откинувшейся назад головы. — И что, — понижая свой голос, начинает Агуст. Он наклоняется к близнецу, игнорируя хватку. Его взгляд продолжает бегать по ужесточённым чертам лица, идентичным его собственным, и даже шрам кажется уже привычным делом. — Ты собираешься с этим делать? — язвительно договаривает он, ступая очередной раз на тонкий лёд; наблюдает, как терпение Юнги кончается. Эмоциональность всегда была более присуща старшему, нежели Агусту, и сейчас, находясь на неизведанной территории, интересно предполагать, когда бывший наследник сорвётся с цепи. Это чистая провокация, сладкая и вязкая, как патока. Агуста заводит эта игра. Юнги не знает, чего хочет брат; не знает даже, чего хочет он сам. Чужая слюна, высохшая на его губах, не вызывает чувство отвращения или омерзения, наоборот, заставляет внутренний огонёк разразиться во что-то большее. Он никогда не чувствовал к близнецу сексуального влечения, хоть и находил того достаточно привлекательным внешне, однако что с него взять, если они похожи друг на друга, как капли воды? Если Агуст считает всё это развлечением, не имеющего ничего общего с последствиями, которые им придётся разгребать в будущем, то Юнги готов повеселиться. Ох, он всегда был готов немного поиграть. Мужчина разжимает кулак на затылке Агуста, а после медленно, чересчур ласково проводит раскрытой ладонью по всей длине блондинистых волос, приглаживая их; в глазах Императора мелькает вопрос, который Юнги игнорирует. Вместо этого он встаёт с трона, довольно резким движением отодвигает мешающийся стол с пергаментом и другими принадлежностями, в том числе и кистью, которая падает на деревянный пол с оглушительным звуком, проигнорированным обоими братьями, и равняется с Мином, не сводящего с него глаз. Приятно не иметь разницу в росте: теперь никому из них не приходится задирать голову. Юнги всеми силами пытается игнорировать высокомерный взгляд, которым его одаривают. Мужчина притворно надувает губы, глубоко вздыхает и удостоверяется, что всё внимание близнеца обращено на него. — Всегда такой уверенный в себе, — тихо начинает Юнги, и Агуст слышит в тоне скрытую, необъяснимую опасность. — Восседающий на троне в роли Бога для народа, знающий, что делать и пытающийся всеми силами приблизить себя к статусу праведного Императора, — он делает паузу, захватывает своими красивыми, бледными пальцами блондинистую прядь и позволяет ей через пару мгновений упасть с ладони. — Но для меня ты всё ещё младший брат, который когда-то бегал за мной хвостиком и ждал одобрения. Юнги глядит в глаза Агусту и тихо хихикает прямо ему в лицо, кончиками пальцев постукивает по вскинутому подбородку; жест выглядит ребяческим, насмехающимся, и старший знает, что это только разозлит Императора. Тому уже давно ненавистна мысль, что Юнги видит в нём только мальчишку, которым он был раньше, а не уважаемую всей Корее фигуру на троне. Их губы сталкиваются грубо, ведут ужесточённую схватку за первенство, а зубы снова и снова стукаются друг об друга с неприятным звуком. Юнги недовольно мычит каждый раз, когда чувствует требовательный язык между своими губами, буквально приказывающий дать ему доступ в тесноту чужого рта, но разрешение на это будет ощущаться странным проигрышем. Агуст выражает своё недовольство на неповиновение звуком, похожим на рычание, и хваткой на подбородке брата. Он надавливает на него с такой силой, что это приносит боль. Юнги мычит, в отместку кусая нижнюю губу Императора почти до крови. — Ублюдок, — выпаливает Агуст, отстраняясь от брата. Тот спешит усмехнуться, пока рассматривает эмоции на лице на против: ни капли отвращения или желания продырявить близнеца мечом за такую вольность, что он себе позволяет. Юнги происходящее одновременно возбуждает и смешит. Он возвращает свою руку обратно на затылок и накручивает длинные пряди на кулак, а после без всякой застенчивости грубо дёргает и, облизывая губы, довольно тянет: — Не забывай, кто здесь старший, Агуст-и, — мужчина играет бровями, дразня Императора, который в притворстве цокает. Его выбешивает фраза брата, однако в глазах мелькает что-то странное, идущее вразрез с тем, что сейчас сказал Юнги, который ждёт, что ему вот-вот ответят. Агуст резко притягивает близнеца за шею и целует снова. Эмоции, переполняющие Юнги, нельзя описать конкретными словами, но он, отвечая на поцелуй с такой же страстью, находящейся на грани выражения ненависти таким необычным способом, понимает, что происходящее только сильнее толкает его на необдуманные решения. В попытке взять контроль, причинить боль, доказать своё главенство старший напирает на близнеца и тянет за волосы, до сих пор собранные в кулак, вниз. Эта молчаливое требование ставит Агуста в смятение; он не совсем понимает, что от него хотят, поэтому и не поддаётся, как бы сильно Юнги не пытался. Император прерывает их поцелуй с громким непристойным звуком, снова закидывает голову под давлением. Он оголяет горло перед братом, и тот реагирует на этот жест слабой ухмылкой чуть припухших губ. Юнги стоит всего лишь схватить близлежащий клинок, чтобы одним движением перерезать Мину глотку и оставить захлёбываться в своей же крови. У Императора много врагов, и Юнги, как его брату, довольно далеко до этого статуса. Они оба знают, что старший, хоть и не питает нежных чувств к своему донсену, как это было когда-то, также не преследует идею убить его: нет причин. Пока не трогают его самого и его людей, ему не нужна смерть Агуста, а трон является для него не больше, чем обычной игрушкой. Юнги с самоуверенностью на лице тянется другой рукой к оголённой шее близнеца, и когда холодные, длинные пальцы обхватывают её, смыкаясь, Император сглатывает. Его взгляд прикован к каждому движению Юнги, однако возбуждение и желание в глазах можно заметить сразу. По коже проходит дрожь, стоит старшему внимательно посмотреть на него и оценить реакцию на свои действия. Ладонь на шее кажется блондину сигналом к бегству; тело буквально кричит о том, что надо отстраниться или перехватить руку брата, но Агуст просто... ждёт. Сглатывает очередной раз, позволяя Юнги почувствовать, как адамово яблоко подпрыгивает и возвращается обратно на место, и невзирая на ненависть к тому положению, в котором сейчас находится, просто ждёт, что будет дальше. — Уже всё? — цокает Юнги, наклоняя голову к плечу и рассматривая брата. — Думал, ты у нас будешь более требоват... Мужчина не успевает договорить, как в глазах Агуста на секунду мелькает злость, а после тот неожиданно перехватывает руку Юнги и резким движением выкручивает её, заставляет брата обернуться к нему спиной и нагнуться вперёд с громким шипением из-за боли. Император наклоняется вперёд, говорит сквозь зубы с уже очевидной ненавистью на ухо брату, пока тот улыбается уголком губ и пытается лишний раз не дёргаться: ему сломают руку без лишних усилий. — Не забывай, кто твой Император, щенок, — яд сочится из Агуста с новой силой, а вдобавок к этому усиливает хватку, тем самым заставляя Юнги тихо простонать от боли и попытаться разогнуться. Император отпускает его секундой позже, очевидно, насладившись своим превосходством. Стоит близнецу выпрямиться и повернуться обратно лицом к Агусту, чтобы высказать ему весь шквал недовольства, проклятий и мата, блондин затыкает его грубым поцелуем. Юнги только стонет ему в губы, на сильный укус отвечает таким же, а после уже не заботится о том, кто первый открывает рот, чтобы сплестись языками. Поцелуй превращается во что-то грязное и неряшливое, сопровождается рычащими нотками, столкновением зубов и огромным, неизмеримым давлением, которое встречается в ответ абсолютно таким же. Одна рука Агуста располагается на плече Юнги, поверх уже знакомого жакета, сжимает ткань в кулак, притягивая мужчину ближе к себе. Старший про себя подмечает, что на ощупь ханбок Императора куда приятнее и мягче, однако не спешит поскорее забраться под него, чтобы прикоснуться к нежной, никем не тронутой бледной коже на талии Агуста. Тот никак не реагирует на соприкосновение кожи к коже, умещает раскрытую ладонь на задней части шеи и стискивает её подушечками пальцев, когда как Юнги снова зарывается в блондинистые волосы и дёргает за них. Братья отстраняются друг от друга только для того, чтобы сделать вдох и встретиться взглядами, заприметить опухшие, влажные губы, сбитое дыхание, которое чувствуется кожей, — настолько между ними мало расстояния, — и поразиться возникшей мыслью в голове, что так, наверное, не должно происходить. Теснота и жар рта друг друга не должны привлекать их так же, как и желание продлить этот момент ещё на чуть-чуть, чтобы распробовать: медленно и вдоволь, смакуя каждое мгновение. — Ты выглядишь смешно, — хрипит Агуст, царапая затылок брата, и хватает воздух для ещё одного вздоха. Юнги издаёт смешок и слегка мотает головой в стороны, наклоняя голову влево и медленно приближаясь к губам близнеца, ярко-розоватым, с маленькими трещинками и кровоточащими из-за многочисленных укусов. Он проходится по нижней губе кончиком языка, собирает металлические на вкус алые капельки и наблюдает за тем, как выступают новые, а ухом улавливает, как сбивается дыхание Агуста. Его рука поглаживает длинные пряди, путается в них, позволяет им лосниться по широкой спине, пока голос в голове шёпотом требует развязать сантху и насладиться приятной шелковистостью блондинистых волос на своих пальцах. Юнги прикрывает глаза, накрывает приоткрытый рот Агуста своим, а потом неторопливо сминает мягкие губы. Темп кажется непривычным, слишком медленным и нежным, на что Император хочет уже пожаловаться; между ними нет ничего, кроме ненависти, резко вспыхнувшей страсти и злости друг на друга, так откуда всё это взялось? Робкие, но уверенные движения тушат запал Агуста секундой позже, когда Юнги громко выдыхает через нос и усиливает давление с невысказанной просьбой ответить. Император теряется и не совсем понимает, что ему делать, но не решается отстраниться или возмутиться. Он берёт всё в свои руки, целует в ответ так, как привык: сначала кусает, оттягивая нижнюю губу, а после врывается в теплоту рта брата и требовательно сплетает их языки. Резкость влияет и на самого Юнги, теряющего секундой позже всякое желание быть более нежным; если Агуст хочет грубо, то так и будет. Целовать своего близнеца отчасти ощущается так, если бы он целовался с самим собой, но старший снова сминает талию Императора, царапает бледную кожу и подаётся навстречу, когда его притягивают за шею ближе и мычат в поцелуй, — всё это Юнги не может делать с самим собой. Агуст вовсе не податливый, далёк от послушного, отзывчивого партнёра, к которым Юнги уже привык, но есть что-то завораживающее в том, чтобы играть в придуманную им игру и преследовать одну цель: реакции брата на ласки. Он расчёсывает пальцами белокурые локоны, в конце концов раскрытой ладонью касаясь спины Агуста, а следом перемещает её на плечо, которое в последствии крепко сжимает. Младший реагирует на это лишь секундной заминкой, целует с напором и искренне радуется, когда Юнги отступает и не сопротивляется требовательным поцелуям. Агуст отстраняется от притягательного рта через несколько секунд лишь потому, что рука, находящаяся на его плече, сильно давит на него снова. Встретившись взглядами с Юнги, он видит потемневшие глаза и самодовольную улыбку на искусанных, покрасневших губах. Хватает какого-то мгновения, чтобы испытать острую боль под коленкой, и еще одного, чтобы неожиданно сдаться из-за напора на свои плечи, падая на деревянный пол. По тронному залу расходится глухой звук удара и громкое шипение Агуста, которого тут же хватают за волосы и до боли тянут вниз, заставляя поднять голову. — Разве это не занимательно? — насмешливо тянет Юнги, усмехаясь, на чьём лице помимо всего прочего мелькает ещё одна волна возбуждения и нетерпеливости. Император сглатывает и злостно смотрит на брата, предпринимая попытки встать. Это лишь заставляет старшего оттянуть локоны, собранные в сантху, назад. — Юнги... — шипит со всей ненавистью, которую сейчас испытывает, Агуст. Он хватает рукой футболку близнеца и сжимает в кулаке, но на самого Юнги это никак не влияет. — Что? — спрашивает тот, будто ничего сверхъестественного не происходит: только интерес в голосе. — Не нравится? — мужчина дёргает за волосы, и Император сдаётся из-за силы, вкладываемой в это движение. Это чертовски больно; кажется, ещё немного и Юнги сможет вырвать целый клок. Агуст ничего не отвечает, только поджимает губы и прищуривается, глядя на брата. — Император Мин на коленях передо мной, ах, — старший свободной рукой оглаживает щёку близнеца, спешащего брезгливо отвернуться и снова предпринять попытку встать; колени начинают болеть из-за того, что впиваются в твёрдые деревянные доски пола, да и чувство, поселившееся в груди, совсем не радует его. Слова Юнги язвительны и не несут в себе никакой смысл, кроме как выразить своё превосходство, которого он добился, находясь в таком положении перед Агустом: возвышающимся и смотрящим сверху вниз. Унижение. Вот что чувствует младший, облизывая губы и встречаясь глазами с братом. Отвратительно. Липко. Недопустимо. — Представь, каково это мне, — слегка притихшим голосом начинает Юнги, наклоняясь к лицу близнеца и выпаливая слова с ненавистью, которая читается на дне его зрачков. — Каждый раз смотреть на тебя снизу вверх и чувствовать твоё превосходство надо мной. Агуст выдерживает тёмный взгляд, пропитанный разнообразными эмоциями, и не сдерживает ухмылки в ответ: — Разве не это должны испытывать все уличные псины? — хрипло отвечает Мин, вот-вот ожидая мгновенно вспыхнувшего огонька злости во взгляде напротив. Юнги остаётся после этой реплики необычно спокоен, даже флегматичен; только цокает и выпрямляется снова, чтобы резко дёрнуть Агуста за волос ближе к себе. Тот подчиняется с ненавистной ему мыслью о том, с каким положением ему приходится мириться, и устремляет свой взор прямо перед собой. Император прикусывает внутреннюю сторону щеки и чувствует металлический вкус крови почти сразу же. — Тебя возбуждает это? — насмешливо спрашивает он, рассматривая заметный стояк близнеца напротив своего лица. По какой-то причине его вовсе не пугает возбуждение Юнги, наоборот, в груди что-то вспыхивает и сразу же потухает, устремляясь в низ живота. Чёрт возьми, да чего же смешно, думает Агуст, сглатывая. — Ты на коленях передо мной? — уточняет Юнги. — Определённо, — договаривает он секундой позже с хмыком. У Императора пересыхает в горле, когда он стискивает руки в кулак и сдерживает себя, чтобы не спровоцировать брата, потому как положение совсем не выигрышное. Штаны Юнги довольно свободные, однако этого недостаточно, чтобы скрыть вставший член, требующий к себе внимания, и Агуст знает, что тот хочет сделать. И, честно? Взять что-то себе в рот Мин не испытывает никакого желания. — Если ты думаешь, что ты сможешь... — начинает Император, прожигая дыру перед собой, но не успевает закончить, как его тут же перебивают. — Тебя никто не будет спрашивать, — грубо отрезает Юнги, стирая с лица ухмылку. Вместо неё взгляд карих глаз ужесточается, рассматривая свой кулак на чужой макушке, в который собраны блондинистые локоны, совсем недалеко от надоевшего сантугвана, а брови сводятся к переносице. — Займись делом, Агуст. Император успевает только приоткрыть рот, чтобы выплеснуть всю свою злость и категоричное «нет», как Юнги дёргает его за волосы вперёд, заставив уткнуться носом в стояк. Руки Агуста тут же взлетают и хватаются на бёдра близнеца, стискивая ткань и вкладывая все силы, чтобы отстраниться и разразиться гневной тирадой, но Юнги оказывается по каким-то причинам сильнее, продолжая вжимать лицо в свой пах. Эта даже не игра, думается им обоим. В воздухе больше нет никакого понятия «кто выиграет», за которое так отчаянно хочется кусать чужие губы, ловить вздохи ртом и прижиматься к крепкому, почти идентичному своему телу. Теперь Агуст знает, что весь контроль в руках Юнги, и хоть подчиняться нет никакого желания, внутри что-то плавится, как будто близнец умелый кукловод, дёргающий за правильные ниточки. Унижение всё ещё течёт по венам Агуста, создавая зудящее чувство по всей коже, но у него нет никакой возможности снять одежду и расчесать эти места до крови. Он чувствует своим носом и губами твёрдость, в которую Юнги пытается втереть его лицо, подталкивая к чему-то большему, не умоляя и не прося, а просто требуя и ожидая, когда ему подчинятся. Агуст не хочет этого делать; его статус не позволяет следовать чьим-то требованиям или, что ещё хуже, приказам, хоть они не высказаны пока вслух. Собственные пальцы сжимают ткань брюк и не предпринимают попыток отпустить или дёрнуть их вниз, чтобы снять. Сверху Император слышит учащённое, более громкое дыхание, а хватка в волосах усиливается, хотя, казалось бы, это невозможно. Никто из них не хочет сдавать свои позиции и продолжать унижаться друг перед другом, но в голове Агуста мелькает мысль, разве он не уже? Стоя вот так, уткнувшись лицом в чужой возбуждённый член, скрытый только двумя слоями тонкой ткани, и будучи на коленях, с собранными в кулак блондинистыми локонами, за которые его дёргают, как того захотят; он уже унижен. Зайди кто прямо сейчас в зал, увидь его в таком положении, то что они бы подумали? Какой Император позволит обращаться с собой вот так? Да и кому... собственному брату-близнецу? Смехотворно и... Возбуждающе. Юнги, кажется, теряет терпение с каждой пройденной секундой, потому как свободной рукой сам хватается за пряжку ремня на брюках, чья бляха издаёт громкий звук, от которого Агуст морщится. Хватка старшего в чужих волосах слегка ослабевает, всего на мгновение, чтобы после потянуть их с ещё большей силой, чем до этого, и тут Император не выдерживает, поднимая взгляд: — Отпусти мои волосы, блять, — шипит он сквозь зубы, терпя усиливающуюся боль на голове. Юнги поднимает в любопытстве бровь, рассматривает лицо брата и нежным движением, несвойственный для него в последние несколько минут, гладит Агуста по голове, там, где корни волос начинают болеть. — Ну-ну, милый, — язвительно произносит мужчина. — Ты ведь знаешь, что будет, если спустить щенка с поводка? — Император играет желваками и не сдерживается в последующем грубом ответном комментарии. — Ты называешь меня щенком? — Агуст не прерывает их зрительный контакт, одной рукой тянется к пуговице чужих брюк, расстёгивает её, а после с тихим, характерным звуком отпускает язычок на ширинке вниз. — Не пойму, по какой причине. Я не такой слабак, как ты. У Юнги перехватывает дыхание от картины, которую он видит перед собой, и это хриплое, протяжное оскорбление пролетает мимо ушей. В горле становится сухо, в голове пустота, и отвечать что-либо совсем не хочется. Он желает дальше наблюдать за откинутой головой близнеца, которая полностью под его контролем, родным лицом, даже с этим уродливым шрамом и звериным оскалом, адресованным только лишь ему одному. Юнги чувствует ловкие, длинные пальцы Агуста, которые справляются с его брюками, и в мыслях нет ни одной из тех, которая могла бы содержать какие-то слова против. Возможно, в следующую минуту Император выкинет что-то неожиданное; например, ударит или позовёт охрану, но Юнги знает брата. Знает, что, хоть игра, затеянная ими двумя, странная, абсурдная и грязная, Агуст продолжит в неё играть из собственного упрямства. Или, может быть, упрямство здесь является не главной причиной. Накатившее между ними возбуждение? Секс, основанный на ненависти и грубости, отзывается на языках братьев горечью, но лучше они продолжат сглатывать вязкую слюну, нежели сделают шаг назад. Когда Агуст медленно, даже неуверенно спускает ткань брюк по бледным, слегка накаченным бёдрам близнеца, позволяя им неаккуратно упасть на деревянный пол, то слишком громко в тишине зала выдыхает и облизывает губы, не замечая этого за собой. Зато Юнги, смотрящий за каждой эмоцией на его лице, стискивает зубы и ругается про себя. Возбуждённый член, скрытый только лишь чёрными боксёрами, завладевает вниманием Агуста от и до, а попытки изменить своё положение остаются позади. Он опускает подбородок и гипнотизирует только стояк прямо напротив своего лица, и Юнги даже ослабляет хватку в волосах, точно зная, что брат не начнёт вырываться; у него сейчас вертится в голове совсем другое. Лидер уличной банды никогда не хвастался своими размерами, потому как природа одарила его обычным, среднестатистическим членом: у Агуста нет, казалось бы, причин чему-то удивляться. Будучи близнецами, это бессмысленно. Юнги видит, как тот снова сглатывает, а в глазах мелькает странная эмоция, граничащая с желанием и попыткой снова огрызнуться или как-то съязвить. Тишина между ними странная, будто чего-то выжидающая, и когда старшему надоедает стоять и предполагать, когда же брат что-то предпримет, то снова гладит его по голове и подталкивает вперёд. — Не сочтёт ли Император Мин обслужить своего наилюбимейшего братца? — глубоким от возбуждения голосом говорит Юнги, и в этот раз решив избавить себя от какой-либо вежливости. Есть что-то горячее в том, как он каждый раз спешит напомнить Агусту о его титуле, ведь, учитывая разворачивающуюся картину, это заставляет смех рождаться где-то в горле. С одной стороны Юнги сделал то, что уже хотел давно — унизить своего близнеца, решившего, что он может творить всё, что душе угодно, потому что сидит на блядском троне, а с другой — не ожидалось, что именно в такой ситуации тот опустится на колени. — Что за грубая шавка, — хмыкает Агуст, усмехаясь и даже не поднимая взгляда, а после рывком стягивает боксёры. Возбуждённый член Юнги, с красной головкой и отяжелевшей мошонкой, заставляет обоих мужчин на секунду замереть, потому что осознание происходящего доходит не сразу. Император про себя отмечает, что размеры у них действительно одинаковые, только вот он сам предпочитает держать себя выбритым почти до идеальности, когда как у старшего видны жёсткие, отросшие волосы на лобке, впрочем, не так сильно портящие всю картину целиком. Юнги свободной рукой приподнимает футболку до пупка, цокая языком, и на этот звук Агуст реагирует дрожью по всему телу и дёрнувшейся в сторону головой. Брюнет тут же заставляет его больше не двигаться с места. Температура в тронном зале почему-то вмиг повышается, хоть они оба и понимают, что это из-за возбуждения обоих. Агуст не чувствует пульсацию внизу живота до тех пор, пока чужая подошва массивных ботинок, надетых вместо удобных кроссовок, не давит ему между ног; давление на свой член заставляет Императора сдвинуться с места и проехаться коленями по деревянному полу, не разводя ноги, но и не пытаясь их сдвинуть. — Блять, — выдыхает он злостно сквозь зубы и зыркает на улыбающегося брата. — Убери... — Ох, малыш Агуст-и возбудился, стоя на коленях? — язвит Юнги с жалостливым выражением лица, только чтобы выбесить близнеца. У него это отлично выходит, так как блондин делает рывок вверх, желая резко встать на ноги, но старший тут же ставит его на место. — Ты сука, — шипит Агуст, зажмуриваясь от боли на голове, рефлекторно тянется руками туда, где его держат, на что Юнги только двигает его лицо к своему члену, ожидающего хоть какого-то прикосновения, и стальным голосом говорит: — Это ты побудешь здесь маленькой сучкой, Мин, а пока займись делом, — и этот приказ, сказанный хрипло и с нетерпением, побуждает Агуста остановиться предпринимать всякие попытки вырваться. Он наблюдает со стиснутыми зубами за тем, как Юнги обхватывает основание своего члена рукой и пододвигает его лицо ближе. Головка, на кончике которой собралась маленькая капелька предэякулята, тычется в поджатые губы Агуста и размазывает прозрачную субстанцию по ним, а Император в протесте мычит, на что Юнги только смеётся и настойчиво продолжает требовать, чтобы близнец приоткрыл рот. Юнги знает, что, дёрни он брата за волосы ещё сильнее, чем прежде, то точно вырвет целый клок, но делать этого совсем не хочется: мягкие, шелковистые пряди слишком приятны на ощупь и идеально подчёркивают черты лица Агуста, поэтому, чтобы поставить Императора на место и прекратить его метания головой в стороны, предпринимает кое-что другое. Он убирает руку со своего члена и резко, довольно грубо хватает Мина за подбородок и стискивает до боли, заставляя того поднять голову и посмотреть на него с ненавистью в глазах. — Я выебу тебя в рот, Агуст, и ты примешь это, — не вопрос, а утверждение, в котором Юнги уверен больше, чем в чём-либо ещё. Блондин не может ответить язвительностью только лишь из-за того, что чужая хватка не позволяет даже слегка дёрнуться в сторону. Старший качает бёдрами вперёд, снова утыкаясь головкой в розовые, слегка влажные от предэякулята губы, и когда Агуст в очередной раз пытается податься назад, чтобы избежать своей участи, Юнги давит на его подбородок и одновременно с этим на затылок. И у Агуста просто нет выбора, кроме как сдаться. Юнги не слишком аккуратен, когда одним рывком входит в тёплый рот брата, заставляя того почти сразу же подавиться. Рука с подбородка исчезает в этот же миг, чего не скажешь о ладони на голове, однако Императору некогда думать о ней: рвотный рефлекс даёт о себе знать. Старший прикрывает глаза и протяжно стонет, стоит ему только испытать вокруг всего ствола влажность и жар; ему кажется, что ни одна девушка, продающая себя на улицах Ханяна, не могла быть лучше, чем Агуст, стоящий на коленях и давящийся его членом. Головка упирается в стенку горла, оставляя мало свободы для того, чтобы даже сглотнуть, а когда Император предпринимает эту попытку сквозь боль, то Юнги стонет ещё громче, шипя что-то вроде «вот так, да, хорошо». То, с какой силой Агуст впился в молочные бёдра близнеца, чтобы иметь хоть какую-то опору, никого из них двоих совсем не волнует, хоть Мин и уверен, что после от его ногтей останутся лунки на коже близнеца. Самое отвратительное из всего этого — полная беспомощность. Агуст зажмуривается, пытается дышать через нос и хоть как-то избавиться от надвигающейся рвоты. Нет ни единого шанса отодвинуться назад, и когда все чувства, накатывающиеся разом, бьют по нему, то тишина зала разрушается шлепком по оголённой коже. Юнги резко отводит бёдра назад, даже не реагируя проклятием, и одно бедро тут же начинает жжечь и побаливать из-за удара. Император делает вдох ртом, наполняя лёгкие нужным кислородом, как только выпадает возможность, и наклоняется вперёд с громким кашлем, морщась от боли. В горле начинает першить, а грудь гореть огнём; старший, рвано дыша от возбуждения, наблюдает за этим лишь с каплей озабоченности, но не предпринимает никаких попыток, чтобы как-то помочь или извиниться. Агуст вытирает рот рукавом ханбока и поднимает голову вновь, разглядывая перед собой до сих пор вставший член: блестящий от его слюны, с неизменно красно-розоватой головкой и вернувшейся бледной рукой на основание ствола. Юнги держит его только за тем, чтобы брату точно было понятно — он ждёт продолжения. — Если ты хотел убить меня, то мог бы придумать что-то поизящнее, — хрипло говорит Агуст, откашливаясь. Это, на самом деле, слабая попытка пошутить, чтобы как-то разбавить атмосферу между ними. Ненавистная боль в горле возвращается на несколько секунд и выводит мужчину из себя. Юнги дёргает близнеца за волосы снова ближе к своему члену, и тот, к удивлению их обоих, в этот раз послушно приоткрывает рот. Что-то ему подсказывает, что второго такого резкого вторжения по глотку ему точно не принесёт никакого удовольствия; чувство унижения и неправильности из-за проявления мгновенного послушания отзывается в груди тяжёлым камнем. Юнги хмыкает, наблюдая за этим, и входит в чужой рот чуть медленнее и аккуратнее, хоть и сдерживает внутреннее желание вогнать его снова на всю длину. Агусту непривычно ощущать солоноватый привкус, оставляемый предэякулятом, и гладкую головку, под которой уздечка проходится по его языку. Этот минимум ласки, который вообще можно получить от минета, вызывает у Юнги стон сквозь сомкнутые губы и дрожь в бёдрах. Толкнуться вперёд его останавливает только сильная хватка близнеца, предупреждающего, что ещё один раз он не позволит такому случиться. Агуст старается прятать зубы, дышать через нос и не давиться, унимая как-то свой рвотный рефлекс. Ему не думается, что он хорошо справляется с последним пунктом. Юнги, возможно, не может похвастаться длинным членом, но даже эти пятнадцать? шестнадцать? сантиметров принять полностью кажется невозможным. Какое-то извращённое чувство подталкивает Агуста продолжать, когда он слышит сбитое дыхание брата, ощущение хватки в своих волосах, при которой кулак то сжимает пряди сильнее, то разжимает, и взгляд. Прожигающий его макушку взгляд, возбуждённый и пронзительный, не желающий упускать ни одну деталь или эмоцию. — Кто же мог представить, насколько хорошо ты будешь выглядеть с членом во рту? — с придыханием выдаёт мужчина, слегка толкаясь вперёд, и Агуст тут же впивается в его бедро ногтями снова, давясь. — Для нашего Императора это слишком много? — язвит он, а потом громко, протяжно стонет, когда близнец сглатывает. — Б-блять... Юнги может поклясться, что Агуст удовлетворён своей маленькой шалостью. — Хочешь поиграться? — спрашивает старший, когда замечает весёлый, озорной блеск в глазах брата, поднимающего на него глаза. Кажется, этот вопрос ставит Императора в тупик, не до конца осознавая, что под этим имел в виду Юнги. До него доходит спустя мгновение, как только тот толкается бёдрами вперёд, загоняя член на всю длину, и Агуст давится, не в силах больше сдерживать слёзы. Его крепко удерживают на месте, без шанса пошевелиться, носом утыкается в подстриженный лобок, а сглатывать накопившуюся слюну становится сложно и больно, поэтому во рту её становится слишком много. Давление, оказывающееся на член Юнги стенками горла вызывает череду тихих, хриплых стонов, и Агуст с широко распахнутыми глазами ловит краем уха шёпот сверху: — Дыши через нос, — непонятно, забота ли это или просто Юнги соизволил выставить себя не совсем грубым насильником, однако блондин по какой-то причине пытается последовать этому совету. — Молодец, вот так, — рука нежно поглаживает его по голове, и Агуст мычит. Он закрывает глаза и пытается отвлечься хоть на что-нибудь, однако выходит паршиво. Вряд ли можно думать о чём-то ещё, кроме как члена во рту. Глубокий вдох получается неуверенным, судорожным, и Император медленно выдыхает после тихого: «выдохни», сказанного на грани стона. Юнги даёт ему передышку в несколько минут, длившихся вечностью, и Агуст, блять, никогда не думал, что будет испытывать благодарность к брату за что-то подобное. Тошнота через какое-то время проходит, а глаза перестаёт щипать из-за непрошенных слёз, хоть и двигаться никто не спешит. Старший, наверное, ждёт какого-то сигнала, когда можно будет толкнуться вперёд бёдрами, а пока шумно дышит через нос и дрожит от нетерпения и возбуждения. Агуст собственный стояк в свободных штанах игнорировать тоже перестаёт, испытывая какое-то извращённое желание прикоснуться к себе, сделать хоть что-нибудь, а не стоять униженным на коленях. — Теперь наш Император готов к чему-то более весёлому? — смеясь, спрашивает Юнги и толкается. Агуст успевает только что-то промычать и поднять взгляд наверх, с ненавистью зыркнув на ухмыляющегося брата, как тот отводит бёдра назад, чтобы снова толкнуться и упереться головкой члена в стенку горла. Блондина рвёт из-за резкого толчка, хватается за Юнги и мычит снова, когда тот повторяет начатое. Толчки равномерные, неглубокие и довольно робкие поначалу, но с каждой секундой они набирают амплитуду. Агуст просто принимает это, прикрывая глаза и испытывая отвращение к слезам, начавшим появляться снова. Он почти не управляет своей головой, слепо делая всё, что хочет Юнги, дёргая его за волосы и вгоняя член глубже. Несмотря на то, что старший пытается сдерживать движения, стоны выходят безудержными и слишком громкими. Агуст почти закатывает глаза при мысли, что Намджун может услышать, либо охрана, стоящая недалеко от Кынджонджона. Если их поймают... Мин вздрагивает всем телом и стонет вокруг ствола, получая в ответ незамедлительный ответ в виде резкого «блять». — Если расслабишь своё горло, то меньше шанс, что тебя стошнит, — шепчет Юнги, толкаясь на всю длину: Агуст тут же дёргается назад и пытается избежать ненавистного рвотного позыва. Мгновенная хватка в волосах останавливает его. — Не дёргайся, себе же хуже делаешь. Здесь Император не сдерживается и бьёт по оголённому бедру близнеца со всей силы, а после с огромным рвением отводит голову назад, пытаясь отдышаться. Кажется, лёгкие не привыкли к такому количеству кислорода, который Агуст пытается вдохнуть через рот, но он игнорирует это и исподлобья смотрит на довольного собой Юнги. — Ты... — голос хриплый, тихий, грубый, как будто его действительно выебали в рот, однако это лишь малая часть того, что старший мог бы сделать. Агуст кашляет и сглатывает накопившуюся слюну. — Перестань строить из себя неженку, — в конце концов произносит он. Юнги вопросительно поднимает бровь. — Если ты продолжишь медлить, то я просто перережу тебе горло, — угроза выходит действительно стоящей, учитывая, насколько Агуст сейчас разозлён и раздражён, а вкупе с пожирающим его унижением и чувством слабости... Великолепный коктейль, как считает Юнги. — Нравится грубо, м-м? — тянет в ответ мужчина, пододвигаясь ближе и предлагая Агусту заткнуться. Тот цокает, прослеживая взглядом по всей длине члена, испачканного в слюне, и добровольно заглатывает его снова. Юнги стонет; не ждёт никакого сигнала от брата, сразу же входя на всю длину и упираясь в расслабленное, чем прежде, горло. Давление всё ещё приятное и возбуждающее, а шумное дыхание Агуста только добавляет к ощущениям особую изюминку. Его младший близнец давится членом, послушно принимая всё, что Юнги захочет дать, и сейчас он чётко чувствует, как те титулы, которых они оба придерживаются всю свою жизнь, становятся неважными. Да и вряд ли Император захотел бы думать о таком, стоя на коленях и отсасывая своему, в каком-то смысле, врагу. Агуст не издаёт ни единого звука, когда толчки Юнги становятся более грубыми, быстрыми и отчаянными. Не заботясь о младшем, тот берёт всё, что может взять, и контроль, находящийся в его руках, кажется теперь блондину недостижимым для себя самого. Юнги с тихим рычанием удерживает голову Агуста на одном месте, а сам с дальнейшим толчком замирает на месте. Император зажмуривает глаза, ненавидя себя за слабость в виде слёз, однако чувство слишком удушающее, чтобы не среагировать на неё должным образом, и только когда он снова давится, пачкаясь в слюне, Юнги отводит бёдра назад. — Какая прелесть, — хрипло шепчет мужчина, смотря на Агуста сверху вниз. Он замечает покрасневшие щёки близнеца, мокрые ресницы и испачканный подбородок, который сам же спешит вытереть пальцами. Мин на это фыркает и отворачивается, чтобы самому провести уже испорченным ранее рукавом ханбока по губам. — Последний заход, Агуст-и? — тон становится более мягким, даже просящим, хоть оба и понимают, что никакое разрешение им не нужно. — Если ты кончишь мне... — начинает угрожать Император, подняв взгляд чёрных, как ночь, глаз на брата, спешащего его перебить. — Это я решу, как мне тебя осквернить, Император Мин, — выплёвывает грубо Юнги, кажется, не потерпев попытку младшего снова поставить его на месте или выдвинуть какой-то ультиматум. Агусту не дают вставить ответное слово, вместо этого используя его рот, как игрушку для самоудовлетворения. Юнги нравится управлять головой близнеца, особенно, когда тот не оказывает никакого сопротивления, просто слепо следуя любому молчаливому приказу. Император решает закрыть глаза и сосредоточиться на своём возбуждении, а не пульсирующем члене в своём горле, по стенке которого снова и снова проходит влажная головка, приносящая с собой мускусный, горьковатый привкус. Он просто позволяет своей слюне скапливаться во рту, из-за чего по залу вместе со стонами, мычаниями и тяжёлым дыханием разносится и пошло-хлюпающий звук. До Агуста доходит смысл последнего вопроса Юнги через некоторое время, когда его движения и толчки становятся более глубокими, чем ранее; кулак сжимает волосы сильнее, пригвождая к месту, и тихое: «ещё немного, блять, вот так» сверху. Мужчина сначала чувствует, как утыкается носом в лобок брата, после — громкий стон, слышимый наверняка за пределами Кынджонджона, а уже потом ощущает струю спермы, выстреливающую в его заднюю стенку горла. Реакция его рвотного рефлекса мгновенная: он давится, издаёт отвратительный звук и вкладывает все силы в то, чтобы отстраниться. Слёзы всё-таки находят выход, стекая по щекам, а Юнги стойко игнорирует все громкие, почти панические мычания, которые Агуст вообще может издать; брюнет коротко толкается напоследок, выдавливая из себя последние капли и наслаждаясь последними секундами оргазменной неги. Как только Юнги отстраняется и убирает руку с чужой головы, кашель Агуста прерывает тишину зала. Он пытается сплюнуть сперму, изо всех сил морщась при мысли, что это может попасть ему в желудок, а брюнет, стоящий на ослабленных ногах рядом, тем временем наблюдает за этим. Его движения немного заторможенные, когда он одной рукой откидывает слегка промокшие волосы со лба. Если бы Агуст сейчас не был переполнен ненавистью к нему за то, что тот кончил ему в рот, это даже сочлось бы достаточно сексуальным. — Так это всё-таки слишком много для тебя, м? — ухмыляется Юнги. Эта грязная улыбка выбешивает Императора, спешащего молча вскочить на ноги. Колени сразу же начинают ныть от долгого нахождения на деревянном полу, но он игнорирует это и приближается к лицу брата, который только и хочет выкинуть ещё какую-нибудь язвительную фразу. Терпение Агуста лопается в тот же момент, как он притягивает Юнги за шею и целует. Грубость никуда не делась, как и агрессия; брюнет от неожиданного напора рефлекторно приоткрывает рот и закрывает глаза, цепляясь правой рукой за ткань ханбока на спине близнеца. Их рты идеально подходят друг другу, а приглушённое рычание Агуста снова зажигает в Юнги огонёк страсти и возбуждения. Он не сразу замечает, как вязкая смесь чего-то передаётся ему в рот, а когда он распахивает в удивлении глаза, встречаясь с пронзительными карими, тёмными и цепкими, становится уже поздно. Юнги упирается обеими ладонями в грудь Императора и пытается оттолкнуть его от себя, но в руках чувствуется слабость, и вложить нужную силу у него не получается. Они разрывают поцелуй с характерным звуком. Агуст хватает его за челюсть и больно сжимает, наклоняясь к его лицу и облизывая губы: он всё ещё чувствует вкус Юнги на языке. — Не смей сплёвывать мне под ноги снова, щёнок, — хрипло предупреждает Агуст, скалясь. — Глотай, — приказ, от которого не отвертеться. Вместо отвращения и злости Император видит на лице брата довольную улыбку самыми уголками губ; тот смотрит прямо в глаза и медленно, как будто смакуя каждую секунду, показательно проглатывает собственную сперму, перемешанную со слюнями брата. И это... — Отвратительно, — выплёвывает с хмыком Агуст, отталкивая от себя чужое лицо в сторону. Юнги по инерции поворачивает голову вправо, а потом расплывается в улыбке и возвращает её на место, смотря на брата. — Мог бы и похвалить меня за то, что я так послушно выполняю твои приказы, — говорит брюнет, на что Император закатывает глаза и молча ступает к рядом стоящему трону. Агуст присаживается на него с тихим стоном, закидывает голову назад и морщится, как только боль на голове даёт о себе знать. Он осторожно притрагивается к корням волос кончиками пальцев и проклинает близнеца за то, что тот совсем не жалел своих сил. Юнги наблюдает за блондином и облизывается, быстро перешагивая спущенные штаны с боксёрами. Агуст прослеживает за этим действием с поднятой головой и приоткрытым ртом, готовым вот-вот возразить или хотя бы задать вполне логичный вопрос, что тот творит. Разве их маленькая игра не закончилась? Император сидит на троне развалившись: широко раздвинутые ноги и руки, расположенные на подлокотниках. Благодаря этой позе Юнги точно может заметить, как брат всё ещё возбуждён; хлопковые штаны натягиваются в районе паха, и даже задравшийся край ханбока это не скрывает. Агуст смотрится под светом фонарей невероятно красивым, это признаёт даже брюнет, прослеживая взглядом массивные, золотые серьги с нефритом, вышитого на чёрном ханбоке дракона и золотое ожерелье, свисающее с шеи. Юнги ступает к трону, не смущаясь своей наготы, и усмехается, как только видит насторожившегося Императора. Тот предпринимает попытку сесть чуть ровнее, а когда близнец неожиданного останавливается рядом с ним, то сжимает подлокотники до побеления в костяшках. — Хочешь меня убить, то вперёд, — говорит брюнет, подняв бровь, и, не дождавшись какой-либо реакции, без грации упирается коленкой в край трона, на котором расположилась мягкая подушка. Ему ничего не мешает пододвинуться и удобно присесть на бёдра Агуста, который сразу же громко шикает на него и одаривает удивлённо-злым взглядом. — Что ты творишь? — спрашивает он, пока Юнги как ни в чём не бывало устраивается, лишний раз проезжаясь собственным пахом о вставший член Мина. На лице Императора чётко можно проследить непонимание с ещё десятками смешанными эмоциями, конкретизировать которые Юнги не хочет. Он ощущает бёдрами приятный материал чужих штанов, а ещё стояк, требующий внимания. Агуст не выдерживает спустя несколько секунд активного ёрзания близнеца, перемещая ладони с подлокотников на его талию; Юнги молча цокает и поспешно стягивает с себя любимый, уже поношенный жакет, оставаясь только в одной футболке. В тронном зале холодно, но рядом стоящие фонари, под которыми спрятался маленький огонёк, помогают старшему не так уж сильно акцентировать внимание на холодных порывах ветра, обдающих его оголённые ноги и предплечья. Агуст сжимает в своих кулаках тонкий материал и смотрит прямо на брата, ожидая какого-то пояснения всему происходящему. — Не хочешь продолжить нашу игру? — с улыбкой почти мурлычет Юнги, склоняясь к губам брата и выдыхая. — Я привык отдавать то, что взял, — продолжает он, выпрямляясь и делая резкое движение бёдрами. Агуст хватает его за талию и применяет силу, чтобы остановить. Юнги послушно замирает, но не выглядит довольным. — Мы не договаривались на это, — хрипло отвечает Мин, взгляд которого снова начинает темнеть из-за возбуждения и желания. Кажется, с одной стороны он рассматривает предоставленную возможность как реванш, в котором можно отплатить Юнги за всё то унижение, испытанное младшим на коленях. — У нас вообще не было никаких уговоров, — напоминает брюнет, скалясь и пожимая плечами. — Но посмотри, где мы теперь, — он кладёт обе ладони на широкие плечи Императора и надавливает на них, но не для того, чтобы заставить его опуститься, а за тем, чтобы найти хорошую опору и продолжить свои передразнивания. Кожа Юнги под ладонями Агуста горит, даже несмотря на наличие футболки, и старший просто отдаётся бушующему желанию внутри себя. Он склоняется и завлекает Императора в поцелуй, широко открывает рот и удовлетворённо мычит, когда чувствует влажный язык в своём рту, с которым тут же спешит сплестись. Ему кажется, что он до сих пор ощущает горьковатый привкус его спермы, и возбуждённая часть мозга заставляет только отчаяннее пытаться вылизать жар рта брата, поддающегося такому напору и отвечающего с такой же отдачей. Старший рвано толкается бёдрами, проходясь по возбуждёнию Агуста, когда тот неуверенно забирается ладонями под футболку и касается разгорячённой кожи своими длинными, чуть холодноватыми пальцами. Юнги надеется, что этого маленького поощрения будет достаточно, чтобы блондин начал прикасаться к нему, не как к хрустальной вазе. Мужчина прикусывает чужую губу в дразнящем жесте, не сдерживает смешка и последующей ухмылки; Агуст почти тут же грубо сминает его бока и царапает бледную кожу, приглушённо рыча в поцелуй. Юнги выгибается в спине и стонет, цепляется за плечи младшего, а потом резко перемещает ладонь на затылок и дёргает за шелковистые волосы: Император поддаётся и отстраняется от него. Карие глаза с поволокой возбуждения, розоватые губы и сбитое дыхание, — вот картина, которой наслаждается Юнги несколько мгновений. Что-то в нём довольно отзывается мыслью, что это он сделал такое с Мином. Именно из-за него Агуст превращается в беспорядок. — Будет позорно, если ты кончишь в штаны, так и не вставив мне, — сглатывая, хриплым голосом шутит Юнги, пока Император смотрит на него и поглаживает предоставившееся тело своими ладонями. — У меня ничего нет здесь, — предупреждает Агуст, слыша в ответ тихое ругательство. — Если хочешь, чтобы я тебя порвал, то вперёд, братец, — он издаёт смешок, а сразу же после убирает одну руку из-под футболки и оставляет шлепок на оголённом бедре близнеца, вздрогнувшего от этого. Удар отзывается жжением, не длившимся более пяти секунд. Юнги громко выдыхает и в буквальном смысле плюхается всем своим весом на бёдра Агуста, запрокидывая голову и удостаивая потолок взглядом. Он, блять, не подумал об этом. Вообще. Нихера. Не подумал. Мужчина зачёсывает свои волосы назад одним движением, со скучающим лицом переводит глаза на близнеца. Тот вопросительно мычит, не перестаёт ласкать нежную кожу, особенно место предыдущего удара на бедре. Он с интересом сжимает ляжку Юнги, наблюдает за тем, как идеально смотрится его рука на ней, и приходит к выводу, что ему по душе эта мягкость. Агуст продолжает сминать бедро в неспешном темпе, а потом отдаёт всё своё внимание обратно старшему. Юнги лишь раз проводит своей ладонью по блондинистым волосам, не желая отпускать их, и нарушает тишину: — Надеюсь, в твоей заднице ещё не настолько сильно застряла золотая ложка, чтобы брезговать слюной, м? — он очерчивает подушечкой большого пальца контур чужой нижней губы, оттягивая её и наслаждаясь, как та пружинит и возвращается на место. Его взгляд поднимается выше за желанием узнать реакцию брата на свой вопрос, и вздрагивает, когда встречается лишь с одной эмоцией, читающейся на лице напротив. Голод. И последующий поцелуй, который они разделяют мгновением позже, наполнен этим чувством. Кажется, им обоим надоело играть, выжимая все соки лишь из-за одного раунда; им недостаточно того, что они уже смогли выиграть, и поэтому Юнги не сопротивляется, когда Агуст берёт всё в свои руки. Буквально. Теперь в его движениях нет координации, они движутся не для того, чтобы принести удовольствие своими прикосновениями, а за тем, чтобы пометить полуобнажённое тело на своих коленях. Он игнорирует полувставший член брата, вместо этого сминая внутреннюю сторону бёдёр, которая недоступна ему полностью из-за их положения. Поцелуй грязный, распущенный и поспешный, как будто оба близнеца боятся, что это может в момент прекратиться, поэтому хватаются на предоставленную возможность. Юнги не пытается перехватить контроль, только принимает всё, что даёт ему Агуст: послушно открывает рот, реагирует на ласку мычаниями или грубыми стонами, выгибается в спине и останавливает все свои попытки потереться о стояк Императора. Кажется, тот достиг той точки, когда данные передразнивания скорее злят, чем удовлетворяют. Агуст перемещает обе ладони с бёдер Юнги на ягодицы, грубо сминает их и ловит стон брата ртом, а следом не теряет времени и касается сжатого, сухого ануса подушечкой своего пальца. Всё в теле старшего отзывается на это судорогой удовольствия и желания получить больше, и ему даже не надо просить об этом вслух, потому что брат первым прерывает поцелуй и подносит к своему рту ладонь. Юнги затуманенным и вопросительным взглядом одаривает близнеца, не до конца осознав, что тот хочет сделать. А потом Агуст просто плюёт на свои пальцы и возвращает руку на прежнее место — Юнги приходится только рефлекторно приподняться для большего удобства. Его глаза бегают по нахмурившемуся выражению лица брата, не веря в то, что тот только что сделал. Это было... Горячо. Агуст встречается своим взглядом со взглядом старшего и язвительно тянет: — Как насчёт того, чтобы взять что-то в свой рот в другой раз? — подшучивает он, касаясь чужого ануса влажными пальцами и смачивая его собственной слюной. Юнги дёргается и выпрямляется в спине, но получает за это мгновенный шлепок по ягодице, и мужчина просто подчиняется молчаливой просьбе, выгибаясь в пояснице. — Мне ничего не стоит порвать тебя, — чуть более угрожающе предупреждает Агуст. — Моя задница ёбанный Святой Грааль, — со злостью выпаливает Юнги, сощуривая глаза. — Только посмей... — Оу, правда? — прерывает Император и коротко смеётся, обнажая розоватые дёсна. Старший дёргает за блондинистые волосы и наслаждается шипением, перемешанным с болью, а секундой позже ненавидит весь мир и себя, решившего, что потрахаться с Агустом — хорошая идея. Агуст забавляется с того, как Юнги с громким ругательством резко опускает голову и зажмуривается из-за того, насколько резко и неожиданно входит в него палец на одну фалангу, будучи абсолютно не готовым к этому. Его тело удерживает на месте широкая ладонь Агуста, пока он приподнимается в попытке избавиться от инородного предмета в себе. Это пиздецки сильно жжёт, мелькает в голове первая мысль, а вторая — как же сильно, блять, хочется врезать по этому красивому императорскому личику, которое прям-таки светится от радости. Как будто Агуст сделал какую-то пакость втайне от родителей, когда на самом-то деле просто насилует своего брата. — Мне кажется, что для Святого Грааля до твоей задницы слишком легко добраться, — говорит блондин, без предупреждения вгоняя палец на ещё две фаланги, что довольно трудно, учитывая, что слюна никогда не была лучшей смазкой для таких вещей. Юнги прикусывает губу до крови и прожигает Императора взглядом, сжимая волосы в кулаке. Он стойко терпит боль из-за гордости и нежелания показываться перед Мином слабаком, не способным выдержать чуточки жжения. — Ты всегда был любителем разговоров за делом, а? — с грубостью и нетерпением спрашивает старший, и лишь один тон, с которым он это произнёс, заставляет улыбку Агуста пропасть с лица. Кажется, думает Юнги, близнец вообще не привык заниматься такой вещью, как подготовка партнёра к проникновению, а если такая нужда и выпала, то делает всё наспех. Становится жаль тех милых девушек и парней, присутствующих в императорском гареме, хотя с ними наверняка обходятся намного лучше, чем сейчас с Юнги. Юнги сдерживает последующие выкрики от боли всё то время, пока Агуст молча наблюдает за его корчащимся лицом, лишь иногда позволяя себе какую-то ласку: мягко провести по напряжённой спине ладонью, задрав футболку, или смять кожу на талии с поражённой мыслью, что та совсем не тонкая или изящная. Юнги сам по себе далёк от этих понятий, честно говоря. Император привыкает к тяжести на своих бёдрах и грубым ругательствам в тишине Кынджонджона, с каким-то странно завороженным взглядом наблюдая за братом. Юнги находится в пассивной роли, вот так подставляя свой зад и терпя уже два пальца, плохо смазанных и кажущимися чересчур длинными, однако не выглядит уязвимо или хрупко. Наоборот, с проявлением той выдержки и стойкости он вызывает у Агуста только чувство... восхищения. Юнги хорошо сложен: великолепное поджаристое тело, крепкие мышцы на спине, слегка заметный пресс; стоит ему напрячься и схватиться за первое попавшееся свободной рукой, не запутанной в чужих прядях, как бицепсы тут же прослеживаются под тонкой футболкой, и Агуст наблюдает за всем этим с ярым возбуждением. Очевидно, что жизнь на улицах Ханяна требует хорошей физической подготовки, особенно будучи одним из самых влиятельных лидеров группировок столицы. Агуст игнорирует отголоски боли и недовольства на чужом лице, когда теряет всякое терпение и приставляет к плохо разработанному анусу даже для двух пальцев третий. По какой-то причине, даже не прикасаясь к себе, без каких-либо ласк он до сих пор возбуждён, и ему интересно узнать, неужели Юнги кажется настолько сексуальным и возбуждающим вот в таком положении, глядя на него волком и называя «ублюдком, которому лучше сбавить темп». Очевидно, что Император игнорирует его. Когда Агуст приставляет к пиздецки болящему проходу третий палец и надавливает, не сводя взгляда с лица Юнги, тот вскрикивает. Это первая настолько громкая реакция за те долгие минуты, которые Мин тратит на подготовку, но всё, что он произносит в ответ — тихое цоканье. — Будь потише, — спокойно говорит он и игнорирует невероятно сильную хватку на своём плече. Юнги быстро перемещает свою руку выше, на затылок, хватаясь за хвост, собранный в сантху, и дёргает со всей силы, чтобы после с горящими из-за злости глазами наклониться к лицу Агуста и прошипеть сквозь зубы с хриплыми нотками: — В следующий раз, на всякий случай, держи при себе ёбанное масло, чтобы не пришлось растягивать кого-то слюной, — недовольство так и сочится сквозь каждое слово, и Император просто вздыхает, откидываясь на спину трона и награждая брата взглядом снизу вверх. — Мой проёб, — на удивление Юнги, соглашается Мин, а после пожимает плечами и пытается снова добавить третий палец, хотя бы на одну фалангу. Старший больше ничего не говорит, только зажмуривается и делает глубокий вдох и выдох, чтобы расслабиться. Честно говоря, выходит действительно ужасно. Он может сосредоточиться только на боли и жжении; ужасная мысль, что Агуст всё равно его порвёт, как бы сильно тут не пытался притвориться хоть чуточку заботливым, бьёт по черепной коробке. Юнги не имеет никакого желания возвращаться домой с кровью из ануса и последующие несколько дней ухаживать за своей дыркой так, будто она новая детка, припаркованная в гараже. Нахуй это, думает он. Как бы сильно оба близнеца не хотели ускорить весь процесс, вряд ли это получится. Агуст хоть и небрежен в своих действиях, груб и слишком эгоистичен, однако и засаживать Юнги на сухую, без растяжки не собирается. Какая-то его часть всё равно проявляет минимальную заботу к брату, который дышит через рот и решает сам по-тихоньку насаживаться на третий палец, останавливаясь каждую минуту, чтобы привыкнуть. Император предпочитает просто сидеть, никак не комментировать и не пытаться даже двигаться, оставляя всю работу другому. Возможно, это лучшее из решений, которое он может сейчас принять. Юнги смотрит на пассивного брата с поджатыми губами и всё с тем же никуда не пропавшим желанием врезать по этой наглой морде, но в этот раз внимание концентрируется на мелких деталях, которые легко рассмотреть вот так, находясь лицом к лице, невероятно близко. Агуст выглядит одновременно напряжённым и расслабленным; его рот слегка приоткрыт, а губы влажные и припухшие, то ли от поцелуев, то ли потому, что тот очень часто кусал их. Тонкие короткие волосинки выбились из идеальной ранее причёски и спадают на широкий лоб, на котором выступила испарина, и эта небрежность почему-то кажется Юнги более притягательность, нежели тот образ собранного Императора, одетого с иголочки. И это из-за Юнги Агуст в таком беспорядке. Это из-за Юнги Агуст сейчас смотрит на него так, будто хочет съесть целиком. И это Юнги толкает Агуста на то, чтобы податься вперёд и потеряться в грязном поцелуе. Старший издаёт что-то вроде мычания, перерастающего в заглушённый стон, когда мягкие губы соприкасаются с его собственными, а секундой позже требуют приоткрыть рот. Агуст хватается за свободной ладонью за бедро брата и толкает его ближе к себе, желая сократить то ничтожное расстояние между ними. Юнги своей грудью к чужой, наслаждается тяжёлой хваткой на своей ноге и позволяет Агусту обхватить его язык своими губами, начав неспешно посасывать. Старший издаёт довольный стон и с новой волной желания накрывает приоткрытый рот Императора своим, поочерёдно уделяя внимание верхней и нижней губе. Юнги пытается отдаться поцелую полностью, чтобы отвлечься на что-то от боли, с каждой секундой бьющей по всему телу. Агуст напирает на брата, заставляя того откидываться назад, а после старший снова заставляет Императора откинуться на спину трона и удовлетворённо простонать. Во время этой маленькой борьбы за контроль третий палец входит в Юнги уже полностью на сухую, потому что слюна слишком быстро высыхает, а добавить ещё нет никакой возможности. Юнги чувствует, как сильно он пульсирует и сжимается вокруг пальцев, опускаясь на них ниже и ниже, и только когда он понимает, что в нём все три фаланги, то громко выдыхает через нос и считает себя маленьким победителем. Он прерывает поцелуй и опускает голову на плечо брата, в успокаивающем для себя жесте начиная гладить шелковистые волосы. Ему слышно сбитое тяжёлое дыхание, из-за которого улыбка на губах появляется сама. Короткий перерыв, взятый Агустом только из-за минутной слабости перед Юнги, завершается первой попыткой двигать пальцами внутри старшего. Император осторожно и медленно вынимает их всего лишь на одну фалангу, чтобы потом вогнать по самые костяшки снова; мягкое мычание в плечо служит ему сигналом продолжить. У него нет цели сделать Юнги приятно, он даже не задумывается о том, чтобы найти простату или прикоснуться к невозбуждённому члену брата, который всё-таки иногда дёргается, выдавая заинтересованность на ту или иную вялую ласку. Агуст хочет только поскорее избавиться от дискомфорта в своих штанах, кончить внутрь Юнги и испытать удовольствие от сделанного. Старший унизил его на коленях, ещё и посмев спустить ему в рот, так почему бы ему не отыграться и не запачкать Юнги так же? — Может ты, блять, уже приступишь к чему-то более существенному? — ругается тихо мужчина, поднимая голову и цепким взглядом впиваясь в расслабленного, незаинтересованного происходящим Императора. Агуст молча поднимает бровь и входит пальцами в близнеца грубо и резко, упиваясь приятным теплом и мягкими стенками, которые он иногда оглаживает подушечками пальцев. Юнги вскрикивает от боли, и тёмно-карие зрачки затапливает злостью: — Хватит играться, — выпаливает он, следующим мгновением самостоятельно опускаясь на предоставленные пальцы, замирающие на месте. Ему всё ещё больно, но за все годы, что он провёл на улицах, она кажется привычной и знакомой. По крайней мере, вспоротая кожа на лице тупым клинком была куда более невыносимой. — Ты мог бы и поблагодарить меня за это, — со смешком говорит Агуст, и Юнги стискивает на этот раз зубы, глубоко вздыхая. Хорошо, думается ему. Может быть, он действительно должен хотя бы мысленно поблагодарить брата за попытку сделать их секс менее насильственным. В конце концов Юнги сам настоял на продолжении и использовании слюны как смазки. Мин и правда проявил каплю сострадания. Такой красивый, мелькает мысль в голове, когда Юнги наблюдает за спокойным, слабо заинтересованным Агустом, поднявшего подбородок и ухмыляясь уголками губ. У старшего чешутся руки сорвать золотое украшение на голове, мешающее вдоволь насладиться мягкостью блондинистых волос. Император убирает пальцы, морщась от прохлады, которая обдувает их после того, как те долго находились в тёплом нутре близнеца, и обхватывает ладонью одну из ягодиц Юнги, отводя её в сторону. Он получает в ответ только короткий взгляд, наполненный невысказанными предъявами, но ни одна из них не срывается в плотно поджатых губ. Юнги ощущает странную пустоту внутри, стоит ему лишиться длинных пальцев в себе, и последующие его движения становятся более поспешными. Он отодвигается назад на чужих бёдрах, находит опору в спинке трона, чтобы не упасть назад, и Агуст довольно быстро приходит на помощь: перемещает обе ладони на талию брата и удерживает на месте крепкой хваткой. Старший опускает взгляд вниз и тихо цокает при виде своего члена, почти невозбуждённого. Он трётся головкой о мягкую, шелковистую ткань чужого ханбока, и это единственная стимуляция, которую Юнги вообще может получить, ведь ранее он уже кончил раз, и огромного желания повторить его организм не проявлял. Сейчас же, видя красную головку, создающую контраст на чёрной ткани, он подавляет стон. По какой-то причине его возбуждает мысль, что Агуст полностью одет в императорскую одежду, выглядящую невероятно роскошно и дорого, пока Юнги сидит на его бёдрах полуобнаженный, только в тонкой поношенной футболке, снимать которую он не собирается, честно говоря. Возможно, это лишь показывает, насколько он грязный, по сравнению с восседающим на троне Мином. Юнги пробирается рукой за подол ханбока, на секунду касается разгорячённой под ним кожи близнеца, а затем хватается за резинку штанов и в молчаливом требовании дёргает её вниз. Агуст понимает, что тот хочет сделать, поэтому почти сразу же резко поднимает таз, достаточно для того, чтобы Юнги приподнялся на коленях и опустил ненужную вещь вместе с нижним бельём настолько низко, насколько вообще возможно в данном положении. В глубине горла рождается глубокий звук, перерастаемый в прерывистое мычание, когда член Агуста, ничем теперь не прикрытый, в полувозбуждённом состоянии ложится поверх ханбока. Становится очевидным, что за время их (недо)прелюдий, включающих в себя растягивание Юнги, Император отвлёкся; ему не казалось сие действие возбуждающим, поэтому и сейчас его член смягчился. Старший сглатывает и хмурится, ловя себя на мысли, что ему это не очень нравится: разве не будет справедливо, отплати он той же монетой в ответ на минет, хоть и в слабом понимании это слова? Под пристальным вниманием Юнги член заинтересованно дёргается, и мужчина, уже более уверенный в себе, обхватывает его своей ладонью в крепкой хватке, располагая подушечку большого пальца прямо под головкой. Он чувствует вес чужого органа, то, насколько он тёплый и довольно толстый, однако размер такой же, как и у него. Что за глупость у близнецов — иметь всё одинаковое? Агуст на прикосновение к себе вздрагивает, почти незаметно для глаз, и рассматривает макушку брата, пока тот с ухмылкой не переводит взгляд с члена на него. — Кажется, ты заскучал, — комментирует Юнги с приподнятой бровью и последующим уверенным движением руки по всему стволу. Крайняя плоть полностью скрывает розоватую головку, а через секунду та обнажается снова. Мужчина слегка надавливает пальцем на уздечку, наблюдая за каждой сменяемой эмоцией на лице напротив, и когда улавливает вмиг сбитое дыхание и поджатые губы, то стимулирует это местечко круговыми движениями. Агуст впивается ногтями в бёдра Юнги, которые до сих пор удерживает, и вытягивает шею, запрокидывая её назад, но не прерывая зрительный контакт. Император краем глаза может видеть, как ускоряется рука брата, и чувствовать нарастающее вновь возбуждение. Юнги полностью сосредоточен на желании ловить каждую реакцию близнеца на свои действия, поэтому не позволяет себе ни на что отвлекаться, а только продолжать надрачивать Агусту и ласкать уздечку. Он выворачивает запястье, чтобы найти лучший угол, и издаёт самодовольный смешок, когда чувствует, как под ним вздрогнули чужие бёдра, толкнувшись вверх. Заинтересованный этим, Юнги ослабляет плотное кольцо вокруг члена и делает движение вверх, останавливаясь у самой головки. Он обхватывает её своими пальцами и направляет всю стимуляцию на уретру, позволяя скользить по его грубой ладони. Изначально в его голове не было никакой цели, однако возбуждение резко ударяет его внизу живота, когда Агуст стонет. Император зажмуривает глаза и стукается затылком о спинку трона, а потом приоткрывает рот и издаёт протяжный, низкий стон на ласку близнеца. Юнги облизывает губы, слегка округляя глаза, потому что он не был готов к такой бурной реакции на слабую стимуляцию головки члена, ведь, признаться честно, она чувствуется куда более приятной, если происходит интенсивно и продолжительно; у него было много времени, чтобы удостовериться в этом. Старший убирает свою руку с члена и игнорирует хватку Императора на своих бёдрах, когда приподнимается, опираясь на колени, и преподносит к своему рту ладонь. Он сплёвывает на неё, выглядя при этом довольно далеко от понятия «сексуально», и подмигивает на пристальный взгляд Агуста, наблюдающего за ним. Юнги обхватывает его член снова мокрой ладонью только лишь для того, чтобы провести по стволу всего несколько раза, распределяет слюну по всей длине, а потом пододвигается ближе. Он нависает над блондином, которому пришлось задрать голову, чтобы смотреть тому в лицо, и Юнги надувает губы, как ребёнок, произнося следующее с нотками иронии: — И я снова сверху, да, Агуст-и? — мужчина смеётся следом, слыша злое цоканье, и придерживает для себя член, чтобы приставить головку в своему проходу и без всякого предупреждения, расслабившись, позволить ей войти в него. Это пиздецки больно, думает Юнги. Если говорить всю правду самому себе, то его зад вообще не был готов к чему-то подобному, да и винить в происходящем некого, кроме себя. Именно поэтому его рот всё ещё остаётся закрытым, а желание обматерить брата пропадает вовсе. Какой толк сейчас в этом, если всё, что делает Агуст — сидит и терпеливо (к огромному счастью) ждёт «своего часа». Юнги может описать свои ощущения, как разодранное в мясо очко, и даже прекрасно осознавая свои пределы, хочется просто сдать назад и соскочить с чужого члена, а не позволять себе насаживаться на него. Он слышит краем уха недовольное шипение близнеца, когда слишком сильно сжимается, но глаза застилает неприятная дымка из-за накатывающей боли, а от хватки на плече Императора наверняка останутся синяки. Мужчине приходится делать паузы, оставаясь на весу и поддерживая свой вес, чтобы привыкнуть к наполненности и жжению; вот-вот ждёт неожиданного и резкого толчка чужих бёдер, однако всё, что ему удаётся заприметить — нахмуренное выражение лица Агуста, выражающее терпение, которое есть только у блондина, и поджатые губы. Юнги даже не шутит по поводу того, как глупо тот выглядит. Юнги толкается вниз одним рывком, подавляет в себе стон боли и зажмуривается, проклиная под нос на чём свет стоит. Младший же на такую выходку издаёт противоречивое мычание, и дрожь его бёдер можно почувствовать без особых усилий. Удивительная выдержка, хмыкает про себя Юнги. Он смотрит Императору в глаза и не делает попыток сдвинуться с места, потому что знает, что это чревато ещё одной порцией боли. Его дыхание сбито, на лбу наверняка выступила испарина, а костяшки пальцев побелели — с такой силой он стискивает в кулаке шёлковый материал ханбока, хотя готов поставить целый камень нефрита на то, что Агуст рад, что это не его волосы. Между ними проскальзывает искра неприязни и злости, и все эти эмоции выливаются к очередной грязный поцелуй, за которым они оба потянулись, кажется, одновременно. Юнги стонет в чужой рот от вспышки жжения, когда Агуст чуть сдвигается, но потом полностью теряется в игривых укусах на своих губах, посасывание его языка и приятном жаре. Член внутри пульсирует, с нетерпением ожидая освобождения после долгого времени, пока старший не понимает, как может возбудиться лишь от одних поцелуев. Возможно, его возбуждает мысль, что он только что оседлал Императора Мин в лице своего драгоценного младшего брата, находясь на троне в зале Кынджонджон. Соединяя все эти факты в одну картину, Юнги издаёт ещё один громкий стон, вкладывая в поцелуй всю страсть. С плавным толчком Агуста старшему приходится отстраниться, чтобы заглянуть в карие глаза напротив, смотрящие в самую душу. После неожиданной волны удовольствия, перемешавшейся с болью, которая проходится по всему телу Юнги после того, как близнец снова толкается в него, мужчина не может сдержать стон. Он может чётко видеть блеск во взгляде Агуста, сдающий с потрохами, как сильно тому приятно наслаждаться подобными звуками. — Насколько сильно... — тихо начинает Юнги с явными нотками издёвки и попыткой вывести младшего из себя, сглатывая, — ты удовлетворял женщин этим членом, ха? — выдыхает он, усмехаясь, и в ответ на это следует жёсткий толчок бёдрами, подбрасывающий его слегка вверх; член касается чувствительных стенок внутри, и мужчине приходится сдерживать стон. — Хочешь проверить? — рычит Мин, хватаясь за ягодицу брата и отводя её в сторону, чтобы после толкнуться в тёплое нутро ещё раз и испытать удовлетворение с жмурящегося близнеца, приоткрывающего рот в идеальной «о». Его затапливает злость, когда не слышит ни единого звука. Агуст ускоряет свои толчки без всяких предупреждений, только усиливает хватку на чужом бедре, на секунду насладившись его мягкостью, и довольно улыбается, когда до ушей всё-таки доходит сдерживаемый, но всё-таки стон Юнги. Старшего уже не волнует боль, плавно перерастающая во что-то приятное, всё внимание уделено только ощущению члена в себе и тёмным глазам близнеца, в которых явно читается намерение довести брата до какой-то точки: оргазма или полного удовольствия. По залу разносится звук частых шлепков кожи о кожу, громкое дыхание и лишь иногда — что-то, похожее на рычание, созданное только затапливающим возбуждением и страстью. Когда Юнги начинает лучше чувствовать происходящее, насладившись контролем, который полностью взял на себя Агуст, он принимает более удобную позу сидя и откидывается назад. Мужчина встречает толчок на полпути, позволяет члену войти в него глубже, чем до этого, и издаёт полувсхлип, теряющийся в стоне младшего брата, на секунду даже прикрывшего глаза. — Будь хорошим мальчиком, — сквозь тяжёлое дыхание произносит Юнги, выдавливая ухмылку и показывая розоватые дёсна. — Слушайся своего хозяина. Он перемещает ладонь с плеча близнеца на его волосы, хватает золотой сантугван и резко сдёргивает его, отбрасывая в сторону. Собранные ранее пряди тут же рассыпаются под громкий звон украшения о деревянный пол, и Юнги с диким рычанием вцепляется в волосы Агуста, оттягивая их и с новой силой насаживаясь на член. Он начинает буквально трахать себя им, игнорируя всякие попытки Императора подстроиться под его темп или вернуть себе контроль, которого у него не было изначально. Агуст дёргает головой и тут же припечатывается затылком к спинке позади: Юнги наслаждается этим шоу. Его толчки агрессивные, грубые и быстрые; ему глубоко плевать на удовольствие блондина, который только и может, что хвататься за него и стонать от переполняющих чувств. И всё же, как бы сильно Юнги не требовал от Императора полного подчинения, у него не получается этого добиться. Агуст награждает его смертельно-угрожающим взглядом, в которых, мужчина уверен, можно увидеть океан из ненависти и презрения, как будто Юнги и правда для него всего лишь мусор или, в крайнем случае, шлюха, оседлавшая его бёдра. И как бы сильно эта мысль не била по гордости, ему плевать. Он намерен использовать Агуста так, как ему захочется. Император с распущенными волосами смотрится поистине великолепно: блондинистые пряди обрамляют аристократичное лицо с идеальной, бледной кожей, и только шрам выделяется на этом полотне как клеймо. Агуст заклеймён клинком, находившимся в руках Юнги. Агуст заклеймён самим Юнги. Юнги замедляется и не сводит взгляда с близнеца, пока свободной рукой медленно, но крепко обхватывает горло Императора и сжимает его. Он наклоняется вперёд с безумным оскалом и опьянением от власти, которую имеет сейчас. — Ты можешь вальяжно сидеть на этом троне и мнить себя кем угодно, — пониженным, грубым тоном говорит мужчина, склоняясь к уху Агуста, пытающегося отстраниться или скинуть со своей шеи чужую ладонь. Он судорожно вдыхает через нос. Юнги сильнее сжимает горло, располагая пальцы прямо под адамовым яблоком. — Но ты никогда не будешь указывать мне, что делать и как жить, — продолжает старший, слыша последующий смешок. И когда он смотрит вправо и натыкается на взгляд Агуста, то вздрагивает всем телом. Страх? Унижение? Ненависть? Возбуждение? Юнги ищет хоть что-то из этого, но в итоге тонет в океане спокойствия и безразличности. — Продолжай дёргать за поводок, — шепчет Агуст, сверкая глазами. — И ты удивишься, услышав своё скуление, — и улыбка уголками губ пропитана чувством превосходства. Юнги прикусывает губу и выдавливает «тц», полное неверия. Его хватка на горле рефлекторно усиливается, когда Агуст толкается в него с попыткой возобновить тот быстрый темп, который задал старший до того, как остановиться. Мужчина ощущает, как адамово яблоко под его ладонью дёргается, сразу же возвращаясь на место, и позволяет себе пододвинуться к торсу близнеца, поддаваясь чужим толчкам. Судя по тому, как через короткое время равномерный темп, заданный Императором, сбивается, а сам он сильнее напрягается и стискивает зубы, дабы не позволить ни одному громкому звуку покинуть его губы, Юнги приходит к выводу, что тот близко. О своём собственном возбуждении он не беспокоится: хоть его член и просит к себе внимания, истекая небольшим количеством предэякулята, нет никакого желания доводить себя до оргазма, а Агуст вряд ли удостоит вниманием чужую проблему. Юнги сжимается вокруг члена, приподнимаясь на нём и резко опускаясь, как только Император вскидывает бёдра вверх, и они оба издают тихий стон, и в следующую секунду, стоит старшему взглянуть на брата, тот поднимает бровь и тянет хриплым голосом: — Теперь моя очередь тебя осквернять? — он кажется довольным собой, будто смог припомнить маленький грешок близнецу, и тот только стискивает зубы и прикрывает глаза на приятную пульсацию внутри себя. Он произносит громкое «блять», когда ладонь Агуста опускается на его ягодицу с несильным шлепком, и взамен того снова дёргают за волосы, ударяя затылком о троне: Император почти никак не реагирует на это, наоборот, даже наслаждается попыткой Юнги поставить его на место. Юнги опускается на член Агуста с опущенной головой, потонув в восхитительном ощущении наполненности, и двигает тазом вперёд-назад, неспешно и уверенно. Он наблюдает за тем, как головка его собственного члена пачкает ханбок предэякулятом, размазывает прозрачную смазку по ткани и получает минимум, но хоть какой-то стимуляции, в основном приходящую на чувствительную уздечку. Рука блондина на его ягодице подталкивает вперёд с каждым толчком, и дыхание, как слышит Юнги, становится всё более неравномерным. Когда Агуст начинает хватать ртом воздух, находясь на грани оргазма, Юнги позволяет ему совершить ещё несколько толчков, необходимых для того, чтобы кончить внутрь, и, несмотря на свои затёкшие ноги, он приподнимается на них одним резким движением, спрыгивая с члена, который в последний раз дёргается. Агуст изливается тугой струёй на свой императорский ханбок, а за неимением какой-либо стимуляции, разочарованно стонет от слабого, разрушенного оргазма. Юнги громко смеётся, запрокидывает голову и убирает со лба мокрые волосы. Он улыбается десневой улыбкой Императору, отходящему от короткой волны удовольствия, и убирает руку с горла, а затем выпутывает пальцы из блондинистых волос. Взгляд Агуста остаётся затуманенный всего на несколько секунд, пока сглатывает и приводит дыхание в порядок. Уверенный, что теперь внимание близнеца обращено только на него, Юнги с той же широкой улыбкой наклоняется к его лицу и шепчет: — Я не позволю тебе запачкать меня, — после этих слов он отстраняется и поднимает бровь на ничего не выражающий взгляд Агуста. Тот молчит, смотрит на старшего, будто что-то ищет, а когда не находит, то разочарованно шикает и ставит локоть на подлокотник трона, опираясь подбородком о кулак. — Ты уже, — коротко отвечает он, устремляя взор за спину Юнги на рассвет и окрашивающееся в оттенки жёлтого и оранжевого неба. Старший играет желваками, ожидает ещё каких-то слов от Императора, а когда понимает, что ничего за этим не последует, встаёт с трона на свои слегка ослабевшие ноги и подбирает разбросанную одежду, одеваясь в тишине. Всё, то делает Агуст за это же время — надевает на себя нижнее бельё и штаны. Юнги морщится от боли при первых шагах по ступенькам, ведущим вниз с пьедестала, на котором возвышается трон, и останавливается перед открытыми воротами, тоже наслаждаясь утренним ветром и показывающимся из-за горизонта солнцем. Тишина между ними странная: неуютная и наполненная недосказанностями. Возможно, оба пытаются переварить ту мысль, что сейчас они буквально вступили в связь, которая считается запретной и греховной, однако Юнги и правда не забивает голову подобным. Его голова была чиста, когда он отвечал на поцелуй Агуста, а после настоял и на всём остальном. Как глупо выходит, на самом-то деле. Переспать с тем, кого больше всего ненавидишь в этой жизни. Что сказали бы родители на такое? Последний вопрос смешит Юнги, и он не сдерживает хриплый, выдавленный насильно смех, отскакивающий от стен Кынджонджона. Агуст позади остаётся сидеть с раздвинутыми ногами и опираться виском о кулак, прожигать взглядом чёрную макушку и выпрямленную спину, скрытую грубой тканью жакета. Он продолжает молчать, когда Юнги неспешным шагом направляется в заднюю часть тронного зала, и только слыша скрип открывающейся двери, уверенным голосом говорит: — Больше не приходи сюда. Секунда молчания, а затем: — Как прикажете, Император Мин, — и смешок остаётся неуслышанным из-за громкого хлопка.