«Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло… Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара…»*
Тишина, разбавляемая звуками реального мира за полуоткрытым окном и негромким, мелодичным постукиванием капель по стеклу, спокойно растекалась по узкой, длинной комнате, заставленной мебелью и захламленной различными вещами, что для хозяина квартиры было, наверное, чем-то вроде идеального хаоса. Превращение сонной пелены в то, что называют утренней истомой, медлительные движения в скованности одеяла, мягкое шуршание согретой теплом тела простыни, едва ли различимый шорох ткани и шелест листвы в слабых порывах весеннего ветра — добавьте дневной пасмурный свет из окна, редкие проблески слабых солнечных лучей сквозь бледные облака, прохладу помещения со свежим запахом ночного дождя, что всё ещё мелко накрапывал, стуча о металлическую крышу, негу в каждой клеточке организма и редкий шум людских разговоров, что раз от раза разносился со стороны подъезда, пробуждая от приятного беспамятства того, кто к ним прислушивался. Какое же заспанное тихое утро, какой же спокойный апатичный полдень, с их полусонным томлением в перерывах на ленивые перевороты на бок, с их первым, едва ощутимым пробуждением разума от дремоты, от которой спустя час останется лишь приятное воспоминание, с их быстрыми сноведениями и шатким балансом меж реальностью и воображением, с их легкостью…Он открыл глаза.
Он открыл глаза и тут же уткнулся лицом в подушку с ярким запахом шампуня, что по обыкновению назвали бы какой-нибудь «морозной свежестью». Морозная свежесть для солнечных волос? Диссонанс-то какой. Странная первая мысль для человека, проснувшегося с громогласной пустотой в голове, такой всеобъемлющей, безбрежной, что становилось как-то не по себе: казалось, все воспоминания растерялись где-то в дороге, в ночи, сбежали из разума и разлетелись фрагментами синаптических связей по ветру, прибитые теперь дождем к грязному серому асфальту. Вторая мысль проехалась по телу, заставляя, наконец, очнуться от уютной полудрёмы и открыть глаза, потирая их, чтобы сбросить сухую сонливость — где это он? В комнате было слишком много вещей на слишком не своих местах, и Влад, приподнявшись на локте, с пару минут озирался по сторонам: старая тёмно-коричневая мебель резко контрастировала со светло-бежевыми стенами, глупый ярко-оранжевый ковер раскинулся у подножия кровати; на системном блоке — посреди комнаты? — безвольными изгибами ткани покоилась черная толстовка, на краю стола пылились забытые чашки и тарелки, а подоконник самозабвенно принял на себя роль полки для всевозможного барахла. На стене висели диски, на полу лежали вещи, а свои штаны Влад отыскал в складках одеяла, понимая, что жизненный вектор неумолимо закручивается в мертвую петлю, проворачивая стабильное существование на триста шестьдесят пугающих градусов. Хорошая новость: он не чувствовал себя уж слишком хуево, учитывая, что, во-первых, он вчера напился как в последний раз, а во-вторых, его «вчера» могло действительно стать последним (по ряду других причин, но, боже, кого сейчас интересуют такие мелочи?!). Плохая новость: он не знал, почему так случилось. «Соулмейтная медицина» может не только спасать от смерти, но и избавлять от похмелья? Что ж, это более чем устраивало, но ничуть не уменьшало других насущных вопросов. Тех, которые можно было решить, только выбравшись из кровати, одевшись и отыскав хозяина квартиры*.***
Потенциальная гостиная встретила его пыльной тишиной, скрипнувшим под нетвердой поступью полом и новой вычурностью бесконечного количества вещей, которые, не находя себе места, порой лежали, забытые, где попало, но во всем этом сумасбродном миропорядке было нечто такое… то самое, что скрывалось за патетичной улыбкой, таилось в россыпи золотых волос и пряталось в отблесках солнцезащитных очков; именно в эту минуту Влад вдруг осознал, что не помнит большую часть ночи. Если вечер скомканными урывками всё ещё мог всплывать где-то на подкорках сознания, то квартиру он видел будто впервые: была же музыка, и жарко было, и Судьба душила его нежными пальцами, будто он заядлый асфиксиофил, и коридор расплывался у него перед глазами, и дышать вмиг стало так великолепно приятно, а вода после оказалась такой холодной… верно ведь? Но как он оказался — здесь? Взгляд все ещё блуждал по комнате, выбирая за что бы зацепиться, и, в перерывах на бездумье, совершенно не мог сфокусироваться на какой-нибудь точке: в поле зрения попала черная ткань, небрежно так брошенная на подлокотник дивана, но Влад, безынтересно посмотрев на худи с пару секунд, все же решил двинуться в сторону — как он подозревал — кухни. Эфирно* запахло жёсткой водой, полувыветрившимся сигаретным дымом и стиральным порошком; ответы не нашлись в безразмерном покое гостиной, так может здесь, в тесноте очередного мебельно-предметного нагромождения, отзвуки подлунных воспоминаний наконец дойдут до его ума? В чужом повороте головы было что-то аристократическое, хотя ни о какой изысканности голубых кровей на фоне обшарпанных болезненно-зеленых стен и речи быть не могло, но ещё не до конца очнувшееся и ленивое сознание то ли воспринимало все медленне, то ли действительно время здесь никуда не торопилось. Наверное, стоило что-то сказать, но Влад только прошел внутрь кухни, тут же осознавая насколько это идея глупая: в узком помещении и метра бы не нашлось, окажись они друг напротив друга, поэтому он остановился, опираясь спиной на дверцу холодильника, собираясь с мыслями. — И тебе доброе утро, — хитрая улыбка неспешно исчезла за краем кружки. Видимо, его тягостное молчание восприняли не совсем правильно. — Голова не соображает вообще, — Влад помассировал висок пальцем, ощущая как прошедшая ночь все же отдает внутри неприятном зудом, — такое себе утро на самом деле. — Хорошо, что оно в принципе наступило для нас. — …ну…и то верно. Говорить о случившемся не хотелось. А ведь это беспардонная Вселенная грубо швырнула их друг к другу, неуклонно поставив перед фактом: вы соулмейты, а дальше разбирайтесь сами. Ещё и ухмыльнулась так хитро, и эту острую на улыбку несправедливость оба ощущали тянущим чувством неестественности изнутри. Голос прозвучал немного приглушённо, осторожно, будто пытался нащупать правильную нить разговора во множественной узловатости неозвученных слов: — А как мы здесь оказались?.. — На такси пришлось потратиться, ну знаешь… оставлять тебя там было как-то неправильно, что ли. К тому же, — Коля вдруг дёрнул плечами, возвращая себя несерьёзный настрой, — ты никак не мог отлипнуть от меня. И закрыл глаза с довольным видом «пострадавшего», который смог поставить в укор свои недовольства, игриво взывая к чужой совести, растерянной и отчего-то неясно смущенной. Влад прикоснулся пальцами к прохладной дверце холодильника, приземляя поток уплываюших мыслей. Интуиция перестала быть покорной проводницей, что, взяв его за руку, твердой поступью вела навстречу неумолимости Судьбы; она стала вдруг заложницей собственного разума, главным невидимым врагом, который аккуратно создавал терзающие сомнением мысли, мешая их с первобытным ощущением иррациональности и чего-то «не такого, как есть на самом деле». Кривя губы в беспокойном изломе, Влад вымученно произнес, бросился фразой даже, но с запинкой, с секундной остановкой перед неизбежностью вопроса: — У нас… что-нибудь было? — Если бы было, то один из нас не смог бы сидеть… Как видишь, я на стуле. Влад резко выдохнул, превращая углекислый газ в один из неловких смешков, и прислушался к ощущениям в собственном теле. Нет, он, к счастью, в полном порядке. — Ты совсем ничего не помнишь? Вопрос вывел его из секундного оцепенения, теперь уж неуклонно заставляя задуматься о необходимом; что-то метнулось испуганно, стукнувшись изнутри в черепной клетке, будто процесс мышления оборвался на короткий миг, давая время собрать во едино ночные воспоминания, интуитивные ощущения на уровне незримого восприятия, реминисценции* о чем-то неуловимом, уплывающим в своеобразной амнезии — или то был защитный механизм памяти? Нет необходимости складировать события в неразрывности нейронов; чем меньше ненужного «мусора», тем спокойнее живётся, верно? — Ну… — попытки собраться с мыслями, отводя взгляд, — это было как… состояние аффекта? Я вспоминаю, как шел по коридору, задыхаясь. После того, как мы встали на ноги — все урывками как-то, с провалами. Последнее, что… нормально удержалось в памяти… металлический звук щелкнувшего замка, там, в коридоре, — Влад махнул рукой в сторону, не особо задумываясь: ладони всё ещё хранили ощущение поверхности гладких стен, мягкого холода мебели и невидимые частички пыли в отпечатках пальцев; там же остался бомбер, одинокий, брошенный прямо на пол, укрывающий собой сорванные, грубо откинутые к порогу кроссовки, забытые теперь тоже, — Я читал, что такое бывает. Ещё и пьяный был, — ироничная усмешка едва заметно дернула уголок губ, и Влад приподнял подбородок, закрывая глаза, — резонно… Коля чуть наклонил голову, отчего по темным линзам прокатилась волна отраженного света — доли секунды — но достаточно, чтобы человек напротив вздрогнул, в мгновение что-то осознавая, и прежде, чем успел прозвучать такой нужный и исчерпывающий ответ «не было у нас ничего», в плотной тишине кухни прозвучало: — Мы оба получили что-то вроде… солнечного удара. Сквозь мутные невзрачные облака, что с этой майской ночи ошметками дождливой пелены расползались по небу, вдруг пробился яркий луч света, падая через оконное стекло на подоконник, на пол, на стены, неуверенно растекаясь по ним теплом и согревающим полупрозрачным золотом, игриво поблескивая в иных местах, привлекая к себе внимание и окрашивая нависшую от странного удивления тишину в тона, что были ярче, от того и необычнее. — Солнечный удар, значит’ся? Скорее бы…скорее просто встреча, эдакое рандеву, на щегольской манер — ну знаешь? — со вкусом Солнца. — Со вкусом Солнца? — от короткого смешка в тонких морщинках у глаз появились солярные* лучики, — И какое же Солнце на вкус? — У себя спроси. Край кружки чуть слышно стукнулся о зубы, и Коля, незаметно для человека напротив, прячась за гладкостью керамики, снисходительно ухмыльнулся. На кухне мучительно медленно потемнело. Остывший чай, что он заварил для себя, проснувшись двумя часами ранее, щекотно скользнул вдоль трахеи, заставляя кадык мерно приподняться и опуститься в затянувшейся паузе глотка. Пальцы потянулись к вороту футболки, едва ли подтягивая его повыше: у ключицы назойливо зачесалось, и Коля цапнул через ткань его личное напоминание о сегодняшней ночи, стараясь не думать о парочке таких же — где-то на теле. Молчание на кухне становилось тяжелее, а Влад следил за всеми этими мелкими действиями, подхватывая общий тревожный настрой: полупрозрачное чувство недосказанности затаилось в голосовых связках, отдало тянущим покалыванием в кончиках пальцев левой руки и под ребрами, проникло меж мозговых извилин, заставляя его ставить под сомнение каждое слово, каждое действие. Он откинул волосы назад, зачесывая их пятерней, и вздохнул, прикрывая глаза. Здесь ему больше нечего делать, но просто уйти? А что дальше? Оставить все как было на откуп жизненному пути? Маленькое недоразумение в масштабе Вселенной и забавный факт для сорокоградусных историй в компании близких друзей — немногим больше в копилку подобного хлама, которым и без того пестрила его недолгая жизнь, ну и что? Наверное, все намного легче, но что-то останавливало. Слова в минутной негласности прозвучали слишком громко, отчего Влад невольно вздрогнул, возвращаясь в реальность из мысленных лабиринтов: — Завтракать будешь? — Ого, да у вас тут полный сервис, как я погляжу. — С профессиональными поварами, — крупно усмехнувшись, Коля отставил пустую кружку в сторону, вклинив ее в тесные ряды посудных нагромождений, и горделиво приподнял подбородок, складывая руки на груди. — У тебя даже стола обеденного нет, повар. Слова давались легче в своей шутливой несерьезности, и Влад успел обрадоваться такому снисходительному переводу темы: может, оно действительно не нуждалось в обсуждении, растворяясь в памяти крупинками кофе, которые Коля насыплет в кружку всего через пару минут. — Тебя смущает отсутствие стола после того, как мы пососались на полу в туалете? — диалог предательски повернул обратно, но Коля, заметив взметнувшиеся вверх брови, замахал ладонями, тут же смягчая углы, — Ой бля, сорян, по больному, — и от легкой насмешки расплылся в увеселительном полуоскале: ведь видно же — не жалеет нисколько! Собственное дыхание прервалось скорой на благосклонность полуулыбкой, и Влад закатил глаза, строя манерно-недовольное выражение лица: — Завтракать буду. Желательно не на полу, конечно. — Главное, чтобы не в туалете, — Коля повернулся к окну, выискивая средь нахломления вещей подоконника чистую чашку. — Ой, захлопнись. Не я тебя туда притащил. — Но я тебя тащил — оттуда, — поворот головы и взгляд — впервые едва ли поверх оправы, кареглазый и очень собой довольный, — А ты тяжёлый, вообще-то. Кофе? — Ты… да… бля. Да, кофе, — не успевая за потоком чужих слов и блеском чужих глаз, Влад тормозил в своих же репликах, ощущая как беззлобно-мягкое раздражение ползет вверх по горлу, — Ты меня бесишь! — А ты меня — веселишь. —Ясно, я-ясно все с тобой, — отмерев от холодильника, Влад направился к выходу из кухни — телефон хотя бы найти! — к тому же разговор снова близился к своему логическому завершению, а выдумывать темы для нового — лень неимоверно. — Захватишь из комнаты тарелки, на столе которые? — пришлось повысить голос, чтобы слова не затерялись в маленьком тесном пространстве и дошли до чужого ума. — Ага, чего ещё хочешь? А хуй тебе не пососать?! Грузно стукнув банкой кофе о столешницу, Коля с уколом тревоги под ребрами повернул голову, пару мгновений разглядывал дверной проем, а после, стряхнув с себя секундное наваждение, подтянул на переносице солнцезащитные очки, усмехаясь под нос; он и думать забыл, что алкоголь может стирать подградусные воспоминания, хотя, наверное, это к лучшему: чем меньше знаешь, тем крепче спишь, а этот парень, судя по опыту прошедшей ночи, спит очень беспокойно.